Пробуждение. Роман-мозаика

Владимир Васильев

В романе представлена широкая панорама жизни человечества от ближайшегобудущего до очень отдаленного. Взаимодействие человечества с обитателями другихмиров. Роман относится к жанру альтернативной истории. Автор описывает мир, вкотором хочется жить. Отчасти это утопия, отчасти мечта, но утопия и мечта – оченьреалистичные в деталях жизни.Книга адресована читателям любого возраста старше младшего школьного.

Глава 2. Селедка под шубой

Наше время

«Самой лучшей из сельдей справедливо

считается жупановская, которую ловят в

Кроноцком заливе вблизи Камчатки..»

Древняя кулинарная энциклопедия

Вода завораживала. Казалось, что нескончаемый поток жидкого изумруда течет и переливается в лучах солнца мгновенными бриллиантовыми гранями. Алевтина всякий раз впадала в состояние медитации, когда созерцала водяной поток. Неважно, побольше была река, типа Нового или Старого Семячика, или оказывалась одной из бесчисленного множества речушек, стекавших с сопок и вулканов в Тихий океан на побережье Кроноцкого заповедника — знаменитой в мире Камчатской жемчужины зимой и изумрудины летом. От малых рек даже глубже впадала в транс, потому что они ближе и интимней, не давили своей мощью. Вода была столь прозрачна, что Алевтина видела рыб, элегантно изгибающихся торсом, камушки на дне, тоже с удовольствием изображающие драгоценности, по-женски распущенные волосы не то водорослей, не то русалок, влекуще и заразительно развевающиеся вдоль течения. Алевтину подмывало нырнуть в эту сказочную глубину, чтобы и ее волосы так же вплетались в водные струи. Только вот незадача — была Алевтина коротко стрижена, ибо так удобней в экспедиции — и мусор лесной не так цепляется, и содержать их в аккуратности не составляет труда.

Вывел ее из созерцательного состояния громкий «плюх» выше по течению. Она посмотрела в ту сторону и увидела медведя, вынырнувшего на поверхность с лососем в лапах и весьма довольной мокрой мордой. Тем временем течение поднесло его прямо к Алевтине. Медведь укоризненно глянул на нее и отвернулся, утвердившись на дне, мол, не смотри в рот, не смущай интеллигентного зверя. Она решила, что не стоит портить аппетит мишке, и пошла к биостанции. Время прогулки действительно закончилось. Хотя прогулкой это можно было считать лишь условно, потому что просто прогуливаться, не наблюдая водную и земную фауну, никто из работников биостанции не мог по профессиональному определению: глаз все замечал, а мозг фиксировал и запоминал. Рыбой в речке Алевтина не только любовалась, но и фиксировала все ее биологические параметры. То же касалось и медведя — он был ее старым знакомцем и почти другом, насколько такое возможно. Когда он был медвежонком, она ему несколько раз ставила лукошко с малиной и другими ягодами, которых здесь было полно: морошка, голубика, жимолость, брусника, клюква и прочие вкусности, и наблюдала издалека, как он лакомится. Можно было не сомневаться, что он запомнил ее запах и от лукошка, и от почвы, и легчайший — от воздуха.

Алевтина знала, что Уолт, рыжий американец из Нью-Йорка, и Лан, прелестная кореянка из Пхеньяна, находятся на облете Семячинского лимана и окрестностей, дабы лично наблюдать за животным населением этого благодатного участка заповедника. Конечно, видеонаблюдение ведется и фиксируется в автоматическом режиме, а программы мониторинга все это анализируют, классифицируют и раскладывают по электронным «полочкам», то есть по таблицам, графикам и базам. Но полет на их любимой «Стрекозе» — это особое удовольствие и духовное, чувственное, интеллектуальное общение с природой, без которого не возникает естественного ощущения единства с этой природой, без коего специалист ты никудышный и никчемный. Алевтина тоже любила такие полеты, но в последнее время старалась чаще и дольше оставлять Лан наедине с Уолтом, который, естественно, космос и сын Манхеттена. Чувствовала их тягу друг к другу. А поскольку полюс притяжения Алевтины был в другом месте, то она предпочитала, когда появлялась возможность, летать на «Стрекозке» одна и в другую сторону. Там тоже изумительная природа, живность, за которой было интересно и нужно наблюдать и испытывать с коей чувство единения… Впрочем, над лиманом она тоже летала по производственной необходимости.

Алевтина выпила ягодного напитка, настоянного на свежих местных ягодах и замечательно бодрящего, и вошла в интеллектронную систему, мониторящую практически весь заповедник, частично через видеокамеры, частично (не обвешаешь же все деревья и скалы камерами) через спутниковую систему наблюдения.

