Робот-2020

Владимир Латышев

Разные по характеру рассказы, включённые в сборник «Робот-2020», объединяет идея возрождения свободного творческого человека, как высшей ценности и цели общественного развития.

Дизайнер обложки Аманжол Шаймерденович Чиканаев

© Владимир Латышев, 2021

© Аманжол Шаймерденович Чиканаев, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0055-8500-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кино про любовь

«…высота, на которой вы стоите наряду со всем живущим, определяется высотою и величием того, что вы любите».

Джон Рёскин

Этот летний вечер сын с супругой решили посвятить походу в кино, а дочь свою, естественно, привели к нам, пообещав вернуться не слишком поздно. Родителей никто не торопил, и вскоре мы с внучкой Лидочкой уже пили чай с какими-то сладостями и не спеша беседовали о разных вещах, наполнявших её летнюю жизнь. Вспомнили и о выезде в недавно достроенный загородный дом вблизи озера. Походы в лес за грибами и долгие прогулки вдоль берега удивительно красивого водоёма нравились тринадцатилетней девочке, но спустя несколько дней она всё же начала скучать по городу. Веселая, энергичная и общительная Лида не могла долго обходиться без подруг. Жизнь же в тихой и практически безлюдной деревне без сверстников была для неё слишком размеренной и скучной.

Ещё пару лет назад внучка была очень привязана к бабушке, да и теперь они временами напоминали мне подружек…

— А фильм как называется? — Поинтересовалась моя Ирина. — Или ты не в курсе?

— Какая-то мелодрама французская, — не задумываясь, ответила Лида и, отхлебнув из чашки, нарочито небрежно добавила, — что-то там про любовь. Мы с Ириной незаметно переглянулись. Внучка быстро взрослела — не уследишь и не угонишься со своими советами. И хоть росла она, слава богу, девочкой доброй, благожелательной и в то же время самостоятельной, каждый новый день приносил новые тревоги.

Ожидая родителей, долго говорили про кино. И всякий раз, когда касались темы любви, Лида настороженно умолкала, или говорила односложно. Было ясно, что у девочки с этим словом связаны какие-то переживания, которые она старательно скрывает.

Так и не дождавшись возвращения мамы и папы, внучка незаметно заснула, свернувшись калачиком в большом кожаном кресле. А когда я переносил её в спальню и передавал озабоченной бабушке только почмокала губами и чему-то улыбнулась.

Когда за полночь мы наконец проводили полных впечатлений детей и сами укладывались спать, я не мог даже подумать о том, что ожидало меня завтра.

* * *

Звонок с неопознанного номера прозвучал в пять утра пронзительно и тревожно. Незнакомый глухой голос обратился ко мне по имени-отчеству и назвал мою старую должность, с которой я распрощался уже более пяти лет назад.

— Просим срочно прибыть в центр. Совещание в кабинете у главного через сорок минут. Ваше присутствие обязательно. Машина ждёт.

Раздались короткие гудки и, отключившись, я по многолетней привычке стал быстро приводить себя в порядок. Выйдя из ванной с полотенцем, увидел Ирину, которая уже хлопотала на кухне, молча готовя завтрак. И только когда я покончил с бутербродом и большими глотками допивал ещё горячий кофе, собираясь встать из-за стола, она тихо спросила:

— Тебя что, на работу вернули?

— Не знаю, милая. Главный срочно всех собирает. Народ там, похоже, и не спал сегодня.

Я улыбнулся жене, стараясь скрыть тревожные предчувствия, а спустя несколько минут чмокнул её и быстро спустился по лестнице. Машина стояла у подъезда, большая и черная, словно и не было пятилетнего перерыва.

— Привет, Ашот, — я с радостью пожал руку своему бывшему водителю, — умному и весёлому парню, с которым у нас за последние годы сложились весьма близкие отношения. — Что там за переполох в такую рань?

— Да нашли что-то или кого-то вчера. Привезли в лабораторию и всю ночь, говорят, что-то там делали. Что именно — никто из наших толком не знает. А Бориса, — водителя вездехода, — куда-то сразу отправили. Никто с ним и поговорить не успел. Думаю, специально.

В кабинете главного было полно народу, в основном помятого и невыспавшегося. Все места за большим столом и большая часть стульев у стен со старомодными деревянными панелями были заняты. Никто не курил, но в помещении чувствовался запах сигаретного дыма. Насколько я мог судить, здесь собрались все ведущие специалисты нашего космического Центра. С нетерпением ждали шефа и ещё кого-то, кто по слухам мог рассказать что-то новое.

— Садитесь, пожалуйста.

Голос Трофима Васильевича Орлова, высокая грузная фигура которого появилась за столом, прозвучал как всегда тихо, но достиг, похоже, каждого присутствующего. Шум сразу стих, и мы все уставились на руководителя Центра.

Директор помолчал немного, затем, не меняя тона, продолжил:

— Надеюсь, все понимают, что ситуация у нас чрезвычайная и потому прошу отнестись терпимо к возникшим трудностям. Впрочем ничего нового для вас в этом аврале наверное нет… Я посижу немного, а ты Василий давай, излагай всё по порядку. Пусть умные люди послушают и подумают.

Директор устало опустился в свое большое прочное кресло, которое было едва ли не старше своего теперешнего хозяина, сунул в рот трубку, которую не разжигал, кажется, уже много лет и, уткнувшись подбородком в распущенный галстук, устало прикрыл глаза.

Василий Принцев, молодой талантливый исследователь и руководитель самой важной, как считалось, лаборатории, заговорил негромким и каким-то погасшим голосом.

— Мне придётся быть кратким, но не из-за недостатка времени, а потому… — здесь оратор сделал паузу и нервно потер руки, — потому, что говорить по существу почти нечего. В изолированном блоке, во второй секции, лежит капсула, доставленная вчера вечером с места странной мощной вспышки, информацией о которой уже забит интернет. Капсула вероятно неземного происхождения, без видимых повреждений. Напоминает пенал обтекаемой формы, длиной около трёх метров, без выступающих частей и углублений. Изготовлена из светлого зеленоватого материала, похожего на металл и очень прочного. Лёгкая… Но всё это не важно по сравнению с тем, как она себя ведет.

