Бедный Павел. Часть вторая

Владимир Владимирович Голубев, 2021

Как могла бы пойти история, если бы на месте Павла I – противоречивого, эмоционального и неуживчивого человека, страдающего от отсутствия внимания и доверия матери, – оказался жёсткий, хитрый и любящий Россию наш современник? Что было бы, если бы Екатерина Великая могла опереться в своих реформах на многочисленных сторонников и на собственного сына? Как преобразовать привычки и традиции огромной патриархальной страны, чтобы подготовить её к эпохе великих перемен? Впереди большие войны. Скоро, очень скоро, на нашу страну нападут многочисленные враги, Наполеон сожжёт Москву и нанесёт государству гигантский ущерб. Возможно ли избежать этого? Сумеет ли новый Павел подготовить Россию к этим смутным временам и оседлать промышленные и социальные процессы в Европе и мире?

Глава 2

Я был обязан, несмотря на все несчастья, продолжать работать. Встал вопрос о похоронах Разумовского и Ломоносова. Для меня вариантов не было — такие славные люди, герои отчизны нашей, должны лежать в каком-то общем сакральном месте. Чтобы память их чтилась, и последние почести им оказывались во всём. Всероссийский некрополь был нужен и для того, чтобы у людей верных и способных появился ещё один стимул служить империи, и для того, чтобы поклонение праху великих сынов России стало традицией, укрепляющей государственные устои. Со мной никто не спорил.

Около строящегося Исаакиевского собора была выделена большая площадка, которая в будущем должна была быть полностью расчищена, и где будет организовано кладбище. Пока подготовили только маленький участок, и первыми погребёнными там стали как раз Разумовский и Ломоносов. Похороны нельзя было отложить до полного замирения города, поэтому церемония была далеко не такая, как следовало бы. Но всё-таки там присутствовали сотни людей. Я произнёс слова о любви к Родине и героизме покойных, прочитал последнюю посмертную оду Ломоносова, которая была посвящена великой победе в войне с Турцией, мама, не скрываясь, плакала, многие тоже утирали слёзы.

За что же Господь меня так наказывает? Почему я лишён дорогих и близких мне людей одновременно? Да, Разумовский и Ломоносов были уже немолоды, но почему все вместе? Почему сразу после Маши? Наверное, я бы мог опустить руки, но мама бросила свои дела и почти всё время проводила рядом со мной.

А Потёмкин, он оказался человеком даже лучшим, чем я предполагал. Гришка был безумно влюблён в мою мать, и находиться рядом с ней хотел просто постоянно. А то, что мама жертвовала их временем для меня, Потёмкину было наверняка очень больно и тяжело. Я представлял себе, как он внутри ревновал. Но он был другом, настоящим другом. И Григорий тоже вцепился в меня как клещ и вытягивал из ночного кошмара, что стоял сейчас передо моими глазами.

Нет, я чётко представлял, что могло случиться, если я сейчас начну пить или даже жалеть себя. Это закончилось бы катастрофой. Как лично для меня, так и для государства. Уже слишком многое зависело непосредственно от меня, и мама с Григорием это понимали. Просто говорили со мной, то один, то другой. Я выстоял тогда благодаря им, да Алёше, что повадился приходить ко мне в кабинет каждый вечер. А потом примчался Платон Левшин.

Он был в Москве, тушил пожар московской катастрофы, как её начали называть в обществе. Даже мятеж столичной аристократии померк в сравнении с чумой, хаосом в старой столице и гибелью Марии.

Не дожидаясь ничего и никого, он кинулся в Москву гасить религиозные волнения, спасать наследие своего друга архиепископа Амвросия, убитого там. Смерть Зертис-Каменского для Платона также стала и личной трагедией, тот был одним из его ближайших друзей и сторонников. Амвросий был опорой Платона внутри церкви. Умный, образованный, искренне верующий и почитаемый паствой человек. И сейчас было необходимо любой ценой остановить этот кошмар, то торжество дикого невежества, что захлестнуло Москву. Платон, уже ставший митрополитом Новгородским, тут же отправился в старую столицу со своими лучшими людьми.

Опасность Чумного бунта, как его стали называть, для Церкви была значительно больше, чем любые сложности, приносимые мятежом Паниных. Если в Петербурге решался спор о престоле и, по сути дела, вопросы веры противоборствующими сторонами не затрагивались, то в Москве одной из главных причин катастрофы стали именно проблемы религии. Разжигали огонь бунта в основном как раз проповедники. Замечены были староверы различных течений, протестанты, какие-то сектанты, чуть ли не язычники, сатанисты, да ещё и радикальные православные священники активно подливали масла в огонь. Недаром первой целью мятежников стал Московский архиепископ, и именно после его гибели порядок в городе был разрушен.

