«Я родился в России». Юрий Бернадский

Владимир Леонов

Размышления и впечатления о новосибирском поэте Ю. Бернадском: И мудрость вечную, как ночью синь морозную,Прольет вселенная на землю в два ковша…

Глава Лирическая дерзость

Лирическая дерзость» — очень точное определение основной доминанты киевской поэзии. И никак иначе, именно так: через все творчество Бернадского проходит одна «паганинская нота», звонкая не стихающая струна — напряженная, динамичная, «дерзкая». Это — рядом с А. Блоком: «Любить есть действие — не состояние».

Густота стиха у поэта достигается вязким, сильным напором чувств, который открывает шлюзы языка, нарастающие и затихающие звуковые сцепления и сопоставления. Сформулируем так: из определенного ритма слов Бернадского проглядывает определенная область музыки (и пример тому, более ста песен на стихи..):

Как по желобу лечу,

Сквозь года, — ледовому…

В сотый раз с утра хочу

Все начать по — новому. — Ю. Бернадский.

Целостная концепция бытия, ставшая основой мировосприятия Бернадского, привела к формированию единой лирической системы (развертывание мысли и наличие сюжетной ситуации, смысловые потенции широкого контекста, соединение полярных субстанций типа: снег—огонь), все элементы которой находятся между собой в хронотопе структурно—семантических отношений, вбирающих семантику вещей и сознания, преходящего и сущего, вещного и вечного

Блок утверждал: «Всякое стихотворение — покрывало, растянутое на остриях нескольких слов. Эти слова светятся как звезды. Из—за них существует стихотворение».

Эти «слова — острия», отшлифованные проницательным, по-сивилльски, внутренним оком Бернадского, рассыпаны бриллиантами смысловых коннотаций (дополнений — авт.) внутри каждого текста, как носители устойчивых семантических и стилистических функций, создавая тем самым превосходное ощущение поэтического лада стихов — буквы, духа и чувств:

Красота — это древнее с небом и солнцем родство…

И знакомого голоса милой моей волшебство. — Ю. Бернадский.

Эта единая структура обусловлена эмоционально—субъективным авторским замыслом и отражает целостную концепцию миропонимания, идею пути, духовного развития, сложившуюся в творчестве Бернадского. Этот автогенез динамичен, он диалектичен, движется во времени, в своем движении образуя, по—моему мнению, судьбу поэта, напоминающую звездный интерьер…

Эту авторскую, бернадскую доктрину можно отослать к бальмонтовским образам: «Я — для всех и ничей», и В. Иванова:

«Бурно ринулась Менада,

Словно лань,

Словно лань…».

Жизнь — единственная книга, все страницы которой полны содержания и смысла, постоянное метание между грехом и святостью, и «Сокращение страданий — // Единственный к спасенью путь» (Бернадский).

И потому все окружающее воспринимается поэтом как антитеза, живое и в этом качестве им репрезентируются позитивные, «божественные» человеческие образы:

Блуждаю ли во сне дорожкой Млечной,

Кружась впотьмах космической пурги…

Но вспомню вдруг, как делал я беспечно

В далеком детстве первые шаги. — Ю. Бернадский.

По К. Бальмонту, в его «Скрижалях» образ — две воли, управляющих миром: божественная и дьявольская. Дух лирического героя «сатану поет и славит», но, «изведав низость», «насытившись позором», вновь обращается к Богу:

«Снова верит в чью—то близость,

Ищет света тусклым взором».

Всплывают рядом образы Ф. Сологуба, в которых жизнь превращается в ведьмовской шабаш, которые «…визжат, кружась гурьбой. Над шумною рекой качает черт качели мохнатою рукой»; образ брюсовского «Жреца» — символа высшей силы, управляющей миром, чуждой людским горестям, не «внемлющей мольбам» и надменно царящей над «бедственной вселенной» («далекий Сириус, холодный и немой»), становясь причиной катастроф в судьбах людей и государств. Эти наглядные представления Бернадский ассоциирует с «сукинами детьми… ратью прожигателей, мотов и жуликов», которым «на пользу война»:

Рать прожигателей и мотов

Страну кромсают, как ножом…

Но, уверен Бернадский:

Заразу этой вши тифозной

Здоровье нации сметет.

