Республика Анампоху. Байки-Бабайки об Афгане

Владимир Дадонкин

Книга, написанная с долей юмора и множеством комических ситуаций, рассказывает о кабульских приключениях одного молодого человека, приехавшего в воюющий Афганистан по контракту. Главный его девиз – «кому война, а кому мать родна». Его цель – оторваться по полной, и ему неплохо это удается. Книгу «Республика Анампоху» читать можно с восхищением, можно с негодованием, но невозможно с равнодушием. Так же в книге собраны рассказы, стихи, написанные автором в разное время. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 6

Афганский Клондайк, Петрович, замороженный член.

В этой книге, я не буду касаться срочной службы в Афгане. Сотни тысяч советских офицеров, солдат и прапорщиков, не щадя своего здоровья и жизни выполняли боевые задания исполняя свой интернациональный долг в Афганистане. Тысячи героев погибли, десятки тысяч стали инвалидами. Так получилось, что вместе с ними в Афгане бок о бок служили тысячи гражданских контрактников.

По контракту, или как их еще называли в войсках «гражданские», в Афган приезжали разные люди: неисправимые романтики, авантюристы, патриоты, сумасшедшие, но почти все попав туда думали только об одном, как заработать побольше чеков. Возможностей для этого было много, но пути для достижения у каждого были свои, кто-то зарабатывал торговлей, кто-то криминалом, а кто-то кидаловом.

Один мужичек, просидев целый год не высовывая нос из полка, занял перед отпуском около трех тысяч чеков, но в Союзе разорвал контракт и назад не вернулся. А вскоре его жена прислала фотографию: лежит бедный в гробике, умер от инсульта. Ну, пацаны, у которых он чеки занимал, погоревали немного все-таки сумма порядочная, и забыли. А месяца через два один его земляк поехал в отпуск и решил заехать к вдове выразить соболезнование. Звонит, а дверь ему открывает «покойничек», увидел его, и бежать в ванну, закрылся там сука и орет:

— Не убивайте — все деньги отдам.

Пацаны у нас крутые были, по приезду домой хорошо потрясли этого «жмурика», деньги конечно забрали, а взамен оставили инвалидность.

Многие из тех, кто прочувствовал в Афгане запах шальных денег, впоследствии ушли или в бизнес, или в криминал, многие там и полегли. Но не в деньгах счастье, а в любви. Простой, обычной, человеческой любви к деньгам. Люди не хотят быть богатыми, люди хотят быть богаче других.

Но давайте вернемся в Афган середины восьмидесятых. Это был своеобразный «Клондайк». Я не хочу писать о тех боевых действиях, которые велись там, да и не вправе, это прерогатива военачальников, просто хотелось бы познакомить вас с нашей тыловой жизнью, хотя линии фронта как таковой там и не могло быть. В любое время тебя мог подстрелить снайпер, могли обстрелять из миномета, или ты мог подорваться на мине, умереть от холеры или от наркоты, вариантов хватало.

В Афганистане практически не добывалось никаких своих природных ископаемых, ресурсов, практически не было древесины, поэтому там котировалось все. Советские солдаты, офицеры и прапорщики продавали афганцам все, что можно: соляру, бензин, аккумуляторы, колеса, а кое — кто и оружие. Военные следователи работали с полной нагрузкой, и многие из Афгана прямиком попадали на советские зоны. Кто мне скажет, что этого не было — плюну в рожу! Как то один козломон который просидев полтора года в полковой прачечной, стирая солдатские кальсоны в Афгане, доказывал мне что ничего такого не было, и что это все я придумываю. Типа он такой правильный весь и мыло налево не продавал. Сейчас этот «герой» навешав на грудь фальшивых медалек, рассказывает в школах как он «сражался с «духами» в горах. Спроси его про службу и больше минуты он даже придумав не сможет ни чего рассказать о Афгане. Да ладно, хрен ему во все рыло, а кто не согласен тому тоже по хрену в рыло. На этой прекрасной ноте я продолжу свое повествование.

Цветной металл и доски тоже шли «на ура», дрова на Кабульских рынках продавались на вес, поэтому многие и здесь нашли свой бизнес. Я знал одного водителя мусоровозки который без всякого криминала заработал за два года примерно 20—25 тысяч чеков, что по тем временам было равно примерно 50 тысячам рублей или стоимости восьми «Жигулей» шестой модели. Для примера — врач тогда в Советском Союзе получал 130 рублей в месяц, и, чтобы купить «Жигули», ему пришлось бы собирать свою зарплату шесть лет, а ту сумму которую заработал за два года водитель мусоровозки — за пятьдесят лет. Это были шальные деньги, поэтому у многих они как приходили так и уходили.