Здесь Василий тяжело, как мне показалось, вздохнул и продолжил:

— Она или оно реагирует на приближение человека какими-то знаками, возникающими на поверхности. В последнее время реакция становится всё более активной. Мы зафиксировали множество изображений, но попытки хоть что-то понять пока не принесли результата.

И ещё, — Василий некоторое время колебался, но решившись в итоге, выдавил из себя, — мне кажется, что оно требует какой-то определенной реакции с нашей стороны и всё более настойчиво… Не спрашивайте, почему я так решил. Не могу объяснить своего ощущения, но оно меня не покидает даже сейчас.

— Как ещё оно реагирует и есть ли звуки или радиосигналы? — Вопрос, заданный кем-то из микробиологов, сидевших за столом, интересовал в этот момент всех.

— Физики сейчас готовят отчет о своих наблюдениях, — устало произнёс Василий.

Постепенно присутствующие от вопросов перешли к рассуждениям. Вслух высказывались различные предположения, на которые ни завлаб, ни директор не реагировали. Я подумал, что за прошедшую ночь, наверняка, большинство звучащих сейчас версий уже были обдуманы и, вероятно, отвергнуты ими.

Когда присутствующие немного успокоились, руководитель вдруг открыл глаза и вынул изо рта трубку.

— Никто больше ничего не хочет сказать? — Спросил он и, оглядев умолкнувший зал, с сожалением добавил, — Вот и мы ни хрена пока не поняли.

Встретившись в этот момент со мной глазами, Трофим Васильевич немного оживился и почти весело воскликнул:

— Ага! Тебя тоже из постели вытащили! Давай, Вадимыч, включайся. Случай как раз по твоей части.

Тем временем собравшиеся потянулись к выходу, следуя за Василием Принцевым, который предложил всем посмотреть на загадку своими глазами. Когда долговязая и немного сутулая фигура завлаба вместе с озабоченными участниками совещания скрылись за дверью, а путь к столу директора освободился, я подошёл к старому приятелю и, придвинув стул, уселся рядом. Некоторое время я слушал привычное ворчание Трофима, которым он обычно сопровождал интенсивную работу мысли. Затем, по его предложению, мы тоже отправились в изолированный блок.

— Ну и что же вы ещё нашли на месте взрыва кроме капсулы? — Спросил я Трофима, шедшего впереди, когда мы уже приблизились к шлюзу. Директор резко остановился и, обернувшись, пристально уставился на меня. Затем, сделав даже небольшой шаг навстречу, словно опасаясь, что я могу вдруг исчезнуть, он то ли прошептал, то ли прошипел:

— Откуда?!

— Что «откуда»? Ты про что? — С удивлением вопросил я, действительно несколько растерявшись от такой реакции своего друга, которого слишком хорошо знал как человека невозмутимого и рассудительного.

— Откуда ты узнал? — Трофим ещё некоторое время пристально смотрел мне в глаза из-под густых темных бровей и, видимо, не прочитав там ничего, кроме искреннего удивления, немного сник и уже почти спокойно сообщил:

— Дело в том, что на месте вспышки не найдено ничего, кроме капсулы. Никаких следов взрыва или огня. Ни-ка-ких! И этот необъяснимый факт известен лишь нескольким людям, выезжавшим вчера на место.

Если бы не знаки, возникавшие периодически на зеленой матовой поверхности капсулы, можно было бы подумать, что перед нами просто большая болванка. Периодически, правда, все знаки гасли и перерыв длился несколько минут. Я подумал даже, что реакция капсулы напоминает реакцию человека, который то начинает раздражаться, то, устав, отключается. Но мысль была явно не продуктивной и я вынужден был признаться, что серьёзной идеи у меня пока не было.

Я размышлял, продолжая наблюдать за капсулой, когда внимание моё привлекла девушка-лаборантка, приближавшаяся к артефакту. В белом защитном костюме с прозрачным шлемом, сквозь который была хорошо видна светловолосая голова с любопытством разглядывающая космическую диковину. Когда между девушкой и капсулой оставалось не более трех метров, на боку пенала засветилось неяркое изображение человеческой ладони, которое она явно не заметила. Я вытянул шею, стараясь получше разглядеть знак, но девушка, продолжавшая движение, на секунду загородила от меня светящееся изображение. В следующее мгновение, когда она прошла дальше, удаляясь от капсулы, руки уже не было.

Взволнованный увиденным, я бросился было к прозрачному барьеру, отделяющему зрителей от капсулы, но в последний момент на моё плечо легла тяжёлая рука Трофима.

— Ты куда? Ну ка, давай сначала план действий.

Поведав директору о своем наблюдении, я признался, что хотел бы сам проверить версию, которая возникла теперь и в его голове. Было очевидно, что, судя по размеру появившейся ладони, это вполне мог быть ключ!

— Стой и не шевелись! — Скомандовал директор и, торопливо тыкая дрожащим пальцем в тачпад, набрал чей-то номер.

— Быстро два костюма мне и Вадимычу! — Скомандовал директор и подхватив меня под руку решительно повлёк ко входу в шлюз. Не отвечая на вопросы расступившихся сотрудников мы проскользнули через раскрывшийся проём и через несколько минут, облаченные в стандартные защитные костюмы, уже приближались к разговорчивому артефакту.

Вместе с нами шли ещё два сотрудника в таком же облачении с какими-то устройствами, назначение которых было мне неведомо. Многое здесь изменилось за пять лет, прошедших с тех пор, как я удалился от дел по причине не столько возраста, сколько сердечного недуга, с которым, по моему нынешнему внутреннему убеждению, можно было справиться и не покидая работы.

Когда до капсулы оставалось метра три, а реакция её на нас в виде бегающих по зелёной поверхности значков стала особо активной, наши спутники настойчиво предложили остановиться. Сами они, о чем-то посовещавшись, медленно приблизились к капсуле и замерли.

— Ничего! — Прозвучал голос директора. — Я не вижу никакой руки.