И верю, что не очень поздно

Выздоровление придет.

Происходит слияние внешнего и внутреннего планов бытия. Поэтические образы Бернадского семантически двуплановые, двунаправленные. Они характеризуют, с одной стороны, объект, внешний мир, с другой — воспринимающее его лирическое сознание. Когда Бернадский пишет: « Сжигаем сноп солому и зиму прогоняем…» читатель с очевидной ясностью переживает эту конкретную пластическую картину.

Четкость вообразительного ока достигается вкраплением в структуру образа субъективной модальности поэта, которые одухотворяют образ, делают его аксиологически значимым: « Сквозь времени и облака // Уйдем вдвоем… за горизонт» и т. д.

Учился Бернадский у Мандельштама передавать свои эмоции через вещные и природные образы — «живую плоть» мира, калейдоскоп картин, сменяющих друг друга. В лирике бернадского вещные детали, так называемые «сенсорные» образы помогают реконструировать картину переживания, «материализовать» эмоцию:

Даже если в безвременье вдруг пропадем,

Пребывая в одиночестве.

В Тридевятое царство дорогу найдем,

Кривду с нечистью вычистим… — Ю. Бернадский.

В статье «О природе слова» Мандельштам, стремясь найти тот стержень, на котором держится русская литература, приходит к выводу, что именно русский язык, вобравший в себя «самобытную тайну эллинистического мировоззрения», стал основой русской культуры.

Поэт пишет: «Эллинизм — это сознательное окружение человека утварью вместо безразличных предметов, превращение этих предметов в утварь, очеловечение окружающего мира, согревание его тончайшим телеологическим теплом…»

И вот у Бернадского — уже намёк на пьесу Еврипида «Вакханки», где обезумевшие женщины разорвали македонского царя Архелая: «…Рвал заговор страну на части, // Перерасти в пожар грозя…». Или — поэтическая инверсия греческого мифа о любви Психеи: «Черты земые бретает // Воздушный образ твой».

Подобно французским «проклятым поэтам» Бодлеру и Малларме, Бернадский поражает нас непредвиденными, порой загадочными сочетаниями образов и понятий, создавая импрессионистический «эффект разоблачения»:

Жизнь — азартная игра.

Глупостью приправлена.

А на кону — моя с утра

Голова поставлена. — Ю. Бернадский

Таким образом, на философско—эстетическом острие поэзию Бернадского объединяют мотивы радости и любви, жизни и смерти, здесь возникает первопричина осмысления поэтом своей самобытности, сопоставления своего творческого метода как с традиционной классической архаикой, как с романтической традицией, так и с социальной лирикой:

В дому тепло, а на душе морозно.

Как медный грош, сожму печаль в горсти…

Прости меня, родимая, что поздно

Шепчу: «Спасибо, мама. И — прости» — Ю. Бернадский

Стихотворения структурированы и в свободной композиции, и по принципу антитезы, отражающей Бернадского идею двойственности, и по полифоническому принципу: разные тексты выступают в ней как компоненты единого смыслового полилога, отражающего мозаичную картину мира:

Обратно в реку отпускаю рыбу,

Как будто самому себе грехи. — Ю. Бернадский.

Главная тема поэтического творчества Ю. Бернадского — поклонение красоте. Она славит ее, молит о ней и восторгается ею, несет сознательное даровитое чувство красоты, способность «по узенькой пятке» дорисовать весь образ:

Будто бабочек крылья — на личике детском ресницы,

и в распахнутых настеж наивных глазах — красота. — Ю. Бернадский.