Так что, разбираться надо было серьёзно. И Платон встал во главе церковных властей, и стал той силой, без которой Орлов не смог бы остановить хаос. Но, как только порядок был установлен, Платон сразу вернулся в столицу, пусть и оставив там для следствия и контроля большую группу архиереев и монахов. Он ощущал ответственность за мои чувства и понимал, что мне нужна помощь в осознании и оправдании своих действий, да и вообще, в понимании смысла происходящего.

Через некоторое время я снова почувствовал вкус к жизни. Мы говорили каждый день, Платон рассказывал о святых, которые через свою личную боль и трагедию тащили ярмо, что вручил им Господь. Ведь Он даёт только тот крест, который ты можешь нести.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Увидев наши проблемы, Священная Римская империя и Пруссия, подталкиваемые Францией, попытались прощупать почву в отношении раздела Польши, но Румянцев тут же начал изображать подготовку к военным действиям, польское войско тоже встрепенулось, и всё рассосалось. Не испытывали наши соседи, даже за французские субсидии, особого желания столкнуться с победоносными и верными престолу русскими войсками, которых должна была поддержать ещё и польская армия, только что успешно подавившая восстание на своей территории.

Из Москвы приехал Маврокордат-старший. Чума и бунт лишили его детей: моя Маша умерла от страшной болезни, а сын и наследник Александр погиб в схватке с погромщиками. Несчастный старик с перевязанной головой, с потухшим взором и серым лицом, вошёл ко мне тяжёлой шаркающей походкой. Как он отличался от того энергичного ещё не старого человека, что я знал до этого.

Маврокодат напоминал мне о счастье, которого я лишился. Я одновременно хотел бежать и от него, и к нему — забыть, но не забывать! Слёзы выступили у меня из глаз, я всё же бросился к нему, обнял. Он крепился несколько секунд, а потом разрыдался на моём плече. Что я — совсем молодой человек, который ещё может полюбить и найти своё счастье. А он — старик, потерявший всё: и положение, и средства, и семью. Куда ему-то податься? В монастырь?

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Ваше Высочество! Я виноват во всём! Я не уберёг супругу Вашу…

— Не надо так говорить, Константин Николаевич! Как Вы могли остановить чуму? Что Вы? Вы потеряли любимую дочь и единственного сына! Я нисколько Вас не виню! Что Вы?!

— Я прошу Вас дать мне разрешение удалиться в монастырь…

— Нет, что Вы говорите, Константин Николаевич! Вы, который был прекрасным отцом моей любимой жены, который столько сделал для нашего счастья и нашего государства! Я не могу дать Вам такого дозволения! Не могу! Когда я вижу Вас, я вспоминаю свою любимую, с которой я должен был пройти через жизнь, но воля Божия…

Нет, положительно, если Вы найдёте в себе хоть какие-то силы — я прошу Вас оставаться рядом со мной! Вы нужны мне и как родной человек — Вы всегда останетесь для меня родным! И как советник при мне! Вы обладаете опытом, которого у меня нет. Вы умны, и при этом я могу доверить Вам свою жизнь, дорого́й тесть! Прошу Вас!

Я уговорил его! Похоже, именно поддержка и цель в жизни были нужны старику, и он нашёл всё это у меня. Вот, я ещё раз убедился, что работа — лучшее лекарство от душевной боли. Маврокордат оказал нам помощь, которая стала крайне своевременной. Он через свои связи смог организовать воздействие на власти Священной Римской империи, дабы убедить их не связываться с Россией. И именно факт резкого снижения активности австрийцев заставил и Пруссию задуматься о перспективах остаться с Россией с глазу на глаз.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Фриц, мне кажется, что это авантюра!

— Нет, Генрих! Я вижу в этом путь к величию Пруссии! — король Фридрих, прозванный Великим, бегал по своему кабинету в Сан-Суси⁵ и размахивал руками. Его брат Генрих принц Прусский⁶ сидел в кресле и некоторой иронией поглядывал на своего венценосного родственника.

— Но, подожди, Фриц, ты не можешь быть уверен в австрийцах, у меня есть информация, что они тайно ведут переговоры с русскими, вроде бы о получении ими Валахии и Сербии от турок. Это будет им сильно выгоднее, чем воевать с поляками и русскими, даже в союзе с нами. Риск оказаться tete-a-tete⁷ с русским медведем слишком велик.

