Темная лошадка

Владимир Владимирович Голубев, 2022

Европейские государства сошлись в смертельной схватке. Весь мир сотрясается от пушечных залпов армий и флотов великих держав. Россия же остаётся в стороне – после страшных войн, мятежей и заговоров государство нуждается в покое. Во главе страны стоит наш современник, волею провиде́ния оказавшийся в теле Павла I. Заговор среди близких людей и смерть жены причинила ему боль, но только твёрдая рука кормчего может провести корабль империи через рифы интересного, но очень опасного XVII века. Сможет ли молодой русский царь, тёмная лошадка мировой политики, справиться с ответственностью? На этот вопрос отвечает новый роман Владимира Голубева из цикла о Бедном Павле.

Глава 2

— Дядька Иван! Дядька Иван! — мальчишка, сидевший на лошади без седла, кричал самозабвенно, словно тетерев на току³¹. И, как эта птица, совсем не замечал происходящего вокруг.

— Чего орёшь, Митька? — голос Никитина прервал крики наездника столь неожиданно, что тот на лошади не удержался и упал к ногам своего скакуна. Лошадка на столь впечатляющее падение отреагировала очень солидно, чуть отступив в сторону и ласково обфыркав упавшего, — Ты чего, пострелёнок?

— Дядька Иван! — Митька непонимающе мотал головой, сидя на траве и никак не мог разглядеть мужчину.

— Так, Митька! Тут я! — Никитин поставил мальчишку на ноги и заглянул тому в глаза, — Ты, что это, расшибся?

— Дядька Иван! Чума в Пантелеевке!

— Что-о-о-о? — мужчина встряхнул Митьку ещё раз, аккуратно поставил его на землю и кинулся к жене, которая в окружении детей собирала картофельную ботву на поле.

— Тата!

— Что ты, Ваня?

— Татушка! Чума в Пантелеевке! Так, я Белоножку заберу, мне к отцу Лаврентию надо! Ты уж тогда на Сивом сама домой доберёшься?

— Конечно, милый! Ох, беда-беда! — темнокожая женщина прижала руки к лицу, — Может, нам самим бежать надо?

— Куда, Татушка? Здесь у нас и дом и хозяйство! Небось, нас Императрица и Наследник в беде не бросят! У нас в России-то порядок! Глядишь и не чума в Пантелеевке! Там же Пантюха Гагарин — дружок мой.

— А что там?

— Вот и узна́ю заодно!

— Ох, беда-беда! — Татта стояла и смотрела, как её муж вскочил без седла на пасущуюся рядом лошадку и поскакал, поднимая пыль, в сторону их родной деревни, откуда дорога вела в село Андреевка.

Но в Никитинке его уже ждал сам отец Лаврентий. Получив страшную весть, он сразу отправился к своему другу и волостному старосте.

— Отец Лаврентий, что происходит-то?

— Да пока сам не знаю, Ваня! Чёрный флаг в Пантелеевке вывесили. Я сразу мальчонку туда послал. Он вернулся, говорит, чума точно — Никифор сказал. Тринадцать человек в четырёх избах… Ертаульным сообщил и тебе вот… Ертаульные-то небось уже там. Что делать-то, Вань?

— Отче! Я сам к тебе за советом ехать собрался!

— Я же в чуме не был, не знаю, что и делать!

— Что, отец Лаврентий, бежать куда подальше не надумал?

— Смеёшься, ирод!

— Смеюсь, отче, но как-то плохо… Поедем-ка, отче к ертаульным в Пантелеевку. Из первых рук оно сподручнее новости узнавать.

Они сели вдвоём в телегу к священнику и поехали в соседнюю деревню. Сначала ехали в подавленном молчании, а потом Никитин не выдержал:

— Отец Лаврентий, а что в мире-то твориться? Войны с туркой не ждут? А то я всё лето в поле…

— Нет, Ваня, войны не ждут. Хотя вот рекрутские наборы в этом году снова объявили, может, к войне?

— Отче! — Никитин даже закашлялся, — Так в этом году и должны были возобновить!

— Ну, всё одно — подозрительно! Кабы войны не ждали, небось, ещё на год бы отменили! Такое же подспорье для людей!

— Ну, я, как отставной солдат, тебе скажу, отец Лаврентий, нельзя без служивого в государстве! Ежели войска мало будет, то тут и для супостата приманка и порядка нет!

Так за разговорами они доехали почти до Пантелеевки, где на пригорке их окликнул ертаульный:

— Стой! Кто такие? Карантин! Чума здесь!

— Служивый! — вступил бывший сержант, — Нам бы кого старшего увидеть! Я староста волостной, а это вот — священник!

