Для тебя

Владимир Кондратьев

Вы хотите узнать, что такое любовь?Хотите почувствовать её здесь и сейчас!Хотите открыть её в своей душе?!Тогда здесь – то самое место,а сейчас – то самое время…Откройте ваше сознание и…Больше ничего, просто читайте.

Часть I

Безмерно счастье влюблённого поэта,

с любовью,

для любви,

в любви хранимым;

идущего, в самом себе необъяснимым,

к любви через ненастья

по дороге с того света.

Каждая мысль становится в человеке силой, которая сохраняется в человеке и, можно так сказать, спит и ждёт своего развития. Я могу располагать тысячами, миллионами мыслей и они будут всегда новыми об одном предмете. И мысль не гаснет в душе моей, какое море душевных сил.

«МЫСЛЬ» Эккартсгаузен, 1792 г.

Любовь — безумие ума

(наверно, сплю и всё от сна)

Пережитое…

Как в муках радостью засеянное поле, —

взлелеянное,

ждёт свой урожай.

Душа наполнена

и радостью,

и болью,

и вот уж льётся, льётся через край:

«Любовь свою я встретил летом,

Среди воды она резвилась там;

Во всей красе моим глазам

Представилась цветов букетом.

И словно мир был перевернут мой;

Один лишь миг и опрокинут нами.

Теперь не сплю и мучаюсь ночами,

ЕЁ одну теперь я вижу пред собой…»

I

Мысль, как в огне, пронзённая любовью,

уходит в запредельные миры,

сливаясь с ними, подступает к изголовью

постели бытия, в ней сплю я до поры.

Оставьте все друзья,

враги меня пустите, —

гул зарева, влечёт душа туда.

Уйдите все…

Уйдите!

Не держите!

Любовь — безумие проникновенного ума:

«Твои глаза — в них бездна мироздания;

В них можно утонуть

и никогда не всплыть.

Они души моей, страдающей, создание;

К ним сердцем

никогда я не смогу остыть…»

В ней рвутся путы бытия

и времени стираются границы;

в ней жизнь — моя

и лет грядущих вереницы.

В тумане огненном

смеётся беспредельный ум,

дыхание любви сотрёт безликость дум:

«О, как мне хочется с тобой побыть;

Все тайны сердца своего тебе открыть;

В глаза бездонные с надеждой заглянуть;

И аромат волос каштановых вдохнуть.

Я терпеливо жду заветный час,

В который, верю, счастье поджидает нас.

Ну а пока живёшь ты лишь во мне,

Желанным призраком являешься во сне…»

Она там, в ослепительном сияньи света,

бесшумно мои мысли сотрясают

существо её;

и с нею я, почти что рядом где-то,

сознание терзая —

естество извечное своё.

Блаженные не слышат музыки Любви

и спят спокойно в постоянстве мира.

Моя душа воспламенённая в её крови

от этой музыки звучит, как будто лира:

«Не передать словами состояния

Моей души, что жаждет жить.

В потоке мыслей вспыхнуло сияние

Желания вокруг всё изменить.

Тихонько, затаив дыхание,

Почувствовать течение реки,

В которой мы плывём, создания, —

Творца, движения Его легки

И незаметны глазу. Мироздание, —

Его постичь нам нелегко.

Река, как время, наше состояние

В пространстве. Как же велико…

Оно великолепно! Как сознание,

Раскрывшее объятия свои,

Для мудрости, встречая знания,

О, жажда их! Скорее напои,

Мой разум, вспыхнувший в терзаниях;

В безумствах плоти, жаждущей любви;

Обрушившей все муки и страдания;

Сознанию повелевающей — Твори!»

Всё «тайное», но «явное» не постоянно,

исчезнет, вспыхнув пламенем, горя, —

брось это в ноги той, что так желанна,

и в ней забудь про собственное Я.

Любовь — рассудка состояние,

под ней вздымается в пространстве,

тяжёлое дыхание,

незримой злобы постоянство:

«Во мраке силуэт застывший, —

Образ тени безмолвной,

что прибита к стене,

Болью во мне,

чтоб отдать сатане,

Горькой фразой: «некогда живший».

