«Я родился в России». Юрий Бернадский

Владимир Леонов

Размышления и впечатления о новосибирском поэте Ю. Бернадском: И мудрость вечную, как ночью синь морозную,Прольет вселенная на землю в два ковша…

Глава «золотой Иероглиф» Бернадского

В стихах Бернадского переплелись мотивы античных мифов и ветхозаветные сюжеты, в них звучат легенды Средневековья, пульсируют идеи эпохи Возрождения и мысли античных философов. Бернадский отыскивает в этом историческом безмерном океане те житейские вещи, ту силу светлого мирочувствования, которого люди ищут в вере и любви.

Он создает и делает это триумфально, ярко, захватывая капитально всесилье Добра, пришедшее из древнего, далекого: «…домом молитвы наречется; а вы сделали его вертепом разбойников». Еще древние подметили, что порою полезно принадлежать другим, дабы другие принадлежали тебе. Некая старуха-провидица, согласно легенде, сказала римскому императору Адриану: «…иногда складывай с себя сан».

Яркая образность и лаконичность изложения, приближение художественного мира подчас к языку и обычаям того времени, придают стилистике Бернадского привкус вечного — живая античность, сочная мифологическая и библейская колоритность смотрят на нас первозданной свежестью. Чувство времени и пространство. Связь эпох и смыслов. Источник вдохновения и добра. Так и хочется пить из этого родника — мудрой поэзии Бернадского:

Солнцем, словно волшебством. заворожен.

Встречу первые лучи на заре.

Будто мостик сквозь века переброшен…

Вс в округе от росы серебро. — Ю. Бернадский.

Есть в арсенале Бернадского стихи — молитвы, искреннее обращение к Богу, они тревожат душу, увлекают неистовой бунтующей силой, пленяющей сознание, обжигающей сердца — ведь поэте выражает в них наше высокое время, такое красивое и одновременно трагическое, время искушений и заблуждений. Выражает наше желание и наше стремление разобраться в первопричине полярности мира, замешанной на библейских, евангельских мотивах:

Бьющая ниагарским водопадом поэтическая удаль Бернадского, приправленная лексической терминологией, экстренно выплескивается протеиновым густым афористическим каскадом: «От мудреца — по заветному слову…//с каждой снежинки — особый узор…// И гонит нас ветер, как в море волну».

Вот он, как Фаэтон, хочет, «Чтобы когда — то дивное сияние // Воскресло впредь». А то, как Эней «Преодолевает новую ввысь».

В его стихах жеманятся и ласкаются фольклорные образы — « Мухомор… у знахарей и у шаманов // Был в чести и в почете всегда», в круговой поруке бунтующие санкюлоты — образы «другов своих», выскользнул лик романтической грусти — «…Молодильных яблок в Тридевятом царстве // Бабушке родимой наберу чуток», выглянул густой русский дух — в образе одическом, мадригальном «Я родился в России». Все эти оттенки бытия как будто с флейты Аполлона снимает Бернадский, разбавляя их звуками свирели своей поэтической.

И виден за текстом «Бог есть душа» подстрочный кадр, воплощенный богатым воображением читателя: образ «адской силы», тенью Каина идущий вслед истории человека: мятежность и непримиримость — это мильтоновский Сатана; знающий и мудрый — байроновский Люцифер; прекрасный, соблазнительный и коварный — чем не герой Виньи из поэмы «Элоа»; по мощи отрицания — гетевский Мефистофель.

И возникает ощущение, что Люцифер с дьявольским хохотом разбрасывает искры надежд, которые он берет из мученического костра человека, и как «дикий каннибал», в антропофагической ярости их топчет. Он как иудейский Ирод присовокупляет «отрубание головы Иоанна» к страданиям людским:

Сам себя в измене,

Душ, замученных в геенне,

Слышу голоса. — Ю. Бернадский.

Для убедительности, приведем монолог Мефистофеля, греховодника и безбожника, святопорицателя, дерзновенного непослушника, нечестивца и злонамеренника, ненавидевшего и проклинавшего весь человеческий род: «Ох горемыка я и служба моя горькая, просто иногда хочется вернуться в свою адскую мастерскую и навсегда забыть вас, людей. Вечно вы недовольны, вечно вам чего — то не хватает! И почему не жить просто, без суеты, без выдумок в виде смысла, ценностей, добра и красоты. Сами себе строите препятствия, а потом призываете нас, чертей, вам помочь. А перед этим, конечно, промоете нам все до одной косточки».