— А! Понятно! Ждите! — солдат быстро достал из-за пазухи дудку и громко свистнул в неё. Минут через десять его окликнул невидимый для приехавших человек:

— Кузьма! Что там у тебя?

— Тут старшина местная прибыла, хочет с прапорщиком поговорить!

— К ручью пусть идут — там он!

— Знаете, где ручей? — спросил у старосты и священника солдат.

— А как же!

— Туда идите, прапорщик там. Только через ручей не переходить — карантин!

Офицер на самом деле был возле воды — он купался полуголый. Ертаульный был покрыт шрамами, на лице его красовался рубец от сабли, а на теле были заросшие колотые раны и следы от ожогов. Завидев гостей, он вышел на берег и принялся утираться:

— Кто такие? — крикнул он им.

— Местный волостной, да священник! Прибыли за инструкциями и новостями!

— А! Это хорошо! — офицер вытерся и накинул мундир, — Я прапорщик Ертаула Лущилин, командую карантином в Пантелеевке.

— Никитин Иван! Отец Лаврентий Толбаев!

— Так вот, здесь чума, сомнений нет! Я не первый раз такое вижу, даже без медиков могу разобраться. Мы тут пока только передовым отрядом. Завтра основные силы придут с докторами и монахами. Всю волость будем в карантин брать! Так что, помогайте!

— Что делать надо? — Никитин был очень мрачен.

— Ты, что, Иван, из солдат будешь?

— Отставной сержант Астраханского полка!

— Это хорошо, значит, дело знаешь! Карантин по волости объявляется. Пусть все в деревни вернуться и из домов не выходят. Заразу перенести нельзя! Пока никто не знает кто заражён, только время покажет!

— А как же работа?

— Императрица выделит споможествление! Голодать точно не будете!

Возвращались уже в темноте, молча.

Наутро приехали многочисленные подводы с палатками, котлами и людьми. Пантелеевку взяли в плотное кольцо почти два десятка ертаульных, ещё человек десять солдат и пятеро монахов начали ладить лагерь, трое иноков, доктор и младший лекарь отправились в деревню к Лущилину.

А в степи уже разворачивались кавалеристы. Передвижение между селениями было строго запрещено, да и так крестьяне, напуганные чумой, выполняли указание местных властей и сидели по домам, ожидая развития событий. Уже на следующий день по деревням пошли команды из лекарей и монахов, осматривая местных.

— Елизар! Ты ли это?

— Отец Памфилий! Давно не виделись! — неожиданная встреча старых знакомых обрадовала.

— Как ты, Елизар? Раны-то не беспокоят?

— Вашими молитвами, отче! Вот, прапорщиком стал! В дворяне вышел!

— Молодец! Всегда верил, что ты наверх выберешься! Потом ещё поговорим, господин прапорщик. Что здесь происходит? — Памфилий сразу же перешёл к делу.

— Чума у тринадцати местных крестьян мной определена, без сомнений. Первичные опросы показали, что зараза пришла по реке. Одна молодка вытащила из воды тюк с тряпьём. Заражены те, кто с ней общался и их семьи. По причине полевых работ чума дальше не разошлась. Пока…

— Ох, ты! Значит, мы с лекарем Вильямсом пойдём к больным, а доктор Мухин и отец Агапий, осмотрят остальных. Лущилин пристально взглянул на огромного одноглазого монаха, а тот кивнул ему как старому знакомому.

Через несколько часов подвели итоги — кроме тринадцати явно больных, заражены были ещё четверо, в том числе и маленькая дочка Гагариных. А к вечеру гонцы привезли и новую информацию — чума была ещё и в Нефёдовке. Хотя заражена была там всего одна семья, их в поле навещал сосед из Пантелеевки. Была надежда, что зараза не разбрелась по округе.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Райна бежала из Чёрного Города, сейчас поистине чёрного. Многие дома горели, мародёры, грабители и просто пьяные бродили по улицам. Винные склады никто толком не охранял, гарнизон приказов не получал и сидел в казармах, так что на улицах было очень опасно.

Женщина была в ужасе. Она собралась к золовке, спрятаться в крепком доме брата, но Ефросинья, ничего не объясняя, прислала ей с одним из капитанов Богдана маленького Ивайло. Тот передал, что в доме чума, ему сунули ребёнка, остро пахнущего уксусом, да мешочек с золотом и велели отвезти ей, с наказом бежать куда подальше. Страх заразиться был велик, но капитан был верен Богдану, а Райна слишком любила племянника.

Кое-как нагрузила она телегу и повезла детей и немного вещей из города. Ужас и полную беспомощность ощущала сейчас женщина. Мужа рядом не было, брата тоже. Она одна должна была спасти детей! Своих детей! Племянника она не считала за чужого, даже не испугалась взять его из чумного дома — он тоже её ребёнок! Бежать! Спасти! Только эти две мысли владели ею сейчас.