Увидела она и «Стрекозу» над лиманом, уже направляющуюся к местам брачных игр серых китов, и реки, впадающие в него, а по ним, идя вверх по течению, проследила ситуацию до вулканов — Большого и Малого Семячика. Там, в международной экспедиции вулканологов и находился полюс ее сердечного притяжения. Но со спутника его сейчас видно не было. Работает человек.

Собственно, можно было и не рассматривать пейзаж, система обнаружила бы неординарную ситуацию и сообщила о ней.

Особое внимание обратила она на информацию о косяках рыб в прибрежной зоне и, особенно, в зоне лимана, где пищи для них было в избытке. Желанной целью для Алевтины была информация о сельди, из-за которой она, собственно, и стала ихтиологом. Еще в далеком и глубоком детстве Аля увлекалась изучением поваренной книги, подаренной ей любимой бабушкой, родившейся еще до Пробуждения. Бабушка была по годам очень старой, но настолько бодрой, что внучка утомлялась в играх гораздо раньше бабушки. Но не об этом речь. А о том, что в книге было написано: «Самой лучшей из сельдей справедливо считается жупановская, которую ловят в Кроноцком заливе вблизи Камчатки. Она довольно крупна, ее отличает исключительно богатое содержание жира и своеобразный, приятный вкус. Малосольная жупановская сельдь относится, несомненно, к непревзойденным по вкусу, самым изысканным рыбным изделиям».

Она не могла понять фразы «вблизи Камчатки», потому что Кроноцкий залив и есть самая настоящая Камчатка. Но, видимо, автор поваренной книги думал, что океан, омывающий берега полуострова, это уже не Камчатка. Удивило ее тогда странное название «жупановская». Она и спросила:

— Бабуль-бабуль, а что такое «жупановская сельдь»? Она, правда, такая вкусная?

— Так кто ее знает, Аленушка, — пожала плечами бабушка. — Она, мне кажется, закончилась, когда я еще не родилась, а книжка мне от моей бабули досталась. Там много такого, что нам с тобой уже не попробовать. Ты в интернете-то покопайся — и откопаешь.

Откопала… И узнала, что «если, прочитав кулинарную энциклопедию, кому-то вдруг очень захочется попробовать данный деликатес, то знайте, что сельди, называемой «жупановская» или «жупановка», давно уже нет, и большинство жителей полуострова, в том числе даже рыбаки, в наше время вряд ли хорошо представляют себе, что же это была за рыба.

В 1930-х годах, когда на Камчатке только начал развиваться крупномасштабный отечественный вылов рыбы, основными объектами промысла камчатских рыбаков в Кроноцком заливе являлись лососи и сельдь. Но это была не хорошо известная сегодня любителям зимнего подледного лова озерная сельдь, воспроизводящаяся в лагунном озере Калыгирь, а крупная, морская. В летне-осенние месяцы ее в больших количествах ловили в центральной части залива и сдавали на рыбокомбинат, базировавшийся в расположенном на побережье поселке Жупаново. Здесь из нее выпускали отменного качества соленую продукцию, пользовавшуюся доброй славой у населения Дальнего Востока да, пожалуй, и всей нашей страны. Потому-то сельдь и называлась — «жупановская». Чем же она была так знаменита? Дело в том, что «жупановская» сельдь обладала крупными размерами (длина отдельных рыб превышала 40 см) и больше чем на треть (точнее до 33—35%) состояла из жира, превосходя по жирности все мировые аналоги. А, как известно, при таком содержании жира в мясе соль практически не чувствуется. В 1930-1940-е годы камчатские рыбаки добились столь высоких уловов «жупановской» сельди, что гремели на всю страну. Однако в 1950-х годах она начала все реже и реже образовывать устойчивые промысловые скопления у берегов восточной Камчатки, и в 1960-х годах ее совсем не стало ни в Кроноцком заливе, ни в соседних районах восточного побережья полуострова. С исчезновением «жупановской» сельди сначала закрылся Жупановский рыбокомбинат, а затем в 1970-е годы — и поселок».

Альке стало до слёз жалко эту вкуснющую селёдочку, которую не могла попробовать ни бабуля, ни она сама. Жалко и обидно. И она сгоряча пообещала бабуле, что вырастет и найдет в море эту самую таинственную жупановскую селедку. Бабуля только похихикала, а для Алевтины это стало целью жизни. А что, нормальная цель, справедливая, не хуже других. Почти божественная — воскресить умерших. Хотя Алька в Бога не верила, как и все, родившиеся после Пробуждения.

