Лексическая семантика. Культурно-исторический подход

Владимир Глебкин, 2018

В монографии анализируются базовые парадигмы, определяющие облик лингвистики во второй половине XX – начале XXI века (изоляционистская, антропоцентричная, социокультурная), а также их философские и психологические основания. Возможности, открываемые социокультурной парадигмой, проиллюстрированы на материале анализа социокультурной истории метафоры механизма, когнитивных и культурно-исторических оснований метонимии, содержания понятия «кризис культуры». Важным итогом книги становится «социокультурная теория лексических комплексов» и выполненное в ее рамках описание комплекса «интеллигенция». Книга адресована студентам и аспирантам гуманитарных университетов. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

© С. Я. Левит, составление серии, 2018

© В. В. Глебкин, текст 2018

© Центр гуманитарных инициатив, 2018

Введение

Как-то на занятии спецкурса по когнитивной лингвистике одна из слушательниц спросила меня, чем вызван столь странный методологический консерватизм, присущий лингвистике во второй половине XX столетия. Действительно, базовые основания, на которых возводятся фундаментальные лингвистические теории, на фоне эпистемологических открытий XX века выглядят как глубокая архаика. Лицо физики в этот период определяют теория относительности и квантовая механика, главный результат которых для теории познания состоит в отказе от представлений о не связанном с наблюдателем, существующем по вечным и неизменным законам мире, в признании необходимости включать наблюдателя и измерительную процедуру в теоретическую модель. Позднее в космологии значимость позиции наблюдателя выражается в так называемом антропном принципе, довольно размытом по формулировке, но крайне показательном методологически: невозможно говорить о вселенной вне человека, который взаимодействует с ней, задавая точку отсчета и базовую систему координат^[1].

В социальных и гуманитарных науках аналогом названных субъектно ориентированных установок стало введенное Максом Вебером понятие «идеального типа», рассматриваемое им как ключевой инструмент для проведения конкретных исследований (Вебер 1995а (1904)). Методологический императив Вебера, как, впрочем, и антропный принцип, развивает положения кантовских антиномий: научные категории, такие как капитализм, эпоха Возрождения, протестантизм, представляют собой не факты объективной реальности, а инструменты для ее описания; каждый из этих инструментов несет на себе печать профессиональных интересов, мировоззренческих пристрастий, ценностных установок использующего его исследователя. Другими словами, взгляд исследователя на изучаемую реальность субъективен, и эта субъективность является не досадной помехой, которую можно устранить при корректной работе, а необходимым предварительным условием исследования. По Веберу, важно осознавать ограниченность используемых категорий и, работая в рамках этих ограничений, добиваться внутренней непротиворечивости и отчетливости категориальной структуры.

Определенной параллелью к результатам Вебера стали работы постпозитивистов: Карла Поппера, Томаса Куна, Имре Лакатоса (Popper 1962; Кун 1977 (1962); Лакатос 1995 (1968)). Их эпистемологический итог выразился в опровержении классической схемы эволюции научной теории, в которой ключевую роль играет экспериментальное подтверждение или опровержение теоретических предсказаний. Исследования постпозитивистов показали, что в действительности никакой эксперимент не может не только доказать, но и опровергнуть теорию из-за наличия ряда граничных условий, дающих теории пути для отступления, и что реальный процесс смены теорий, или, точнее, говоря языком Куна, смены научных парадигм, оказывается гораздо более сложным. Определяющую роль в этом процессе играет устоявшаяся позиция научного сообщества, опирающегося на сложную систему критериев и оценок, часто носящих иррациональный характер.

Еще один важный вектор в эпистемологии прошлого столетия задает идея развития, выраженная в целом ряде философских и психологических школ (например, в школе культурно-исторической психологии, генетической эпистемологии Ж. Пиаже, в эволюционной теории познания (Кезин 2006)). Представление о знании, мышлении, восприятии мира как эволюционирующих системах, формирующихся в процессе взаимодействия человека с окружающими его природной и социокультурной средами, оказывается определяющим для этого направления и выступает как одна из эпистемологических доминант для науки XX века в целом.