Она знала, куда им надо бежать. Ивайло всегда недоверчиво относился к городам. «Мы крестьяне, — говорил он. — В городе нам душно!» И, прямо перед своей пропажей, приобрёл домик на берегу моря в полутора десятке вёрст от Чёрного Города. Райна была там только раз и больше приезжать туда не хотела. Это место навевало ей мысли о муже, а это было слишком грустно. Но там можно было укрыться, дом пусть и подзаброшенный — всё равно дом!

Однако туда надо было добраться. В городе шли погромы. Женщина взяла с собой пистоли, которые ей подарил брат. Она жила без мужчины в доме. Муж должен был вернуться! Должен! Ивайло невероятно упрям и твёрд, он не может не вернуться к семье! Вера эта держала её, заставляла не опускать руки. Однако дом, в котором живут только женщины и дети, привлекает внимание преступников, поэтому в таком доме должно быть оружие. Три пистоля — дорого́й подарок и большое подспорье сейчас.

Райна умела ими пользоваться, и её старший сын Богдан тоже уже был способен применять и заряжать оружие. Женщине дважды пришлось употребить пистоли при бегстве — первый безумец был убит ею недалеко от дома. Человек выскочил из переулка с рычанием, размахивая огромным ножом, и выстрел в лицо оставил лежать его на грязной улице.

А вот во второй раз всё было сложнее: их атаковала банда из пяти человек. Пришлось использовать все три пистоля, и им положительно повезло, что эти выстрелы остановили грабителей. И, пусть они об этом и не знали, но им очень повезло выбраться из города. Дорога, на которую выехала их телега, была ещё не закрыта кордонами, и им всё-таки удалось достигнуть желанной цели — домика у моря. Тут-то Райна, наконец, смогла дать волю слезам.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Генерал Олиц оказался в окрестностях Чёрного Города случайно. Новоназначенный наместник проезжал к своему новому месту службы, но в плавании ему занедужилось, и он остановился на отдых, воспользовавшись гостеприимством начальника эскадры Сенявина.

— Пётр Иванович! — к нему в комнату стремительно, словно ветер, ворвался сам адмирал.

Олиц отдыхал, сидя в кресле, подле широкого окна с видом на море. Он удивлённо оглянулся на гостя, поднялся из кресла и оправил халат:

— Алексей Наумович! Не ожидал…

— Пётр Иванович! Только на тебя надеюсь! Выручай!

— Что случилось-то?

— Да, что же ты, батюшка, ведь чума же в городе!

— Чума? А я здесь причём? Ведь есть комендант, ертаульные…

— Комендант, прости меня, Господи, дурак, каких свет не видывал! Пьёт, с бабами гуляет. Ертаульных не слушает, карантин в городе не объявил, даже гарнизон не поднял! Я-то в порту порядок навёл! Мои матросы всё здесь оцепили, а они устав знают! Ни один корабль не выйдет! Ертаульные вместе с флотскими врачами всех осматривают! А в городе…

— У, батенька, что творится-то! А я тут бездельничаю! Что же сразу-то не оповестили? Я-то человек неместный…

— Беспокоить не хотели, что болезнь-то, коли карантины установлены. А сегодня мои офицеры доложили, что в городе чёрт-те что творится. Я сам посмотрел! Никак без тебя не решим! Пока Потёмкин вести получит, пока вмешается — а в городе уже пожары вовсю! Гарнизон ничего поделать не может! Беккер этот…

Всё, к ярости Олица, оказалось чистой правдой. Беккер, бывший вполне справным армейским офицером, на гражданской должности совсем забыл о долге. Он завёл себе целых трёх любовниц и предавался разгулу и развлечениям, не заботясь о городе. Получив информацию о чуме, не придал этому никакого значения, а ертаульного капитана, прибывшего к нему для определения карантинных мер, попросту выгнал.

За это время в городе началась настоящая эпидемия, заражённые разбегались, разнося болезнь по окрестностям. Мор удалось сдержать только благодаря Сенявину, который полностью закрыл порт и передвижение по воде даже на значительном расстоянии от города. Да и ертаулу, который смог выставить кордоны на больших дорогах.

Настоящий карантин ввёл уже Олиц, принявший командование в городе и окрестностях. Гарнизон начал патрулирование, моряки активно оказывали содействие. Очаги инфекции были изолированы, Олиц был замечательным администратором, и порядок, даже с минимальными силами, установил железный, причём всего за два дня.

