Альбиносы

Владимир Иванович Чуприна, 2021

Ученик восьмого класса Костя Казанцев – прихожанин церкви в небольшом провинциальном городке на Волге. Одноклассники знают о его религиозности и относятся к этому с издевкой, хотя побаиваются крепкого сверстника, готового отстаивать свое достоинство с помощью кулаков. Константин мечтает о настоящей любви. У него рождается это чувство к однокласснице Лене. Она – новенькая в классе. Костя случайно узнает, что девочка как и он – православная верующая. Это сближает молодых людей духовно. Но одноклассники встречают чужое счастье в штыки. Косте приходится отстаивать свою любовь. За драку со сверстниками его ставят на учет в инспекции по делам несовершеннолетних. Но борьба продолжается. Вскоре подросток попадает на скамью подсудимых и его отправляют в колонию…

— Да не хочу я в церковь! — Костик фыркнул и отвернулся. Его глаза блестели, а ноздри раздувались. Подросток опустил голову, пряча взгляд.

— Что с тобой? — бабушка Варвара Тихоновна подошла к внуку и попыталась положить руку ему на плечо, чтобы успокоить.

Костя увернулся от бабушкиной ласки. Он продолжал смотреть исподлобья, с твердым намерением, что сегодня на литургию не пойдет.

— Как же, родненький? Воскресенье! Обязательно надо!

— Зачем? — голос внука зазвенел.

— Чтобы человеком стать!

— Я и так человек! — прозвенело в ответ.

— Без церкви-то?! — глаза бабы Вари округлились, брови приподнялись и изогнулись. — Маленький-то ходил! — с укоризной вздохнула она.

— А ты, ба, спрашивала меня? Брала за руку и вела! А теперь все — хватит!

— Неужто тебе плохо там?

Костя промолчал. Он не хотел лгать. Плохо в церкви ему не было. А даже наоборот: празднично хорошо и любопытно. Иконы, свечи, пение хора на клиросе — все это погружало в таинственный необычный мир, заставляя юное сердце трепетать. В этом мире Костик рос. Но теперь, когда вырос, окружающая жизнь в его сознании разделилась на две половины, словно треснула и раскололась, как льдина под лучами весеннего солнца.

В первой жизни Костя наблюдал, как люди просто ходят по земле: на работу, в школу, смотрят телевизор или сидят у компьютера, едят и спят, стараются добыть побольше денег. И никакого Бога им не надо. Во второй он видел других людей — прихожан, занятых совершенно иным. Их полнило радостное желание приблизиться к той непостижимой силе, которая сотворила все сущее вокруг — к Богу. Для этого они молились, каялись и причащались. А еще учились прощать друг-друга. Верующие люди ходили в церковь, как дети ходят в школу, чтобы научиться отделять «хорошее» от «плохого» и накапливать «хорошее», как единственное богатство на свете. За это Костя любил церковь. Ему порой хотелось оставаться в храме как можно дольше, чтобы ощущать свою любовь без конца. Но первая половина жизни, едва он выходил за церковный порог, омрачала возвышенные чувства, вынуждая Костю злиться на тех, кто насмехался над его религиозностью. Злость рождала в душе противоречие, подросток все время сравнивал две части расколотого мира и не мог решить — где же правда? Каждый раз делать выбор становилось все трудней.

Лишь одно обстоятельство, вернее сказать явление в церковной жизни, не вызывало в душе конфликта с обыденным миром — это церковное пение. Музыку молящегося голоса Костя выделял из всего происходящего, любил ее слушать, но никому об этой страсти не рассказывал. Звучание обращенных к Богу голосов так волновало подростка, что порой он вздрагивал, когда в просительной ектенье звуки резко поднимались, или начинали низко греметь в устах дьякона на «символе веры». Ему казалось в эти секунды, будто из бездонных глубин человеческих душ поднимается и восходит к небу что-то сокровенное и тайное, что нельзя доверить никому на свете. Но можно доверить Богу. Костя видел, души всех людей, и церковных и неверующих, не равнодушны к такой музыке и пению, и способны к духовному восхождению, но не понимал, почему одни устремляются покорять вершину духа, а другие бродят безучастно у подножия церкви, и смеются над теми, кто карабкается вверх. Он часто размышлял об этом парадоксе и не находил ответа. А спрашивать боялся, чтобы не рассекретить музыкального родника, бьющего в сердце.

Костик прислушивался к хору на клиросе с замиранием и удивлением. Поющие голоса пульсировали каждый по-своему, но почему-то сливались в одну мелодию и не мешали друг-другу. Мальчишка пытался понять природу такой странной загадки. И долго не мог.

Только в седьмом классе, когда заинтересовался хоральным пением по-взрослому, посетил в воскресной школе первые уроки вокала, многоголосье предстало миром сложных взаимодействий мелодии и гармонии. Костя понял, что канонические распевы рождают мистическую силу при помощи музыкальных пульсаций. Специально подобранных. Мальчишка загорелся желанием изучить невидимое построение звуков. Он влюбился в тайну духовной музыки еще больше, решив посвятить себя ей, когда вырастет.

Но с некоторых пор все переменилось. И тому была причина.

* * *

— Поп — толоконный лоб! — на щеках одноклассницы Лизы, сидевшей с Костей за одной партой, заиграли ямочки. Она стукнула парнишку учебником. Тот пробурчал что-то в ответ и заулыбался.

— Поп — толоконный лоб! — повторила соседка и, наклонившись к нему, так близко, что он уловил ее дыхание и замер от волнения, зашептала, — с тобой хочет дружить одна девочка из параллельного. Давай, познакомлю? — при этих словах одноклассница сжала Костину руку и не отпускала, требуя ответа.

«Попом» вот так, в глаза, дразнить Костю мог не каждый. Это было небезопасно. Чаще сверстники, желая поддеть его, бубнили с хихиканьем что-нибудь вроде « спаси и помилуй!», и старались быстрее прошмыгнуть мимо. Но и это редко сходило с рук. Обидчиков «Поп» вызывал в «Колизей» — заброшенное здание старой кочегарки в школьном сквере. Место, где пацаны негласно решали один на один вопросы оскорбленной чести. Не пойти в «Колизей» значило прослыть трусом на всю школу. Победа же на арене «Колизея» поднимала смельчака в глазах одноклассников.

Частые драки сделали Костю среди ровестников «авторитетом». Этот почетный титул носил в классе еще один парень — Терентий Трошин, по прозвищу Щварценеггер. Плечистый Терентий был крупнее Кости и лидером в компании друзей. Его считали «мажором». Он приобрел этот статус, когда однажды под окнами школы припарковал, повизгивая тормозами, подержанный «Мерседес». Счастливчика стали втихаря ненавидеть за «крутизну», обеспеченную родителями. Но «порамсить» и « почилить» на « тачке» мажора мечтали все в классе. Поэтому улыбались Терентию и искали с ним дружбы.

На правом предплечии Шварценеггера уже вторую неделю синела свежая татуировка — кулак и два китайских иероглифа. Татуаж, как последняя капля, переполнившая чашу зависти, произвел потрясающий эффект. Пацаны из семей победнее стали тайком копировать мажора. Мальчишки мечтали тоже быть крутыми и подражали кумиру, даже в мелочах.

–А ты че?! — наперебой приставали одноклассники к «Попу», демонстрируя свои разноцветные руки. — Набей! Гляди, круто!

Костя отмалчивался.

— Религия запрещает? Да? — не без ехидства спрашивали они, не понимая Костиного равнодушия к синей красоте.

— Религия! Да! — отвечала за Костю соседка по парте. — Отвалите!

Бойкая, раскованная, Лиза была фавориткой класса. И как положено любимице всегда в центре внимания. Ни одно событие не происходило без ее участия. Одноклассники называли девочку на английский манер — Лизабетт. Ей это нравилось. Девочка хотела, чтобы ее звали именно так, и не откликалась на свое настоящее имя — Елизавета. Считалось, что иностранное прозвище — это «клево», а русское имя «чмошно».

Лизабетт знала все, что происходит в классе: кто с кем дружит, кто кого ненавидит, кто про кого что говорит. Из объема своего информационного ресурса она без умолку загружала любопытных сверстниц новостными файлами из школьной жизни.

* * *

Прозвенел звонок на перемену. Класс наполнился шумом и возней освобожденных заложников среднего образования. Костик приподнялся, готовый выскочить на свободу вслед за товарищами. Но над его партой, как тень, навис Шварценеггер. Он взял пальцы Лизабетт в свои широкие ладони, сложив их лодочкой:

— Ну, че, договорились? — спросил мажор. Он наклонился к Костиной соседке так близко, что почти коснулся ее лица.

Костя притормозил. Ему не понравилось, как Шварц ведет себя с Лизой, хватая ее за руки. Он собрался что-то возразить, но Лизабетт ярко улыбнулась Терентию. Ямочки на ее щеках заиграли, как солнечные зайчики. И Костя промолчал, вспыхнув от того, что улыбаются ни ему одному. Он остался стоять рядом, желая быть немым участником происходящего и так не уступать окончательно.

