Семья в законе

Владимир Колычев, 2010

Весь город подмяла под себя сплоченная, жестокая семья Савелия Бурыбина по кличке Бурбон. Ни сам папаша, ни четверо его сыновей отступать не умеют, никому ничего не прощают, делиться ни с кем не хотят – все у них схвачено, куплено, завязано. А с теми, кто не хочет жить по их законам, разговор короткий – пуля или удавка. Так бы победно и катилась мафиозная колесница, подминая под себя все, если бы не строптивый майор милиции Павел Никифоров. Криминальная семейка убила его жену, нажив таким образом себе лютого кровного врага. Теперь он как кость в горле у всемогущей Семьи – ничего не боится, взятки не берет, от своих принципов не отрекается. Что ж, Бурбон приготовил для мента такой хитроумный крючок, с которого простому смертному вовек не сорваться. Вот только Павел оказался отнюдь не простым смертным...

Глава 1

Ночное небо затянуто тучами. Фонари на улице не горят. Тьма плотная, холодная, моросящая… В гулком гудящем зале пивного бара, в клубах табачного дыма под потолком тускло мерцают засиженные мухами лампы дневного света. Но тьма, казалось, проникала и сюда, заползала под ворот рубахи, через позвоночную артерию проникала в кровь, студеными пальцами хватала за душу…

В зале было душно, накурено, но мужчина, сидевший за столиком в дальнем углу бара, поежившись, застегнул джинсовую куртку до самого верха. Вид он имел несвежий, слегка запущенный: волосы слипшиеся, сальные, печать усталости на лице, взгляд выхолощенный, уголки тонких губ приспущены, словно траурные флаги. Но все же смотрелся он внушительно. Широкое лицо с резкими, выразительными чертами, развитые надбровные дуги, большие черные глаза, нос широкий, с небольшой впадиной посередине, черные усы, короткие, но столь же густые, как и брови. Крепкая шея, не очень широкие, но плотные плечи, сильные руки. Не нужно было напрягать взгляд и фантазию, чтобы определить в нем крепкую кость и энергетику высокого напряжения. Но упадок духа, в котором он сейчас пребывал, значительно снижал яркость его мужского обаяния.

Чем дальше в ночь уходили стрелки часов, тем черней и гуще становилась тоска этого несчастного человека. Холодно, зябко. И одиноко, как в могиле.

За массивной стойкой из больших грубо отесанных камней краснела упитанная физиономия бармена, пиво ручьем лилось из крана, наполняя кружки и бокалы. Худосочный паренек, сидящий на высоком стуле за барной стойкой, нехотя обнимал упитанную девушку с прической под «одуванчик», за столиком неподалеку — два степенных, хорошо одетых парня в компании с ярко накрашенной, игривой брюнеткой. Две женщины среднего возраста в поисках попутного ветра, на пивных волнах и под рваными парусами личных неурядиц. Рядом уютно разместилась компания работяг — эти обмывают зарплату, пьют, но не шумят, на соседок не заглядываются, их больше привлекает немолодая уже, но еще бодрящаяся красотка в коротком платье, что взобралась на жердочку барного стула. С ней можно все и за скромную плату. Судя по тому, как посматривают на нее мужчины, ей простаивать без работы долго не придется.

Бар «Забегаловка» — заведение далеко не самое респектабельное, но посидеть здесь можно неплохо: и выпить, и перекусить, и приключение найти — с женщиной подружиться и даже подраться. Но мужчину в застегнутой доверху джинсовой куртке интересовала только выпивка. Тусклым безучастным взглядом он обозрел зал и склонился над своей тарелкой, вяло ковырнул вилкой кусочек бифштекса, после чего апатично и безотчетно затолкал его в пространство между двумя ломтиками жареного картофеля. Кому-то весело, у кого-то здоровый аппетит, а ему, Павлу Никифорову, тоскливо, и кусок в рот не лезет…