— Но Кауниц⁸ нас уверяет, что это лишь слухи!

— Ты веришь этому хорьку, братец?

— Нисколько! Но Королевская Пруссия⁹ и Данциг будут украшением нашего королевства!

— Фриц, не спеши! Что там твой маленький Пауль?

— Он безмерно уважает меня и предан мне больше даже чем его отец! Но его жестокая мать! Она вбила Паулю в голову уважение к себе, и он не может найти в себе силы свернуть власть этой русской Мессалины¹⁰! Эта убийца собственного мужа держит своего сына под полным контролем, и он может только информировать меня о её намерениях, но повлиять на них не в состоянии!

— И что сообщает, твой информатор?

— Его матушка, безусловно, собирается драться, не допуская мысли выпустить из своих когтей Польшу и своего бывшего любовника¹¹!

— Успокойся, Фриц, а как здоровье Марии-Терезии¹² и Екатерины?

— При чём здесь это? — Фридрих уже не бегал, а устало ходил по комнате — возраст брал своё, ему как-никак шёл седьмой десяток.

— А при том, что если одной из этих особ не станет, то нам придётся иметь дело с их наследниками. А твой преданный друг Пауль…

— О да, братец! Он нам даст не только Польшу, но и всю Империю! Императрица России сейчас очень увлечена каким-то Потёмкиным, но она часто болеет и много проводит времени в загородном дворце! А Мария-Терезия уже стара, а её сынок грезит безумными реформами, что очень непопулярны даже в само́й Австрии!

— И ты, Фриц, сможешь воспользоваться этим и захватить Империю даже без особого сопротивления!

— О да… — старый Фридрих в задумчивости опустился в кресло рядом со своим братом.

Дядюшка Фриц, будучи очень хитрым персонажем, уже поистратившим бо́льшую часть авантюризма, в одиночку связываться с Румянцевым не захотел. При этом прусский король желал выглядеть не завоевателем, а скорее чуть ли не посредником между двумя империями, в том числе и для сохранения авторитета у меня лично.

Фридрих Великий по-прежнему находился в приятной уверенности, что он для меня является высочайшим авторитетом, и Россия при моём правлении будет таскать для него каштаны из огня, а пока я нахожусь в зависимости от своей жёсткой и властной мамаши. Но вот, вскоре, настанет время, когда он всего добьётся и без войны! И уж лишать его этой уверенности я точно не собирался.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Меж тем, следствие шло и шло, вовлекая в свои тенеты всё новых и новых персонажей. Заговор оказался более разветвлённым, чем мы видели, чем планировали. Для меня, а особенно для мамы, это было тяжело и даже страшно, но сдаваться было поздно.

В Риге, в начале мятежа, мои агенты схватили прибывшего туда по дороге из-за границы графа Александра Строганова — бывшего зятя моей драгоценной тётушки Анны Карловны Воронцовой. Он был активным участником заговора — ну и Бог бы с ним, небольшая фигура. Но, оказалось, что граф выступал в качестве не просто участника или даже одного из руководителей мятежа, а эмиссара зарубежных сил. При нём обнаружили более трёх миллионов гульденов золотом, которые он получил не только от французов, что было вполне ожидаемо, но и от англичан.

Этот хитрый мерзавец убедил сначала французов выделить деньги на заговор в их пользу, а потом ещё и англичан в полезности сего комплота уже для них. Это была очень значительная сумма, и если бы он привёз эти средства вовремя, то, возможно, такое развитие событий также могло завершиться для нас катастрофой. Деньги смогли бы убедить многих колеблющихся. Но он опоздал.

Хорошо, мы предполагали, что французы мимо такого заговора точно не пройдут, но англичане — наши союзники! Пусть они и дали существенно меньше, чем лягушатники, но всё-таки дали! Вот это афишировать пока точно не стоило. Такая правда, ставшая общеизвестной, может подорвать наши отношения с ними, а Англия — сейчас главный союзник России в Европе.