— С нами? — речь Шварцнеггера продолжала быть вопросительной. Лизабетт наклонила голову направо, потом налево, поджала губы и сделала вид, что призадумалась.

— А вот если Костик пойдет, тогда и я! — весело повернулась она к соседу по парте и захлопала ему ресницами.

Косте стало приятно, что Лиза назвала его по имени.

— Да я только «за»! — попытался пробасить недовольный Терентий и перевел вопросительный взгляд на сверстника.

Тот пожал плечами:

— Вы о чем? — он охотно включился в разговор, чтобы помешать Терентию общаться с Лизой тет-а-тет.

–Ах, да! — спохватилась Лизабетт, словно вспомнив о чем-то важном. — В воскресенье в Скейт-парке фестиваль красок. Мы собираемся с девочками и с кексами… ну… парнями, — поправилась она, продолжая нарочито хлопать ресницами. И, растянув розовые губы в улыбке, поиграла ямочками на щеках. — Ты с нами? Я приглашаю!

Костя тут же хотел сказать «да». Но вспомнил, что в воскресенье нужно обязательно быть в храме на литургии. Уже второй год он пел на клиросе и не мог без веской причины пропустить службу.

Повисла пауза.

–Ты чего?! — Лизабетт рассмеялась так, словно прочла Костины мысли. — Рок — концерт послушаем. Ты же музыкант! — в ее черных глазах запрыгали насмешливые искорки. — Пошли! С Барби познакомлю! Няшная девочка! Сам увидишь! Еще мерсибо скажешь! Ну, го-о? — слова сыпались, словно ими обстреливали.

— Я постараюсь, — пробубнил растерявшийся Костя.

В его душе вдруг опять столкнулись и начали бороться две части разобщенного внутреннего мира. Он так мечтал пообщаться с Лизабетт вне школы, но стеснялся пригласить ее на свидание. А тут — удача! Сама в руки! Но клирос?! Литургия?! Батюшка?! Что делать?!

Шварценеггер хмыкнул:

— Поп, ты че?!

И Костя выпалил:

–Да! Конечно! Я приду! Во сколько сбор?

— В десять! — опередила Терентия Лизабетт. Она коснулась Костиного запястья своими нежными пальчиками, радуясь, что уговорила его. И стала складывать в сумку тетради с учебниками. Щеки девочки зарумянились от удовольствия. Костику вдруг так сильно захотелось прикоснуться к ним. Он почти физически ощутил на губах тепло девичьего лица. Его сердце заколотилось.

* * *

Скейт-парк бурлил от многолюдья. Собственно раньше это был просто парк культуры и отдыха. Приставка «скейт» появилась после строительства открытой площадки для катания на роликовых коньках. И хотя до настоящего скейт-парка с рампами, грандбоксами, роллердромами и прочими фигурными сооружениями было, ой, как далеко, подростки быстро заселили обетованную площадку, произнося ее имя в превосходной степени — «Скейт!»

Роликовую площадку окружали старые фанерные павильоны, размалеванные наслоившейся с годами краской. Они предлагали традиционные парковые удовольствия. Можно было «проехать в небо» на колесе обозрения, пострелять в тире, поесть мороженого, перекусить чебуреком или шашлыком, попробовать восточную самсу, выпить «Колы». Пищевые удовольствия гуляющему чреву волжского городка предлагали предприимчивые гости из жарких окраин России. Бизнес в парке не праздношатался. Он «дэлал дэнги», загребая выгоду от торговли в свои руки.

Но самое любимое место отдыха было не у аттракционов или баров, а на берегу Волги. Спустившись с обрыва на песчаный пляж с баночкой «Пепси» или «Энергетика» горожане затихали на шезлонгах, подставляя солнцу плечи и сытые животы. А в берег, убаюкивая всплесками, билась прохладная русская река, освежая уставших взрослых, радуя неугомонных малышей, разворачивавших на песчаных отмелях масштабные строительные работы.

Молодежь и подростки занимали на пляже особое место, на окраине протяженной косы, где песчаное полотно переходило в кустарники и речную осоку. Местная топонимика окрестила этот дальний угол «секси-парком». В сознании горожан название не содержало непристойного смысла. Его произносили с улыбкой, как воспоминание. Не более. Что естественно, то небезобразно, — считали люди.

Восьмиклассники вошли в парк, как в растревоженный улей. По аллеям туда-сюда праздными компаниями и поодиночке сновали беспечные горожане. Катили на роликах радостные подростки, рассекая встречную толпу прохожих. Взрослые несли на плечах младенцев с сосками во рту. Меж деревьев по траве бродили в обнимку влюбленные парочки. Они беспечно целовались у всех на виду, подолгу не выпуская друг-друга из объятий. Повсюду слышался разноголосый говор и смех.

В глубине парка звучала музыка. Резкие удары эстрадных барабанов звали к ритмичному подергиванию. То здесь, то там молодежь вскидывала руки, потрясая ими в воздухе. Самые нетерпеливые слегка приседали и, отталкиваясь от земли ногами, раскачивались в такт звучавшей мелодии.

Костик с одноклассниками устремились к эстрадной площадке, где вот-вот должен был начаться фестиваль красок.

Шварценеггер шагал впереди. Он ступал, не сворачивая, прокладывая дорогу остальным, как волнорез. Встречные люди, даже взрослые, обтекали рослого паренька справа и слева. За «волнорезом» укрывались две новые подружки Шварца, «приклеевшиеся» к мажору пару дней назад, когда он «дизелил» на своей тачке по городу в поисках развлечений. Их имен Костик не знал. Незнакомки держались особняком и семенили в фарватере волнореза, крепко взявшись за руки. Они болтали о чем-то своем. Следом за ними шагали ребята помельче: один из параллельного класса, по прозвищу Шрек, — толстощекий весельчак, второго Костя также не знал. Лицо незнакомца тонуло в больших черных наушниках. Он слушал музыку, беспрестанно дергался и жевал жвачку, не обращая внимания на спутников. «Наушник» — мысленно окрестил его Костя, испытывая к чужаку неприязнь за то, что тот без конца выдувал из жвачки пузыри. Они с чавканьем лопались, опадая на нос и губы. Наушник всасывал лохмотья жвачки обратно и неприятное чавканье повторялось.

Костя замыкал шествие в окружении девчонок. Слева под руку шла Лизабетт. А справа, скрестив худые длинные пальцы на его предплечии, висла высокая блондинка. Та самая Барби, ради которой старалась Лиза.

Третья спутница была тоже из параллельного — подружка Шрека. Наверно поэтому ей дали прозвище Фиона, как у героини знаменитого мультика-блокбастера. Фиона без умолку тараторила, спотыкаясь, перебегала дорогу прямо под ногами у Кости то к Лизабетт, то к Барби.

Зажатому со всех сторон Костику было неудобно идти. Но он терпел, погруженный в чувство сожаления, что Лиза пригласила его не ради себя. Мальчишка понял, как глупо попался на удочку девчоночьих интриг. Барби ему совсем не нравилась. Он не хотел с ней дружить, но стеснялся открыто продемонстрировать неприязнь, не хотел обидеть ни в чем не повинную сверстницу. Костя не слушал болтовню одноклассниц, он озирался по сторонам и придумывал причину, чтобы оставить друзей-приятелей и смыться. Но не мог ничего придумать.

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, он спросил, кивнув в сторону Наушника:

— А это кто?

— Да ты чо-о! — зашипела Лизабетт, — Тормоз, што ли?! Этот же школьный ди-джей — рэпер Стерлинг!

Лиза дернула Костю за руку:

— Балда!

Девчонки прыснули.

Костик поежился от смущения и тоже рассмеялся, словно извиняясь. Однако, не теряя самообладания, весело переспросил:

— Кто-кто?

— Витька! Тюлькин! Из десятого «б»! Ну, ты Поп в сам…дель… — балда! Я торчу! Не ходишь на дискотеки, во-о-от!… продолжала укорять одноклассница. И, бросив гордый взгляд на сверстниц, объявила: — Стерлинг — мой парень!

Лизабетт выскочила вперед и, обернувшись, добавила:

— Стремно с тобой идти!

Она догнала и обняла пританцовывающего Наушника за талию и зашагала рядом.

Пальцы Барби крепко сжали Костину руку. Девочка прильнула к нему, желая ободрить:

— Сама балда! — сжав кулачок, она постучала худыми костяшками по своей белокурой головке, кивая вослед убежавшей подружке.

Костя поджал губы. Ему стало стыдно. И больно. Стыдно, что не жил со своим классом одной жизнью после уроков, а больно, что Лизабетт так легко оставила его. Неужели этот дрыщ в наушниках и в самом деле ее парень? Эта мысль сжала сердце, поднимая в нем тревогу. Костик отказывался верить в новость, выбившую его из внутреннего равновесия. Но прямо перед глазами маячило в обнимку живое доказательство.

Захотелось все бросить: развернуться и убежать домой, не придумывая никаких причин, закрыться в комнате, никого не видеть, унять ревность и успокоиться.

— Лучше бы я в храм пошел! — мелькнула спасительная мысль. Костя представил, как бабушке было неловко сообщать настоятелю о том, что ее внук не придет. Наверняка пришлось лгать.