Он помнил, как приходил в этот бар с женой. Совсем недавно это было, месяца три назад. Снег на крышах, сосульки на карнизах, красные грудки снегирей на проводах. Они шли по обледеневшему тротуару, Лена крепко держала его за руку, грудью прижавшись к нему, что-то шептала на ухо, смотрела на него красными от слез, грустными глазами. Она могла поскользнуться, упасть, но пугало ее не это. Больше всего Лена боялась потерять мужа… В тот день Павла ждала женщина, с которой он изменял жене. Но Лена так плакала, так уговаривала его никуда не ходить, что он вынужден был сдаться. И еще она очень просила сходить с ней в город — в кино, в музей, в кафе, куда угодно, лишь бы создать иллюзию крепкой и дружной семьи, о которой она всегда мечтала. Но Павла раздражали ее слезы, и он, назло ей, выбрал бар «Забегаловку», недалеко от дома. Они пили дешевое пиво, ели неприятный на вкус жирный шницель, посыпанный сухим укропом. Он небрежно жевал мясо, с открытым ртом, замасливая губы, с шумом поглощал пиво, чего бы никогда не позволил себе в присутствии чужой женщины. Как будто давал понять, что Лена для него ничего не значит. Она, глупая, влюбленно смотрела на него глазами боязливой мышки, а он, поглядывая поверх нее, думал о том, чтобы поскорее покончить с этим «домашним заданием» и отправиться к своей Оксане, к этой зрелой красавице с роскошными формами…

И часа они тогда не провели здесь с женой. Павел сказал, что после столь невкусного обеда ждет от Лены хорошего ужина, даже похвалил ее кулинарные способности. И даже по пути домой купил бутылочку недорогого болгарского вина. А когда она встала у плиты, он с мобильного телефона позвонил на свой домашний, вызвал себя на разговор, после чего заявил, что его срочно вызывают на службу. Он обещал вернуться к ужину, но Лена ему не поверила. Она чувствовала, что у мужа есть другая женщина, поэтому в глазах у нее стояли слезы. Она тогда ничего ему не сказала, лишь тихонько всхлипнула, закрывая за ним дверь…

Лену он знал с самого детства. Женихом и невестой их объявили еще в первом классе. Он таскал за ней портфели, выслушивал жалобы на несправедливых учителей, на мальчишек, дергавших ее за косички, утешал, грязным носовым платком вытирал ей слезы после каждой «двойки», задир-обидчиков укрощал кулаками… Впрочем, плохих оценок у Лены было мало, а с каждым годом становилось все меньше. Павел же со временем завоевал репутацию бедокура-двоечника с крепкими кулаками. Это не мешало ему водить дружбу с примерной ученицей.

Но их теплая дружба так и не переросла в любовь. Лена его любила, не раз признавалась в этом, говорила, что жить без него не может. А он не понимал, как это нельзя жить без кого-то. В десятом классе он часто задавался таким вопросом и всякий раз находил разумный ответ. Если бы вдруг Лена уехала в другой город, он бы смог забыть ее. Может, и не легко, но смог бы… Впрочем, не очень серьезное отношение к ней не удержало его от греха. В десятом классе, в новогоднюю ночь они с Леной заперлись у нее на квартире, и она под бой курантов прошла посвящение в женщины.

А незадолго до последнего звонка Павел всерьез увлекся Светкой из параллельного класса. Девушка готова была ответить ему взаимностью, но вдруг выяснилось, что Лена ждет ребенка. Это новость его совсем не обрадовала, но и в панику не ввергла, более того, заставила принять ответственное решение. После школы они с Леной расписались, в конце сентября она родила ему девочку, а в ноябре он ушел в армию…

В кармане затрезвонил телефон, глянув на дисплей, Никифоров неторопливо поднес его к уху.

— Да, родная.

Звонила дочка. Маше уже восемнадцать лет… Ему тридцать шесть всего, а она уже совершеннолетняя.

— Ты где? — с неохотным каким-то беспокойством спросила дочка.

Еще год назад отца и дочь можно было встретить вместе на улицах города. Она держала его под руку и шла, легонько покачивая бедрами; юная, красивая, длинноволосая. Встречные мужчины с завистью посматривали на Павла, думая, что это его девушка.

Но сейчас они уже никуда вместе не ходят. У Маши своя жизнь, она живет с мужчиной, у него дома, и общаться с ней Павел мог только по телефону.

— Да так, сижу, — невыразительно пожал плечами Никифоров.

— Где сидишь, в кабаке? Опять наклюкаешься?

— Да нет, нормально все. Домой сейчас пойду…

— Давай, давай, а то у тебя уже язык заплетается.

— Тебе это кажется, — мотнул головой Павел.

— Не кажется… Все, домой давай иди. Пока, я тебя люблю…

— Я тебя тоже.

Павел уже собирался нажать на кнопку сброса, когда до его слуха донесся грозный голос:

— Кого ты там любишь?

В трубке послышались короткие гудки. А спустя время снова раздался звонок.

— Ты кто такой? — нахраписто надавил на перепонки знакомый мужской голос.

