Как я стал кельтом

Владимир Владимирович Горбань

В своей повести Владимир Горбань ищет ответ на вопрос о том, как высочайший уровень жизни достигнут в относительно маленькой стране Ирландии, где нет огромных залежей природных ресурсов, где не проводились, как в России, индустриализация, коллективизация и культурная революция, не распахивалась целина, не строились на костях рабочих железные дороги и электростанции, не осваивалось в спешке космическое пространство… Получилось ли у автора ответить на вопрос? Об этом вы узнаете, прочитав повесть.

2. Из Москвы в Дублин

Париж, аэропорт «Шарль де — Голль». Седьмые по пассажиропотоку воздушные врата мира. Огромный зал ожидания из стекла и бетона с высоченным полупрозрачным потолком. Длинный широкий проход, ковровые дорожки темно — бордового цвета. С одной стороны раскидистые пальмы в объемных горшках и белые пластиковые кресла, большая часть из которых пусты. С другой стороны галерея разнообразных магазинов, сувенирных лавок, обменных пунктов, кафе и бистро. Повсюду слышна разноязычная речь. Но никто, ни на кого не обращает внимания. Никто вокруг, как в Москве, истерично не орет во все горло: «Понаехали!»

Мне лететь в Дублин. Ожидаю посадку на рейс. А время будто застыло на месте. Причем застыло оно одновременно на всех циферблатах. Включая и мои наручные часы. Но психую не по этой причине, истекают первые сутки, как я бросил курить. Это было мое единоличное решение, но мне кажется, что в его принятии мной виновато теперь все человечество.

Очень хочется курить и спать. И потому каждые четверть часа я пью кофе. Противный кофе по 3 евро с полтиной за чашку. Напиток, который всякий раз с образцовой белозубой улыбкой подает мне высокая африканская девушка в ярко — голубом фартуке. Она напрочь не понимает моего русского английского. Я напрочь не понимаю ее сенегальского французского. Мы общаемся с помощью мимики и жестов, на этом универсальном языке глухонемых, туристов, миссионеров и двоечников.

Пью паршивый кофе и от него еще сильнее хочу курить. И снова возвращаюсь в бистро, беру чашку кофе, какие — то непонятные в бледно — розовом сладком кетчупе холодные макаронные изделия, посыпанные сверху сыром и еще чем — то похожим одновременно на петрушку и сельдерей. Несусветная несъедобная гадость за 6 евро с копейками. Невдалеке сажусь за столик и опускаю в чашку верхнюю губу. Это уже шестой или седьмой кофе в аэропорту. Лучше бы я на эти деньги сходил в ресторан!

За соседними столиками разномастная публика. Я принимаюсь без особого интереса рассматривать ее. Не изучать, как мне это обычно нравилось в незнакомых местах, а именно нервно рассматривать. На изучение у меня, раздраженного до крайности, банально не хватает терпения.

Вот хрупкая глазастенькая девушка с неприятными острыми коленками в тонком дешевом платьице, кокетничающая с пожилым мужчиной в дорогом клубном пиджаке. Голова его обильно седа, на плечах темно — синего костюма отчетливо заметна перхоть. В руках у него курительная трубка. Бросаются в глаза увесистый живот, тонкие кривоватые ножки. У пожилого мужчины есть деньги, у глазастенькой девушки есть молодость. Он явно предлагает ей сделку с совестью. Она почему — то не отвешивает ему немедленно звонкую пощечину. Но злит меня старый ловелас не тем, что он довольно легко склеил глупую девицу, а тем, что он, то и дело смачно кусает курительную трубку. Ему можно курить, а мне — увы, нет.

Справа от меня за столиком приютился молодой человек с открытым ноутбуком. Он весь сосредоточенно находится там — в компьютере, очевидно в Интернете, а кофе взял просто так, машинально. И забыл про него. Это поколение, от которого меня отделяют два с половиной десятилетия старости, мне плохо понятно. Я убежден, мужчина в молодые годы должен больше времени проводить в спортивном зале и тире. Многие нынешние парни, судя по их хлипким фигурам, даже гантели в руках не держали.

Рядом с хлипким парнем, но за другим столиком сидит крепко скроенный мужчина в светлой рубашке с короткими рукавами. Лица его мне не видно, мужчина раскрыл газету и, наверное, не без интереса читает ее, держа в своих мощных ладонях. Такими руками кожи мять…

Еще дальше столик оккупировали три каких — то черноволосых кудрявых средних лет кришнаита в белых одеждах и сандалиях на босу ногу. На их всегда беззаботных лицах буквально сияет глупое счастье. Далее…

Далее объявляют посадку на лондонский рейс. Мужчина в рубашке с короткими рукавами привычным движением сворачивает газету и быстрым шагом направляется к проходу. Напротив моего столика он в спешке роняет на пол пластиковый стул. Резко наклоняется, поднимает его…

На мускулистом предплечье я вижу татуировку — армейский штык. Я доподлинно знаю, это старейший символ воровского мира. Обозначает он угрозу, необузданную силу неукротимого характера. Наносится такой знак обычно на запястье, предплечье, иногда на плечо и бедро. Подобную татуировку накалывают только самые опасные рецидивисты. Сейчас она в уголовном мире встречается крайне редко. Просто настоящих авторитетов осталось мало. А под наколотым знакомым штыком вижу и наколотую знакомую надпись. Два слова. Одно — Кутан. Второе — Глебовраг.