— Это я вынудил ее! — совесть уколола сердце, как иглой.

— А на клиросе остались одни женщины! — вонзилась новая игла.

— Бросил всех! Как последний…! — иглы посыпались одна больней другой. Уколы совести притупили чувство ревности. Костя стиснул зубы:

— Дура-ак! — процедил он негромко, и стал озираться, готовый бросить враз опостылевшую кампанию.

Мысли о побеге перебил внезапно заговоривший Наушник:

— Сейчас на Западе, чуваки, в моде альтернативный рок, а ни эта лажа, — он кивнул в сторону эстрады. — Готик-рок, который лабают, был популярен в девяностые. — И добавил, усмехнувшись: — Ископаемый музон!

Подростки с уважением посмотрели на ди-джея.

— А разве мы слышим не хартленд? — неожиданно возразил Костик.

Все разом обернулись.

— Судя по характеру рифов — это типичный харт. Правда, я не спец, — поправился он.

— Последовательности аккордов одни и те же, что в харте, что в инди, что в стейс-роке, — поучительным тоном знатока парировал Стерлинг. Но современный рок — это взрыв, тяжелые искаженные перегрузы динамиков, Прежде всего…

— Ну, не скажи! — перебил Костя. — Не согласен! Гармоническими оборотами все направления как раз и отличаются. Свое лицо — это своя гармония. Я дума…

— Че, самый грамотный? — влез в разговор Шварценеггер. Он уперся в Костю недовольным взглядом, готовый разразиться бранью, если тот будет продолжать спорить с музыкальным авторитетом школы.

— Ну, не самый… — бросил Костик неожиданному оппоненту. Он понял, что его присутствие в компании не нравится Шварценеггеру с самого начала. Однако, недовольство одноклассника не смутило мальчишку. Он внутренне собрался, готовый дать мажору любой отпор. Но этого не потребовалось. Вмешалась Лизабетт:

— Костя музыкант! — девочка включилась в перепалку, желая погасить спор. Она уже стояла рядом, оставив Стерлинга, и восхищенно смотрела на соседа по парте.

Подростки вышли на площадку перед эстрадой. Возле сцены, образуя почти правильное геометрическое полукружье, стояли кованые лавочки. За ними пестрели рекламные баннеры и торговые палатки, предлагая, прибывающим на праздник, пакеты с разноцветной порошковой краской.

Лизабетт отправила подружек за покупками, а сама присела на свободную скамейку.

Стерлинг снял и раскрыл школьный рюкзак, извлек пачку сигарет «Кэмл».

— О, крутяк! — отреагировали пацаны.

— Плис, леди энд джентельмены! — ди-джей протянул руку, угощая друзей.

— Поп, а ты? Держи!

— Не-а! — отвернулся Костя, — я не курю!

Лизабетт пыхнула дымом и рассмеялась:

— Костику нельзя! Голос испортит! Что скажет мама-регентша хорошему мальчику? А — яй — яй, скажет! Правда, Попик! — запричитала она, наваливаясь на мальчишку.

— От дорогих сигарет голос только крепчает, — дымнул Шварценеггер. И нарочито хрипло пробасил:

— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу-у!

Все расхохотались.

— Давай, братэла, закуривай! — не унимался Стерлинг. — Пора мужиком становиться.

Лиза села к Косте на колени, выдохнув дым ему в лицо, и приложила сигарету к губам подростка. Тот попытался увернуться, но девочка обняла свободной рукой за шею и прижала его голову к себе:

— Дерни, хороший мальчик! — ласковым голосом запела она. — Дерни разочек, станешь плохишом. И мы полюбим тебя! По — о-лю — у — бим! — последнее слово Лизабетт проквакала, пародируя черепаху Тортиллу из детской сказки про Буратино.

Дружный хохот взорвался над скамейкой.

Ах, если бы не желание побыть в обществе Лизы! Ну как не показаться перед девчонкой размазней?! Что ни сделаешь ради этого. Костя рассмеялся вместе со всеми и припал к сигарете в девичьих пальчиках, коснувшись их губами. Он затянулся. В горле, бронхах и легких защипало. Парнишка скорее выплюнул дым и закашлял:

— Гадость!

Новый взрыв смеха потряс воздух.

— Я тут подумал…, — Стерлинг сел на спинку скамейки и, скользя по ней, придвинулся к Косте. — Ты все-таки не прав, старик. Рок — это всеже взрыв звука, а не гармония, — неугомонный ди-джей хотел реванша и вернулся к спору. — Взрыв, который сметает музыкальный хлам прошлого. Очищает место новым талантам. Рок и родился, собственно, как протест. Ты же не станешь этого отрицать? Не зря в нем куча направлений и десятки гениальных групп. Все остальное — хлам! — подчеркнул он.

— А как же Бах и Гендель? — удивился Костя, все еще покашливая.

— Кому щас нужен твой Бах? Ну, прикольно, конечно, послушать в церкви орган, где-нибудь в Кельне, — согласился Стерлинг. — Но так, чтобы массово… Лажа какая-то…

На эстраде закончился перерыв. На сцену вышел парковый ди-джей и сел у аппаратуры. Он сжал в руке блестящий микрофон и заговорил громким голосом:

— Господа! Я приветствую вас на фестивале красок Холли, организованном администрацией нашего города в честь дня нашего города. Вас ждет сюрприз!

Толпа отозвалась радостными восклицаниями. Музыканты ударили по струнам, пришпоривая динамики на всю громкость. Ди-джей перешел на крик:

— Я обращаюсь к вам, вчерашние школяры: вы готовы войти в новую радужную жизнь нашего города, полную красок и наслаждений?

— Да-а-а! — зазвучал целый хор голосов. Молодые люди послушно задергались в такт музыке, пружинисто приседая и вскидывая руки над головой.

— Тогда начнем! — закричал ди-джей в зазвеневший от напряжения микрофон.

— У-у-у-у! — пронеслось по парку восторженное многоголосье.

— А че такое «холли»? — перекрывая гул, прокричала Фиона.

— Наверно от американского «хэлоуина», — напрягая связки, выдвинул предположение Шварценеггер.

— Не-а! — опровергла громко Барби. — Это индейцы придумали, языческая богиня такая у них — Холли!

— В смысле, в Индии? — уточнила звенящим возгласом Лизабетт.

— Да! Она чего-то у них украла, потом заманила пацана в костер, сына короля, и сгорели…

— Типа от любви? — сыронизировала Фиона, широко открывая рот от напряжения в горле.

— Не знаю! Не помню! — отмахнулась Барби.

— Да нам по фиг! — заключил, выдохнув всей грудью, Стерлинг. — Мы пришли тусить или в музей? — прокричал он, обращаясь к друзьям с недовольным выражением лица.

— Музыка-а! — парковый ди-джей, гулявший по сцене, повернулся к гитаристам и призывно взмахнул рукой.

Бас-гитара, ритм-гитара и соло-гитара дружно взяли самые высокие ноты, вибрируя до стона. Потом резко, словно обрушилась тяжелая массивная плита, перешли на басы. Глухо застучала ударная установка, ярко акцентируя басовую линию при помощи большого барабана.

— Че я говорил! — толкнул Костю довольный Стерлинг. — Взрыв звука! Вот апогей рока!

— Господа, вы готовы? — снова зазвенел в микрофон ди-джей, обращаясь к посетителям парка.

— Да-а-а-а! — толпа застонала от нетерпения, приседая и подпрыгивая.

— Набрали краски в руки? — вопрос прозвучал, как приказ.

— Да-а-а!

— Салют! — скомандовал ди-джей и сотни рук одновременно взлетели вверх, разжимая кулаки и выстреливая краску. Воздух над толпой стал красно-сине-зелено-желтым.

Раздался радостный визг. Облако разноцветной пыли колыхнул ветер, и оно стало оседать на головы, лица и одежду людей.

— Салю-ут! — снова призвал ди-джей. — Салю-уту-уйте!

Мальчишки и девчонки стали выхватывать краску из пакетов и забрасывать ею друг — друга, словно играли в разноцветные снежки.

— А-а-а! — визжали все вокруг, приходя в восторг. Многие торопливо снимали одежду, чтобы спасти ее и, оставаясь в купальниках и плавках, бросались в цветное облако, туманом расползавшееся по парку. В тумане со смехом бегали и копошились перепачканные тела молодых людей. Площадь перед эстрадой превратилась в кишащий раскрашенный муравейник.

Музыка неистовствовала. Костины друзья тоже. Полураздетые и чумазые, сбившись в кучу, они прыгали-танцевали. Поп стоял посреди круга, весь грязный и отплевывался. Он растерялся, не зная, что ему делать, как вести себя.

— Дава-ай! А-а-а! — орали одноклассники, бросая в него то красный, то зеленый порошок. Пытаясь подражать приятелям, Костик стал попеременно поднимать ноги от земли и дергать ими в такт музыке. Это выглядело неуклюже. Все от души хохотали и подбадривали сверстника:

— Не комплексу-уй! — перекрывала рев музыкально-людского водоворота Лизабетт. — Делай, как умеешь! Свобода-а-а! — завопила она во весь голос. Ее услышали:

–Сво-о-бо-о-да-а! — отозвалось и покатилось волной от одного края танцевальной площадки к другому. — Сво-о-бо-о-да-а-а!

