Аданешь

Владимир Анин, 2007

События, описанные в книге, разворачиваются в начале 70-х годов прошлого столетия. Он – сотрудник госбезопасности. Молодой, перспективный и довольно беспечный. Спокойная, уравновешенная жизнь, без хлопот, без нервотрепки. До тех пор, пока ему не поручили отправиться в далекую африканскую страну на поиски пропавшей дочери генерального консула СССР…Повесть "Аданешь" впервые была напечатана в журнале "Искатель" в 2007 году. А через год вышла в журнале "Сокол" (издательство "Красная звезда") под названием "Высоко над уровнем моря".

Глава 1

Стояло жаркое лето 1972 года. Старожилы помнят, что оно прославилось обширными лесными пожарами в Подмосковье. Сама Москва превратилась в гигантский раскаленный котел, невозможно было находиться ни на улице, ни в доме. Горожане, как один, стремились сбежать из задыхавшейся столицы, но на каждой трассе путь им преграждали кордоны милиции, стерегущие зеленую зону от случайных поджигателей. Тем не менее, хитроумные москвичи все же умудрились постепенно просочиться через них, и улицы города заметно опустели.

В огромном кабинете было душно. Гулко тикали старинные напольные часы. Я уже успел привыкнуть к давящей тишине и полумраку этих кабинетов, к томительному ожиданию, сулившему, как правило, какое-нибудь скучное и малоприятное задание. Нередко нас, молодых сотрудников специального отдела, о названии и назначении которого я позволю себе умолчать, вызывали на инструктаж, смысл которого сводился к тому, что в кратчайшие сроки требовалось вычислить и обнаружить очередного подозрительного субъекта, вызвавшего интерес у Органов. Как правило, нас бывало человека три — тех, кого инструктировали одновременно. Редко — четыре-пять. Затем начинался процесс активного поиска, в результате которого обнаруженный субъект, в зависимости от степени предполагаемой опасности, либо доставлялся для беседы, либо за ним устанавливалось наблюдение, по итогам которого уже принималось решение о его дальнейшей судьбе.

Однако в этот раз меня вызвали одного. Сдержанно вдыхая пропитанный пылью и временем воздух кабинета, я стоял по стойке «смирно» напротив внушительного письменного стола, за которым, листая худенькое дело, сидел полковник Зотов. Он озабоченно покачивал головой, цокал языком, вздыхал и время от времени почесывал макушку. Его подернутая сединой шевелюра ходила туда-сюда по голове, когда он морщил лоб, длинные пальцы беспокойно барабанили по столу.

Наконец он поднял на меня свой взгляд, который в этот день против обыкновения не буравил насквозь, а был даже какой-то потухший, и шумно вздохнул.

— Вот что, Суворов, проблема у нас. Серьезная.

Я молчал. Зотов терпеть не мог, когда его перебивали или задавали вопросы прежде, чем он разрешит это сделать. По его мнению, нетерпеливость и поспешность — самые серьезные недостатки сотрудников.

— В Аддис-Абебе, — продолжал полковник, — в Эфиопии, пропала дочь консула, товарища Романова. Информации на сегодняшний день — ноль. Известно только, что вчера с утра она была дома, а к вечеру исчезла. Никаких следов, никаких версий.

Он посмотрел мне в глаза.

— Чего молчишь?

— Слушаю, товарищ полковник.

— Слушает он, — Зотов снова вздохнул. — В общем так, Суворов, вот тебе дело. — Он подвинул вперед тоненькую папочку. — Ознакомься. Прямо здесь.

Я подошел к столу и осторожно раскрыл папку скоросшивателя.

— Да ты сядь, — сказал полковник, а сам встал и подошел к окну.