Уже в школе она была знакома с заключением изучающих сельдей специалистов-ихтиологов о том, что в Кроноцком заливе никогда не существовало своего стада этой рыбы, а «жупановской» сельдью называли наиболее крупных особей гижигинско-камчатской популяции, которые в годы высокой численности мигрировали сюда из Охотского моря для откорма. Мол, тех сильных и крупных, которые были способны на такие заплывы, аж на другое побережье Камчатки, выловили и съели, а у оставшейся мелочи сил на это не хватало. И запрет на вылов не исправил ситуации. Логично, но почему-то Алевтину не убедило. Может быть, потому что противоречило цели ее жизни? В институте она узнала, что некоторые крупные формы сельди имеют 54 хромосомы, а мелкие — 52. Пусть речь шла о другом виде, но это многое объясняло. Стало ясно, что речь идет не о крупных и мелких особях, а о разных подвидах. Те самые пятидесятичетыреххромосомные (а чем природа не шутит — возможно, исчезнувший подвид имел и иной хромосомный набор) почему-то знали, куда надо плыть, чтобы жир нагулять, а эти оставшиеся не имеют ни понятия, ни стремления. Значит, в генной программе не заложено. Может, они и нерестились где-то здесь, а вовсе не Гижигинской губе или в Пенжинской? Вот после окончания института Алевтина и вытребовала себе распределение в Кроноцкий заповедник, дабы у нее был хоть какой-то шанс достичь поставленной цели. Не для того, чтобы от пуза покушать, а чтобы справедливость восстановить и данное слово выполнить, хотя бабушки давно уже в живых не было. Разве для выполнения обещания необходимо присутствие тех, кому было обещано?..

Но пока никаких оснований для надежд не обнаруживалось. Сельдь попадалась, но совсем не та — почти обыкновенная тихоокеанская, хотя тоже замечательная селедка. Наверняка близкая родственница, но хромосомы подкачали. Может, «жупановская» сельдь — селедочный даун, как люди с лишней хромосомой? И природа с помощью человека избавилась от генетического «брака»? Ей-то невдомёк, что «брак» был столь вкусен, что не один век о нём помнят и мечтают.

Алевтина и сама ныряла, и роботов-подводников отправляла, постоянно проводя подводную проверку вероятных мест нереста сельди с мая, а в теплые годы даже с апреля и до конца июня-начала июля на прибрежной литорали, то есть части дна, открывающейся во время отлива, и на глубинах 7—10 метров, которые оставались под водой. Искала и на участках, заросших водорослями, на которых нравится нереститься сельди, и на лысых — мало ли какие предпочтения у «даунов», но безуспешно. Нерестились многие, но не те, кого она искала. Биоанализатор определял это достаточно быстро и точно. Исследовала она и контрольные выловы рыбы и в ночное, и в дневное время, надеясь обнаружить хоть один экземпляр своей вожделенной рыбёхи. Попадались лишь редкие экземпляры сахалинской и командорской сельди, хорошо изученной и описанной в научных трудах.

Ничего не скажешь — рыбы в лимане было, хоть лопатой греби, и жировала она от пуза, но ни одного селедочного «дауна» не обнаружилось. Жаль, но другая рыба — тоже щедрый и вкусный дар матери-природы, за который надо быть благодарными и беречь, не сжирая безоглядно.

Проконтролировала Алевтина и поведение серых китов, за которыми сейчас наблюдали Уолт и Лан. Хорошо себя вели киты: любили друг друга и ласкали да песни нежные пели — интеллектрон очень душевно воспроизводил их рулады. А после того, как лингвистический анализ обнаружил вполне устойчивую знаковую систему, лингвисты и ихтиологи всего мира принялись расшифровывать (некоторые скептики утверждали, что сочинять) язык китов. Уолт тоже этим был весьма увлечен, разрабатывал электронного «говоруна» для китов, чтобы пытаться с ними общаться, и даже пыжился делать поэтические переводы их любовных песен. Но женщинам не показывал. Видимо, не для женского уха получалось. Не для человеческого женского. Китовые женщины очень даже благосклонно реагировали на серенады. Альке было очень любопытно, однако она даже мысли не допускала поинтересоваться без дозволения.