Музыка ревела.

— Што они играют? — крича, спросил Костя у Стерлинга, наклонившись к самому уху ди-джея, пытаясь окончательно побороть скованность и почувствовать себя своим среди своих.

— «Не чувствую удовлетворения»!… эта композиция… называется! — растягивая рот и прерывисто дыша, прогремел школьный рэпер. — Американцы,… группа «Киллеры», — с силой выдохнул он из легких.

Костя попытался придать своему лицу восторженное выражение.

— Ага-а! — закивал он, трясясь и извиваясь.

— Я обещал вам в самом начале сюрприз? — ожил парковый ди-джей, звеня до боли в ушах.

— Да-а! — Мгновенно отреагировала толпа.

— Наберите побольше красок и готовьтесь салютовать!…ать!…ать! — понеслось во все стороны эхо.

— А-а-а! — заорала тысяча голосов.

— Вы готовы? — ди-джей затягивал прелюдию к интриге праздника, наслаждаясь нетерпением молодежи.

— А-а-а!

— Тогда встречайте! Группа «Психея» из Санкт — Петербурга! Салют!

— Ура-а-а-а! — взметнулось ввысь вместе с очередным радужным облаком.

Все взоры устремились на эстраду. Синие, зеленые, красные тела молодых людей сгрудились около сцены, сдавливая друг-друга, наваливаясь и сдвигая своей тяжестью железные ограждения. Засуетилась охрана, пытаясь сдержать напор и сомкнуть оградительные щиты.

А сцену уже оккупировали пятеро заросших татуированных парней в белых майках. Они цепляли к гитарам широкие перевязи и махали руками, приветствуя жителей городка.

И вот первая гитара, задрав в небо блестящий гриф так высоко, словно ею размахнулись для удара об пол, издала органоподобный звук-рык. Она повторяла и повторяла его снова и снова, пока в единоборство с ней не вступила группа ударных инструментов. После «ударника» взметнула гриф ритм-гитара, стремительно контрапунктируя мелодию септаккордами. Догоняя ее, размер музыкального такта поймала бас-гитара, бухая верхней струной на одном и том же ладу. Последним пронзительно засвистел-завыл синтезатор, оглушая перепонки высокочастотными колебаниями.

Слушатели: парни и девчонки — мотали крашеными головами и раскачивались из стороны в сторону, повинуясь безудержному ритму любимой музыки.

— Суперски! Отвал башки! — услышал Костя крик у себя над ухом. Он оглянулся. Прижавшись к нему, дрожащая Барби уставилась на сцену закрытыми глазами. По ее размазанным щекам текли слезы.

Вдруг она схватила Костю за плечи, начала трясти его и требовать, словно бранилась, доказывая свою некую правоту:

— Ну, почему ты не рокер?! Почему?! Зачем тебе другая музыка?! Зачем?!

Удивленный Костя открыл рот, не зная, что ответить. Он смотрел на Барби округлившимися глазами.

Рок-композиция продолжала нагнетать минорное звучание, опускаясь по полутонам вниз, пока музыкальная мысль ее создателей не достигла своей кульминации и… скрипучий бас-профунда солиста группы, открывшего рот, словно зев, протяжно выдохнул через микрофон в толпу:

— Убить мента-а-а! Убить мента-а-а-а!

В толпе началась истерика. Молодежь завыла, словно безумная.

— Убить мента-а-а-а-а! Убить мента-а-а-а-а!

Рядом с Костиком, подражая солисту, рычал Шварценеггер:

— Убить мента-а-а!

— Мента-а-а-а! — выла толпа справа и слева, вокруг испуганного молоденького певчего с клироса церкви Казанской Божьей Матери. Костя чувствовал себя как в дурном сне. Ему хотелось ущипнуть кожу, чтобы проснуться. Но, увы, он видел не сон. И по спине пробегал вполне реальный холодок.

* * *

— Мазевые пацаны! Я торчу! — взахлеб восторгался после концерта Стерлинг. Он без умолку стал рассказывать о рок-музыкантах, словно был с ними знаком: — Представляете, пацаны родом из Кургана! Почти деревня! Представляете? Там начинали! Потом поднялись до Санкт-Петербурга! Представляете? Пишут альбом за альбомом! Аншлаг за границей! Представляете? Видишь, Поп, это взрыв, о котором я тебе говорил! Пацаны реально гении!

Стерлинг сотрясал воздух, взбудораженно жестикулируя, будто держал в руках гитару и размахивал ею, как вертолет лопастями, готовый взлететь от восторга. Так продолжалось довольно долго, пока ди-джей не спалил всю взлетно-посадочную энергию.

— Пойдем на пляж, в секси-парк, умоем рожи! — предложил Шрек, затихшим после музыкальной бури друзьям. — Праздник продолжается, и сюрпризы тоже, — многозначительно объявил он.

— А-а? — разом насторожились Лизабетт и Фиона.

— На че намякиваешь? — подскочила Барби.

— Терпение, дамы! — улыбнувшись, призвал толстяк. — Шрек обещает вам новую сказку!

— О-о! — загалдели заинтригованные одноклассницы. — Тогда, го-о! Вперед!

— Го-о! — подхватили остальные.

Обрадованная обещанным продолжением праздника, размалеванная компания вприпрыжку пустилась с берега вниз к реке.

Они расположились у самой воды. Ополоснув лица, мальчишки и девчонки стали извлекать из школьных сумок припасы: жвачки, сигареты, баночки с пивом, « Колой» и «Энергетиком», пакеты с соком.

— Внимание, братва! Внимание! — Шрек запустил руку в свой рюкзак и

подождал, когда все взгляды устремятся на него.

— А теперь сюрприз от Шрека из восьмого «а»! — он извлек из рюкзака бутылку водки и поставил в центре расстеленного на земле пледа.

— Круто-о!

— Ну, ты, Шрек, красава!

— Сейчас я приготовлю для вас коктейль, господа! — подражая голосу ди-джея парковой эстрады, засуетился толстяк.

— Поп, садись! Че ты?… — обратился он к Костику, стоявшему в стороне от скатерти — самобранки и старательно очищавшему одежду.

— Да я… У меня… Не взял с собой ничего. Не знал… — начал оправдываться тот.

— Садись! Садись! — наперебой загалдели одноклассники. Барби потянула его за руку:

— Да, садись ты уже!

Костик повиновался.

— Не тушуйся, братэла. Здесь все свои. Просто должен будешь. Понял? — похлопал его по плечу Стерлинг.

— Типа «на счетчик» тебя ставим! — распустив пальцы веером и тряся кистями рук, забубнил Шварценеггер.

Все от души рассмеялись.

Шрек продолжил копаться в рюкзаке. Он достал одноразовые стаканчики, пучок пластиковых соломинок и оглядел уставленную самобранку, ища взглядом, куда бы все это положить. Фиона устремилась ему на помощь. Она встала на четвереньки, изогнувшись, как кошка, расправила плед, расстелив его пошире. Парни, смущенно улыбаясь, уставились на полуобнаженное тело сверстницы в непривычном формате. И тут же, пряча откровенные взгляды, потупились в песок.

— Это ни есть главный сюрприз, — уловив реакцию друзей на акробатическую позу Фионы, брякнул Шрек. — Главный сюрприз впереди!

— Дурак! — Фиона быстро поднялась и, весело улыбаясь, стукнула друга. Шрек втянул голову в плечи. Новый взрыв веселья раздался над кампанией.

Толстяк, словно факир, продолжал извлекать из рюкзака какие-то блестящие металлические предметы, похожие на стаканы и ложки. Он демонстрировал их каждый в отдельности, называя по имени:

— Шейкер! Джиггер! Мадлер!

— Вау! — аплодировали девчонки.

— Набор «Брутальный бармен»! — завершил знакомство с посудой Шрек, разведя руки в стороны.

— А какой коктейль ты нам приготовишь? — спросила Барби, поправляя белые кудряшки, пересыпанные зеленой пудрой. Она слегка навалилась на Костика, ища опоры, и улыбнулась ему.

Шрек был уклончив и загадочен:

— Можно разные, — интриговал он. — Можно простой «деприк»: « Энергетик» плюс водочка, — подросток взял в руки бутылку и, состроив умное выражение лица, стал изучать этикетку. — Можно покруче…

— Например?

— «Черная каракатица», например.

— Это как? — мальчишки и девчонки глянули на бармена с уважением.

— Чайная ложечка кофе, — деловито инструктировал Шрек, — пятьдесят миллилитров водочки, дальше заполняем весь шейкер до краев «Кока — Колой». Полученная микстура порадует и глаз, и душу.

Последнюю фразу новоиспеченный бармен произнес, как заученный рекламный пул. Молодые люди почувствовали позерство в голосе друга, переглянулись и заулыбались. Но Шрек остался безразличен к их реакции и продолжал проповедывать:

— Смешение «Колы» и кофе — это смешение кофеина с кофеином. Бодрит не на шутку, и, кстати, прикольно шипит.

— Да-а?! — Лизабетт перебралась поближе и села, прижавшись розовым плечом к зеленому плечу Барби.