Рука действительно не появилась, были лишь сменяющие друг друга в безнадежных попытках достучаться до нашего сознания надписи на каком-то неведомом языке. Мужчины снова подошли к директору, который теперь молча и выжидающе смотрел на меня.

— Может мы просто не вызываем у него доверия? — Попробовал я пошутить. — А давай позовем ту симпатичную блондинку, на которую он реагировал! Мы же все отойдем пока в сторонку.

— Настя! — Загрохотал в шлеме голос Трофима, которому явно было не до шуток. — Быстро сюда!

— Да, Трофим Васильевич, — тихо прозвучал тонкий, почти детский по интонации девичий голосок, — я здесь, сзади.

— Слушай, Волгина. Строго выполняешь команды. Без фантазий и геройства, ясно?!

Девушка склонила шлем, произнеся «да» тихим и покорным голосом.

— Смотри мне! — добавил почему-то строгий директор и, обращаясь теперь ко мне, предложил — Давай, Вадимыч, командуй.

— Попробую. — Согласился я и, обернувшись к подошедшей девушке, поинтересовался — Не страшно?

— Нет, Андрей Вадимыч! — Решительно, и как мне показалось, весело ответила та, — и зовут меня Диана. Так что делать?

Я ещё раз внимательно посмотрел сквозь прозрачную оболочку шлема на свою помощницу и решил, что существо стоящее передо мной может и проказливое, но вполне вменяемое и симпатичное.

— Диана, твоя задача сейчас очень проста. По команде «вперед» ты делаешь маленький шаг в сторону капсулы и спокойно ждешь следующей команды. Желательно во время ожидания не совершать никаких движений. Хорошо?

— Я готова! — немедленно отреагировала Диана, развернувшись к капсуле. Тоже повернувшись, я обратил внимание на то, что все знаки с зелёной поверхности вдруг исчезли, а вместо них на обращенном к нам боку артефакта разгоралось ярким белым светом изображение глаза. Именно человеческого глаза, как его обычно схематично изображают. Излучаемый им световой поток быстро пробежал по нашим фигурам и уверенно остановился на Диане, которая даже невольно прикрыла свои глаза рукой. Её ладонь в этот момент оказалась обращена в сторону источника света, в ответ на что световой поток сжался, превратившись в узкий луч, который уперся в эту самую ладонь. Ещё мгновение и луч погас, а на месте исчезнувшего глаза появилось изображение ладони, которое, не дожидаясь никаких прикосновений, вдруг разгорелось чуть сильнее и… тоже погасло.

— Ну вот, спектакль окончен. — Подумал я и… оказался неправ.

Раздалось тихое шипение, заставившее всех присутствующих напрячься в ожидании чего-то фантастического. Светящийся огонёк пронёсся в разных направлениях по поверхности капсулы, обозначив линии, по которым та вдруг начала раскрываться, уверенно превращаясь в ложе, под полупрозрачной крышкой которого виднелась фигура… человека?

Оцепеневшие и лишенные дара речи, мы смотрели на едва различимый силуэт, ожидая продолжения чуда. Прошло около минуты напряженной до звона в ушах тишины прежде чем снова раздалось шипение, напоминающее теперь тяжелый вздох. Крышка ложа открылась и… в шлемофонах отчетливо прозвучало усиленное электроникой бормотание:

— Черт побери! Всё время одно и то же!

Над бортиком ложа показалась темноволосая коротко стриженная голова, затем плечи молодого человека одетого в тонкий светло-серый свитер. Боковая стенка отъехала и, спустив ноги, человек легко поднялся, оглядываясь по сторонам с нескрываемым удивлением.

Если бы не облегающая тело человека необычная одежда с легким серебристым блеском и едва различимым красноватым отливом, я бы вполне мог принять его за молодого сотрудника центра.

Обратив наконец внимание на нас, человек из капсулы растеряно улыбнулся и, разведя руками, проговорил:

— Опять я всё перепутал, чуть не погубил своего помощника, челнок свой заблокировал… я его перевел на внешнее управление, а помощник-то теперь на реабилитации… Со мной постоянно проблемы!

А почему вы в… в скафандрах? Здесь радиация или инфекция? Боже мой! А как же я вообще сюда попал?… Наверное это вы меня переместили?

— Послушайте, уважаемый, — прозвучал вдруг строгий голос директора, начавшего, похоже, приходить в себя, и возвращаться в руководящее состояние — может быть вы представитесь наконец?

— Да, да, конечно. Я по-вашему филолог, изучаю вашу литературу… Я очень люблю её и когда начинаю читать обо всём забываю. А этот раз вообще получилось плохо. Понимаете, я читал прекрасный текст философа Ивана Ильина о любви… вы конечно помните этого интересного автора. Я как раз разбирался с инстинктивным и духовным чувствами, пытаясь понять как религиозный философ их соотносит, когда сообразил, что забрался в челнок с книгой. Это, конечно, не по правилам, я знаю, и ещё я нечаянно заблокировал внутреннее управление, оставив только внешнее и уже не мог выбраться обратно. Нужно было, конечно, сразу стартовать, вернее, не мешать челноку стартовать, но я зачем-то вызвал своего помощника андроида. Понимаю, что это идиотизм, но я был настолько поглощён текстом, что запустил канал прямо из защищенной капсулы. Произошёл, конечно, энергетический конфликт… Наверное, был взрыв, да?

— Был, был, — подтвердил Трофим, — хороший был взрыв.

Тут наш филолог смущенно потёр щеку, покрытую щетиной и снова заговорил.

— Вот так всё и произошло… А вообще-то я давно работаю в ваших библиотеках и такого со мной прежде не случалось.

Гость даже помотал головой, подтверждая сказанное и, растерянно глядя на нас, добавил: — Наверное я доставил вам много беспокойства?

Тут я решил включиться в разговор, который становился всё более интересным, и повторил вопрос Трофима.

— А вы не могли бы поведать нам как вас зовут? У вас ведь есть имя? И у места, откуда вы прибыли в нашу библиотеку, тоже наверное есть какое-то название?