Брызнет рассвет

Во мрак пустоты;

Сдавленный стон,

Терзающий ночь;

Мечта, как бред,

Во мне — где ты,

Прогонит сон,

Чтоб мне помочь…»

Как чёрное пятно, от мрака точка, —

забытая,

блестящая,

случайная;

кураж сознания;

фата-морганы строчка,

самослепящая в жестокости отчаянья:

«В начале,

там всегда дорога тяжела

И зло сильно,

и все его дела.

Но потерпи

и ты увидишь истину добра,

Природа мудро мир весь создала:

Вся сила зла, как у стекла;

Крепка сначала, —

надави, и вся ушла…»

Любовь — мечты сияние.

Нет в бытии, один лишь образ,

а пропуском туда сознание,

без злобы, —

ей только лишь земного шара глобус:

«Пора с небес на эту землю опуститься.

Реальность это или нет,

неважно всё сейчас;

Ведь там, внутри, оно болит,

не хочет биться

И ждёт, терзаясь, что же ожидает нас.

Реальность это или нет!

Иллюзии вокруг, наверно,

Где сердце ждёт молчание в ответ;

И там, в душе, ему так скверно…»

Там мысль застыла

и окаменела формой;

там проклят мир в пространстве,

как в тюрьме;

там кладбище — арена,

и под хохот, злобой,

воображенье топчут

в абсолютности, в нуле:

Болезненно искажено совокупление понятий,

в темнице новых знаний,

в греховности занятий.

Физиология пищеварительного процесса,

куда важнее там,

чем душ духовных месса.

Любовь — такт сердца,

в нём душа танцует.

Прыжок…

Ещё сильней, хотя б на волосок…

Повыше, чтобы прочь из мира сует,

и к солнцу,

к небу,

к облакам.

А там…

Там рухнул мир, что всех интересует:

«Познав любовь, я получил Свободу, —

Она, как приключение, и нет ему конца.

Рискуем всем, идём, не зная броду,

Теряя многое, но только не сердца.

Во имя нескольких мгновений,

Чего-то выше мыслей, слов и чувств…

Я в поисках её, той истинной Свободы;

Не той иллюзии, что в клетке мы зовём,

А той, что ждёт, когда пройдут невзгоды:

Свободы умереть;

Свободы мыслить;

Свободы жить вдвоём.

Однажды потеряв, я получил Её, —

Желанье есть. А способ? Он найдётся…»

Мораль?

Устои эмпирического мира?

Вся эта чушь о логике, нужна едва ль.

Любовь сорвала путы

и грехи эти простила,

чтоб, сбросив то,

что «есть»,

отдаться той,

что «ничего не жаль».

II

Когда я ощутил себя

и встал на путь всхождения;

чтоб в Божьей Памяти и Полноте Веков,

познать восторг лобзаний Вечности, движение,

приоткрывающее мудрости покров,

я там увидел кончик белоснежной ризы,

моей любимой; ласку, скорбь очей её, —

упав к ногам, смотрел в них снизу,

и чувствовал, как всё во мне поёт.

И в исступлении я ноги целовал,

лаская вечностью ликующее тело.

Она — желанная, которую так звал,

меня взяла и увела с собой несмело:

«Блаженство… Та, незабываемая, ночь,

Прозрачной кисеёй окутала всё ложе.

И я, припав к благоуханной коже,

Не смог своих желаний превозмочь.

Прикосновенье губ, как аромат вина;

Твой нежный взор; любви волна,

Что унесла, окутав запахом волос,

К твоей груди — она прекрасней роз…

Цветёт, подрагивая,

и живёт необъяснимо,

Над самым сердцем —

тем, что так ранимо;

Хранитель страсти пламенной любви,

Огня волшебной силы, что текла в крови,

Сжигая нас тогда,

когда, обняв друг друга,

Мы вспыхнули свечёй и… замерли,

как от испуга,

За всё, что вдруг осталось позади

того мгновенья.

Прошлое — не уходи!

Там ясно всё, сознанию понятно.

А впереди?..

Я потеряю всё и изменюсь

невероятно…»

От сонных

и холодных искривлённых душ,

познавших только радости страданий;

живущих в темноте своих убежищ, —

жилищ,

что сами сотворили для изгнаний;

от времени укрыться

в целостность и слитность;

от всех переживаний, с вихрями в душе.

Миг самого страданья — мимолётность,

с годами чертит борозды, там, на её меже.