— А что-нибудь поэкстровагантней… — подсказала Фиона другу-толстяку. — Типа коктейля «Бодрит твою маму», — блеснула она осведомленностью.

— Окэй! — откликнулся на заказ «бармен», — но для «мамы» нужна целая миска мороженого. Она у нас есть? — Шрек окинул вопрошающим взглядом разноцветных друзей и ответил за них: — Нету!

Фиона с сожалением вздохнула. Но Шрек не выпускал нить затеянной им игры:

— Не отчаивайтесь, друзья! Брутальный бармен всегда найдет, что предложить взамен! — Толстяк поднялся и распрямился, встряхивая шейкер:

— Новинка! Фишка наступающего купального сезона! — он ловко перебросил блестящий цилиндр из одной руки в другую, покрутил его в воздухе, как цирковой жонглер булаву. — Коктейль «Секс на пляже»! — громко объявил Шрек. — Смешивается на…

— Вау-у! — ожила кампания, не дав бармену договорить.

— Смешивается на раз-два… — приглушая оживление, повысил голос Шрек, — на раз-два, — повторил он, требуя внимания, — две части водки плюс одна часть персикового сока.

Парнишка взял пакет с соком и вскрыл его.

— А также плюс апельсиновый сок.

Еще один пакет треснул в его руках.

— Ничего сверхъестественного, — продолжил подросток бармен-шоу. — Заправляем, трясем и разливаем по стаканам…

Он еще поиграл новеньким сверкающим смесителем в воздухе и, делая ловкие движения, стал разливать ликер.

— Стоп! Стоп, господа! — удержал Шрек друзей, уже готовых выпить:

— Все приправляется долькой апельсина. Вот так, — поработав блестящими щипцами — сквизором, он аккуратно разрезал фрукт и нацепил его кусочки на края стаканчиков:

— Вот, теперь прошу!

* * *

Костик держал в руках стакан с пахучей смесью и в очередной раз не знал, как ему быть. Он никогда еще не пробовал алкоголь и не хотел делать это сейчас. Мальчишка рос в доме, где о спиртном и табаке даже не заговаривали. Словно этого зелья не существовало вовсе. Бабушка Варвара Тихоновна была воцерковленным человеком. Сколько Костик помнил себя, он рос и познавал мир, рассматривая его через очки православных норм поведения. Божьи заповеди и молитвенные правила были для него столь же обыденны, как воздух, солнце и вода. Он никогда не сомневался в том, что все вокруг создал Бог, что наши души принадлежат ему. Что однажды мы вернемся к Создателю держать ответ за свое поведение на земле.

Костика любил настоятель, батюшка Амвросий. Он учил мальчишку с малых лет противостоять той нечистоте, которая словно океан без берегов, хлюпает вокруг церкви со всех сторон, вздымая волны блуда и пьянства, жадности и лжи.

Когда мальчишка подрос, батюшка благословил его помогать в алтаре. Около жертвенника и престола Костя трепетал. Он чувствовал, что находится на самом чистом островке посреди того океане, о котором говорил в проповедях священник. В такие минуты его душа поднималась над гребнями мирских волн, веруя, что никогда не упадет в грязь. Настроению юного сердца вторило пение духовного хора. Косте казалось, что он слышит за иконостасом не голоса молящихся людей, а шум крыльев ангелов, спускающихся на землю. Это была вершина его музыки!

Как-то мальчишке попался в руки диск с песнопениями камерного хора Нижегородской епархии. Юный псаломщик прослушал его несколько раз подряд. Пение профессионалов навсегда соединило для него небо и землю, мир Бога и мир людей, души и их Создателя. И Костя еще раз утвердился в своем решении взойти на эту музыкальную вершину после окончания школы.

Его стремление поддержали самые близкие люди — бабушка и настоятель храма. Никого ближе у мальчишки не было.

Своего отца Костя не помнил. Варвара Тихоновна рассказывала, что он бросил маму, когда Костик должен был вот-вот появиться на свет.

Маму он помнил смутно. Все время ждал и ждал ее. Она приезжала раз в год, ненадолго, привозила деньги и опять отправлялась на неведомый север на заработки. Костя ненавидел север. А когда подрос, случайно, из писем к бабушке узнал, что у мамы там новая семья. В этот миг в его душе что-то рухнуло и придавило ожидание и надежду. Мальчишка рыдал от боли. Прошло время, а рана так и не затянулась. Периодически она давала о себе знать беспричинной фантомной тревогой, словно его предали только что. Обида возвращалась из памяти и сжимала горло. Костя боролся с душившими его слезами, давая себе в такие минуты клятву, что когда вырастит, ни за что на свете не бросит собственных детей.

Если бы не бабушка, если бы не отец Амвросий — как бы он выжил тогда? Это их слова заставили впервые серьезно задуматься о смысле жизни. Церковные люди открыли, что Бог посылает страдания, чтобы сделать человека сильнее. И потому нужно думать не о том, куда бежать от горя, а как достойно пройти испытание, уповая на помощь Божию.

— В претерпевании невзгод и гонений вызревает душа, — учили они, — как колос в поле. Приходит время и колос дает урожай — зерна святости.

С той поры Костя чувствовал себя старше ровестников, был с ними молчалив и замкнут. Его не интересовали детские забавы. Он полюбил одиночество, оно давало возможность наблюдать за состоянием своей души, за поведением одноклассников и размышлять об увиденном. Ум подростка, зреющий на церковной ниве, постоянно находил слабости в себе и людях, раздвигал в душе тяжелые шторы, за которыми прячутся от созерцания человеческие грехи.

Вот и теперь, сжимая стакан с алкоголем, Костя разглядывал себя со стороны: вымазанного с головы до пяток в краске, притаившегося от посторонних глаз за кустами, готового глотать спиртовую жижу. Ему стало противно и тоскливо. Не так он мечтал сблизиться с Лизой. Не так.

— Пей! — Барби вывела Костю из раздумий. Она поддела дно Костиного стаканчика своими тонкими пальчиками. Девочка смотрела ласковым взглядом:

— Ну что же ты? — она обернулась, ища поддержки. Ей тут же поспешили на помощь.

— Давай, братэла! — Стерлинг вынул изо рта сигарету и поднял стакан, приглашая чокнуться.

— Ты только попробуй! — с наслаждением почмокала губами Фиона, отрываясь от напитка. — Отвал башки! — Она принялась целовать Шрека в толстые щеки от полноты благодарных чувств.

— Забей на все! — махнула Лизабетт, угадывая настроение одноклассника. — Давай рамсить!

Чтобы не создавать конфликта Костя взял из рук Барби соломину и, помешав содержимое стакана, отхлебнул глоток густой, вкусно пахнущей смеси.

— Да, вроде, ничего! — мелькнула мысль. — Зря я…

— Э-э, не так, деревня! — Шварценеггер поиграл в зубах пластиковой соломиной, показывая, как красиво высасывать жидкость.

Тянуть жижу через соломину Косте не понравилось. Трудно и бестолково, решил он. Подросток отхлебнул еще. Потом опять. Алкоголь ударил в мозги. Костю передернуло от непривычного чувства опьянения.

— Ну, как? — спросила Барби. Она смотрела, не отрываясь. Ее глаза играли мутным блеском. Девочка улыбалась без всякой причины.

В ответ Костя покачал головой:

— Ништяк! — попытался он снова стать своим для компании.

— Поп, не гони! Тебе не идет! Это паль! — рассмеялся Шварценеггер.

— Сто пудов! — поддержал Шрек.

— Эй, вы! — вступилась Барби. — Поп — наш! Усекли? — поднялась она.

— Да, ладно! — отступили пацаны. — Кто против?

Эту перебранку-разборку Костя пропустил мимо ушей. Его мысли текли в другую сторону.

— Зачем я вру? — задал он себе вопрос. — Ведь я не хочу пить эту гадость!

Чувство стыда зашевелилось в душе, как колючая осока от ветра. — Кому это надо? Им? — Костик окинул ребят взглядом. — Им всеравно. Мог бы и не приходить! Лизе? Ей тоже всеравно! Барби?…

— Вранье нужно тебе! — заговорил внутренний голос. — Ты хочешь быть с Лизой, вот и врешь, и терпишь насмешки. Не знаешь другого способа? Уведи ее отсюда! Боишься? Тогда ври дальше! Или… Что «или»? — спросил Костя. — Или наберись смелости и объяснись! Сейчас! Если не трус! Все сразу встанет на свои места, — внутренний голос требовал волевого импульса.

Подростки включили музыку и пошли танцевать, веселясь и шумно болтая. Они встали в круг, с удовольствием затряслись и задергались, то и дело отхлебывая ликер.

— Лиза! — позвал Костя.

— У-у? — сквозь сжатую в губах соломину процедила девочка.

— Отойдем! Надо мне… Пару слов…

Двигая ступнями в такт музыке, Лиза рывками, будто ехала на лыжах, подошла к Косте, оставляя на песке две борозды.

— Давай уйдем отсюда! — выпалил Костя и его сердце учащенно забилось.

— Зачем? — глаза Лизабетт округлились.