Я принялся внимательно вчитываться в каждую страницу, стараясь «сфотографировать» документы до мельчайших подробностей. Зотов взял со стола пачку «Казбека» и молча протянул мне. Я вежливо отказался. Тогда он достал папиросу и стал расхаживать по кабинету, тщательно формируя мундштук, время от времени вставляя его в рот, словно проверяя, нужную ли форму он ему придал. Наконец он чиркнул спичкой и неторопливо закурил, пуская вверх тонкие струйки дыма.

На первой странице дела была краткая справка о дочери консула: Романова Наталия Анатольевна, дата рождения — двадцатое октября одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого года.

«Тринадцати еще нет, — подумал я. — Совсем ребенок!»

На второй странице была фотография Наташи. Обыкновенная девочка: большие умные глаза, темные волосы заплетены в косу, одета в школьную форму с обязательным пионерским галстуком, повязанным на шее. «Записав» образ девочки в память, я перевернул страницу. Далее следовали кое-какие биографические детали, информация об основном месте жительства, родственниках, знакомых — в общем, все то, что могло хоть в какой-то степени помочь поискам, дать пусть тонюсенькую, но все же ниточку, ухватившись за которую, опытная ищейка может взять след и найти пропавшего человека. А я и был не кем иным, как ищейкой, притом одной из лучших. Это не значит, что другие были хуже. Просто мне чаще везло. Именно поэтому Зотов выбрал меня.

На последней странице дела была информация о самом консуле, Анатолии Федоровиче Романове, и его жене — Галине Павловне. Несмотря на довольно скромное досье, я тем не менее в душе поаплодировал ребятам из информационного отдела, которые в такие сжатые сроки сумели подготовить полноценные материалы. Полковник Зотов уже докуривал третью папиросу, когда я наконец захлопнул папку и, встав, доложил о готовности приступить к заданию.

— Ты, капитан, надеюсь, понял, что это поручение особой важности и секретности, — сказал Зотов. — С этой минуты ты — журналист. Над легендой голову ломать не будем, не тот случай. Она будет совсем незатейливая — работник Гостелерадио. Прихватишь с собой для виду кое-какое оборудование: фотоаппарат, кинокамеру. Времени на раскачку нет, поэтому вылетаешь сегодня же. Документы, билеты и все необходимое тебе доставят прямо в аэропорт. Ты должен быть в Шереметьево ровно в девятнадцать ноль-ноль. Последний инструктаж в дежурке у пограничников. Инструктировать будет подполковник Залезайло. Сейчас топай в медкабинет, тебе там сделают какие-то прививки. Это обязательно. А потом домой, собираться. Все ясно?

— Так точно!

— Удачи тебе, Саша.

— Спасибо, товарищ полковник.

Леонид Петрович, штатный врач нашего ведомства, пожилой сухощавый дядька невысокого роста в круглых очках, встретил меня недовольным взглядом.

— Где ж это видано, чтобы прививки делали в день отъезда! — сокрушенно воскликнул он. — О чем только ваше начальство думает?

Я молча пожал плечами.

— Вот-вот! А потом, если что не так, я же и буду отвечать. Так-с, что там у нас? — пробурчал он, листая мою медицинскую карту. — Ну, уже легче. Тебе перед поездкой в Среднюю Азию прививку от оспы делали? Делали, — сказал он, не дожидаясь ответа. — И от полиомиелита делали. Так… Настя!

Из соседнего кабинета, где располагалась массажная и процедурная, вышла полногрудая блондинка с налитыми бедрами, одетая в короткий белый халат. Это была наша медсестра. Она даже не посмотрела в мою сторону.

— Сделай этому герою «желтую лихорадку», он у нас в Африку собрался.

В пропахшей бинтами и йодом процедурной, когда я разделся по пояс, Настя приблизилась ко мне со шприцем в руке и шепнула на ухо:

— Ну, и когда ты мне позвонишь? Обещал ведь. Уже два месяца прошло.

Я действительно обещал ей позвонить, после того как случайно провел с ней ночь. Но с тех пор выкроить для нее время в моем плотном графике никак не удавалось. Да, если честно, не очень и хотелось. Она, конечно, девушка видная, но уж больно прилипчивая и с заскоками.