Правда, город серьёзно пострадал — паника ужасная вещь. Люди теряют человеческий облик, грабят, убивают, жгут. И всё это бездумно, как животные. Богатые кварталы были разграблены, понять, кто выжил, кто бежал, кто попал в карантин, пока было невозможно.

Госпитали, развёрнутые в степи, переполнялись. Приходилось открывать новые, благо докторов на кораблях было много. Обслуживающий персонал вербовали из армейских и флотских подразделений, Олиц использовал для финансирования борьбы с чумой все доступные средства, включая церковную казну и принудительные займы у богатеев.

Потёмкину я лично запретил лезть в это дело. Олиц справлялся, а риск заражения — он и есть риск.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Брат Агапий, а ведь тебя прапорщик-то узнал! — тихо произнёс Памфилий. Палатка была на двоих, и они лежали совсем рядом.

— Да, брат Памфилий, узнал. И я его тоже. Во время чумного бунта в Москве знакомы были.

— Сдаётся мне, брат Агапий, и мы с тобой раньше встречались. Вот, всё не до того, да не до того было, а тут прямо как ударило — видел я тебя раньше. Давно только, и не припомню никак…

— Я-то тебя знаю, ты ведь катом³² в Рязани был. Так, брат Памфилий?

— Вот теперь и я вспомнил…

— Что прошло, то миновало, брат Памфилий. Я-то тебя сразу узнал. Помню, как ты меня пытал. Ты же у меня тогда первый палач был… А что не говорил раньше — так в монахи-то ты тоже не просто со скуки пошёл… — спокойно сказал Агапий.

— М-да, вот не думал не гадал, что судьба меня с самим Колобком вот так сведёт… — так же спокойно, как и собеседник, проговорил Памфилий, — Вот сколько лет прошло… Как тебя занесло-то в монаси, брат Агапий?

— Да, как-то тошно мне стало. Душегуб я был: человека прибить — словно курицу зарезать. А потом как-то подумал: «Что там, на том конце? Столько душ на мне, ведь в ад попаду! Оправданий мне нет!» Так и взяли меня в Москве, задумчивого. Странно мне было: пытают меня, а я всё про ад размышляю: «Также ли там будет?» — и понимал, что ещё хуже там должно быть.

А потом, чума. Я сначала мимо ушей всё пропускал, а затем, как наяву, увидел, что мой город горит. Я же сам московский, пусть и больно мне там было, а всё же Родина — иной раз снова вижу во сне улицы её, переулки… Тогда перед глазами полыхнуло, вызвался в мортусы идти, а уж когда вживую увидел, так всю душу вывернуло. Трупы разбирал, пожары тушил, больных в госпитали направлял, всё думал: «Может и в этом моя вина́ есть? Простит ли меня господь за такое?»

А потом мне знак был — младенца живого под мёртвой женщиной подобрал. Значит, могу я прощение получить! Два года послушником проходил в Николо-Угрешском³³ монастыре, потом принял постриг и был благословлён на подвиг в ертауле. Всё стражду искупить грехи свои. Вот так…

— Что же, откровенность за откровенность, брат Агапий… Я-то рязанский, дед мой катом был, отец, да и я тоже. Не думал я о Боге толком, мечтал, что и сынок мой катом будет — верный же хлеб. Только вот пришёл я как-то домой, а жена моя да сынок единственный от печки угорели. Вот здесь и осознал я, что они для меня всю жизнь составляли.

Батюшка, что моих отпевал, понял что-то обо мне и вразумил меня. Дальше, так жить уже не никак нельзя было. Вся эта боль, что я и предки мои людям причинили… Может, за неё я наказан так, а? Ушёл в монастырь, помыкался по разным обителям, никак места себе найти не выходило, и вот с начала ертаула я в нём.

— Что же, выходит, мы все тут грехи свои искупаем? — с неожиданной болью в голосе спросил Агапий.

— Выходит, так. Подвиг монашеский, он ведь такой — быть там, где ты больше пользы Богу приносишь. — Памфилий сказал очень уверенно, он явно много думал об этом, — Ладно, брат Агапий, давай спать будем. Утро скоро.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Генерал Олиц почти не спал уже больше двух недель — некогда было. Он носился по карантинным лагерям, проверял кордоны, объезжал город, проводил совещания с моряками, врачами, местным епископом Автономом. Порядок был наведён, городовые службы восстанавливали свою работу. На улицы ещё не полностью вернулась жизнь, ибо карантин отменять было рано, но патрули уже спокойно ходили по дорогам, пекарни работали, а в лавках продавали мясо и овощи.