Кстати, тот водитель честно делал свою работу. Приезжал на свалку, где его уже поджидали афганцы, в основном молодежь, но выбрасывать мусор не спешил. Подъехав, вступал с ними в переговоры: или они оплачивают весь мусор оптом, или, он обливает его бензином и сжигает. В сопровождение он всегда брал двух вооруженных солдат, поэтому отбить мусор афганцы не пытались. Обычно они всегда соглашались на второй вариант. Цена мусора варьировалась по-разному от 200 до 1000 афганей за машину, все зависело от того, какой вид мусора преобладает в кузове, в Афгане все шло в дело. Металл там плавили дедовским способом. Возле кишлаков стояли огромные конусообразные глиняные печи, туда закладывались вязанки дров и куски металла, поджигали, он плавился и стекал по желобу, а потом из него ковали, что нужно.

Был другой вариант заработка — так называемые военторговские автолавки. По идее эти автолавки должны были обслуживать наших солдатиков, которые стояли на блокпостах развозя бакалею и другие нужные вещи, но на практике все делалось по-другому. Водитель машины, он же экспедитор, просто заезжал в любой дукан и продавал весь товар афганцам по завышенным ценам, деньги сдавал в кассу, а разницу клал в карман. Конечно, и это все пресекалось, но тем не менее было и это. Но, все эти мелкие торговые операции были просто детским лепетом по сравнению с масштабами продажи афганцам военной техники, продуктов и вещей со складов ТЗБ (торгово — закупочной базы), но это уже другие истории, с которыми при желании вы сможете ознакомиться в архивах военной прокуратуры.

Как я уже писал ранее, все же большая часть контрактников занималась торговлей по мелочи. Как яркий пример — Петрович, который жил в нашем кубрике. Ему было уже за сорок, и мы называли его «Дед». Бывший моряк торгморфлота, сухощавый, подтянутый, свое утро он начинал с пробежки в три — четыре километра до ближайшего дукана, где сдавал товар приготовленный с вечера. На обратном пути, он оббегал магазины нескольких соседних полков, где опять набивал сумку продуктами и сигаретами. Как и мы, он ни черта не боялся и всегда ходил один. Ни плохая погода, ни обстрелы не могли повлиять на его ежедневное расписание. Вечером, когда мы все расслаблялись, играя в карты, на бильярде, или просто бухали, он сидел за столом и аккуратным почерком заносил свои доходы и расходы в блокнот. Затем, приняв душ, ложился на кровать и замирал, глядя в потолок.

В отличие от нас, еще молодых разгильдяев, вырвавшихся за рубеж и кайфующих от импортных шмоток и разгульной жизни, он вел аскетический образ жизни, не пил, не курил, с девками не куролесил. В свое время, будучи мореманом, он побывал во многих странах мира и свою чашу, как он любил выражаться, уже выпил. Раньше он никогда не имел ни семьи, ни квартиры и перед самым Афганом, взяв в жены какую-то молодуху с ребенком, мечтал, вернувшись домой купить трехкомнатную кооперативную квартиру и машину. Поэтому экономил на всем, пахал, как слон, и держался от нас особняком. Любимой его поговоркой было «Лишь орлы летают одиноко, а бараны пасутся стадами». На что мы ему отвечали

— Ты, конечно, Петрович орел, но на курьих ножках.

Мы его частенько подкалывали, особенно зная слабую струну Петровича, это любил делать Санек.

— Что, Петрович, о своей молодой жене мечтаешь? А она о тебе, наверное, забыла уже. На хрен ты ей, старый, нужен, там столько кобелей молодых!

Петрович начинал тяжело дышать…

— Ну, ты прикинь, «Дед», ты ей прошлый раз такой джинсовый сарафан передал, кофточки всякие, джинсики, трусики «неделька». Она вообще как куколка там ходит, тут не захочешь, а «заклеешь» с такими трусиками.

Лицо Петровича становилось багровым.

— Ну… ты… балаболка, хорош бакланить.

Санек, довольный, что допек Петровича в очередной раз, успокаивался.