А сам Строганов — очень интересная фигура, если уж смог запудрить мозги первым лицам двух крупнейших европейских держав, убедив доверить ему очень большие деньги, причём они не узнали, что он доил их обоих — вечных антиподов европейской политики. Придушить бы такого ухаря втихую, но нельзя — талант! Надо придумать, как его использовать, так, чтобы ещё самому на его крючок не попасть…

Практически физическую боль мне причинила измена человека, которому я уже привык доверять, которого я считал своим другом — одного из моих янычар — Андрея Разумовского. Конечно, во время войны наш дружеский кружок близко не общался, но переписывался активно! Мы делились впечатлениями и мечтами. Николай Шереметев тогда изучал за границей финансы, Андрей воевал при Чесме, а Саша Куракин должен был пойти по дипломатической службе. К началу мятежа они вернулись в столицу, и я их предупреждал о грядущих событиях, давал им инструкции…

Шереметев играл роль стороннего наблюдателя, слишком осторожного, чтобы участвовать в мятеже, но готового принять его итоги. Николай должен был наблюдать за настроениями в обществе и информировать меня. Но сдержаться не смог и всё-таки вышел на защиту Зимнего. Куракину досталась самая сложная роль — наблюдать за родственниками — Паниными. Информировать нас об их планах и делать вид, что он участник заговора. А вот Разумовский… Он был самым горячим из нас, к тому же воевал, и я его не наделял особыми задачами, берёг. А Андрей присоединился к заговору, причём участвовал в боях и оказался последним, кого смогли выловить в лесах солдаты.

Что это было? Зачем? Кирилл Разумовский оббивал наши с мамой пороги, прося за непутёвого отпрыска, который пошёл ещё и против его воли. К чему всё это было нужно Андрею, никто не мог понять. Я велел его пока подержать в Шлиссельбурге и не допрашивать, желая сделать это потом собственноручно.

Для мамы личной проблемой, близкой к трагедии, стала измена её бывшего любовника, бравого офицера, бравшего в Семилетнюю войну Берлин, человека, которому она безгранично доверяла, главы военной коллегии — генерал-аншефа Чернышёва. Захар Григорьевич оказался в центре заговора, а вместе с ним в мятеже участвовали и его два брата.

Мама категорически дистанцировалась от расследования дела Чернышёвых, и я её понимал — конечно, сложно изучать место в заговоре против тебя людей, которым ты полностью доверял, на чью преданность ты надеялся. Мне самому это было неприятно, ведь глава военной коллегии по моим планам должен был быть опорой армейских реформ, а брат его Иван был неплохим управителем флота нашего. Печально.

Чернышёвы были заточены в крепость, однако старший, Пётр, был болен, и я отправил его под домашний арест, где он и скончался, не дождавшись приговора. Я общался с ними, пытаясь понять причины измены столь близких трону людей. М-да, крайне неприятная была обязанность…

Пришлось заняться и делом бывшего генерал-кригскомиссара Глебова. Означенный персонаж был мною отодвинут от дел армейских, но об открытии нами его махинаций ему не сообщали — слишком уж интересны были его связи с иностранными дипломатами. Оказалось, что они есть, и в избытке.

За ним следили почти год. Аарон Лейбович привозил ему мешки с золотом, правда, его было значительно меньше, чем они договаривались — всё-таки основные поставки продовольствия в армию давно уже шли чрез меня, но Глебов особенно не давил. Мы хотели выяснить, куда он эти средства пристроит, но долго не могли понять. Пока люди Пономарёва не смогли заинтересовать в сотрудничестве камердинера английского посла, после чего мы выяснили, что именно посол был посредником в переводе средств генерал-кригскомиссара в английские банки.

Экий мерзавец, он уворованные деньги прятал за рубежом! Прямо знакомым духом будущей России на меня пахнуло! Но мы продолжили слежку и выяснили, что не только его средства уходили через посла — наш Глебов тоже был посредником. Он собирал деньги знакомых сановников, которые по положению своему не могли просто выехать за рубеж, и размещал их за границей. Целую сеть вскрыли. В крепость они попали одновременно с заговорщиками, но не вместе с ними — нечего наглых казнокрадов путать с мятежниками. Пока мы их принуждали вернуть выведенные средства домой, а суд — потом, не к спеху.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Братья Орловы приехали ко мне просить за Григория. Прибыли все вчетвером. Мама не хотела обсуждать судьбу своего бывшего фаворита категорически, передав эту функцию мне, заявив, что я могу делать с ним всё, что хочу — хоть казнить, хоть миловать. Так что аудиенцию я им давал единолично, и не в кабинете, а в тронном зале. Выстроились они в ряд, по ранжиру слева направо: Иван, Алексей, Фёдор и Владимир. Я начал первым и просто:

— Знаю, зачем явились! Знаю! За Гришеньку просить, братца своего! Знаю, что не он сам придумал в Москву мчаться — спасать, порядок наводить! Знаю! И о чём просить пришли тоже знаю — простить его! Так что — вот ответ вам мой! Конечно, прощу я его! Довольны? — на удивление голос подал не старший — Иван, а Алексей:

— Государь-батюшка, Павел Петрович! Не с этим мы приехали! Григорий слёзно молит не его простить, а тех гвардейцев, коих он на измену подбил, в блуд ввёл, вынудил от присяги отступить, а сам он готов ответить за предательство своё. Солдаты же грех свой искупили — с моровой язвой и бунтом бесстрашно сражались и победили, страх смертный преодолев! — вот здесь я, признаться, даже опешил.