Сейчас генерал проводил совещание по организации карантина морской и речной торговли. Остановить её полностью, означало нанести огромный ущерб купечеству, и потерять существенные средства от пошлин и сборов, что было недопустимо. Низкорослый «золотой пояс», явно восточного происхождения, доказывал с невероятной экспрессией необходимость полностью отменить карантин для торговли, мол, купцы не враги себе и развозить чуму не станут.

Олиц устало тёр свой лоб, слушая визгливый голос торговца.

— Выгнать бы его! А то бы и розог задать, слабоумному! — думал генерал, — А нельзя! Поссориться с купцами — доходов не будет, на что потом город восстанавливать… А! знаю! Свожу-ка я его на чумное кладбище, путь посмотрит, как трупы хоронят. Бояться начнёт хотя бы.

Торговца прервал адмирал Сенявин, также сильно уставший в последнее время, и сорвавшийся раньше прочих:

— Да что ты несёшь, Григорий Иванович! Никогда флот российский не согласится на такое безумие! Хоть один матрос на корабле заболеет, опять всё вспыхнет! Вот скажи мне, как зачумлённый этот по всему побережью да Днестру заразу разнёс? Чай, турок этот, что драгоценностями ворованными торговал, Божьим духом из Трапезунда чумного к нам попал! Вы, купцы, через кордон моровую язву протащили, а теперь вообще всё отменить хотите! Да никогда!

— Но ведь никак невозможно без торговли! — почти предсмертно взвыл купец.

— Тихо! — Олиц от головной боли скорчил жуткую гримасу, — Понятно, что держать торговлю в чёрном теле дальше никак нельзя, а уж без рыбной ловли мы все скоро от голода пухнуть начнём. Чума остановлена, чрезмерные строгости пора прекратить, но и возврата к прежней вседозволенности быть не может. Пусть контрабанду нам полностью не придушить, но уж приложить все усилия к этому надлежит.

Есть же карантинный устав! Есть Главный карантинный врач порта, да ещё и наместничества! Где соблюдение правил?

Доктор Левицкий до этого молчавший испуганно поднялся и начал:

— Я, прошу извинений, не раз указывал капитану порта и коменданту города на несоблюдение устава…

— Где Ваши доклады мне? — взревел Сенявин.

— Я, прошу извинений, Вам не подчиняюсь! — тихо-тихо ответил, сжимаясь, медик.

— А доклады в наместничество и главному карантинному врачу в столице есть? — также негромко спросил Олиц и снова потёр лоб.

— Никак нет…

— Почему?

— Приношу извинения, но капитан порта мне воспрещал.

— Так он же Вам не начальник? Молчите? Арестовать его, отвезти в тайную экспедицию. — устало отдал приказ генерал. Врача вывели, тот плакал.

Олиц надавил руками на виски:

— Итак, карантин необходимо возобновить в полном объёме. Ещё есть кому что сказать?

— Да! — глухо подал голос Сенявин, — Я настаиваю на невозможности дальнейшего размещения в одной гавани военного и торгового портов. Всякая зараза, контрабандисты — флоту этого не надо!

— Алексей Наумович! Насколько я понимаю, определение места для нового торгового порта — Ваша обязанность. Что Вы воздух-то сотрясаете. Я не слышал про докладную о подобном.

— Места для порта исследуются…

— Значит, пока нам приходится жить с тем, что есть, Алексей Наумович! Ищите новое место, обосновывайте, и как только определитесь, так сразу перенос торгового порта и начнётся. Есть ещё кому что сказать? Нет? Ладно, господа, занимайтесь своими делами. Мне ещё доклад в столицу писать. — и Олиц снова скривился от боли.

Все вышли, он аккуратно выводил буквы на бумаге, и вдруг выронил перо. Схватился руками за виски и со стоном уткнулся головой в стол.

Секретарь заглянул в кабинет генерала лишь через полчаса.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Богдан, наконец, вернулся в давно ставший ему родным порт бывшего Очакова. Дела его шли очень хорошо, заработок за это плавание превышал все ожидания, но настроение ему портил слух, который до него дошёл в Стамбуле — дескать, в Чёрном Городе чума. Так что, он не стал заходить в Бургас³⁴, хотя мог заработать ещё, а направился сразу к родному очагу. И так почти два месяца не было его дома.

Порт встретил его неласково. К кораблю сразу же подошёл караул из восьми морских солдат с сержантом. Экипаж был выведен с судна и определён в карантинный барак. Самому судовладельцу было наказано посетить капитана над портом. Такие строгости были Богдану в новинку, визит к начальнику порта был формально положен, но он привык выполнять официальные обязанности на следующий день, после завершения дел и отдыха в родных стенах.

Да и в карантин экипаж садился сам, а не под стражей, чем Гешов в своих деловых целях неоднократно пользовался.