Отсюда, на взгляд владыки ада, сообщество людей представляет собой ярмарку человеческого тщеславия, торжество самомнения и человеческих амбиций, где простым и подлинным мыслям и делам нет места; эгоисты, которых снедает ненасытная жажда наслаждений и почестей.

Вот как свидетельствует история: «Пестель был злодей во всей силе слова, без малейшей тени раскаяния…» а Бакунин — «Монах воинствующей церкви революции, он бродил по свету, проповедуя отрицание христианства, приближение страшного суда над этим феодальным и буржуазным миром…», — писал Герцен.

Поэтическое самовыражение как самый дорогой витаминный мотив Бернадского, «золотой Иероглиф» на пергаменте душевного полотна:

Помнишь, как водили мы хороводы

На лугу в густой траве у реки…

И катились времена, словно воды… — Ю. Бернадский.

Поэт выжигает стихи, уподобляясь богу Гефесту, выковавшему на огне под кузнечными мехами невидимую цепь, в которую, как в ловушку, попала Афродита. Яркие, чеканные образы, отлитые в строках, приобретают поистине колоритный брендовый аромат, невидимым потоком устремляющийся в людские сердца и, чаруя их смелостью и дерзостью Девкалеона, мифического героя, спасающего людей, — «Кто веры не утратил» — после Потопа (по греческой легенде, в 1530 г. до н.э., через девять дней после Потопа Девкалеон причалил ковчег к горе Парнас и спас всех жителей Фтии в Фессалии).

Слова Бернадского, c оттенком дерзости, встряхивают нас интенсивностью художественных и интеллектуальных впечатлений и побуждают к чтению и мысли, чтобы «сердцу высказать себя»:

Стой. Замри и почувствуй Мгновенье.

Проворонил?… А Время не ждет. — Ю. Бернадский.

Стихотворения Бернадского — яркое отражение пережитого поэтом: в минувшем, летах пронесшихся, в настоящем отрадном. Этот ясный памятник прелестных состояний Бернадского по-детски мил и любезен, отмечен знаками судьбы. Его дух здесь цветет молодостью, задором, пахнет счастьем, органически связан с внешним миром, создает, как у Лермонтова, «в уме своем… мир иной и образов иных существованье»:

И как будто колесо покатилось, —

Давних образов прошла череда.

Память словно ото сна пробудилась.

А казалось, что уже — не следа. — Ю. Бернадский

Кажется, что Бернадскому мир наш земной тесен, порывы его и горячие чувства рвут ноши обманов, симуляций и безразличия, перед нами Аталнт, держащий на своих плечах свод преждевременного нравственного разрушения… когда жизненная цель всего лишь».. наесться до пуза…»

В этих стихах, конечно, много героического настроения, но в их основе лежат безусловно искренние огорчения поэта, что хрестоматийный лик Христа покрылся уродливыми трещинами, как свидетельство несомненного духовного разлада в нашей действительности, вызревания измельченных мыслей и измученных душ, отказавшихся от своих вдохновений, живущих без веры, с презрением и равнодушием и называющих себя лермонтовскими «жертвами жребия земного» — «ты дал мне жизнь, но счастья не дал!..» М. Ю. Лермонтов.

Стихи Бернадского — это трепетная и тонкая эллиническая мысль, ее современная вариация, когда Эол приютил во время странствий Одиссея, а при расставании подарил ему благоприятный ветер зефир и также мех из кожи девятигодовалого быка, в котором были зашиты остальные ветры благодати.

В Древней Греции делали «Эоловые арфы» в честь Бога ветра Эола — музыкальные инструменты, издающие различные звуки благодаря энергии ветра.

А древнегреческая богиня лунного света, преисподней, всего таинственного, магии и колдовства Геката передала Бернадскому в дар свой «божественный факел», которому поэт уподобил «рождение восхода» во всей палитре «космической», обескураживающей сознание метафористичности: «Встану Солнцу поклониться, родному…//Как и во поле любой колосок».