— Да-да! — Воскликнул обитатель капсулы. — Вот так со мной всегда, когда я волнуюсь. Примите мои извинения. Мое обычное имя Коун. Некоторые ваши остряки упорно называют меня Клоун, и хоть это и не слишком обидно, все же мне не подходит. А вот место, откуда я прибыл, определить труднее, поскольку наш Центр исследования культуры Земли… это в вашем понимании небольшой автономный город, способный перемещаться. Так вот наш Центр сейчас находится возле вашего спутника Луны, с невидимой для вас стороны.

И вы наверное хотите знать, почему капсула открылась при приближении девушки. У меня здесь есть очень хорошая старая знакомая,.. то есть она молодая, но давно уже всё про меня знает и умеет открывать челнок, потому что я настроил управление на её внешний вид. Она очень похожа на вашу сотрудницу, а индивидуальные отпечатки я так и не ввел. Так что мне в общем повезло. А скажите, если можно, почему вы не реагировали на мои обращения, которые появлялись на борту челнока?

— Знаете, Коун, мы не могли так быстро выучить язык, на котором вы писали. У вас-то с языками, похоже, вообще нет проблем, судя по прекрасному русскому, на котором вы изъясняетесь.

— А разве надписи были не на русском? — с ужасом посмотрел на меня Коун и быстро вернувшись в капсулу принялся что-то настраивать на панели под правой рукой. Когда на боку челнока вновь засветились знакомые уже нам знаки он выскочил и уставился на них, шевеля губами. Спустя две или даже три минуты филолог обернулся к нам с несчастным выражением лица и признался, что сам не знает, что это за язык.

Эта последняя ошибка, похоже, окончательно доконала нашего гостя. Он совсем скис и, нахмурившись, о чем-то молча размышлял. Затем снова забрался в капсулу, закрыл матовый свод и ещё некоторое время мы нетерпеливо ждали продолжения.

Второе явление Коуна было не менее эффектным. Из своего домика он выбрался уже в джинсах, оранжевой толстовке и сандалиях. На ремешке через плечо висела потертая кожаная сумка. Он что-то сказал, обернувшись к челноку, и тот сразу ожил, начав издавать разные звуки. Как позже объяснил Коун, челнок таким образом тестировал себя, ликвидировал мелкие неисправности, если такие были, и восстанавливал базовые настройки нарушенные безалаберным хозяином.

Заверения Коуна, что они с челноком не представляют опасности и не нуждаются ни в какой санобработке, не произвели впечатления на службу безопасности центра, и гостю пришлось пройти долгую и томительную для всех специальную процедуру. Лишь час спустя мы смогли наконец расположиться в залитом летним солнцем кабинете директора, куда принесли еду и холодные напитки, которые были тут же выпиты с особым вдохновением.

Директор Центра, сидевший рядом с Коуном, нервно глотал минеральную воду, не замечая капель, стекавших по небритому подбородку. Как правильно действовать в подобной ситуации было совершенно не понятно. А то, что именно он, директор главного в стране учреждения, связанного с космосом, должен был бы знать ответ на этот вопрос, делало ситуацию Трофима крайне неудобной.

Когда все присутствующие, включая Коуна, основательно перекусили и перешли к десерту, по кабинету поплыл густой, ни с чем не сравнимый запах кофе — напитка, беззаветно любимого практически всеми сотрудниками Центра. Состояние присутствующих из крайне возбуждённого постепенно превратилось в крайне заинтересованное.

Понимая, что все присутствующие ждут от него рассказа с ответами на бесчисленные вопросы, Коун, выпивший уже вторую чашку эспрессо, откинулся на спинку стула как заправский землянин после сытного обеда и начал свой рассказ.

— Когда четыре года назад меня отправили на смену брату, который затерялся где-то на просторах России, предполагалось, что я смогу в образе жителя Подмосковья проработать лет десять. Потом, если возникнет необходимость, меня сменит ещё кто-нибудь из наших коллег. Сразу скажу, что мы с братом очень любим и неплохо знаем вашу литературу. Мы даже считаемся исследователями высшего класса, но оба мы люди увлекающиеся и достаточно рассеянные. Впрочем, это вы и так уже поняли…

Меня спрашивали о цели визита. Но она же очевидна! Нам не безразлична судьба планеты, ваша судьба, поэтому мы изучаем главное — ваш нынешний способ жизни. И знаете, нас очень беспокоит происходящее сегодня. Я, безусловно, не всё пока понимаю, но у меня уже не вызывает сомнений то, что ваше общество оказалось на стадии саморазрушения и упорно приближается к критической черте.

Коун поднес к губам кофейную чашку, но увидев, что она пуста, невольно оглянулся. Одна из девушек, назначенных ухаживать за гостями, быстро отреагировала и, забрав пустые чашки ещё у нескольких желающих, тут же скрылась в приёмной.

— Нет, мы не думаем, конечно, что беда уже на пороге, но есть масса свидетельств опасности и не только в литературе и кинематографе. Информация, переполняющая ваш сумбурный интернет, даже не говорит, а кричит о том же.

Если Коун в этот момент и собирался обосновать наконец свои заявления, Директор Центра опередил его. Сочным, словно вдруг пробудившимся от сна баритоном, Трофим потребовал от гостя перейти от голословных деклараций к аргументам и доказательствам, если таковые имелись. Лёгкость, с которой выдавал оценки Коун, похоже серьёзно задела самолюбие руководителя крупного государственного научно-исследовательского центра.

Между тем, гость посмотрел на директора с нескрываемым любопытством и спросил.

— А вы действительно не видите проблемы, о которой я говорю? Мне казалось, что это очевидно.

Я едва не поперхнулся, глядя на возмущенного Трофима и с трудом сдерживая смех. Неосознанное нахальство нашего гостя было запредельным, но он и теперь не угомонился.