И я моментально вспомнил жаркое лето 1989 года. И родом с Глебучева оврага Сашку Гулимова по прозвищу Кутан, с которым мы частенько по субботам пили пиво и водку в знаменитой тогда сауне, расположенной недалеко от площади Фрунзе в Саратове. Попасть в это банное заведение можно было либо по очень большому блату, либо выстояв в очереди половину дня.

— Ты в каких отношениях с Калашниковым? — вдруг как бы, между прочим, спросил у меня Кутан, хитро сощурив свои наполовину татарские глаза.

— В нормальных отношениях.

— А с Макаровым?

— Тоже без проблем. Хуже со Стечкиным и Береттой.

— А с Узи?

— Ты имеешь в виду стрелковое оружие или медицинскую процедуру?

— Не дури!

— Нет, Саша. Узи я даже ни разу в руках толком не держал. Не мой профиль, пардон. А что случилось?

— Да понимаешь, через неделю мы пять фур с яблоками отправляем на север. Очень выгодное по деньгам дело. Но через Казань пойдем. А там знаешь, какой беспредел сейчас творится?! Стреляют на каждом перекрестке! Форменный бандитизм!

— Да наслышан. Опасные места. Теперь в стране такой дурдом вершится — мама не горюй. Простому смертному на улицу нос страшно высунуть. Кругом — конкретно крутые пацаны. Или подкрученные.

— Ну да, плюнуть в сторону нельзя, обязательно в крутого перца попадешь!

— Во — во! Но я — то зачем тебе понадобился?

Кутан ответил не сразу. Разлил не спеша набитой рукой водку по стаканам, предложил выпить, даже тост какой — то произнес. Хитрый он был, изворотливый. С малолетства по зонам мыкался, жизни научился у «авторитетных» педагогов. Да и штык на плече — татуировочка знатная, говорит о многом. И как не пытался Сашка прикрываться простынкой, кое какие из его воровских знаков я успел тогда срисовать.

— Да боец мне еще один нужен, — чокаясь, сказал Сашка. — Хозяин груза обещал прилично заплатить, очень даже прилично, если все чин чином пройдет. Вливайся ко мне в бригаду?

— Я?

— Ты.

— Серьезно?

— Конечно, серьезно!

— Ты предлагаешь мне податься в бандиты?

— Ну да.

— Мне, младшему научному сотруднику одного из институтов Академии наук СССР?

Сашка посмотрел на меня как на малохольного и с явной обидой в уставшем и хриплом голосе произнес:

— Тебе что, деньги не нужны? У тебя же своего жилья нет! Две, три такие поездки и будешь справлять новоселье!

Гулимову я тогда отказал. Еще бойца он легко нашел. Много спортсменов в те годы по — настоящему бедствовало. И тот парень действительно очень быстро купил однокомнатную квартиру на окраине Саратова. Но вскоре ему в бандитской разборке прострелили голову. Кутан пережил своего бойца лет на шесть, семь. А потом и его взорвали вместе с автомобилем, водителем и телохранителем. Очень громкое то было дело! Тому, кто раскроет имя заказчика или исполнителя убийства или поможет как — то иначе, братвой были обещаны огромные деньги, полная анонимность и физическая защита. Но убийцу Сашки Гулимова тогда естественно не нашли. Тогда многих застрелили или взорвали. В народе прошел слух про «Белую стрелу», специальное силовое подразделение, избавляющее страну от бандитов без суда и следствия.

Братва с большими почестями похоронила Кутана на Елшанском кладбище Саратова. И я дважды бывал на его могиле, собственными глазами видел огромный памятник из страшно дорогого светло — розового мрамора…

Мужчина резко наклоняется, поднимает стул. И на мгновенье поворачивает свое круглое лицо и с прищуром смотрит на меня дерзко по — хулигански. Ежик коротких седых волос. Высокий лоб, испещренный морщинами. Густые брови, сходящиеся к переносице. Жгучие, глубоко посаженные наполовину татарские умные глаза. Сломанный нос, толстые губы, мощный квадратный подбородок, косой шрам от финки на левой скуле…

Постарел, однако.

Конечно, он узнал меня. Еще бы, мы ведь с ним в молодые годы в Саратове при стадионе «Динамо» усиленно занимались каратэ. Я то, понятное дело, попал по разнарядке, по комсомольской путевке. Но как Сашке, имевшему за плечами две судимости, удалось прибиться к динамовцам? И мы с ним пару лет были спарринг — партнерами, то есть безжалостно отрабатывали друг на дружке удары. Не знаю, можно ли это было назвать дружбой.

Кутан узнал меня. Улыбнулся на миг, как обычно, хитро, даже лукаво и приложил указательный палец правой руки к своим губам.

Я все и без того понял.