— Вот оно как! Гвардейцев просит простить! — я встал с трона и начал в задумчивости расхаживать по зале. А братья стояли, молча, смотрели на меня, и в глазах я их не видел гнева, ненависти и даже мольбы, они смотрели спокойно и прямо. Я, конечно, давно решил простить Григория, но вот то, что он будет так заботиться о своих солдатах и готов будет пойти ради них на плаху… Это меня поразило, причём поразило приятно. Наконец, я остановился, посмотрел на них и сказал:

— Счастлив я за государство наше, кое сынов таких имеет как братья Орловы! — удивление отразилось на их лицах, но я не дал им времени, — Я горд тем, что стоите вы передо мной и просите не за брата своего, а за солдат его! Конечно, я прощу им, ибо подвиг их велик и славен. И солдат, и брата вашего, и вас самих прощу, ибо хоть вы сами в бунте участия не принимали, но и Григория не удержали от столь опрометчивых дел. Слушайте решение моё: брата вашего и солдат с ним пошедших прощаю, но освободить от наказания не могу! Ибо даст это надежду слишком многим, кои сию надежду получить не должны!

Поэтому велю брату вашему удалиться в поместья свои и там прибывать. Гвардейцы же тоже получат наказание по грехам и заслугам их, однако лишены чинов и имущества они не будут. Со службы никого не отпущу, а отправлю на должность туда, куда будет нужно для империи. Вас же, братьев Орловых, тоже от себя не отпускаю! Служить будете России, пока силы у вас есть!

Голос подал младший Орлов — Владимир: — Что же это выходит, Ваше Императорское Высочество, ты хочешь нас братом к себе привязать, в аманаты¹³ его берёшь?!

— Что?! — не выдержал я, сорвался я на крик, — К себе? Ты что, вина́ перепил, глупец! Тебе что, пятнадцать лет? А вы, что, также думаете? Вы что мальцы, которые чести не знают? Одну гнилую гордость в себе носите?! — Иван поднял глаза на меня и произнёс:

— Простите, Ваше Императорское Высочество, брата нашего молодшего! Молод он ещё, горяч и глуп беспримерно!

— Угу… Где же я таких орлов-то ещё найду! Нужны вы, все четверо нужны! Не столько мне, сколько отчизне нашей! Даже Гришенька ваш дело себе найти должен! Хоть картошку растить, хоть лошадок разводить, хоть стволы ружейные сверлить — пусть пока сам решает! Вот когда решит — пусть приходит, в аудиенции не откажу! — они поняли, что гнев мой иссяк, казнить я их не собираюсь, начали улыбаться. — Вы все четверо нужны! Люди вы умные, храбрые, образованные — не мне вы нужны — империи! Находиться в Петербурге велю. Мы с императрицей решим, куда вас отправить, где вы всего способнее служить России будете.

Те поклонились.

— Ступайте!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

В заговоре участвовало слишком много людей, пришлось напрячься даже для их размещения. Солдат, участвовавших в заговоре, содержали в казармах Петербурга, главарей и активных сторонников мятежа заключили в крепость. А вот основная масса участников из дворянского сословия просто находились в поместьях, ожидая решения власти.

Тяжело было читать дела заговорщиков, участвовать в допросах, говорить с их родственниками, пришедшими просить за них. Хорошо, что не на одного меня всё ложилось — мама тоже тащила свой воз. Плакала вечерами. Тяжело поверить, что люди, которым доверяешь, на которых возлагаешь надежды, могут предать, тяжело… Потёмкин рвался на части, участвуя в расследовании, занимаясь управлением и успокаивая маму. Сам я ему не давался, ему и так тяжело, а я просто должен всё это выдержать.

Но вот когда в заговор оказались вовлечены два старших сына Румянцева, а младший знал об этом, но не противился, вот здесь был удар. Если бы фельдмаршал присоединился к заговору, то ситуацию мы уже вряд ли удержали. Оказалось, всё висело на волоске, в то время как я был уверен, что всё просчитано. И мы действительно бы получили то, о чём мечтали наши враги.