Как будто пролилась многоголосица безумного «дьявольского восторга», так изумительно однажды воспетого испанцем Гарсия Лорка.

Красоту, «как лампу в миллион свечей накалом» Бернадский принял от Тютчева, а чудо любви «А мы — рука в руке» приходит от фетовского «В моей руке — какое чудо! — Твоя рука,// И на траве два изумруда — Два светляка».

Поэтическое слово Бернадского, словно кантовское априористическое, самоочевидное, есть безбрежная грозная стихия, оберегающая границы человеческой души от Зла — «И только светлые мечты // Наполнят душу нам!». Русская стихия мощно плещется в слове Бернадского. Для него лик России — в Своеобразной самости, в ее Непохожести ни на кого:

Здесь сходятся земли и неба край.

Такое чудо разве что приснится… — Ю. Бернадский.

Никто не знает своей судьбы. Но главное — надо знать и помнить, что мы — православные, что Россия — великая страна, коль Бог ей посылает таких поэтов, обладающих сильным, ритмически выдержанным, победительным русским словом, и при том — проникновенным, трогательным и задушевным:

Без всяких контекстов и двойственностей, со всей прямотой указов римских императоров, можно утверждать: Бернадский — сильный гармоничный поэт России. В ее стихах нет ничего случайного. Своим творчеством она выражает наше высокое время — время поисков нравственных маячков:

А мир — это лишь отраженье души.

Все, что отдаешь, обратно

Вернется к тебе многократно… — Ю. Бернадский.

Он, образно, воплощение изящества формы и смысла русской поэзии. Стихи плотные, сжатые, и одновременно в них — все и обо всем, их сила проникновения в сердца людей неотразима и победоносна, стихи «физически» ощутимы: «Шагаем, отбросив сомненья».

Стихи подкупают — содержательностью, искренностью и верой, просветительской смысловой образностью. В них воочию, наглядно видишь буквально эпические, развернутые широко картины русской действительности…

Как чистые переливы лесного ручейка, как глоток свежего прохладного воздуха в раскаленной пустыне, как молитва о том, что солнце вечно и непрерывно — встреча со словом Бернадского. Его слово подливает «масло в лампадку жизни»:

Пусть даже и жизнь быстротечна.

Лишь только движенье вечно. — Бернадский.

Каждая фраза — радиоактивно значимая, биомасса афористичности. Блистательный образец Певца жизни, любви и светлой эмоциональности, подтверждающей канон бессмертия

Бернадский — поэт с уникальным и неповторимым ощущением Мироздания. Во всех его сочинениях — это расщепленное мгновение, как под лупой, свет юпитеров, детонированных магнием или острой молнией. Это — приступ нервного фермента от величественности природы, благости перед ее силой, бьющей огненной лавиной из далеких необозримых недр. Это расцвет, природа в зелени и цветах. Это правило Ю. Цезаря: «Великие начинания даже не надо обдумывать, их надо чувствовать».

Он передает читателям прелестную способность деликатно и тонко понимать человека и природу, в их пифагорской ясности и простоте: « Не гоняйтесь за счастьем: оно всегда находится в тебе»:

Он — против суесловия и славословия, которых французский философ Сартр обозначил — «Другие — это ад». Против пороков, одеваемых на скользких золотых паркетах нашего века в приличие и благоверность. Против того, чтобы наша жизнь была похожа на хижину, построенную на обломках того позолоченного дворца, которого мы называем «Идеал»…

Неограниченное субъективное дерзание, основной замес в натуре Лермонтова, роднит Бернадского с великим поэтом России. Но если могучий дух классика растерял свои упования, томясь в «пустынной жажде дела», и «казнит» свое постылое бессмертие, то поэтический штиль Бернадского насыщен гуманистическим содержанием, позитивным настроем:

И с рожденья во мне кровь отцова

Так по кругу и бежит, горяча — Ю. Бернадский.

Сама органическая общность мира и стиха у Бернадского связаны в единое целое, что создает эффект древнего фантома: «Человек есть сумма Мира, сокращенный конспект его Величия»