— Приеду — позвоню, — соврал я.

— Ну-ну, посмотрим, — сказала Настя и всадила мне больнющий укол.

Я поспешил одеться и поскорее убраться отсюда.

— Суворов, — остановил меня в дверях Леонид Петрович, — ты должен знать. Я твоему начальству уже говорил и повторю тебе: прививку надо делать за месяц, а так это совершенно бессмысленно.

— Понял, доктор, — ответил я. — Постараюсь быть осторожнее.

Было уже около полудня. Я забежал к себе в кабинет, который делил с пятью такими же оперативниками, собрал кое-какие вещи и, попрощавшись, отправился домой. Никому из коллег даже в голову не пришло поинтересоваться, куда я уезжаю — в нашем ведомстве это не принято. Каждому сотруднику полагалось знать только о тех делах, к которым он имел непосредственное отношение, и только в той степени, в которой это было необходимо.

Поскольку служебная машина мне не полагалась по рангу, домой я отправился на общественном транспорте. До станции «Площадь Ногина» было всего пять минут ходьбы, но при такой погоде даже это расстояние преодолевалось с трудом. Солнце жарило немилосердно, асфальт потерял привычную твердость, и казалось, что шагаешь не по тротуару, а по ватному одеялу. По дороге я дважды останавливался у автоматов с газированной водой и залпом выпивал по два стакана.

В метро было немноголюдно. С привычным гулом подкатил пустой поезд. Я, не раздумывая, плюхнулся на потертое, с выпирающими пружинами, сиденье в самом углу вагона и, закрыв глаза, мгновенно заснул. Я вполне мог позволить себе такую вольность, потому что ехать мне нужно было до «Калужской», которая в те годы была конечной, а длинная фраза «поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны» всегда замечательно выполняла функцию будильника. Работа оперативника часто сопряжена с физическими и моральными перегрузками, порой приходится недосыпать, а потому я был рад любой возможности покемарить лишние полчасика. Это невольно вызывало ассоциацию со службой в армии. Оттрубив два года в погранвойсках, я научился отключаться в любых условиях и в любых положениях: прямо на земле, под проливным дождем, забившись в густой ельник, когда мы лежали в заслоне и подходил наконец черед напарника караулить сектор; на деревянной скамье прыгающего по ухабам грузовика, когда нас везли из дальнего дозора на заставу; на табурете в дежурке, прислонившись к батарее парового отопления; даже стоя на тумбочке, когда ходил в дневальных. Везде, где только появлялась возможность дать своему организму отдых, стоит лишь сомкнуть глаза — и тут же проваливаешься в сон, глубокий, но в то же время очень чуткий.

Кстати, именно служба в погранвойсках во многом предопределила мою дальнейшую судьбу. Как-то раз к нам на заставу приехал странный, смахивающий на крота, тип в штатском. Обосновавшись в кабинете замполита, он стал по одному вызывать к себе тех, кому вскоре предстояло увольнение в запас. Поскольку я тоже попадал в эту категорию, то не избежал длительной и навязчивой беседы, носившей явно пропагандистский характер. Многое из того, что он говорил, было непонятно и даже вызывало раздражение. Зато именно от него я узнал о возможности сразу после армии поступить на службу в Органы. Я к тому времени так и не определился с карьерой и потому решил попробовать.

Возвратившись домой из армии, я уже через неделю с небольшим отправился по адресу, который оставил «крот». После прохождения некоторых довольно утомительных процедур, занявших, к слову, почти два месяца и включавших в себя, помимо прочего, тщательную проверку моих умственных и физических способностей, меня отправили на учебу, по окончании которой я получил погоны прапорщика и новенькую форму. Однако примерил я ее лишь однажды, в раздевалке, поскольку службу мне предстояло нести в штатском, охраняя некий важный объект.