Пришлось бросить дела и поехать на встречу к Румянцеву. Надо было расставить точки над i. Фельдмаршал сейчас мотался между Малороссией и Польшей — армия должна была демонстрировать полную готовность, чтобы отбить желание у наших западных соседей пощупать наше мягкое подбрюшье — Польшу. Встретились в Киеве.

Румянцев, к его чести, даже не попытался вступиться за отпрысков. Победоносный полководец лишь сказал мне, что верен престолу, а изменники должны быть наказаны вне зависимости от чинов и родственных чувств. Он был уставшим и опустошённым.

— Пётр Александрович! — начал я наш разговор, — Как же так? Как же?

— Простите меня Павел Петрович! Простите Ваше Императорское Высочество! Не знал я! Не ведал!

— Как же так? Пётр Александрович! Я не могу… — оказалось, что мне держать себя в руках было ещё очень сложно, да и ему тоже.

В конце концов, мы оба, почти рыдая, раскрыли друг другу свои объятья. Он, с трудом сдерживаясь, бормотал:

— Ведь кровинушки мои! Ведь такие дураки! Господи! За что мне такое!

Я тоже только и мог повторять:

— Как же так, Пётр Александрович, как же так?

На том мы и расстались, не в состоянии продолжать разговор нормально. Продолжение настало на следующий день. Немного придя в себя, мы вернулись к обсуждению перспектив.

— Пётр Александрович! Вы же понимаете, что этот нарыв уже вскрыт, а теперь нам надо понять, как же нам жить дальше. Вам хорошо известно, дорого́й друг, что, дворяне заняли неподобающее им место в государстве, и начали пытаться подменить уже и власть царскую. Некоторые из них взяли на себя ещё больше, и пусть по недомыслию, но разрушили моё личное счастье. А главное: они пытались убить мою мать! Вы знаете, что всё это значит для меня слишком много! — он смотрел на меня понимающе, и, казалось, хотел сказать мне — «Ты же сам! Сам всё это затеял!».

Он много знал, ещё о большем догадывался. И теперь задача состояла в том, чтобы убедить его в моей правоте и моральном праве переворачивать жизнь в стране! Не приказать — нет. Он, конечно, выполнил бы моё распоряжение, но ему надо будет убеждать своих подчинённых, а вот здесь одной команды может быть недостаточно. Для решения проблемы мне требовалось именно убедить его в своей правоте, дать ему нужные аргументы.

Я начал ему рассказывать о том, что будет в государстве, если мы его не изменим. Как мы с каждым годом будем отставать от Европы, и отставать всё больше и больше. Как во Франции и Англии копятся силы, которые скоро взорвут мир и захлестнут нас безудержной волной! Армии в Европе растут как на дрожжах, а для нас даже турецкая война оказалась почти непосильной. Мы могли потерять всё, надорваться, и государство наше погибло бы. Такого напряжения, как было при Петре, мы бы сейчас уже не выдержали. Чем бы это закончилось? В лучшем случае новой смутой! Мне кажется, что я его убедил. Фельдмаршал согласился со мной.

А уж когда я перешёл к вопросу награждения армии, Румянцев окончательно расцвёл. Оказалось, что он много думал и изложил мне ряд предложений по методам награждения армии без напряжения государственной казны и свой, пусть и пока недостаточно подготовленный, анализ военной ситуации и проблем в управлении на местах, в том числе в Малороссии, и вновь присоединённые земли, включая Молдавию.

Его идеи о поощрении армии надо было обсудить и уже начать действия в этом направлении — долго тянуть с этим было никак нельзя, ибо далеко не все в армии были довольны происходящим, а ещё больше будут недовольны дальнейшими изменениями. В части же управления территориями, по его мнению, никаких радикальных шагов делать сейчас просто невозможно, ибо вызовет масштабные бунты, которые для нас недопустимы.

Что же, это совпадало с моими мыслями. Даже Малороссия сегодня была фактически другая страна, и в этом мы были виноваты исключительно сами. Русские правители много лет занимались делами воинскими, пренебрегая гражданским управлением. Мы наслаждались победами, а в административные вопросы толком не вникали, позволяя местным нобилям жить практически отдельно от всей страны и наслаждаться, возникшими от такого положения дел, преимуществами. Да, вопрос был сложный, но не настолько, чтобы создавать здесь хаос, лишь бы не решать его.

Итак, очевидно, что мы не могли сейчас без раздумий интегрировать Малороссию в империю, а значит и со степными территориями и Молдавией тоже вопрос просто не закрыть. Однако у фельдмаршала был план, и теперь нам требовалось всё совместно разложить по полочкам и начать реализовывать.