— Ты что, Слава, обкурился? — грубо спросил Павел.

— А-а, это ты, Пал Михайлович! — успокаиваясь, небрежно, на тяжелом натужном выдохе проговорил Слава. Похоже, он был порядком подшофе.

Никифорову не нравился выбор дочери. Славе уже за тридцать. Лысая голова, бульдожьи щеки, второй подбородок, жирное брюхо и задница такая, что мягкая мебель не нужна. И характер нехороший… Но у него были деньги. Сеть автомагазинов по городу, элитный коттедж на окраине города, две иномарки в гараже. А жил он с Машей в гражданском браке, и это больше всего смущало Павла.

— Ты чего там на мою дочь рычишь?

Злость усилилась, когда он услышал в трубку приглушенный расстоянием всхлип. Или это ему показалось, или дочь плачет.

— Да нет, нормально.

— Что, нормально? Учти, если узнаю, что ты хоть пальцем ее тронул!..

— И что будет? — заносчиво хмыкнул Слава.

— А вот когда тронешь, тогда и узнаешь.

— Тронул уже. Вон сидит, кровь по щекам размазывает.

— Что?!

В ответ Никифоров услышал короткие гудки.

Механически отточенным движением он вернул телефон в карман, невидяще глядя в тарелку, взял за горлышко графинчик, налил в рюмку водки, выпил, после чего сделал несколько глотков из кружки с пивом.

Под потолком сизыми волнами качался табачный дым, где-то рядом звякнула вилка, чуть поодаль кто-то кому-то что-то сказал, нервно хихикнула женщина, послышался звук льющейся жидкости, крышка звонко стукнулась о кастрюлю, заурчала кошка, набросившись на упавший кусок мяса. Обострившийся вдруг слух позволил Павлу слышать даже то, что происходило на кухне. Но эти звуки, смешавшись в глухую какофонию, казалось, доносились откуда-то из прошлого, упрямо продавливая полупрозрачную стенку бычьего пузыря, в который было упаковано настоящее. Тоска сгустилась до плотности критической массы, а потом перетекла в злость на гражданского зятя.

Павел подозвал рыхлотелую официантку в засаленном переднике, велел подать счет, расплатился и вышел в ночь. Его старая «девятка» с проржавевшим крылом была припаркована неподалеку, но как ехать, если в голове пьяное болото?.. Домой надо идти, а машину забрать утром. Ну, а как же гражданский зять? Он дочь избивает, а за это наказывают…

Никифоров сел в машину, пристегнулся, постарался сосредоточиться. Аккуратно выехал на дорогу, неторопливо свернул на Челябинскую улицу. Он понимал, к чему может привести управление автомобилем в нетрезвом виде, поэтому вел себя осторожно, внимательно всматривался в дорогу, не разгонялся, хотя, казалось, нужно было спешить.

Но чем ближе он подъезжал к дому гражданского зятя, тем сильнее вдавливал педаль акселератора, и стрелка спидометра нервно подрагивала.

Сознание все глубже погружалось в сумерки, во мгле которых скрывалось зудящее желание покончить с жизнью… Павел не видел смысла жить дальше…

Это случилось три месяца назад, через несколько дней, как он сводил жену в «Забегаловку». Лена задержалась на работе, возвращалась уже затемно, но домой так и не пришла. Ее подкараулили на улице, при свете фонарей ударили по голове молотком, забрали сумку и пакет с продуктами… Свидетели видели двоих, но в лицо преступников никто не запомнил.

Лена умерла по дороге в больницу. А ее убийц по горячим следам найти не удалось… Павел служил в городском УВД, в отделе по раскрытию тяжких преступлений. Уж как он был заинтересован в раскрытии этого убийства, и то ничего не смог поделать. Следствие ни к чему не привело, и секретные осведомители молчали, словно сговорившись. Возможно, это был не обычный разбой; очень даже могло быть, что кто-то свел с Павлом счеты. Так это или не так, но удар ему нанесли в самое сердце. И он понимал, что никогда не сможет оправиться от него…

Никифоров почувствовал, как откуда-то из груди поднялась и подступила к глазам горькая слезоточивая волна, кончик носа потяжелел, набух, будто березовая почка. Он попытался, но не смог сдержать слезы. Они скатывались по щекам, стекали в щетинистые усы…