–Ну… — Костя взял ее за руку, — Это… побудем вместе! А-а?

Лиза высвободила руку.

— Не-а! — мотнула она головой. — Я со Стерлингом! Вот если бы он не пришел…

Девочка подалась к подростку всем телом. Она понизила голос до секретного шепота, чтобы их не расслышали:

— А тебя Барби хочет!

— Как Барби?! — застыло на губах мальчишки.

— Ну, ты чо-о, правда, не врубаешься?! Или гонишь?! — Лиза остолбенела.

Костя молчал.

— Чудной ты, Поп! — хмыкнула Лизабетт и «поехала на лыжах» назад. — Пока, пока! — пошевелила она пальчиками, оглядываясь.

Костя отошел к воде. Сердце сдавило отчаяние.

Сквозь шум музыки до его ушей донеслось:

— Лиз, прошвырнемся!

Это был голос захмелевшего Стерлинга. Костик обернулся и увидел, как Лиза, его Лиза, бросила пустой стаканчик на песок и прижалась к обнаженному торсу диджея. Парочка отделилась от компании и стала уходить вдоль береговой линии, смеясь и целуясь. За ними, выждав, побрели Шрек и Фиона, а через пару минут и Шварценеггер с новыми подружками, обнимая обоих за талии.

Костя сел, обхватив колени руками, и зажмурился, чтобы не смотреть в сторону зарослей. Он старался подавить приступ ревности и успокоиться.

— Укрепи меня, Господи! Укрепи, Господи! — взмолилась юная душа.

Перед взором возникла родная церковь, где всегда было покойно и радостно. Душа мальчишки всем своим воображением устремилась туда, как в спасительное убежище. Испуганная незнакомыми первыми в жизни приступами ревности душа не знала, что ей с этим делать и прибежала к иконостасу, где уже ни раз изливала свою боль святым ликам.

— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!… — застучало в голове. Молитва полилась быстро-быстро, как дробные переливы маленьких подзвонных колоколов. Костя представил себя у церковной звонницы и замер, вслушиваясь в сладкую мелодию родной обители. Он различал колокольные звуки по частоте и тембру, считал такты, словно в голове тикал камертон, и удивлялся ненарушаемой гармонии древних музыкальных инструментов.

Видение сгладило остроту переживания. Вздохнув взволнованной грудью, мальчишка мысленно приложился к иконе на аналое и, открыв глаза, глянул на речку сквозь пелену горечи, застилавшей взор. Волжская вода была безмятежной. Ничто не нарушало размеренных ударов ее тихих волн в берег. Казалось, сама природа бьет в шепчущий колокол земли. И сердцу захотелось состояния такого же покоя и равновесия, как у этого величественного Божьего творения.

— Ну, и пусть! Ну, и пусть! Ну, и пусть! — зазвучали сердечные всплески в унисон неспешным ударам речной воды.

— Кто я ей? Кто я ей? Кто я ей? — стучало сердце в берега ревности, и мальчишка начинал понимать, что он всегда было чужым для девочки с ямочками на щеках.

— Никто! Никто! Никто! — откатывались волны разочарования, растворяясь легкой рябью утихающего волнения.

Уцепившись за спасительное воспоминание о церкви, Костик зашептал слова из молебного канона ко Пресвятой Богородице, который поется в душевной скорби:

— Одержим напастьми, к тебе прибегаю, спасения иский, о, Мати Слова!

Раньше он не придавал значения смыслу канону: молитва как молитва. Но теперь, в личной душевной непогоде, слова открывали свой тайный смысл и звали погрузиться в спасительную глубину правды Божьего слова, которую вещает церковь скорбящей душе.

— От тяжких и лютых спаси мя!… — повторял и повторял подросток, пока не почувствовал, что отчаянная просьба рассеивает тучи в душе, возвращая ясность в разум и чувства.

Костя остался в обществе Барби. Девочка что-то напевала и ползала по пледу, собирая остатки угощения и разбросанную посуду. Она изгибалась, то и дело вращая руками и ногами, изображая стриптизершу, и искоса поглядывала на парня.

Костя продолжал сидеть, обхватив колени руками, и не обращал внимания на старания Барби. Он все еще готов был броситься за Лизой, чтобы вырвать ее из лап Стерлинга. Даже представлял себе их драку. Но ни руки, ни ноги не слушались. Отрезвленный молитвою разум давил на чувства, как тормоз давит на колеса, не давая шелохнуться: — Это глупость! Это и есть «одержим напастьми…» — четко диктовал он.

Мальчишка уставился в одну точку и сидел неподвижно, пока в этой точке не появилась разноцветная « стриптизерша».

Костик спрятал голову в колени. Но Барби дышала все ближе. Он почувствовал ее взволнованное прикосновение.

Ноги резко ожили, сорвались с тормозов и подняли подростка. Он побежал на вершину берегового откоса, отчаянно работая ими.

Ты куда, Поп? — услышал Костя обиженный голос за спиной, но не ответил ничего. Лишь обернулся и с высоты поискал глазами Лизабетт. Ее нигде не было видно.

* * *

— Батюшки-святы! — Варвара Тихоновна всплеснула руками и перекрестилась. — Костик, ты никак в аду побывал?! Ой-е-ей! Что случилось-то? Как ты выглядишь? — запричитала она. — Где ты был, Константин?

— Ба, прости, потом!… — внук проскочил в ванную и заперся. Он включил душ и сорвал с себя испорченную одежду. Ему хотелось поскорее смыть разноцветную грязь, в которой он вывалялся, а вместе с ней и горечь переживаний от предательства девочки с ямочками на щеках. Горячая вода быстро растворила следы молодежного фестиваля, но гадкое ощущение ревности поднялось в душе с новой силой. Костя никак не мог забыть, что произошло на берегу. Перед глазами то и дело всплывала фигура Лизабетт, удаляющаяся в кустарник. Сердце сжималось от боли. Костя жалел, что так глупо раскрылся перед одноклассницей, которая совершенно равнодушна к нему, сокрушался, что игру принял за ответную симпатию.

— Дурак! — ругал себя мальчишка.

Он включал попеременно то горячую, то холодную воду, чтобы в состоянии температурного стресса отделаться от мысли о Лизе. Это не помогало. Тогда Костя стал задерживать дыхание и представлять, будто бы тонет в воде, падающей сверху. Ему виделось, что над ним вовсе не душ, а тяжелый водопад, в котором он вот-вот захлебнется и уйдет на дно.

— Так мне и надо! — негодовал подросток, чувствуя, как задыхается. Он резко вынырнул из «водопада», хватая воздух, и стал бить себя по щекам. Потом стукнулся лбом в кафельную стену, уперся в нее, словно в непреодолимую преграду из своих взволнованных чувств, и… заплакал. Его воображение упорно продолжало искать Лизу в зарослях «секси-парка». Ах, если бы не Лиза! Разве случилась бы эта буря в сердце? Стоп! При чем тут Лиза? Ну, да, конечно, она ушла с другим! Только главная причина ни в ней! Во мне! Я раскис! Слабак! Костя укорял себя, пытаясь вернуть самообладание и привести чувства в покойное течение. Как удалось это сделать у волжской воды с помощью молитвы, когда он узрел картину гармонии Божьего мира.

Мальчишке вспомнились слова отца Амвросия, в одной из проповедей священник говорил о том, насколько слаб человек, когда страсть овладевает им. Страсти губят, и даже доводят до смерти, если не научиться смирять их! Теперь Косте становился понятным смысл слов «страсть» и «смирение». Подросток делал открытие.

Его воображение разыгралось. Он представил себя в захламленном «Колизее», дерущимся с неведомым доселе врагом, который пытается поразить сердце, мысли и тело тяжелыми ударами уныния. Ревность атаковала, стараясь повергнуть свою жертву, а Костя отчаянно отбивался и чувствовал, что никак не может одолеть врага. Страсть падала и затихала, но вдруг поднималась с новой силой, не оставляя душу подростка в покое.

Рука сжала висевший на груди крестик, и мальчишка приложился к нему губами.

— Укрепи меня, Господи! — в который раз за минувший день начал повторять он, ища спасения. И в который раз душа устремилась в одно и то же, единственное на земле место, где можно укрыться от страсти — в церковь. И вновь зазвучали подзвонные колокола «Господи, помилуй! Господи, помилуй!…»

Отчаянная слезная молитва ободрила и постепенно успокоила. Костя почувствовал, что очередной приступ бури внутри него стихает.

— Вот и хватит! — громко приказал подросток себе и с силой надавил лбом в стену. Непреодолимая преграда, показалось, начала проваливаться. Костя вздрогнул и отшатнулся, ощупывая кафель рукой.

Он вылез из ванны. Растирался с наслаждением, до ощущения огня на коже. С удивлением наблюдая, как с каждым решительным движением к нему притекает сила и душевное равновесие. Крепость возвращалась в руки, плечи, в разум и чувства. Обрадованный молодой человек перекрестился:

— Слава Тебе, Боже! Слава Тебе…! — и стал одеваться.

— Иди кушать-то! — позвала из кухни Варвара Тихоновна. Она стояла у стола в ожидании внука.