Всё множество таких борозд,

как вспаханное поле, —

на лике Вечности из горя огород;

рождённый нетерпимостью от боли,

от злой судьбы,

от всех невзгод…

Всё вспахано и зреет урожай,

толкающий весь этот мир на край:

«Я думаю, упёршись взглядом вдаль:

Вся радость позади, а впереди печаль.

Как тяжело, в минуты ожиданья,

Мне вспоминать всё то, что не сбылось;

В душе остались лишь одни желанья,

Их мне исполнить так и не пришлось.

Как тяжело идти по суматохе дней,

Не ожидая в жизни больше ничего;

Там, далеко вдали,

осталась встреча с ней,

Последняя… И я ушёл от счастья своего.

Как тяжело… Витает серая печаль.

Душа и сердце неподвластны мне;

Они, взлетев, уносят в голубую даль, —

Туда, где ты, где свет в твоём окне…»

Апокалипсис подберёт

от боли, разрывающийся плод,

созревший в состоянии греховном.

Он проклят своим миром бездуховным.

Весь в прошлом,

во всеохватывающем «теперь»,

он в бесконечной смерти

упирающийся зверь.

Удушье давит,

а так хочется дышать;

бессвязный лепет —

там, где хочется рычать.

Не знающий, как выразить,

сказать,

что хочется любить,

а не страдать:

«Я чуть не умер без тебя,

Над мною плоть моя довлела,

Но крылья выпростав, душа,

Преодолев страдания, взлетела.

Пройдя нелёгкий длинный путь,

Хранил черты твои прилежно.

Да, их порой казалось не вернуть,

И смерть моя была бы неизбежна.

Я сбросил всё и суть свою переменил,

Любовь с меня, с живого, шкуру сняла.

И тут же мне, пока от боли выл,

Она мой облик быстро поменяла.

Конечно, было б легче умереть,

Чем сбросить все и над судьбой взлететь».

III

Слепой для мира я иду к своей мечте,

в четвёртом проявлении пространства.

И этим божеством распятый на кресте,

томлюсь в естественности постоянства.

Любовь в пространстве

разрывает слитность единения,

и с треском рвётся

бытия спокойное течение:

«Я сам себя приговорил

И в грудь вонзил,

что было сил,

Всю боль любви приговорённой;

Разлукой вновь перерождённой,

В живом огне всех мук сознанья,

Что ожидает пониманья,

Её — той нимфы светлоокой,

Огня любви звезды далёкой.

Я сам себя приговорил!

Когда вопил и умирал,

На грязной койке, за решёткой;

Там в клочья сердце разорвал,

Стегая душу, словно плёткой,

Сознаньем собственной вины.

О Боже! Что ж я натворил,

Когда себя приговорил…»

Любовь вся вне пространственного рвения,

в ней с тресков рвётся бытия

спокойное течение;

в ней нет начала и конца,

нет плоти тления.

Хотя законченность её и динамизм

фонтаном грязи извергается на землю,

в ней нет глухо-молчащих и слепых;

в ней бесконечна в проявленьи жизнь,

и принцип исключенья логики

там неотъемлем:

«Неважно, где я нахожусь,

мой ум работает всегда;

Все мои мысли в голове —

там ты, везде со мной. Да-да!

А здесь, чем ниже пала голова,

тем глубже мысли. Вот беда!

Чем ниже я — тем глубже ум,

что делать, такова среда.

Не надо сожалеть и прошлым жить,

Смотри вперёд и продолжай творить.

Не бойся в жизни все менять!

Не бойся что-то в ней терять!

И даже если нужно все отдать,

НЕ БОЙСЯ!

Сядь и успокойся…»

Любовь понятна, может, не всегда,

но всём необходима и желанна;

она приходит в сердце к нам тогда,

когда пространство зыбко

и непостоянно:

«Она сурова

и нежна;

Красива-привлекательна, —

ужасно;

Она хитра, тихо-мудра

И в этой хитрой мудрости

прекрасна.

В ней всё всегда и на лицо;

Прошедшее и будущее

с нею незнакомо.

С ней вечность настоящего,

в кольцо,

Свернулась кошкой,

на пороге её дома.

Она скрывается под тысячью имён,

Но обликом одна и та же;

В поступках свой у ней закон,

как трон,

Незыблемый в непостоянстве даже…»

Любовь соединяется в переживании

с пространством — это форма времени.