Он вспомнил, как в позапрошлом году отдыхал с Леной на Черноморском побережье. Утяжеленная водорослями волна упруго накатывала на берег, с шумом сдирая с него шлифованную гальку. Он лежал в шезлонге, нежась в солнечных лучах, а Лена выходила из моря. На одну руку она наматывала длинные мокрые после купания волосы, другой весело махала ему. Павел был тогда в темных очках, и она думала, что он смотрит на нее. А он в это время любовался юной девушкой, которая заходила в воду. Уж очень замечательно выглядела она в купальных стрингах. И все-таки Лена узнала, куда направлен был его взгляд. Надо было видеть, как улыбка на ее лице превращалась в страдальческую гримасу…

Тогда Павлу было все равно. Потому что тогда он не любил жену. Верней, так ему казалось… А сейчас тяжесть этих воспоминаний сдавила ему грудь — дыхание перехватило. А слезы крупными каплями покатились из глаз…

Только после того, как Лена погибла, он явственно осознал, насколько она была ему дорога. И как сильно он ее любил. Он возненавидел себя за то, что изменял ей, унижал своим невниманием, не согревал ее лаской…

Боль утраты оказалась настолько страшной, что жизнь, казалось, остановилась. Он даже не думал о том, что нужно соблюсти траур: желание изменять жене умерло вместе с ней. Не нужны ему были другие женщины, и его возмущала сама мысль о том, чтобы пополнить коллекцию своих побед. А сами эти прошлые завоевания казались ему отвратительными…

Жизнь остановилась. А машина неслась по ночным улицам на большой скорости. Впереди мрак и пустота. Тогда какой смысл ехать дальше?.. Взять бы вправо да врезаться на скорости в придорожный столб!..

Нет, это безумие. Нельзя так делать, взывал к разуму Павел. Но руки сами по себе вывернули руль вправо, и машина, не снижая ход, устремилась к обочине… Только тогда сознание включило защитный механизм, и машина чуть ли не в последний момент выровняла курс.

Свет фонарей растекался перед глазами, руки тряслись, ноги, казалось, онемели… Прижавшись к обочине, Никифоров остановил машину, до боли зажмурил глаза. Надо было собраться с мыслями, сжать в кулак обломки рассыпавшейся воли.

Да, ему нужно на тот свет. Найти жену, встать перед ней на колени, вымолить прощение и остаться с ней навсегда… Но как же грех самоубийства?.. Лена не святая, но по сравнению со многими она могла показаться эталоном благочестия. И если где-то ей уготовано место по ту сторону мироздания, то, наверняка, в раю. А души самоубийц даже в ад не пускают, у них и шанса нет, чтобы очиститься. Они гибнут сразу, безвозвратно… Нет, через самоубийство к Лене не попадешь.

Павлу стало стыдно. Ведь у него есть дочь, о ней нужно заботиться — хотя бы по мере сил и возможностей. Она прямо сейчас нуждается в нем, и он ехал к ней, но забыл об этом. И чуть не оставил Машу полной сиротой… Разве так можно?

Он набрал полные легкие воздуха, на три-четыре секунды задержал дыхание, а потом резко выдохнул. Сознание немного прояснилось, посвежело. И даже промелькнула мысль, что на пьяную голову дальше ехать нельзя… Какое-то время Никифоров боролся с нежеланием выходить из машины, но проиграл самому себе и продолжил путь.

В конце концов он оказался на улице, где среди обычных домов стоял высокий коттедж под «минеральной шубой». Кирпичный забор, кованые ворота, закрытые полупрозрачным пластиком, у калитки кнопка звонка.

Ждать пришлось долго. Наконец, калитка открылась, и показалась Маша в теплом, плотно запахнутом халате. Светлые волосы стянуты на затылке, на лице косметическая маска из белого крема.

Эта маска и не понравилась Павлу: ему показалось, что под толстым слоем крема под глазом скрывается синяк.

— Он тебя бил?

Вопрос прозвучал настолько хлестко, что Маша невольно вздрогнула. Но именно поэтому, будто стыдясь своей слабости, она вдруг завелась.

— Нет! — с вызовом ответила она. И на еще больших оборотах грубо спросила: — Зачем ты приехал?

— С мужем твоим поговорить. Если его можно назвать мужем…

— Можно. И нужно. Потому что Слава — мой муж, понял?

— Да вот, все пробую понять…

— Что ты можешь понять? Тебе все равно, в каких условиях жить! А я хочу жить, как человек. И Слава мне позволяет так жить…

— А любовь?.. Или если бьет, значит, любит?

— Не бьет… И любит…

— Вот я и хочу узнать, как он тебя любит. Пусти, мне к нему надо.

— Не пущу!