— Что у вас здесь происходит? — начал было Богдан, но, к его удивлению, в канцелярии сидели совсем не те люди, что прежде, а в кабинете капитана был не его старый знакомец, с которым его объединяли многочисленные деловые интересы.

— Гешов? — мрачно встретил его новый капитан, — В неудачный день Вы прибыли!

— Что происходит?

— Генерал Олиц умер. В городе траур, в порту тоже. Карантинные и таможенные офицеры на прощании с Петром Ивановичем. Процедуры досмотра займут много больше времени.

— Олиц? А он что, был в городе?

— Вы, похоже, ничего не знаете о происходящем. — равнодушно заметил капитан порта.

— Что случилось?

— В городе была чума, волнения. Чёрный Город жив благодаря ему.

— А он тоже от чумы умер?

— Нет, апоплексический удар. Большая трагедия для всех нас! — капитан горестно покачал головой.

— Моя семья живёт в городе, что с ней?

— Не знаю. — по-прежнему равнодушно отвечал чиновник.

— Мне надо к жене и сыну!

— Это положительно невозможно. Сначала процедуры, потом карантин…

— Но, Георгий Петрович всегда…

— За подобное его и сняли! Адмирал Сенявин был крайне недоволен безобразиями, творившимися в коммерческом порту, вся администрация заменена на военную. Понятно?

— Но…

— Давайте адрес и записку семье, отправлю к ним рассыльного. — смягчился капитан порта.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Доктор Мухин, сколько ещё живых в бараке осталось? — устало спросил Лущилин.

— Всего трое, господин прапорщик. Восемнадцать человек похоронили.

— Тяжело… Доктор Швецов, который следит за лагерем за ручьём, говорит, что карантин завершается — больше заболевших нет. Значит, только эти трое. Кстати, кто ещё жив?

— Иона Шипов, он прежде Шепардом звался, из Пантелеевки, Степан Горшков из Нефёдовки, да маленькая Анна Гагарина.

— Девочка ещё жива? Чудо! Не думал я, что она так долго продержится…

— От неё отец Памфилий ни на шаг не отходит. Похоже, выживет!

— Чудо! Воистину чудо! По остальным прогнозы есть?

— Даст Бог, и Горшков выздоровеет, а вот Шипов — не жилец. Сегодня-завтра преставится.

— Будем молиться за них…

— Господин прапорщик, а зараза ещё где замечена?

— Не волнуйтесь, Константин Григорьевич — нет. Похоже, у нас эпидемия закончилась. Вот в Польше да Венгрии — там чума вовсю свирепствует. Всех освободившихся ертаульных в Малопольшу отправляют — у Румянцева уже войск не хватает на карантины, в Кракове чёрт знает что творится. А в Империи, вообще, конец света! Армия с карантинами свирепствует. Беженцы десятками тысяч к нам валят. Пришлось Потёмкину за Прутом уже восемнадцать карантинов открыть. Армию в кордоны развернули. Тяжело там, наместник разрывается на Дунай и Таврию.

— На замену Олицу-то кого пророчат?

— Вроде бы Брюса³⁵, но пока он доедет, пока в должность вступит…

— М-да… А мы что делать будем?

— Ну, как, через неделю основной карантин завершится — крестьян по домам, ертаульным в Польшу приказ идти, а мы с Вами ещё месяц после завершения болезни тут посидим, себя проверим, да и за местными присмотрим. А что потом будет — кто его знает, приказ будем ждать.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Брат Памфилий, ты почто совсем о себе не думаешь? Ведь сколько уже не спишь, да и не ешь почти ничего! Исхудал совсем! — Агапий остановил товарища, с которым не общался уже много дней.

— А, брат Агапий! Прости! Аннушке совсем нехорошо! Рядом надо быть!

— Как же так, брат! Сколько людей вокруг, разве можно всем-то помочь?

— Что ты, Агапий! — Памфилий ласково улыбнулся, — Каждый человек для Господа ценен! Пока ноги меня по земле носят, я должен помогать каждому!

— Что же теперь, обязательно каждому помогать?

— Каждому! Разве ты просто свои грехи отмаливаешь? Или думаешь, что грех Богом на благодеяние обменивается? Вижу, не думаешь! Сам всем помогаешь!

— Но ты же от неё не отходишь вообще!

— Видишь, Агапий, тут же душа невинная! Дитя совсем, только на ножки встала. Ей такие испытания! За что так? Матери у неё уже нет, чума её ест… За грехи наши! Не свои! Может, за мои грехи, может, за твои… Дитя оно же, как Божий дар. Вот у меня сынок был… Да и ты мне рассказал про знак Божий, что тебе в Москве явился. В общем, я для себя решил, брат Агапий, что ежели дитя выживет, то, значит, простил меня Бог за грехи мои, понимаешь?