Я привлёк для этого Теплова, который был сведущ в делах малороссийских, для него это было любимое дитя, и он умел отлично переводить мысли в чёткие планы и документы. Мы составили прожект изменений Малороссии и Новых земель на восемь лет. Мне казалось, что так было нужно. Маме даже не пришлось что-то доказывать — она согласилась.

И уже после всего этого Румянцев снова запросил аудиенции и, наконец, умолил меня вмешаться в судьбу своих сыновей.

— Ваше Императорское Высочество, я прошу Вас облегчить страдания детей моих и меня старого! Недостойны они, но всё-таки — они дети мои! — обижать фельдмаршала я никак не мог, но и прощать бунтовщиков тоже было решительно невозможно.

— Пётр Александрович! Как вы думаете, я уважаю Вас? Считаете ли Вы себя другом и единомышленником моим?

— Я счастлив, Ваше Императорское Высочество, что мне дарована привилегия, считать себя Вашим другом. Вы не раз и словами и действиями своими показывали мне это!

— Верите ли Вы мне, Пётр Александрович, что мне очень больно содержать детей Ваших в крепости?

— Безусловно, верю, Ваше Императорское Высочество! Но моя боль, боль отца значительно…

— Неужели Вы думаете, драгоценный мой Пётр Александрович, что они не дети мои?! Поверьте мне, Пётр Александрович, все подданные империи Российской — дети мои! И ко всем им я отношусь с любовью поистине отеческой и заботой родительской! И мне больно вдвойне, что дети Ваши, человека мною любимого и уважаемого, оказались в такой мерзкой истории! — я произнёс всё это с искренним надрывом и вынужден был остановиться и выпить воды, чтобы успокоиться.

— Давайте без обиняков, Пётр Александрович! Вы понимаете, что я очень хочу простить их, но как это отразится на других моих подданных? Не примут ли они это за знак слабости и дозволенности преступлений? Где же закон тут? Одно самодурство… Как они мне верить будут дальше? Да и Вам тоже…

— Я не знаю Павел Петрович! Не знаю… Но прошу! Нету у меня больше никого, кто род мой продолжит и старость мою поддержит!

— По́лно, душа моя, по́лно! Неужто Вы думаете, что я не понимаю сложности положения? Но в любом случае будьте уверены, что уж старость-то ваша не пройдёт без моей личной поддержки! — я расхаживал по кабинету, заложив руки за спину и низко склонив голову. — Пётр Александрович! Я должен их наказать! Должен! Закон и справедливость обязаны торжествовать в государстве нашем! Поверьте мне, Пётр Александрович, что наказание будет суровым, но справедливым! Они ведь не участвовали в убийствах и не призывали к бунту своих подчинённых! Так что казни не будет! Каторги тоже! Да, они будут наказаны! Но я надеюсь, что обида за это не ляжет тяжким грузом на нашу дружбу и их верность в будущем!

— Но что грозит крови моей, Ваше Императорское Высочество? — молил меня страдающий фельдмаршал.

— Подождите немного, Пётр Александрович! — попросил я его в ответ, — Я ещё подумаю над наказанием, но пока мыслю направить их в провинции наши восточные для службы государственной. Пусть там они докажут способности свои и верность свою!

— Благодарю Вас, Ваше Императорское Высочество!

— Только прошу Вас, не оглашать всё сказанное здесь до поры официальной публикации! Всем участникам заговора, вольным и невольным, наказание будет объявлено одновременно! И публично! Успокойте супругу Вашу, но прошу, не сообщайте пока даже ей моё решение. Дети же Ваши пусть посидят в крепости! Пусть почувствуют наказание за глупость свою, дабы впредь в таком деле не участвовали, ни по наивности юности, ни под влиянием людей других, даже ими уважаемыми и любимыми в будущем!

— Я Вас понял, Ваше Императорское Высочество!

— Участники мятежа будут лишены имущества, но они дети Ваши, а отнимать средства у Вашей семьи было бы ве́рхом несправедливости, хотя по чести и Ваша вина́ есть в глупости их.

— Не уследил…

— Да, не уследили, ибо служба России на первом месте у Вас перед семьёй и детьми всегда была, и корить Вас за это никто не решится! И теперь я постараюсь дать Вашим детям самостоятельность, Пётр Александрович! Чтобы в своей службе к Вашему покровительству и покровительству семьи Вашей обратиться они не могли. За советом, да и только!

— Благодарю Вас, Ваше Императорское Высочество! Для детей своих ничего больше просить не могу! — он встал, оправил мундир и поклонился мне.