— Благослови! — кивнула бабушка на полные тарелки, — ты в доме мужчина!

Костик взглянул на икону Спасителя, висевшую в углу под потолком.

— Очи всих на Тя уповают, Господи. И Ты даеши им пищу во благовремении. Отверзаеши Ты свою щедрую руку и исполняеши всякое животное благоволение, — произнес подросток и перекрестил еду на столе.

— Ну, вот! — обрадованно воскликнула бабушка. — Теперь это трапеза, а не пережевывание продуктов. Какой ты у меня все-таки молодец, что православный! — похвалила она внука.

Костя зарделся. Ему стало стыдно за недавний отказ идти на литургию и захотелось тут же рассказать обо всем, что с ним произошло.

— Прости меня, ба! Я…

— Бог простит! — перебила бабушка. — Все потом! Потом! — движением руки Варвара Тихоновна остановила внука. — Давай трапезничать уже! Голоден-то, поди?

Они сели за стол.

Мальчишка чувствовал, что бабушка хочет знать, откуда и почему он вернулся домой разноцветным ужасом, но не спешит заставлять его заново пережить минувший день, догадываясь наверняка, что это был какой-то кошмар.

Костя опустил голову и стал быстро работать ложкой, стараясь не смотреть на бабушку.

— Проголодался! — подтвердила та свою догадку.

Мальчишка оторвался от тарелки, распрямился и положил ложку.

— Что ты сказала батюшке, почему меня не будет? — напрягся он.

— Сказала, что у тебя проблемы в школе, — вздохнула Варвара Тихоновна.

— Так и есть! — Костик подскочил со стула. Посуда на столе брякнула.

— Ба! Так и есть! Честное слово! — он обрадовался, что не вынудил близкого человека лгать. — У меня проблемы! Были! Но теперь — все! Честное слово! Ты мне веришь! Никаких проблем больше не будет!

— Верю, мой мальчик! — вздохнула Варвара Тихоновна в очередной раз. И добавила:

— В твоем возрасте проблемы только начинаются.

Костя был счастлив, что недавний конфликт с бабушкой из-за его нежелания идти в церковь закончился. Он посмотрел на Варвару Тихоновну с любовью: какая она добрая!

* * *

Утром следующего дня, в половине девятого подростки, как воробьи на кормушку, привычно слетались на школьное крыльцо и, погалдев, разбегались по классам.

Костик заскочил последним, когда уже прозвенел звонок, на полшага опередив в дверях учительницу литературы. Он пронесся мимо своей парты и плюхнулся у задней стены, увешанной плакатами, на свободное место.

Восьмиклассники встали, приветствуя педагога.

— Вот что значит, Казанцев, влетать в класс на второй космической скорости, — отвечая на приветствие взмахом руки, начала урок Татьяна Андреевна.

Все обернулись.

— Тормозная ступень сработала только у последней парты, да? — пошутила учительница. — Спасибо, что стену не проломил!

Класс развеселился.

— Ну, все! Все! — Татьяна Андреевна постучала авторучкой. — Успокойтесь!

Она поправила очки, большим и указательным пальцами закрепляя их на кончике носа.

— Костя, иди на место! — приказала педагог. Она глянула поверх стекол, раскрыла журнал и присела.

Подросток медлил.

— Казанцев, я жду! — учительница повысила голос, требуя исполнения приказания.

— Я… это… — нехотя поднялся мальчишка, — можно я посижу здесь, Татьяна Андреевна! Ну, пожа-а-луйста! — протянул он.

Учительница поерзала на стуле, снова поборолась с очками на кончике носа, которые не хотели держаться, а так и норовили спрыгнуть на пол и, подумав, уступила:

— Сиди! Только если будешь болтать, я… — она погрозила пальцем, — я не знаю, что с тобой сделаю! Я не мамка родная!…

Одноклассники часто менялись местами. Педагоги относились к этому толерантно. Особенно, если пересаживались те, кто радовал успеваемостью. Костя был в их числе. Поэтому в поведении «хорошиста » Татьяна Андреевна не увидела ничего предосудительного. Никакой причины. Так, очередная мальчишеская блажь.

— Охота к перемене мест им овладела понемногу, — побурчала учительница литературы, цитируя классика, и углубилась в журнал.

Смех и оживление погасли. Начинался урок. Никто не обратил внимания, что Лизабетт не участвовала в общем веселии. Девочка сидела, уткнувшись в учебник, и не поднимала глаз. Она одна догадалась об истинной причине перемены в поведении соседа по парте.

* * *

Май заканчивался. А вместе с ним и учебный год. Школьников ожидали каникулы. Они обещали свободу, радость от пляжного загара, долгие посиделки у компьютера, гулянье допоздна по набережной, где в прибрежных кустах Волги звучит соловьиный оркестр. И еще много-много чего, что так волнует юное сердце, раскрывшееся для буйного цветения молодости.

До последнего звонка Костя просидел на задней парте. В одиночестве. К Лизабетт он так и не вернулся. А проходя мимо, старался не смотреть на нее и не заговаривать. Бывшая соседка пыталась замкнуть разорванный контакт, но Костя каждый раз ускользал из ее рук. Она попробовала объясниться по телефону, но молчание было ей ответом.

В конце-концов одноклассница прекратила преследования и прислала эсэмэску, написав всего три слова: « Имбицил! Пошел ты!…». Костя заблокировал номер Лизы, а потом и вовсе сменил сим-карту. Он стал недоступен. На этом их дружба оборвалась.

Где-то в глубине мальчишеской души, там, куда не дано заглянуть постороннему глазу оставалась маленькая заноза. Она нет-нет, да и напоминала Константину о разрыве с Лизой легким покалыванием в сердце. В такие минуты мальчишка носил телефон в руке, томимый желанием позвонить и помириться. Но боль, вспыхнув, тут же утихала. Она уже не была такой острой, как тогда на берегу. Внутреннее спокойствие Костя быстро восстанавливал молитвой и усилием воли.

Мальчишка окончательно овладел собою после исповеди отцу Амвросию, в которой рассказал о Лизе и своих переживаниях.

— Ты повзрослел, мой мальчик, — священник обнял юного псаломщика, как сына. — Наступило время плотских испытаний. Церковь учила тебя владеть собой в искушениях. Первый экзамен ты выдержал. Но, однажды побежденная, страсть никуда не уходит, не растворяется в воздухе бесследно. Она остается рядом. И бороться нужно будет всю жизнь. Не сомневайся в правильности своего поступка. Подумай, представь, если бы твоя история с этой девочкой получила продолжение, что бы ждало тебя? Как бы ты выглядел, в собственных глазах и в глазах окружающих, страдая о ветреной однокласснице? Надеюсь, понимаешь это?

— Да! — согласился Костик.

— Хочу укрепить тебя словами из Евангелия, — священник наклонился к самому уху подростка, — укрепить как взрослого православного мужчину, каким ты становишься. — Сказано в Писании: « Не ходите к блудной женщине, ибо…, — батюшка прижал голову юноши к своему плечу, — ибо, — повторил он, — все разорится, все отымется, ибо,… — снова подчеркнул отец Амвросий, — женщина есть украшение мужчины, а блудная женщина унижает его».

Костя слушал, затаив дыхание. Каждое Божье слово отозвалось в молодом сердце, как тогда на берегу — звоном колоколов, — погружающим в глубину вечных истин.

Священник накинул на голову послушника епитрахиль и прочел разрешительную молитву.

— Ступай! И не сомневайся! — напутствовал он.

Молодой человек вышел из церкви навстречу солнцу майского дня. Он с радостью вдохнул чистый воздух и поднял глаза на сверкающий позолотою купол.

— Слава Тебе, Боже! Слава! Господи, я люблю Тебя! — перекрестился отрок и зашагал в мир города, лежавшего у подножия храма.

* * *

На каникулах Костя решил работать. Не хотелось все лето шататься по городу без всякой цели, прозябать в парке, прыгая на роликах, или валяться на пляже в компании сверстников. Но чем заняться, мальчишка пока не знал.

В прошлом году он два месяца подрабатывал промоутером. Его соблазнило это иностранное слово. Казалось, в нем кроется что-то престижное, суперское. Я — промоутер, примерял на себя мальчишка, будто новую футболку, разрисованную красивыми иностранными буквами. Слово звучало, как имя продвинутого современного человека.

Костя пришел в торговую фирму «Салма компании М — Авенир» на улице Ленина, в здание бывшего кирпичного завода. Упакованная по-западному, — европанелями, обтянутая рекламными баннерами, как женщина блестящими бриджами, — фирма выглядела так, словно сошла с экрана боевика, посвященного итальянской мафии в американском Техасе. Но под заманчивой «одеждой» ничего престижного не оказалось: скучная, однообразная беготня по распространению рекламных листовок — и все. Нужно было по пол-дня приставать на улицах к прохожим, уговаривая их взять буклет с информацией о каком-нибудь товаре. Люди отворачивались, отмахивались, а иногда ругали прилипающих подростков, грозя «дать по шее».