Но, как ни отлынивай, а пришлось-таки заняться главным: она давно уже углубилась в имитационное моделирование генетической модификации сельдей разных подвидов. И дело даже не в количестве хромосом — она почти уже сообразила, как его увеличить. Проблема в программе, которая в них записана. Ну, у некоторых подвидов беломорской сельди 54 хромосомы, но ведь там записано, что нереститься они должны на литоралях Белого моря, и не на любых, а на конкретных. И что им делать в Кроноцком лимане? Прокладывать самоубийственный маршрут к нерестилищу? Как научить эти биокомпьютеры перепрограммироваться в соответствии с предлагаемыми обстоятельствами?.. И даже если пятидесятичетыреххромосомные беломорские сельди соблаговолят отнереститься в Кроноцком лимане, это вовсе не означает, что возникнет из небытия «жупановская» сельдь. Селедка — не Лазарь, а Алька — не Христос, чтобы ее воскрешать. Только сдаваться обидно: уж, наверное, Лазарь — посложнее селёдки. Даже у «жирной» беломорской сельди жирность в районе 20% — явно не «жупановская». Максимум жирности имеет тихоокеанская, значит, и искать надо здесь. Или, в крайнем случае, брать за основу при генетической модификации. В крайнем — потому что это уже не воскрешение, а сотворение, и нет никакой гарантии, что это и будет «жупановская» селедочка.

Имитационное моделирование генетической модификации — процесс очень увлекательный и требующий полного погружения. Не потому, что интеллектрон не может без человека обойтись — вполне может и обходится, — просто человеку очень интересно, что и как получается. Поэтому Алевтина и не услышала стрекотания «Стрекозы» на летном поле и веселых голосов своих коллег на крыльце.

— Й-е-и-у-у-у-а-у-е!.. — завопил Уолт, пинком распахнув дверь, ибо руки у него были заняты Лан.

Алевтина вздрогнула и обернулась на вой.

— Совсем сбрендил? — спросила она. — Чего орёшь?

— Нет, бренди я не пил! — заявил Уолт, бережно ставя Лан на пол. — Китом я серым был! Его душа поёт и всех с ней петь зовёт.

— Ну, если ты кит, то надо было не в дом ломиться, а в океан погружаться.

— О, йес! — обрадовался он идее. — Лан, пойдем поплаваем! Киты мы или не киты, в конце концов!

— Я голодна, как волк, — хмыкнула Лан. — Иди сам свой планктон цеди через усы. А мне бы мясца и побольше.

— И мне, — поддержала Аля.

— Фу, хищницы, — смеясь, осудил Уолт.

— Фи, травоядное, — презрела его Лан.

— Планктон — не трава! Позор ихтиологу-двоечнику!

— Фи, ракоядное, малышей пожираешь, — исправилась Лан.

— Кстати, о раках, — вспомнила Аля. — Я загрузила в кастрюлю крабов, надо только включить. Воду посолила! А в холодильнике буженина есть. Займитесь-ка готовкой, киты, я сейчас закончу и присоединюсь.

Алаутдин, или, как она его называла на евро-американский лад, Аладдин вышел на связь, когда они уже кончили трапезу. Душа мурлыкала в унисон с телом — очень приятный дуэт.

— Привет тебе Алеф, дочь Аллаха! — воскликнул он, имея в виду, что «алеф» — первая буква в имени Аллаха и она может принадлежать только его дочери. И ничего он не хотел знать о греческом толковании имени, означавшем нечто вроде «благонравная». Хотя искренне признавал ее благой нрав. Притом, что и он был совершенным атеистом. Аллах для него оставался великой Поэзией его народа, бессмертной его сказкой, помогающей жить и выживать в пустыне бытия. И идеалом, к которому следует стремиться не только его народу, но и человечеству, ставшему теперь единым народом. И как нет двух похожих капель, так нет в этом народе и двух похожих людей. Каждый неповторим и каждый — капелька Аллаха.

— И тебе привет, верующий в отца моего, — подыграла она другу. — Я уж думала, что не дождусь.

— Мы были там, где нет связи, — тихо сказал он.

— Я знаю, — так же тихо ответила она, глядя в глаза его голограмме. Он был очень красив — настоящий сын своего Аллаха. Бриллиант красоты арабского мужчины, который почему-то лазил по вулканам, где этот бриллиант запросто мог сгореть. Когда она высказывала ему свои опасения, Алаутдин только смеялся: поведение вулканов отслеживается в непрерывном режиме, и при малейшей опасности поступит приказ, как это по вашему — «вырвать когти»?

— Рвать когти, — хихикнув, поправила Аля.

— Жестокие у вас идиомы, — покачал он тогда голографической головой. — Вот я моментально буду рвать когти, а тебя в любой момент может проглотить какая-нибудь касатка, или, не заметив, засосать вместе с планктоном кит, а то и акула нападет. Они с глобальным потеплением стали заплывать и в эти широты. Перестала бы ты погружаться!