разбито и разорвано оно страданием,

как головная боль,

рвёт всё на части в темени:

«Где-то там, за окном, одинокое лето;

Там грохочет рокочущий гром где-то.

Я — здесь, грущу,

черты твои из памяти достав;

Ты — там, накинув плащ,

закрывшись от дождя зонтом,

По лужам, шлёпая, к кому-нибудь идёшь.

А память, стерва, говорит мне: Узнаёшь?!

Рвёт душу —

тот же вечер, тот же дождь —

Ну а потом…

Безумство страсти и любви,

приличия поправ.

Острова в нашей памяти,

жизни частички, —

Там образ твой единственный,

мои воспоминания;

Живут не умирая,

во мраке моего сознания,

Листаешь их и открываешь,

как странички…»

Я весь в Любви — безумство наслаждения,

и мы безумцы насладимся ею.

в ней всё светло,

полёт свободного падения,

мы, падая, трепещем,

от восторга млея.

В разъятом и распятом мире,

средь пространства,

царит всеобщее разъединенье и вражда.

Попробуй мыслить одновременно,

совокуплением,

страдание и наслаждение,

как два, —

единых постоянства.

Две крайности в любви, они похожи,

до одинаковости схожи в глубине;

две вечных спутницы — они во мне:

«Тоскливое удушье близкой ночи, —

Томление, в ожидании грозы.

Прольётся ль дождь

или он просто хочет

В душе оставить мокрые следы;

От тяжести тоски

и ожидания,

Чего-то, может быть, беды.

Как жертва, в ожидании заклания,

Страдая, жду с небес воды.

Когда прольётся дождь,

омоет душу;

Придёт надежда в облике твоём, —

Вдвоём,

опять вдвоём,

Мы будем слушать

капели звон,

Но… каждый под своим окном…»

Найди в восторге наслаждений

каплю боли, —

незабываемые слёзы мира о любви;

неразделённость вечной скорби

средь мгновений,

в желаньи множества людей

ее вновь обрести:

«Есть только ты на этом свете,

Частичка тела и души моей;

В ней сердце мне твоё

всё время светит,

Маня вслед за собой, —

Чем дальше, тем сильней.

Твоя улыбка, волосы и плечи;

Твой взгляд — пускай издалека,

Вдохнут желанье жить,

и раны все залечат,

Хотя потом заставят

и взгрустнуть слегка.

Но это ведь потом, ну а пока, —

Манят, и я весь в ожиданьи встречи…»

Там в болях промелькнёт

божественная искра

игры блаженного в капризе

состояния бытия.

От тайной радости страстей, —

она так быстра,

касается живого тела, исчезая без следа:

«Предутренняя тишь…

Лишь лёгким вздохом шевеленье ветерка;

Укутавшись туманом, извивается река;

Луна бледнеет, на воде дрожа слегка, —

Всё, как твоё лицо, когда ты спишь…»

Переживать Любовь — рыдать над розами,

над светлыми и чистыми навзрыд, навсплач.

А чувствовать Любовь,

как хохотать сквозь слёзы;

как испытанье радостью

средь многих неудач.

Рыдание и хохот суть одна — всё судорога;

скорбь радостью горящих красками цветов;

смешение в проникновенность мира грубого,

тончайшего волненья — там нет слов:

«След в душе — ожог, как и на коже;

Остаётся несмываемым пятном

И болит, но всё же, всё же, всё же…

Привыкаешь жить и с этим злом.

Боль души сильнее страха смерти!

От любви, потерянной душой,

По живому сердцу чертит

Боль иглой своей тупой.

Боль нас учит мир любить, —

С ней рождаемся

и с нею из него уходим.

Боль нам не даёт забыть,

Жизни путь, что уже пройден…»

Да, описать всё это тяжело — не скрою.

Как это: «сладостно скорбеть и хохотать?»

Наверно, как среди могил со свежею землёю,

с раздетыми бесстыдными скелетами,

дрожать

и танцевать,

и, содрогаясь их немому вою,

под грохот обвалившихся миров,

горланя воспевать,

пожарища вселенной

и Любовь.

Веселье и печаль…

Ах, это сладостная мука, —

любить и расставаться, улетая вдаль.