Тогда Костя стал клеить рекламные листовки на автобусных остановках и дверях магазинов. В конце-концов оставил и это. Ему наскучило быть назойливым, как муха, и надоел копеечный заработок. Хотелось чего-то настоящего, взрослого. Но «Салма компании М — Авенир» занималась только посредническими услугами и кроме перепродажи ничем не интересовалась. «Пинает воздух» — так говорили про свою фирму ее безусые промоутеры. И Костя быстро убедился в меткости этого выражения.

Костик решил поискать себе занятие на сайте объявлений. Он набрал в поисковике ноутбука «работа для подростков 15 лет». На монитор выпал видеоролик про успешного американского подростка Джейка Уордена. Двенадцать миллионов просмотров на канале «Ютуб»; семнадцать миллионов просмотров в «Инстаграме» — гласил анонс к фильму.

— Во! Круто! — заинтересовался Костя и щелкнул «мышкой».

На экране появилось красивое личико в женском макияже. Косметика делала американского мальчика похожим на девочку: крашеные глаза, пухлые губы, улыбка, чуть открывшая рот — мимика выражала наигранную жеманную застенчивость.

— Джейк начал свою карьеру визажиста чуть больше года назад, — зазвучал голос за кадром, — он неплохой стэнд-ап актер. Джейк идет против всяких правил. Например, выливает тональный крем себе на лицо прямо из флакона.

Мелькнула фотография подростка, на которой он лил на щеки жидкость сразу из двух пузырьков. И снова голос:

— Три раза в неделю американский подросток выходит в эфир в новом образе, который немедленно воплощает на самом себе. Косметики у него — тонны. Как бы подросток не жеманничал — все его образы в результате не уступают работе профессиональных визажистов мирового уровня.

Замелькали новые фотографии, зазвучали новые комментарии к ним:

— Вот Джейк бреет брови одноразовой бритвой.

— А вот он наносит блестки на нос через вилку.

И снова фото: пальцы рук с неестественно длинными ногтями:

— Макияж у Джейка всегда идет в паре с маникюром. Джейк явно не равнодушен к нему.

Появилось очередное фото « паренька-девочки», в окружении родственников:

— Мама и сестра поддерживают начинания Джейка. Они были моделями для визажа, пока Джейк не начал делать макияж на себе.

— Тьфу, ты! — Костя плюнул. Его передернуло от вида почти бесполого существа, цена за услуги которого исчислялась тысячами долларов.

— И миллионов не надо! — возразил Костик невидимому комментатору, который продолжал упиваться гениальностью малолетнего американца.

Косте тоже хотелось прилично заработать. Но чтобы вот так! Не-ет! Не дай Бог!

Мальчишка перекрестился, отгоняя зрелище.

— Чему тут восторгаться? — недоумевал он. И рассмеялся:

— Спаси и помилуй!

— Внучек! — позвала Варвара Тихоновна. — Ты с кем разговариваешь?

— Ба, иди сюда! — еще громче расхохотался Костик. — Ты щас упадешь от смеха!

Вместе они просмотрели ролик заново.

— Боже мой! Боже правый! — восклицала бабушка в испуге и крестилась. А Костя от души веселился, тыча пальцем в монитор.

— Ну, хватит! Выключи! Прекрати! Избави, Господи! — баба Варя начала негодовать.

— Как хорошо, что ты у меня не такой, а настоящий! — проговорила она. И, сняв икону Спасителя с комода, расцеловала ее.

— Спасибо, Милостивец, за внука! Слава Тебе, Господи!

Костик и бабушка еще долго не могли успокоиться, вспоминая видео, обучавшее русских пацанов миллионным заработкам.

— Смотришь всякую дрянь! — смахивая последние слезы смеха, упрекнула внука Варвара Тихоновна.

— Я работу ищу, — возразил Костик.

— Работу? — сменила бабушка гнев на милость. — Ты же в прошлом году…

— Не-е, бабуль! — не дал договорить Константин. — Я хочу что-нибудь стоящее, понимаешь? А ни это: дилер — шмилер, марчендайзер со своей шваброй!

— Сам дай объявление. Чего мудришь-то?

— Точно! — подхватил внук мысль бабушки.

— Только я хочу тебе посоветовать, — Варвара Тихоновна подошла к Косте, — найди работу недалеко от дома. Чтобы ни через весь город мотаться-то, время терять. Да и мне спокойней будет ждать тебя. Я права? — заглянула она внуку в лицо.

Костик кивнул:

— Согласен!

Он защелкал по клавиатуре ноутбука, нашел сайт городских объявлений и написал: « Подросток ищет работу в г. Кстово ( с 10 до 19 часов), желательно в Автозаводском районе.»

Через неделю посыпались звонки с предложениями: грузчиком на склад, выгул собак, продавец сим-карт, кассир на аттракционы, разносчик объявлений…

— Не-е! Извините, нет! — отвечал разочарованный Константин.

— Да-а! — с радостью воскликнул он, когда услышал:

— Мебельный мастер ищет помощника-подростка. Подсобная работа плюс обучение профессии. Улица 2-я Заводская, мебельный цех «Экзотика». Спросить Петровича.

— Вот тебе и серьезное мужицкое ремесло, — поддержала Варвара Тихоновна, — а не побегушки с погремушками. Три остановки тут, по-моему. И на автобус тратиться не надо. Услышал-таки Господь мои молитвы!

Бабушка прижала внука к груди, потом отстранила и перекрестила:

— Господи! Благослови раба твоего Константина на благое дело! Ступай с Богом! — она поцеловала мальчишку в лоб и отпустила из объятий.

Через полчаса Костик уже был на 2-ой Заводской.

Мебельный цех он нашел сразу. Кстово небольшой городок и все его «достопримечательности» подросток давно знал наизусть.

Мальчишку встретил пожилой бородатый мужчина, лет шестидесяти. На его широкой груди висел поношенный брезентовый фартук, отчего борода, лежавшая на нем, казалась выставленной напоказ.

— Давай знакомиться, — Петрович первым протянул руку. Костя пожал загрубевшую кисть мастера и, чтобы не показаться слабаком, стиснул ее покрепче.

— О-о! — рассмеялся мебельщик. — Сила есть! Это хорошо! Крепкий парень как раз мне и нужен.

— А я вас знаю! — удивил Костик бородача.

— Ну-у? — вскинул тот брови.

— Да, да! Вы прихожанин нашего храма. Казанской Богоматери, — уточнил мальчишка, разглядывая удивленного мастера. — Я вас там часто вижу.

— Постой, постой! — уставился в свою очередь Петрович на пацана.

— А ты-ы?… — протянул он. — Ты же?…

— Да. Я пою на клиросе, — улыбнулся мальчишка.

— Точно! — забаритонил Петрович. — То-то я смотрю лицо твое знакомо!

— Слушай! — обрадовался он. — Это же здорово! Давно надо было познакомиться! Сам Господь свел нас! Думаю, не случайно! Случайностей у Него не бывает, во всем закономерность, — порассуждал мастер. — Согласен?

Костя покивал головой и снова заулыбался.

— Ну, пойдем, дорогой мой человек! Я тебе все покажу!

Обрадованный Петрович разговорился. Он тут же сделал признание своему новому знакомому, как старому другу:

— Ты знаешь, Константин, так нужен надежный помощник! Так нужен! Работы — море! — жестом руки мастер провел по бороде на уровне горла, — только шевелись. А с кем? Представляешь, не с кем! — не умолкал он. — Приходят тут… ни рыба, ни мясо! — сокрушался бородач. — Да если мы подружимся!… Да я!…

Косте показалось, что он знает Петровича тысячу лет. От мастера веяло чем-то родным: силою доброты, что ли, которую мальчишка ощущал в бабушке, в отце Амвросии, в певчих и прихожанах. И вот теперь случайно нашел в этом коренастом, могучего вида мужике. Случайно ли? Или не случайно? Пожалуй, Петрович прав; случайностей у Бога не бывает. Вот и батюшка говорит о том же.

* * *

В новую работу Костя ушел с головой. Он пропадал на Заводской улице до позднего вечера. Каждый день подросток видел результаты своего труда. Это изумляло и радовало его. Простая доска, которую юный подсобник тащил утром со склада в цех, к вечеру превращалась в точеный стульчик или резную табуретку, или причудливую балясину. И в этом волшебном превращении обычного куска древесины в полезное изделие участвовал он — Константин Казанцев. Как же приятно смотреть на плоды рук своих! Я что-то могу! И поэтому я — уже кто-то! Пусть пока не мастер, все впереди. Но я учусь, и у меня получается! Звонит в колокола радости увлеченная душа. Звучит в ней, славящая Бога, молитвенная песнь: «Слава Тебе, Боже! Слава!», потому, что я — человек — открыл в себе Твою, Боже, черту — способность к творчеству — чего не замечал раньше! Я награжден любящим меня Создателем частицей Его способностей и пользуюсь ею, как драгоценным инструментом, украшая свою жизнь без конца. Божья любовь творит с нами чудеса!

Костя чувствовал, как в труде его душа перерождается в неведомое доселе состояние, врастает во взрослую жизнь, словно могучий тополь в небо. Труд гнал праздность, глупые мысли, требовал знаний, терпения и упорства. Новые ощущения переполняли подростка. Он был счастлив.

Конец ознакомительного фрагмента.