— Понимаю… Только вот шансов-то у неё нет совсем!

— Всё в руках Божьих!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Господин прапорщик! Выжила девочка-то!

— Выжила? — Лущилин оторопело перекрестился. — Господи, твоя воля! Чудо!

— Да, оно самое! — доктор устало стер пот с лица, — Вы́ходил её отец Памфилий! Не отходил ни днём ни ночью и вы́ходил! Всего девятнадцать человек умерло! Справились мы!

— Ох, Константин Григорьевич, не устали ли Вы людей хоронить, а?

— Что Вы, Елизар Демидыч, работа моя такая, врачебная, людей хоронить! — усмехнулся врач, — Такое дело, коли человек больной, так вылечить его не всегда выходит. Вот Вы тоже же, солдат, Вам людей в могилу опускать тоже работой вменяется.

— Да, только вот устал я хоронить женщин да детей. На войне-то такое нечасто бывает. Выпьете со мной, доктор? Всё же закончилось — можно немного.

— Давайте! Вот давно спросить хотел, где Вас так всего изранили?

— А, это… Это я когда в Кабарде с чумой боролся. В одном сельце местные против нас возбудились, а я туда всего с двумя солдатами, да лекарем пришёл — спешили очень, да и удачно всё шло, а тут… Чудом выжил! Один местный дворянин меня спас, вывез оттуда, да вон отцу Памфилию передал, тот меня и вы́ходил.

— И что потом?

— Ну, отблагодарили его.

— А с деревней-то что? Наказали?

— Да нет, я туда потом наведался — не было её больше. Видно, моровая язва там похозяйничала. То ли все умерли, то ли разбежались. Да и неинтересно — чуму-то мы там победили. Но вот так без поддержки и подготовки я больше в селения не вхожу!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Богдан шёл по мостовой, ведя коня в поводу. Он смотрел на улицы города, который пытался считать родным и на которые именно он навёл смерть. Гешов шёл медленно, страшась увидеть свой дом, а точнее сказать — его руины, о которых говорил ему портовый рассыльный.

Вот здесь был дом Ивайло и Райны, здесь Акопа-ювелира, здесь Степана-лесоторговца, здесь Григория, который держал кирпичный заводик… Знакомые места изменились, напитались кошмаром произошедшего и уже не вызывали тёплых чувств. Где-то пятая часть домов в городе сильно пострадала, и уже были видны бригады рабочих, разбиравших развалины.

Наконец судовладелец подошёл к своему дому. Его красавец особняк, что он построил для молодой жены, и на который заглядывались все жители города, был сожжён полностью. Чёрные закопчённые стены и провалы окон. Он стоял перед тем местом, что раньше было крыльцом, и молился. Слишком сильный, чтобы плакать, он просто молился. Просил Бога, чтобы его жена и ребёнок были живы, чтобы это всё оказалось лишь ужасным сном.

Потом он подошёл к сохранившемуся дому по соседству и постучал в дверь. На его стук открылось окно наверху, и недовольный голос спросил:

— Кого там нелёгкая принесла? Не ведаешь что ли — карантин в городе?! Никого не принимаем!

— Василий, ты не узнаешь меня? — прокричал, задрав голову судовладелец.

— Гешов? Ты живой? Я думал, что погиб!

— Я был в плавании, потом карантин. Василий, ты не знаешь, где моя семья, что с Ефросиньей?

— Ефросинья? Так все умерли! Весь дом вымер! А потом сгорел! — Богдан видел своего собеседника, почувствовал паузу в его речи перед последней фразой и разглядел, как забегали его глаза.

— Вы сожгли мой дом? — прямо спросил он соседа.

— Что ты?! Как мы могли! Он сгорел сам! Но там все умерли, все! Оттуда долго не раздавалось ни звука! Сам понимаешь, чума!

— Ты, Василий? Как же так, ты был гостем на моей свадьбе?

— Что ты знаешь? Ты не видел чумы! Не понимаешь ужаса смерти, которая может взять любого и даже тебя! Уйди! — и окно захлопнулось.

Горечь подтупила к горлу Богдана. Он упал на колени, просто захлёбываясь желчью, его рвало на покрытые копотью камни улицы.

Гешов бродил по городу до ночи. За конём он нисколько не следил, и чудо, что тот увязался за хозяином. Наконец, уже в полной темноте, которую разгоняли редкие фонари, он постучался в дверь епископа Автонома. Иерарх жил в небольшом доме, не демонстрируя своё положение. Богдана здесь хорошо знали, тот всегда жертвовал средства на церковные нужды и не раз бывал у иерарха.