Сам он не любил подводных приключений — что с него взять — дитя пустыни во многих поколениях. Хотя, что есть пустыня, как не бывшее дно морское?

— Никто на меня не может покуситься, — вразумляла жителя пустынь Алевтина. — При погружении каждый из нас имеет ультразвуковую пугалку, которая отгонит любого подводного злоумышленника. А тебя любой шальной выброс газа может отравить!

Подобные «заботливые» перепалки происходили у них регулярно, когда нервная система уставала от страха за ближнего.

— Можно, я сейчас к тебе прилечу? — спросил голографический красавец.

— Жду! — радостно воскликнула Алевтина и убежала в свою комнату готовиться.

Вулканологи стояли лагерем в районе Малого Семячика. Это всего двадцать километров. На вертолете, не успеешь причесаться — тут будет. А для нормального самоощущения надо еще столько с собой сделать!

Уолт и Лан, запустив свои аналитические программы, ушли на берег порезвиться. Так что под ногами у Алевтины никто не путался. Она мысленно летела на аладдиновском ковре-вертолете и потому к моменту его посадки была уже готова и прыгала на краю вертодрома.

Пока Алаутдин выбирался из вертолетика, она летела по полю и, как только ноги его коснулись земли, Алька прыгнула на него, крепко ухватившись за шею.

— Алька, мой Алька, — прошептала она ему в ухо.

— Алечка, моя Алечка, — прогудел он ей в ответ.

Несколько секунд их сердца радостно согласовывали ритм биения, а войдя в унисон, разрешили слегка раздвинуться в пространстве.

— Ах, хороша принцесса! — широко улыбнулся он, любуясь своей избранницей.

— Я должна соответствовать тебе, мой прекрасный принц, — скромно потупившись, как надлежит настоящей принцессе, отвечала она. — Не угодно ли отведать нектара с амброзией?

— Ох, угодно! — возопил он, потому что весь полет мучился жаждой, но не хотел ее утолять, дабы принять чару из ее рук.

— Пошли в дом, — потянула она его за руку, и они побежали, смеясь и радуясь жизни, молодой и полной сил и чувств.

Алевтина зачерпнула полный ковш ягодной настойки и протянула Алаутдину. Он выпил вкуснющий напиток, закрыв глаза от удовольствия.

— Еще? — спросила она, когда он посмотрел на нее.

— Нет, спасибо! Теперь те…

— А теперь мы пойдем в мой лес, — перебила она, — в наш лес. Ты не очень устал?

Она сама не понимала почему, но ее неудержимо тянуло на природу, когда они встречались.

— Совсем не устал! — засмеялся он, чувствуя ее приподнятое настроение. — После вонючих вулканов лес то, чего жаждет душа и тело. Ты меня каждый раз будто воскрешаешь, уводя в свои любимые заросли.

— Ну да, — серьезно согласилась она, — воскрешаю… Для вечной жизни.

— Так ты не принцесса, а богиня! А я-то думаю, в чём дело?.. Пошли скорей! — протянул он ей руку.

Алевтина вскинула на плечо небольшой рюкзачок и вручила свою руку Алаутдину. Когда они вышли на крыльцо, дом включил маячок на ее индивидуальном браслете. Его можно было снять только по коду, который выдавал дом, поэтому у его жителей было очень мало возможностей потеряться под надзором спутниковой системы. Он же и Уолту с Лан сообщит, где она.

За ними увязался громадный белый пес, абориген и хранитель этих мест. Говорят, что он с самой Даной дружил. Кажется, ее полное имя Даниэла, но для всех она Дана. Ясное дело, что это мог быть только далекий предок того пса, потому что Дана здесь жила еще до Пробуждения. Она спасла народ Японии (не только Японии, но и всего Дальнего Востока) от гибели, вовремя предсказав глобальное тихоокеанское землетрясение и дав возможность эвакуировать большинство жителей из зоны риска. С тех пор в годовщину этой катастрофы японские паломники прибывают сюда, пускают в океан плотики из цветов и горящих свечей, следят, как они уплывают и, наверное, душами сливаются с Даной. И никто даже до Пробуждения не требовал от них въездных виз. Так Президент распорядился, когда президенты еще были. Он же объявил Жупановские территории вечным заповедником и местом жизни Даны. Она тогда уже перестала быть только человеком, а кем она была, никому знать не дано.

Конец ознакомительного фрагмента.