— Не стоит благодарности, Пётр Александрович! Вы соратник мой и верный слуга отечества! — я обнял его на прощание.

Надо было скорее возвращаться, дел в столице было великое множество. По дороге домой я смог найти в себе силы заехать в Москву, на могилку Маши. Её похоронили возле Новодевичьего монастыря, тогда невозможно было организовать нормальное и уж, тем более, торжественное погребение, а сейчас уж смысла не было. Я погоревал о любимой. Снег, белый-белый. Благостно так. Маше здесь, наверное, хорошо — красоту природы она любила.

А вот город был чёрный, пожары его не пощадили. Весь центр Москвы был разрушен. Жуткий контраст белого снега и чёрных домов, даже стены Кремля были закопчённые. Еропкин, которому и доверили восстановление порядка в городе, тоже был в копоти. Он хоть и пытался предстать передо мной в самом лучшем виде, но не смог проехать мимо замеченного беспорядка. Да, человек на своём месте сейчас.

А следствие по Московскому бунту вёл официально князь Вяземский. Ему подчинялась Тайная канцелярия, пусть её бывший руководитель Шешковский сидел в Петропавловской крепости, будучи активным участником переворота, но вот структура, перешедшая под контроль Пономарёва, работала. Сам Вяземский оставался в Петербурге, а во главе расследования фактически встал один из стариков-разбойников — Афанасий Метельский.

Его все звали дядькой Панасом, тихий такой, небольшой, седой. А его татары ещё мальцом угнали в рабство, потом в Венеции на галерах был, бежал, через Далмацию, Империю и Польшу пробирался пять лет на родину. О нём легенды ходили в Сечи, уж крови-то он повидал и пролил реки, но вот никого здесь до смерти не запытал — обет дал и блюл его строго. А вместе с ним работал отец Зосима — монах из Высоцкого монастыря.

Уж его-то я хорошо знал лично — Зосима со мной и в Яицком городке был, и у калмыков. Умный, хитрый и харизматичный — явно ему архиерейская стезя светила. Он был из калужских мелких дворян, но очень способный и настырный, всю молодость провёл в Европе, даже католичество принимал и в Римской иезуитской коллегии учился, а потом всё-таки домой захотел. Вот здесь монашество принял, но его католическое и даже иезуитское прошлое серьёзно затрудняло путь наверх. Но Платон его заметил, и теперь Зосима был его правой рукой, фактически он был главой спецслужбы церкви. Мы с Платоном давно обсуждали, что у католиков и иезуиты есть и доминиканцы, а у нас так вообще никого нет. Так Платон нашёл человека, который в силах такое создать.

Щепин тоже был в городе. Кому ещё мог я доверить следствие по чуме? Надо было всё выяснить, понять, как так получилось, что мы узнали о моровой язве только тогда, когда она выплеснулась на улицы.

Так что, в части расследования всё было под контролем, но пока люди работали, и результата ещё не было.

В столице следователи тоже ещё не завершили своей работы, открывая всё новые и новые детали заговора, но материалы по отдельным участникам поступали постоянно. Мы условились с мамой не выносить приговор без обсуждения и общего решения, благо серьёзных споров у нас не возникало. Наказаны должны были быть все участники заговора, но кара для каждого из них их не могла быть одинаковой.

Примечания

5

Сан-Суси — дворец Фридриха Великого в Потсдаме.

6

Генрих Прусский — Фридрих Генрих Людвиг Прусский (1726-1802) — младший брат Фридриха Великого, один из лучших полководцев XVIII в.

7

Tete-a-tete — с глазу на глаз (фр.)

8

Кауниц — Венцель Антон Доминик Кауниц-Ритберг (1711–1794) — выдающийся австрийский государственный деятель. Отвечал за внешние сношения Великой Римской империи.

9

Королевская Пруссия — польская часть Пруссии, с крупнейшим городом Гданьском (Данцигом).

10

Мессалина — Валерия Мессалина (17-48) — третья жена Римского императора Клавдия, распутство и властолюбие которой вошло в легенды

11

Король Польши Станислав II Август Понятовский имел бурный роман с Екатериной II в 1756–1758 гг.

12

Мария Терезия (1717–1780) — эрцгерцогиня Австрии, королева Венгрии и Богемии. Старшая дочь и наследница императора Священной Римской империи Карла VI Габсбурга. Жена императора Франца I и мать императора Иосифа II. Фактическая правительница Священной Римской империи.

13

Аманат — заложник (уст.)