Павел хотел пройти во двор, но дочь загородила проход. Руками уперлась в кирпичные столбы, чтобы удержать отца.

— Не трогай его! Не смей!.. Я сейчас кричать буду! — истошным голосом предупредила она.

Свет уличного фонаря падал на ее лицо, но как ни присматривался Никифоров, так и не смог разглядеть припухлостей вокруг глаз. Может, и не было синяка. Может, Слава всего лишь нос Маше разбил… За такое «всего» наказывать надо жестоко, но дочь твердо стояла на своем. Не пущу, и точка.

— Ты уже кричишь, — Павел озадаченно почесал щеку.

Против дочери силу он применить не мог. Такую возможность он исключил еще давно, с самого ее рождения…

— Буду кричать еще громче!

— Может, Слава твой сам ко мне выйдет? — спросил Павел. — Или он боится?

— А может, и боится. Ты же мент! От тебя всего можно ждать!

Опомнившись, Маша сконфуженно прикрыла рот ладошкой, но воинственный блеск из ее глаз не исчез. Она хоть и дрогнула, но оборонительные позиции сдавать не собиралась.

— Это кто тебе такое сказал, он или ты сама придумала?

— Какая разница?

— Значит, он.

— Может, и он. Только он тебя не боится! — язвительно сощурилась Маша. — А знаешь, почему? Потому что ты ни на что не способен! Ты нашел тех подонков, которые маму убили? Нет! Потому что не можешь их найти!..

Это был удар ниже пояса. Павел вздрогнул, беспомощно сгорбился. Увы, но ему нечем было ответить своей дочери.

— А может, ты не хочешь их искать? — продолжала она.

Он отвернулся, направился к машине и получил удар в спину.

— Я же знаю, ты никогда не любил маму!

Он еще ниже опустил голову, даже просел в коленях, как будто на плечи ему взвалили десятипудовую штангу. Под этой тяжесть и продолжил путь.

Маша опомнилась, когда он уже открыл дверцу, чтобы сесть в машину. Нагнала его, обняла, повисла у него на шее, мокрой щекой прижалась к его подбородку.

— Ну, прости! Ну, пожалуйста!.. Я же знаю, как ты страдаешь!

Она продолжала висеть у него на шее, но Никифоров, казалось, не чувствовал этой тяжести. Более того, он разогнулся так легко, будто с его плеч свалился полутонный груз.

Но камень в душе все же остался. Он, конечно же, простит дочь, уже простил, но ведь Лену этим не вернешь. И ее убийц не найдешь…

— Ты же знаешь, я не умею на тебя обижаться, — тепло, но с грустью улыбнулся он.

— Знаю… Помнишь, как я покрасила тебе ногти, когда ты спал? — той же улыбкой ответила она. — Ты чуть так на работу не ушел. Представляю, как бы на тебя там смотрели!

— Ничего страшного, все же знали, какая у меня проказница дочь, — пошутил он.

— Ну, не все… И совсем не проказница… Пап, я хочу туда, где я могла красить тебе ногти. Я хочу туда, где мы с мамой…

— Все, не надо больше, — мотнул он головой и сощурился, чтобы сдержать слезы.

— Не буду.

— Теперь у тебя своя семья. А Славе передай, что я сделаю ему очень больно, если он еще раз тебя обидит.

— Да нет, он больше не будет… Нашло на него просто. Приревновал. И вообще… Неприятности у него. С бизнесом. Потому и злой…

— А если неприятности дальше будут продолжаться? Он что, и дальше злиться будет?

— Да нет, он сказал, что сможет разобраться.

Маша пристально и с напряжением смотрела на отца. Она ждала, когда он спросит, в какие проблемы впутался ее гражданский муж. Но Павлу вовсе не хотелось вникать в них. Хотя он и понимал, что трудности, которые испытывал Слава, могут ударить и по ней.

— Ну, если пацан сказал, то пацан должен сделать, — пренебрежительно усмехнулся Павел и открыл дверцу машины. — Поеду я.

— Поедешь? — девушка озадаченно приставила ко лбу палец. — В таком виде?!. Ты же пьяный!

— Я осторожно.

— А если нет? Если человека собьешь? Знаешь, давай-ка к нам, у нас переночуешь!

— Сначала гонишь, потом к себе зовешь, — покачал головой Павел.

— А вот я такая… Давай, давай, загоняй машину во двор!

Никифоров сел за руль. Но к тому времени, как Маша открыла створку ворот, он уже катил по дороге прочь от ее дома.