— Да ладно тебе, Дед, давай лучше отожмем граммов по двести или хочешь я тебе Вальку приведу, она тебя бесплатно отменетит.

Это тоже был подкол, Санек прекрасно знал, что Дед не пил и с полковыми девками не общался. Правда, один раз я его видел в стельку пьяным. А напился он от обиды.

Перед Новым годом он решил сделать небольшие подарочки афганским детям. Так сказать, прочувствовать себя Санта Клаусом. Прикупив в нашем магазине конфет, он дошел до ближайшего афганского поселения, где стал раздавать конфеты всем детям, которые там были. Это была его роковая ошибка. Он не учел, что у афганцев по отношению к «шурави» (советским) нет такого слова «бесплатно».

Буквально через несколько минут возле него собралось почти все взрослое население кишлака, которое, требовало еще и еще конфет. Причем делалось все это в угрожающей форме. Спасло Петровича то, что мимо проезжал наш патруль. Его с огромным трудом отбили у афганцев.

Так вот, хорошо перетрусив, по прибытии в часть он взял у нас две бутылки водки и «сам на сам в одно рыло» их выжрал без закуски, наливая себе стакан за стаканом и глотая слезы, от жгучей обиды повторяя:

— Я для них… а они, суки…, «духи» гребаные.

Затем он уснул за столом, выкрикивая во сне какие-то ругательства.

С ним случалось много прикольных историй. Но после одной к нему надолго прилипла кличка «Дипломат». Однажды вечером к нам зашел молодой лейтенант, который прибыл в полк не так давно.

А где ваш Дед? — спросил он.

— Да, где-то по полку болтается, зачем он тебе?

— Он мне бутылку водки должен.

— С какой радости?

Тут летеха нам рассказал историю, над которой мы долго ржали.

Петрович рванул в Кабул, продал сумку сигарет и решил, что-то прикупить для своей молодой женушки. Но так как он поехал туда как всегда без разрешения, то решил одеться, как одеваются советники и работники посольств и торгпредств, которые отовариваются в дуканах в районе Шахри — Нау и военные патрули их не проверяют. Надел пиджак, белую рубашку, галстук, шляпу, в руках — портфель «дипломат», в который он упаковал уже пустую сумку. В общем, вот таким важным гусем Дед и ходил по дуканам. На его беду в этом районе стоял в патруле с двумя солдатиками молодой летеха, который по своей неопытности мало разбирался, кто есть кто. Тут на него и вырулил наш Петрович.

— Ваши документы?

Петрович — рыба хитрая, сориентировался мгновенно.

— Вас? Нихт ферштейн! Их диплёмат.

Летеха растерялся, не будешь, ведь, нарываться на международный скандал. Взяв под козырек и пробормотав «извините», он даже вспомнил, что в школе учил немецкий:

— Битте!

Петрович, торжествуя в душе, что обдурил лоха, не спеша, двинулся дальше. Однако, его уже через двадцать метров догнал с двумя солдатами все тот же летеха.

— Стой, стрелять буду!!!

Петрович пытался что-то опять задвинуть по-немецки. Однако те быстро его обыскали и нашли советское удостоверение. А прокололся Дед только из-за того, что до летехи поздним зажиганием дошло, что «немецкий дипломат» был одет в наши армейские ботинки. В удостоверении же было ясно было написано, из какой части Петрович, летеха был тоже из нашей части, чему дед несказанно обрадовался и пообещал тому за свободу бутылку водки, так довольные друг другом они разошлись. После летехиного рассказа за Петровичем прочно закрепилась кличка «Дипломат».

Болтаясь по Кабулу, нам не раз приходилось бегать от своих же патрулей, потому что часть мы покидали без разрешения. Стрелять в городе патрулям было запрещено, а бегать за нами было просто бесполезно. Если это был патруль из какого-нибудь кабульского полка, то им было, в основном, наплевать, кто ты, и чем занимаешься, они проворачивали свои делишки сдавая в дуканы тушенку, сигареты, или другие товары. А вот с комендантскими патрулями была проблема, те обычно прятались где-нибудь, а потом «раз — и в дамки». И если у тебя не было увольнительной, то комендант мог своей властью посадить на «губу» на пару дней, что было очень нежелательно. Пара — тройка таких залетов и возвращение в Союз обеспечено.

Конец ознакомительного фрагмента.