Вскипая болью,

сердце надрывается от стука,

когда в душе всё льётся через край:

«Так много хочется сказать

И слиться вновь с пережитым.

Его пришлось нам разорвать:

Часть в поезде твоем умчать,

А часть пока похоронить — живым…»

Ком в горле, слёзы,

хочется молиться

и падая на землю,

в исступленьи биться.

Родная и родимая,

болит и стонет грудь,

твоя любовь — мучительное наслаждение.

Как страшно-сладко давит мою суть, —

трепещет тело всё в восторге и волнении.

Как белый голубь упованье сердца:

услышать музыку любви

и насладиться бытием;

в кипеньи страсти вместе нам согреться;

пожить вдвоём…

Ну а потом…

Упасть и умереть, Любовь у ваших ног.

О, если бы я только смог!

Взорваться фейерверком

и рассыпаться над бездной;

в высотах вместе слиться,

и… в Любви исчезнуть.

IV

Пойдёмте дальше —

вслед за мной идите.

Отбросьте робость и смелей — Пойдём!

Поднявшись над собой повыше,

истину найдём.

Любовь — власть над сознанием.

Любовью жить,

значит скорбить.

Она над силой воли

покрывало из переживания;

мучение из кубка власти,

наслаждение это пить:

«Смотрю в немое зеркало веков, —

Там всё бездвижно-неизменно,

Лишь рябью колыхнут его покров

Глаза правителя смотрящего надменно.

Все повторится вновь и вновь:

Взлёт в ослепительном сиянии,

И лица, лица, лица —

в ликовании;

Величие правителя…

и кровь,

Что льётся, льётся, льётся —

жаждя сострадания.

Всё повторится…

И Любовь!

Она повсюду неизменна,

как страдание…»

Любовь дарует власть единства

взаимодополняющих проникновений,

среди людей, погрязших в свинстве

безмерных мук и наслаждений:

«Они лишь основанье трона, —

фундамент власти,

Всех грехов и страсти.

Они его предвестники — напасти.

И вроде нереальна сталь его оков,

Но плоть мою он рвёт на части,

Стремясь добраться до души

и сердца,

Что неподвластны злу.

Ему там навсегда закрыта дверца

Мудростью защитника уму.

Но в сердца глубину

добраться он стремится,

Чтобы отбросить в тьму, —

Где будут только жрать

и веселиться…

И бьют,

чтоб в тонкий мир пробиться, —

По сердцу,

чтоб разрушить плоть, —

Они, что основанье трона,

За ними мне видна его корона.

Любовь не побороть!

Им не услышать стона.

Она ведь там, хоть им и не видна;

Она сильна,

и мощь её реальна в мире этом.

Она хранит

и вдохновляет,

Внезапно озаряя светом, —

Души… и тем спасает;

На жизнь меня благословляет…»

Как слепота трепещет перед светом;

как куча дров перед огнём;

инстинкт невидимый дрожит, —

трепещет даже жарким днём,

любви теплом едва-едва согретый.

Любовь — чистейшее сплошное бытиё

без всяких мысленных

и познавательных определений;

там познавание её, —

переживание

в мучительнейшем наслаждении:

«Любовь порой как маленький цветок,

Взошедший посреди ненастных дней;

От всех невзгод зелёненький росток

Стал только крепче, выше и сильней.

Всё ближе приближается тот час,

Когда подросший нежный стебелёк

Листвой оденется зелёною для нас,

Покажет свой прекраснейший цветок…»

Вся эта суть заключена в слиянии,

нельзя нам это расчленять, —

сознание плюс познание,

анализировать их нужно и сопоставлять:

«Любовь — река…

Водою ключевой

Прозрачной и холодной,

беспокойной,

Рождается в тени лесов густой,

Среди травы, под кроной стройной.

Затем течёт играющим ручьём,

Переливаясь и заигрывая с солнцем;

Со скал бросается — и ей все ни по чём!

Хоть и судьба порой сворачивает

в кольца…

Хотя она, наверно, голубое небо, —

Сияет и манит в высотах глубиной.

Скорей, скорей туда,

ведь там я ещё не был,

Вонзится в эту высь

всем телом и душой…»

Затем, слив вместе, раствори их воедино,

в безумном вихре сверхопределений,

всю власть забрав у логики, незримо —

у всех её противопоставлений:

«Неведомой любви истома…

Ты далека, как небо, но близка

и очень мне знакома:

Как в поле чистом игривый ветерок,

Прохладой овевая, дышишь в мой висок.