— Мне всегда казалось, что народ, давший человечеству таких писателей и мыслителей как Фёдор Достоевский, Михаил Булгаков, как отец Павел Флоренский, блестящих философов и психологов, не может не видеть того, что творится в духовной сфере сегодня. Я весь день вчера читал религиозного философа Ивана Ильина. Замечательно умный и творческий был человек и прекрасно рассуждал о любви… Я понимаю, что он был религиозным философом, а значит не слишком популярен в современном светском обществе. Но ведь не только он понимал, что похоть и любовь человеческая это не одно и то же, что без способности любить друг друга люди не могут образовать полноценное человеческое сообщество. Если человеческую любовь заменяет расчет, самое время, мне кажется, вспомнить Фёдора Михайловича Достоевского. А если эти авторы представляются не достаточно современными, то почему не обратиться к Эвальду Ильенкову, Феликсу Михайлову и многим другим вашим современникам, посвятившим своё творчество проблемам человека, личности и общества.

Вы знаете, я насчитал несколько сотен совсем разных определений культуры в вашем сегодняшнем обиходе. А это, наряду с растущей бездуховностью, тоже, я думаю, свидетельство разрушения культуры, как одной из базовых ценностей здорового общественного сознания.

Коун посмотрел на директора, который слушал его с хмурым видом, не выказывая больше своего отношения к происходящему.

— Но основное содержание переживаемого культурного кризиса, — невозмутимо продолжил гость, — это, конечно, смена способа жизни людей на этом историческом этапе, обусловленная деградацией общественного идеала и закономерным изменением способа производства. Но вы, конечно, сами это прекрасно понимаете.

Ученый народ молчал, не спеша соглашаться вслух с гостем, и даже директор, видимо, так и не собрался с мыслями, что бы дать достойный ответ инопланетному критику. Тот же чувствовал себя совсем комфортно, периодически оборачиваясь к большому окну и с любопытством поглядывая на историческую застройку центра города, видом на которую особо гордился хозяин кабинета.

— Да, хотел спросить, если можно, а чем занимается ваша главная лаборатория, в названии которой упоминается проблема разума?

Василий Принцев, сидевший рядом со мной, кажется, обрадовался возможности включиться в разговор, тем более о его лаборатории. Он охотно перечислил основные темы исследований, сделав акцент на работе, связанной с искусственным интеллектом. Вероятно Коуну уже не раз приходилось обсуждать эту тему, поскольку он тут же отреагировал.

— Да, да. Я постоянно слышу разговоры об этом, но никак не могу понять какое отношение работа компьютера имеет к человеческому разуму, не считая конечно того, что это разумный человек создал его. Автомобиль помогает быстрее двигаться, а компьютер помогает быстрее считать, комбинировать. Но причем здесь разум? Ведь мыслить с помощью компьютера человек лучше не станет. А дурак с компьютером это, мне кажется, ещё и опасно!

Или я что-то здесь упускаю?

Следующие минут сорок они с Василием были погружены в рассуждения, не слишком понятные большинству присутствующих. И вдруг, в какой-то момент Коун вновь привлек общее внимание, громко заявив что существенное определение человека разумного обязательно предполагает наличие у него развитой способности любить, что формирование этой, исключительно человеческой способности, не только не отделимо от единого процесса становления разумной личности, но является наиболее сложной и одновременно важной задачей развития.

— Мне кажется, Василий, — уже негромко добавил Коун, — что это была бы замечательная тема для вашей лаборатории. Тем более, что любовь — явление космическое.

Сказанное настолько тронуло меня, что пришлось обратиться к нашему мудрому гостю с предложением обсудить эту его мысль. Разговор у нас получился настолько интересным, что я не заметил, как пролетело время.

Сонные сотрудники постепенно расходились. Коун, вежливо, но решительно попрощавшись, тоже отправился в сопровождении Василия Принцева отдыхать в свою капсулу, а директор Центра скрылся в маленькой комнате за кабинетом, объявив секретарше, что будет писать отчет о случившемся и что до вечера его нельзя беспокоить. Мне Трофим пообещал позвонить в конце дня.

Домой я шёл пешком, размышляя о словах Коуна. В том, что он говорил о разуме и о любви не было для меня ничего неожиданного. Удивительной была его спокойная уверенность в своих словах, в том, что лаборатория проблем разума должна заниматься проблемой любви. Коун даже настаивал, что именно формирование и развитие у каждого человека способности любить других людей является важнейшей задачей культурного возрождения общества.

Пришелец говорил так, словно эти истины он почерпнул не в какой-то литературе, а впитал с молоком матери в своём мире. Я задумался о том, каким же должен быть этот мир, если его создатели так разительно похожи на нас. Думать о том, что это лишь личина, которую пришелец может сбросить в любой момент, обнаружив своё жуткое обличье и свирепую инопланетную сущность, я, естественно, не мог, поскольку терпеть не мог убогую идеологию современной голивудской фантастики. Но главное то, что я смотрел в глаза этого человека. Они излучали добро. Нет… они излучали любовь! Вот какой фильм нужно сделать! — мелькнула мысль. Ведь жестоки и бесчеловечны бывают не космические пришельцы, а скорее мы сами…

Был полдень. Улица нежилась в объятиях долгожданного жаркого лета, лишь изредка освежая прохожих лёгкими волнами ветерка. Я снял шляпу, надеясь поймать разгорячённым лбом ускользающую прохладу, и вдруг осознал, что стою на солнцепёке и держу в левой руке зелёную ручку Коуна, которой он за столом делал какие-то пометки в блокноте. Сунув ручку в карман я быстро зашагал вдоль надоедливых витрин, мечтая о прохладном полумраке своей комнаты с тяжелыми шторами.

Добравшись до дома, я рассказал жене о случившемся и постарался отключиться, устроившись в кресле с книгой. Это был «Путь духовного обновления» Ивана Ильина, о творчестве которого говорил Коун. Да и книга вероятно была та же, поскольку именно здесь философ приводит те самые рассуждения, о которых упоминал наш пришелец. Перечитав главу «О любви», об «инстинкте, примирившемся с духом», я в очередной раз восхитился живым и богатым языком философа, но так и не согласился полностью с его рассуждениями о сущности человеческой любви.

Сон сморил меня незаметно, но настолько основательно, что я даже не почувствовал, как Ирина укрыла меня пледом и укутала ноги. Тем более не услышал, как пришедшая в гости внучка взяла со столика книгу, чтобы посмотреть, что такое интересное читает её дед.