На этом фоне поиск целым рядом ведущих лингвистов (Н. Хомским, А. Вежбицкой и др.) мировоззренческих оснований своих теорий в философском рационализме XVII века и предлагаемые ими «изоляционистские» модели описания языка выглядят странным анахронизмом. Вопрос об уникальности сложившейся ситуации и ее причинах крайне интересен для истории науки и требует отдельного исследования. Можно привести весомые аргументы в пользу того, что указанный процесс отражает не казус, а одну из тенденций эволюции науки (развитие вычислительной техники и связанных с ней новых областей математики, бурное обсуждение проблемы искусственного интеллекта сделали обращение к философскому опыту XVII века весьма продуктивным). Мне хотелось бы, однако, обратить внимание на другое: несмотря на различие в начальных точках, направление мировоззренческой эволюции лингвистических теорий со второй половины XX по первое десятилетие XXI века вписывается в заданные квантовой теорией методологические рамки. В лингвистике этого периода отчетливо выделяются три базовые парадигмы (по Куну), которые можно условно обозначить как изоляционистскую, антропоцентричную и социокультурную. Хотя все они, а также разнообразные их комбинации присутствуют в современной науке о языке, главный вектор ее развития можно обозначить как движение от изоляционистской парадигмы к антропоцентричной и затем к социокультурной, что вполне соотносится с направлением развития эпистемологии в целом.

Этот факт недостаточно осознан современными лингвистами, и базовые установки социокультурного подхода, давно уже ставшие общим местом в смежных науках, здесь еще звучат как новость и воспринимаются с недоверием. Отмеченная ситуация особенно актуальна для отечественной лингвистики, где изоляционистская парадигма сохраняет свою значимость, выступая как одна из мировоззренческих доминант. В частности, один из ведущих отечественных лингвистов Ю. Д. Апресян, говоря о методологических основаниях проводимых им и коллегами исследований, неоднократно подчеркивает, что они выполнены исключительно на материале языка без привлечения социокультурных, психологических или каких-то иных, отличных от языковых, данных (Апресян 1995б, с. 37; Апресян 2006a, с. 34). Так уж сложилось исторически, что, имея отечественную школу культурно-исторический психологии, оказавшую заметное влияние на мировую науку, мы не имеем школы культурно-исторической лингвистики или культурно-исторической семантики, хотя для создания такой школы существовали вполне отчетливые предпосылки. В этом контексте важны методологические идеи В. В. Виноградова, говорящего о слове как «культурно-исторической вещи» и призывающего изучать его историю во всем многообразии социокультурных контекстов (Виноградов 1995, с. 22–24).

Данная монография также исходит из представления о слове как «культурно-исторической вещи». Предлагаемый в ней взгляд на слово как на эволюционирующий во времени феномен, за которым стоит иерархически организованная система культурных смыслов, и составляет сердцевину термина «культурно-исторический подход», вынесенного в заглавие монографии. Такой подход представляет собой один из возможных вариантов реализации социокультурной парадигмы, с акцентом на диахронии, на исторической эволюции понятий.

Другое обозначение базовой для данной работы системы координат выражается в понятии социокультурная когнитивная лингвистика. Это сочетание может звучать странно для искушенного читателя и даже восприниматься им как оксюморон^[2], однако в нем заложена довольно простая идея. Как известно, основной вектор устремлений когнитивной лингвистики состоит в восприятии языка как антропосообразного феномена, материального воплощения языковой способности человека, как одной из когнитивных подсистем, находящейся в сложном взаимодействии с другими когнитивными подсистемами (память, внимание, интеллект и т. д.)^[3]. Однако в базовых для когнитивной лингвистики моделях человек рассматривается как некое подобие Робинзона, как сложноорганизованная система, взаимодействующая с окружающей средой вне социального и культурного контекста. Социокультурная когнитивная лингвистика также рассматривает язык как продукт человеческой деятельности, однако воспринимает человека уже не просто как органическое тело, но и как социокультурное существо. Другим названием для этой мировоззренческой парадигмы могло бы быть антропная социокультурная лингвистика, т. е. лингвистика, в основе которой лежит антропный принцип, аналогичный антропному принципу в космологии: необходимым условием возникновения, функционирования и эволюции языка является существование человека, породившего и изменяющего этот язык, причем человек берется здесь во всей совокупности связей со своим природным и социокультурным окружением.

Данная парадигма естественным образом вытекает из общей эволюции представлений о человеке в XX веке, основной вектор которой состоит в преодолении характерного для классической философской традиции телесно-духовного дуализма и в осознании человека как целостности, встроенной в природное и социокультурное окружение^[4]. Начав формироваться в психологии и психологически ориентированных философских исследованиях, отмеченный взгляд на человека проникает и в лингвистику, задавая антропоцентричную перспективу для представлений о структуре и эволюции языка. Здесь он постепенно, как трава сквозь асфальт, пробивается сквозь плотный слой «изоляционистских» теорий, обретая свое место в современной науке о языке.