Характером ты так похожа на него,

Сейчас со мной,

И вдруг, внезапно никого, —

Умчалась и пропала

за дымкой луговой…»

Любовь — всеосязающее зрение.

мир открывается насквозь,

перед глазами глубина грехопадения, —

тюрьма,

как первозданная его основа,

где все мы вместе, но как будто врозь:

«Скрывая суть под каждодневной суетой,

Торопит жить за слепотой неверья;

Без будущего, над душевной пустотой,

Запутавшись в сетях из недоверья.

Там власть — безумство большинства,

Рождает властью большинства безумье;

Там общепринятые нормы, как права,

Как правила игры абсурда без раздумья;

Там места нет для размышления —

Калейдоскоп

из смерти

и пустого времяпровождения…»

Мир механически глухой, —

враждебный,

но красивый и блестящий.

Такой желанный и родной,

как лоно матери земной;

большой и твёрдый,

но ненастоящий…

Любовь — пространство временное единение.

Быть тайно-светло-радостным

среди мгновения

и открывать всё новые и новые её течения.

В мгновеньях нет потерь, —

Поверь!

«Движеньем головы,

Изгибом скул и рта

И строгими зовущими губами…

Смотрю влюблёнными глазами

На ту, что вроде бы не та,

Что предо мной была всегда:

Сидящая согнувшись,

ноги обхватив руками, —

Как древний сфинкс

жестоко-дерзкий,

Неумолимо кровожадный

идол женский.

Жестокость эта древняя — века…

И разрушения от ветра,

Столетняя песчаных бурь река,

В песчинках судеб беспросветных,

Страдающих в непониманьи мира

От постоянно-детского недоуменья, —

В театре самобичевания

вся жизнь сатира…»

Вонзимся ввысь

и разлетимся вширь, —

просторно

и свободно…

Там мы становимся всё ближе к Ней,

откроем эту сладостную Бездну дней:

«Когда б желания заветные

сбылись-исполнились;

Когда б не стало на пути преград, —

Твои глаза на солнце засияли б,

Искрами его наполнились

и заблестели б,

Словно спелый виноград…»

V

В Любви есть вечное стремление помочь

душе, стремящейся к познанию с Богом.

Пусть меркнет солнце, погружаясь в ночь,

пусть скорбь страданий прямо у порога,

любовь поможет и прогонит горе прочь.

Когда уж сердце не желает биться;

когда тоски накроет мрачное крыло;

когда нам тяжело,

то нужно помолиться, —

тогда придёт посланник Бога моего.

Жить без Любви, значит молиться всем

и не иметь потребность взлёта

или взрыва.

Любовь как взлёт, как взрыв

даётся только тем,

кто жить желает в состоянии надрыва.

Любовью жить —

лететь и замирать,

и биться в судорогах,

и, крича от радости, страдать.

Так жить,

чтоб управлять в себе Вселенной;

так жить,

чтобы рождаться каждый день

и умирать.

Так жить не всем дано, наверно,

а только тем, —

рождённым от любви летать;

Кто в состоянии неистово молиться,

безудержно любить

и исступлённо целовать,

желая пустоты и восхождения

от неизведанных — реальных сил;

Открыв в себе стремление,

уйти неведомо куда

и заблудиться средь светил

в капризах грёз,

в непостоянстве моря —

там нет начала и конца,

нет слёз

и места нет для горя:

«Бороться за счастье

И к чёрту сомненья, —

Нам больно —

Значит мы живём.

Проходят ненастья,

Уходят волненья, —

Ну, хватит. Довольно!

Нам нужно остаться вдвоём…»

Соедини в уме всё то, о чём писалось выше;

всё то, о чём просил у господа любя,

и ты поймёшь: где край, где низ, —

если не съедет «крыша».

А если съедет от любви,

то ты живёшь, поверь, не зря.

Эпилог

Последний жест прощания

и мы поставим точку,

пора мне уходить к своей мечте.

И эти две последних своих строчки

я напишу, моя Любовь,

конечно же, тебе:

Моя Любовь, как баночка густого мёда,

что собрала Пчела-душа,

с разлуки огорода…