…Я стоял под полупрозрачным навесом, защищавшим от ярких солнечных лучей. Вокруг кипела жизнь, на первый взгляд обычная, но в чем-то совсем другая. Наблюдал за проходившими мимо меня людьми, за играющими детьми; слушал обычный для летнего полдня шум и не пытался разбирать слова. Доносившаяся откуда-то музыка было настолько приятной, что невозможно и… не нужно было решать, слышал ли её прежде.

— А вы послушайте, о чем говорят люди, — произнес со спокойной улыбкой Коун, — и всё поймете. Смелее!

Оказывается, мне нужно было решиться и, преодолев непонятный, только теперь осознанный страх, я открыл сознание потоку доносившейся отовсюду речи. Люди говорили, и мне даже не важно было, о чем именно. Я просто слушал родную русскую речь. И в этот момент действительно всё понял!

— Ну вот, произнес Коун, словно заглянув в моё сознание. Вы знаете теперь, что мы тоже земляне. У нас общие не только предки, но и язык современный очень схожий с вашим. Мы давно читаем вашу художественную литературу, а также философские и психологические труды. Иногда и сами подкидываем вам некие полезные идеи.

Мы никогда не хотели разорвать наши связи, но никогда прежде кризисы развития не были такими глубокими и опасными для землян. Культурная деградация уже серьёзно сказалась на духовной сфере: литература, искусство и даже архитектура становятся все больше воплощением простой чувственности и даже любовь человеческая сводится к половому влечению. Такого мощного падения культуры мы не ожидали. И теперь, разобравшись с природой кризиса, мы всё же не вполне понимаем, как помочь вам подняться, учитывая ваше собственное отношение к главным проблемам.

Коун умолк, глядя на улыбающегося малыша, держащего за руку девочку-подростка, что-то ему терпеливо объясняющую. Затем снова обратившись ко мне с печальным выражением лица, он продолжил.

— Вместо того, чтобы использовать истощающиеся природные ресурсы на развитие общества, вы, извините, как зомби на службе у мировой финансовой системы рвётесь «развивать экономику»! А ведь это…

* * *

— Дед! Проснись! — дошёл до меня издалека голос внучки, сразу расколов сон на бледнеющие осколки живой и сочной картины. С трудом разомкнув глаза я увидел перед собой сосредоточенное и встревоженной лицо Лидочки и чуть в стороне Ирину, тоже чем-то обеспокоенную.

— У тебя все в порядке? Что-то плохое приснилось? — Внучка держала меня за руку и вглядывалась в мои глаза. — А что здесь свистело, пока ты спал?

— Всё в порядке. Я себя прекрасно чувствую и… я не свистел. Честное слово! Это, наверное, кто-то за окном.

Я улыбнулся и погладил внучку по голове, полагая, что тема исчерпана. Однако она не только не успокоилась, но обратилась к бабушке, требуя, чтобы та подтвердила странный характер свиста.

— Андрей, тихий и какой-то необычный свист действительно был, — подтвердила с тревогой Ирина, — и тон его менялся вместе с выражением твоего лица. А как только ты проснулся, он исчез. Это странно и требует какого-нибудь объяснения, согласись!

Я пытался отогнать остатки сновидения, мешавшие сосредоточиться, но вместо этого в сознании вдруг снова ярко и с мельчайшими деталями всплыла картина мира Коуна, вызвав одновременно воспоминание о сегодняшнем разговоре в кабинете директора.

— Здесь была ручка, чужая, — сказал я, передвигая в поисках тонкого зеленого цилиндра книги на журнальном столике, — я её случайно унес сегодня из кабинета директора.

Ручка нашлась под креслом, куда она закатилась, упав со стола. Внимательно рассмотрев находку, я понял, что это скорее всего не просто ручка и что этот очень теплый на ощупь предмет, скорее всего и был тем устройством, которое издавало свист. Своё предположение о связи его с моим сном, мысль о чём сразу пришла мне в голову, я решил пока не высказывать.

Трофим сдержал слово, позвонив около восьми вечера.

— Андрей, он сбежал! — Без вступления сообщил упавшим голосом директор учреждения, попасть в которое, как и покинуть без согласования с ним, было теоретически невозможно. — Причем исчез вместе со своим чёртовым ящиком.

— Когда? — Задал я совсем не главный вопрос.

— Около половины второго. — Устало сообщил Трофим. — Открыл и тщательно закрыл за собой двери. Сейфовые, между прочим. Использованы коды и штатные команды, о чем сохранились электронные записи. И знаешь, что он оставил нам? — Записку на листе из своего блокнота с извинениями и сообщением, что постарается завтра ближе к обеду вернуться. Написано каллиграфическим почерком и без ошибок. — Трофим тяжело вздохнул и снова заговорил. — Я не знаю, что думать, Андрей. Мне кажется, что я уже вообще ничего не знаю! Ты понимаешь, что это произошло днем и никто его не заметил! Ни его, ни его челнока! И если я теперь передам свой отчёт о случившемся руководству, меня отправят даже не в отставку, а в психушку.

— Слушай, Трофим, я не понимаю, где твои стальные нервы и железная логика? И выброси свой отчет! Всё равно ты писал его просто, чтобы мысли в порядок привести. Я уверен, что Коун завтра вернётся, а ты ложись-ка пораньше, чтобы к утру в институте снова был его несокрушимый директор. И учти, что у меня уже есть чем с тобой поделиться, только нужно ещё осмыслить кое-что.

Некоторое время в трубке раздавалось лишь тяжёлое дыхание, затем послышалось уже привычное бурчание Трофима:

— Надеюсь, до инфаркта не доведёшь?

— Нет. Скорее порадую. Ну, давай, до утра!

Закончив телефонный разговор, я вышел на кухню, где Ирина и Лидочка накрывали стол к вечернему чаепитию.

— Мама с папой сейчас принесут торт! — Сообщила внучка — Купили свою любимую «Прагу».

И, глянув на нас с бабушкой, спешно добавила — И мою любимую тоже!

Открылась входная дверь и Лидочка выбежала в прихожую встречать родителей.