Книга посвящена осмыслению базовых вех этого процесса, завершаясь теоретической моделью семантического описания, выполненной в рамках культурно-исторического подхода. Она состоит из трех частей. В первой части исследуются методологические основания изоляционистской парадигмы. Хотя основной сюжет книги связан с лексической семантикой, она открывается анализом мировоззренческих и методологических установок генеративной грамматики, главным образом, на материале работ Н. Хомского. Это связано с безусловным идеологическим лидерством Хомского, настойчиво отстаивающего базовые принципы изоляционистского подхода в полемике с многочисленными оппонентами и, пожалуй, наиболее глубоко отрефлексировавшего его мировоззренческие основания. Вторая глава обращается к лексической семантике и посвящена анализу семантических теорий, исходящих из изоляционистских установок: теории натурального семантического метаязыка Вежбицкой — Годдарда и модели «Смысл — Текст» Мельчука — Апресяна — Жолковского. Несмотря на серьезные разногласия во взглядах на язык и задачи лингвистики у авторов, обсуждаемых в первой и второй главах, можно заметить отчетливое сходство базовых методологических и онтологических постулатов, далеко не всегда явно эксплицируемое в их работах.

Во второй части книги описывается парадигма, условно названная антропоцентричной. В центре ее находится человек, но не как социокультурное существо, а главным образом как организм. Эта часть начинается с главы, посвященной философским и психологическим основаниям антропоцентричного подхода. Содержание данной главы может показаться неуместным в книге по лексической семантике, однако ее присутствие здесь носит принципиальный характер. Удивление мольеровского Журдена, узнавшего, что он говорит прозой, давно уже стало расхожей метафорой среди гуманитариев, но частота ее использования лишь подтверждает ее актуальность: мы слишком часто не осознаем истоки взглядов и идей, на которые опираемся, считая их общим местом, воспринимая их как естественную среду существования. Однако философский и психологический фон появления лингвистических теорий меняется, и лингвисты, осознанно или неосознанно, следуют за происходящими изменениями. Явная экспликация этого фона дает возможность повысить осознанность в использовании тех или иных мировоззренческих моделей. Четвертая и пятая главы содержат изложение конкретных лингвистических теорий, построенных в рамках данной парадигмы: теории концептуальной метафоры Дж. Лакоффа и М. Джонсона, теории лексических концептов и когнитивных моделей В. Эванса, а также семантики фреймов Ч. Филлмора.

В третьей части собраны работы автора, выполненные в рамках культурно-исторического подхода. Хотя они представляют собой оригинальные исследования, нельзя сказать, что используемая в них методология является чем-то революционным. Идеологически близкие установки можно найти в целом ряде статей и монографий, среди которых, в первую очередь, следует упомянуть работы Д. Герартса и коллег (Geeraerts et al. 1994; Geeraerts 1997; Geeraerts 2006; Geeraerts et al. 2010). Шестая и седьмая главы связаны с исследованиями метафоры и метонимии, восьмая глава обращается к анализу научных категорий. Имея самостоятельную ценность, эти главы важны еще и тем, что в них вводятся системообразующие элементы социокультурной теории лексических комплексов, обобщающей различные локальные исследования автора в данной области. Общие контуры теории излагаются в девятой главе, а в десятой ее базовые положения иллюстрируются на примере описания комплекса интеллигенция.

Данная монография появилась бы значительно позднее, если бы не постоянная помощь и поддержка моей жены Анны Леонидовны Беленькой. Счастливым для меня обстоятельством, существенно повлиявшим на формирование положенных в ее основу идей, стало многолетнее общение с Владимиром Николаевичем Романовым и Григорием Александровичем Ткаченко, светлой памяти которого посвящается эта книга.

Примечания

1

Об антропном принципе в космологии см., напр.: Barrow, Tipler 1986, особ. p.15–26; Балашов, Казютинский 1987.

2

Ср., однако, название одной из последних коллективных монографий Д. Герартса с коллегами: Advances in Cognitive Sociolinguistics, а также введение к ней (Geeeraerts et al. 2010).

3

См., напр.: Croft, Cruse 2004, p. 1–6; Кубрякова 2004, с. 9–23, 57, 475–477; Evans, Green 2006, p. 27–51; Geeraerts, Cuyckens 2007.

4

См. об этом: Глебкин 2007, Глебкин 2007а. С небольшими изменениями обе статьи включены в: Глебкин 2010.