Дверь открылась, служитель посмотрел на него и молча отвёл к епископу, будто его давно ждали. Автоном кивнул ему на стул около своего стола в кабинете, закончил что-то писать, перекрестился на иконы и устало спросил:

— Давно вернулся?

— Сегодня из карантина вышел, Владыка.

— Что пришёл?

— Покаяться хочу!

— В чём? — искренне удивился Автоном.

— Это я чуму в город привёл, Владыка! — Богдан хотел выкрикнуть это, но вышел только сдавленный всхлип.

— Что? — Автоном посуровел и напрягся, — Как ты?

— Я! Точно знаю! В карантинном доме все говорят, что заразу притащил турок, который краденые драгоценности Трапезундского паши под видом женских вещей для Замойских в Могилёв вёз. Я привёз турка из Трапезунда. Он как раз тканями, да вещами торговал, только вот подозрителен турок был — деньгами сорил, да и Ефросинье он как раз серьги подарил. Я его тайно провёл в город без карантина и досмотра и передал его Симону Сапогу, чтобы тот его в Могилёв доставил.

— Того самого турка? — епископ неверяще покачал головой.

— Точно. Да и слуги его ещё в Трапезунде заболели. Я виноват, больше некому.

— Ох, беда! — владыка встал из-за стола и заходил по комнате, — Как же ты, Богдан?

— Деньги мне глаза застили, Владыка! Мне всегда везло…

— Деньги… Вот мог бы и догадаться, что ты слишком азартен, мальчик…

— Владыка, а моя семья? Может, кто уцелел? Сестра должна была спрятаться в моём доме…

— Хотел бы я дать тебе надежду, но… В городе никого из твоих в живых нет точно, а за город кордоны не выпускали. Трупы закапывали без опознания, часть сожгли, иногда вместе с домами. Если не твои капитаны вывезли…

— Нет, Владыка… Наказывает меня Бог…

— Сын мой, пути Господни неисповедимы. Чего ты хочешь? Зачем ты пришёл именно ко мне? Хотел бы точно узнать про семью, или чтобы наказали тебя, пошёл бы к коменданту…

— Не знаю, Владыка. Что делать не знаю. Руки на себя наложить? Всё сам погубил. Жена, сын, сестра, дети её… Город, люди — столько людей! И я в этом всём виновен! — голос его повышался, и последние слова он прокричал.

— Руки наложить! Да как у тебя язык повернулся такое сказать! — епископ даже зарычал, но сразу же пришёл в себя, — Нет, сын мой — испытания сии даны тебе, дабы научить тебя, направить тебя… Ох, тяжело-то как! Давай-ка, сын мой, помолимся.

Они встали на колени перед иконостасом и молились. Молились долго, истово. Потом без конца говорили. Утро застало за беседой.

— Ох, сын мой, что же нам с тобой делать-то? — вздохнул епископ.

— Я не знаю, Владыка. Пойду, наверное, к коменданту, сдамся. Пусть казнят, есть за что.

— Нет. — твёрдо сказал Автоном, — Не пойдёшь. За свою вину ты муками совести платишь и платить будешь! Казнить тебя, только страдания твои облегчать! А это и есть наказание твоё! Моё слово такое!

— А куда же мне идти?

— В монастырь? Нет, слишком ты для обители дерзкий. Уезжай, Богдан.

— Куда, Владыка? Обратно в Турцию?

— Нет. Просто подальше, где у тебя друзей-знакомцев нет. Начни всё заново и попробуй не повторить своих ошибок, сын мой!

— Можно, Владыка, последнюю просьбу?

Автоном недоумённо поднял брови.

— Не за себя прошу, Владыка! Я хочу своё имущество пустить на помощь пострадавшим от чумы! Моя вина́! Деньги эти прокля́тые, что мне всю жизнь изуродовали! Прошу церковь взять всё под опеку.

— Богоугодное это дело, Богдан!

— Но это ещё всё, Владыка. У меня брат названный есть, зять мой — Ивайло Попов. Пропал он без вести, но верю, что он вернётся. Не может он не вернуться. Он такой!

— И что же ты хочешь?

— Не могу я оставить Ивайло без всего. Вернётся он, дома нет, родных нет… Сохраните для него десятину, прошу!

— Благословляю тебя, сын мой!

Примечания

31

Токование — брачное поведение, в процессе которого тетерев мало реагирует на внешние раздражители.

32

Кат — палач (уст.)

33

Николо-Угрешский монастырь — монастырь, основанный князем Дмитрием Донским в XIV в. в Подмосковье. Сейчас в г. Дзержинский.

34

Бургас — черноморский порт в Болгарии.

35

Брюс Яков Александрович (1730–1791) — русский военный и государственный деятель, граф.