* * *

Спал я этой ночью плохо. Волны возбуждения, вызванного вчерашними событиями, то и дело нарушали сонный покой, в который удавалось погрузиться. И каждый раз, возвращаясь мысленно к случившемуся, я вспоминал живую картину другой жизни, которую показал мне Коун, мучительно пытаясь понять, что же ускользнуло от меня, что я просто обязан был заметить и понять, что-то главное во всей этой истории.

В конце концов я все же заснул, и судя по тому, что услышав звук будильника без труда проснулся с ясной головой, мне удалось неплохо отдохнуть.

В Центр я отправился пешком, наслаждаясь утренней свежестью и ласковым теплом остывшего за ночь города. Красивая декоративная плитка широкого тротуара казалась особенно нарядной, освеженная дождём поливальных машин, движущихся по улице дружными парами. А неторопливые прохожие с удовольствием, как мне казалось, отражались на блестящей от влаги поверхности тротуара, дополнительно раскрашивая улицу живописными коровинскими мазками.

Продолжая любоваться утренним городом, я размышлял о скорой встрече с Трофимом, о том, как буду рассказывать ему про свой сон. Кажется, я уже видел скептическую улыбку на его лице, с которой был готов смириться. Директор, как и большинство его коллег, — настоящий учёный, и выход за рамки научного менталитета для него равносилен в лучшем случае отпуску, переходу в состояние несерьёзное и безответственное. При этом он всегда был настоящим верным другом, вполне способным на самопожертвование. Да, Трофим, я думаю, мог пожертвовать собой, но не научными принципами!

В приемной было пусто. В отсутствие посетителей, помещение казалось большим, а секретарь Евгения Степановна, наоборот маленькой и одинокой в своём углу.

— Вы проходите в кабинет, Андрей Вадимович. Трофим Васильевич скоро подойдёт. Он уже звонил с утра. Весёлый какой-то.

Озадаченная Евгения Степановна не могла не отметить этого, неожиданного в сложившейся ситуации, факта.

— Почему вы так решили, он что, смеялся?

Ответа я не услышал, потому что в холе раздались знакомые раскаты директорского смеха, прерывавшего громкий разговор. Затем дверь приемной распахнулась и на пороге появился Коун с весёлым сияющим лицом под козырьком светлой бежевой бейсболки. За ним возвышалась могучая фигура Трофима, украшенная ярко-красным галстуком и довольной, во весь рот улыбкой.

— Приветствуем! — Громогласно сообщил директор и увидев меня радостно протянул руку. Обмениваясь рукопожатием с Коуном, я левой рукой протянул ему зеленый цилиндр, в ответ на что тот с улыбкой покачал головой.

— Если не возражаете, это вам. Что-то вроде телефона для связи со мной. У Трофима Васильевича тоже такой есть. И ещё я прихватил один для Василия Принцева. Он ведь придёт сегодня?

— Ну конечно. Рабочий день… Так это все-таки… эта штука сработала вечером, — пробормотал я, — но как же во сне…?

— Это нормально, я всё вам объясню, вернее, постараюсь объяснить. Здесь совсем новая технология, а я в таких вещах вообще не силён, — с сожалением сообщил Коун.

— Да уж! — Неожиданно поддержал Коуна Трофим. — Чертовщина прямо какая-то, но ведь работает! Он тебе, конечно, тоже свою ручку подсунул и во сне экскурсию устроил. Ты ведь об этом рассказать собирался?

В общем, Трофим решил, что он наконец оседлал ситуацию и уже в обычном для него жёстком ключе повел беседу, пытаясь расставить все точки над i. Коун же, человек исключительно вежливый и сдержанный, изо всех сил старался помочь директору сформировать ясное представление о его миссии и полномочиях и о намерениях космических партнеров, так похожих внешне на нас, но во многом странных и не вполне понятных.

Какое впечатление на Трофима произвел сон, который он назвал экскурсией в другой мир, осталось неясным. Во всяком случае, он его успокоил, а это уже было не мало. Что меня волновало сейчас, так это упорство, с которым Трофим уже несколько раз возвращался к вопросу о целях, которые преследовали руководители Коуна. Объяснения, которые тот повторял разными словами, не убеждали нашего Директора и лёгкая пока тень недоверия все же легла на гостеприимный стол переговоров.

Внимательное наблюдение за Коулом не оставило у меня сомнений в его проницательности и чувствительности к малейшим колебаниям настроения собеседника. Думаю, он прекрасно понимал логику рассуждений директора и изо всех сил пытался удовлетворить его интерес, умышленно избегая философских и психологических понятий.

В конце концов наступил момент, когда потребовалась моя помощь, что явно выразил взгляд нашего гостя, обращенный на меня.

— Не хотел прерывать ваш интересный диалог, но меня очень беспокоит вопрос о том, как вам, Коун, удалось улететь из закрытого бокса, открыв и закрыв бронированную сейфовую дверь, не побеспокоив при этом ни одного служащего и не нарушив работы ни одного прибора охраны.

Трофим энергично кивнул головой, подчеркивая, что ему тоже интересен этот важный вопрос.

Глянув на меня, Коун перевел взгляд на директора и, тут же спрятав тронувшую губы улыбку, заговорил.

— Мне часто приходится извиняться за то, что я невольно ставлю людей в неловкое положение. Вот и теперь я должен всё объяснить. Конечно, я не открывал никаких дверей. Все это имитация, которую организовала капсула. Она по моей команде проникла в вашу электронную систему охраны и оставила там следы штатной, как вы её называете, операции. Потом мы быстро депортировались к себе, где мне восстановили помощника. Закончив дела, я поспешил обратно к вам, оставив своего андроида на орбите. Причалил в районе Балашихи, — я там хорошо места знаю, — а оттуда на автобусе, потом на такси. Капсулу тоже на орбиту отправил. Вот и всё.

Филолог смотрел на Трофима открыто и с таким искренним сожалением, что директор, видимо немного смутившись, отвел глаза. Затем он поднялся и, подойдя к окну, некоторое время молча наблюдал за движением на оживающей улице.

— Коун согласился с нами сотрудничать, — заговорил Трофим, обращаясь ко мне, — и обещает даже устроить поездку к ним нашего специалиста.

Он вернулся за стол и как-то совсем буднично спросил, глядя в какие-то бумажки на столе:

— Поедешь? Коун говорит, что уже возил туда свою подругу, знакомил с родителями. Они у него тоже филологи.

— Нет-нет! — Очень энергично возразил гость. — Мама наша философ и психолог.

— Но почему я? — Задал я законный вопрос, учитывая, что мне было уже за шестьдесят и в космонавты я точно не годился.

— А это, Андрей, не моя идея. Я бы тебя и не отпустил, но наш дорогой гость говорит, что с тобой будет проще всего. К тому же, он утверждает, что состояние твоего организма вообще не имеет значения, и что визит пойдет ему только на пользу.

Ирина всё же всплакнула ночью, накануне моего путешествия, а рано утром долго приводила себя в порядок, чтобы дети ничего не заподозрили. По официальной версии я отправлялся в командировку куда-то за Урал для участия в работе археологической экспедиции. Уезжал не надолго и никаких особых проводов не было. С утра, правда, забежала внучка и, поинтересовавшись когда я вернусь, пожелала удачи, чмокнула в щеку и исчезла, весело постучав каблучками по лестнице.

Я уже начал опаздывать, когда в дверь позвонили и на пороге появилась улыбающаяся физиономия Коуна, сразу представившегося моим коллегой. Можно просто Коля сообщил он представляясь. Новый вариант имени показался удачным и по другому в нашей семье его больше не называли.

Ирина предложила присесть на дорожку и выпить по чашечке кофе. Гость легко согласился, но минут через десять мы всё же вышли из дома. А ещё через пару минут уселись в такси и помчались на восток, стараясь быстрее вырваться из города.

На лесной полянке, которую мы без труда отыскали в смешанном лесном массиве, благодаря каким-то сигналам, которые улавливал браслет Коуна, перед нами сразу появился большой челнок. Открывшегося пространства внутри было достаточно для двоих и мы с удобством улеглись, глядя на безоблачное июльское небо.

Мелькнула мысль о том, что хорошо бы увидеть его ещё разок, но тут же ушла, растворившись в новых интересных ощущениях, как только капсула закрылась. Сознание оставалось ясным и легким, зато любые телесные ощущения исчезли начисто. Я попробовал посмотреть в сторону, но у меня ничего не вышло. То есть, может и вышло, но в поле зрения не было вообще ничего, кроме светлого, серо-серебристого фона. Время, кажется, тоже остановилось, не оставив ни раздражения, ни чувства ожидания.

Голос Коуна, набирая силу, всплыл из глубины бесконечной пустоты, в которую я был погружен и в которой практически растворился.

— Андрей Вадимыч! Вы готовы?

Не понимая толком о чем речь, я подтвердил, что всё хорошо и можно стартовать.

— Кажется вам понравилось путешествовать, но сегодня у нас в плане посещение библиотеки и встреча с моими коллегами. Так что открывайте глаза и добро пожаловать в наш маленький городок.

Стыдно признаться, но открыть глаза я боялся. Уже осознав, что путешествие завершилось, я испытывал подсознательный страх, но не за свою жизнь или безопасность, а за то, что вдруг не увижу чуда, надежда на которое всегда жила где-то в самой глубине моего сознания.

И действительно, окружение, в котором я оказался, было вовсе не чудесным. Светлое помещение, размером с небольшую гостиную с удобной мебелью и чистым прохладным воздухом, выглядело современным, но отнюдь не фантастическим. Не ясно было лишь происхождение мягкого света, излучавшегося, кажется, всеми поверхностями.

— Не удивляйтесь своей новой одежде. Это мой челнок нас переодел в местные костюмы. Выглядят они, как видите, совершенно банально, а вот устроены очень не просто. Вы не поверите, но они контролируют постоянно наше состояние и при необходимости восстанавливают нормальную работу организма. Надеюсь, и вам наша одежда принесёт пользу.

А теперь, вперед, на экскурсию по городу!

Миновав ещё одно небольшое помещение, мы вышли в буквальном смысле на улицу, которая изгибаясь уходила вперед и влево, исчезая среди деревьев и каких-то невысоких архитектурных сооружений, увеличивающихся по мере удаления от улицы.

— Прогуляемся пешком! — Предложил мой улыбчивый спутник и, не дожидаясь ответа, уверенно зашагал вперед по полупрозрачной поверхности под которой быстро двигались какие-то тени.

— Это транспорт, которым можно воспользоваться, если спуститься на нижний уровень. Хотите? — Спросил Коун.

— Ни в коем случае, пока я не насмотрюсь на вашу архитектуру и не разберусь в общей схеме города.

Не могу сказать, как долго мы гуляли по поселению, которое оказалось совсем не маленьким, но ни обойти его целиком, ни выстроить в сознании достаточно четкую схему мне так и не удалось. А чудо? — Оно ожидало меня впереди.

Место, которое Коун назвал библиотекой, представляло собой комплекс, центральная часть которого напоминала планетарий, а отдельные пространства, — открытые, полуоткрытые, — в нашем мире были бы названы в целом отличной рекреацией. Ни книг, ни компьютеров, ни каких либо других предметов и форм, не способствующих удобству живого общения людей, не было. Вернее, не было видно. У меня сложилось впечатление, что всё необходимое появлялось там, где это требовалось человеку по какой-то команде.

— Книг обычных у вас, конечно, нет, — проговорил я, вздохнув с сожалением, — как и всяких периодических изданий.

— Почему же нет! — воскликнул Коун, — пойдёмте, покажу, — добавил он с гордостью.

Пройдя десяток шагов до ближайшей стены, мы устроились в удобных креслах на маленькой площадке. Коун поколдовал со своим браслетом и в воздухе возникло живое изображение зала со стеллажами полными книг.

— Это зал русской литературы, часть которой появилась здесь благодаря нашей с братом работе. Мы же написали немало пояснений и комментариев.

Конец ознакомительного фрагмента.