И понеслась новая служба. Сутки на объекте, ценность и назначение которого оставались для меня загадкой, потом трое суток сплошного бездельничанья. Спал по полдня, затем бесцельно шатался по городу, заходил в магазины, сидел в кафе или кинотеатре, знакомился с девушками, иногда наведывался к друзьям. Но все они либо учились, либо работали, и им было не до меня. В конце концов такая жизнь мне осточертела, и я попросился на серьезную учебу.

Через четыре года, уже став офицером, я был определен в отдел, где служил и теперь. Мы гордо именовали себя сыщиками, но коллеги из других подразделений называли нас не иначе как ищейками. Дела у меня пошли в гору. Не прослужив и трех лет, я, отличившись в одном особо важном и рискованном деле, был досрочно произведен в капитаны. Удачная карьера, хорошая зарплата, собственная, хоть и малогабаритная, квартира, множество всяких льгот — жизнь, казалось, удалась.

На этот раз я проснулся не от записанного на пленку голоса диктора, предлагающего покинуть вагон, а оттого что кто-то грубо потряс меня за плечо. Я с трудом разлепил склеенные безмятежным сном веки и увидел ехидно-пухлую физиономию склонившегося надо мной милиционера.

— Та-а-ак! — протянул он. — Среди бела дня и уже в таком виде. Почему не на работе? Почему пьянствуем?

Я поморщился и попытался встать. Милиционер отступил на шаг, продолжая внимательно следить за мной. После сна меня слегка покачивало. Убедившись в нетвердости моей походки, страж порядка схватил меня своей стальной клешней за локоть и поволок в комнату милиции.

Милиционер с силой втолкнул меня в тесную прокуренную каморку, где за обшарпанным, покрытым треснувшим оргстеклом столом сидел толстый дежурный и пытался разгадывать кроссворд.

— Вот, товарищ старший лейтенант, алкаша в вагоне выловил.

Лейтенант был уже в возрасте, по всему видно — много лет отслужил простым постовым, прежде чем получил офицерское звание и возможность безмятежно протирать штаны в дежурке. На этом его продвижение по служебной лестнице практически завершилось, и в свои сорок с небольшим он приобрел лишь три маленькие звездочки, сверкающую лысину и огромный живот — признак сидячей работы.

Дежурный укоризненно посмотрел на меня поверх очков, одна из дужек которых была замотана лейкопластырем, и приказал:

— Ну-ка, дыхни!

Мне, право, стало смешно, и я улыбнулся.

— Ты что щеришься! — осадил меня сержант, ткнув в бок кулаком, размером с небольшой мяч.

Я послушно выдохнул.

— Голотяпко, так он же трезвый! — недовольно буркнул дежурный. — Чего ты его сюда притащил?

Ему ужасно не хотелось отвлекаться от своего кроссворда. К тому же любой привод требовал заполнения журнала, составления протокола и тому подобных скучных формальностей.

— Подозрительно вел себя, товарищ старший лейтенант, — не сдавался сержант.

Дежурный вновь посмотрел на меня и, нахмурив брови, произнес:

— Документы?

Я опять улыбнулся и полез в карман рубашки. Лицо лейтенанта сперва побелело, потом резко побагровело, приняв оттенок моего удостоверения, лишь только он взглянул на корочку. Лоб его мгновенно покрылся мелкими бусинами пота, а глаза часто-часто заморгали. Видимо, он с большим почтением относился к нашему ведомству.

Раскрыв удостоверение, он вскочил, вытянулся так, будто хотел своей лысиной достать до потолка, и залепетал:

— Виноват, товарищ капитан, ошибочка вышла.

При этом он несколько раз скосил глаза в сторону сержанта, страшно выпучивая их, словно пытался сказать ему что-нибудь вроде «пошел вон, болван!». Сержант с минуту стоял, ничего не понимая, но когда до него дошло, что он здорово опростоволосился, его как ветром сдуло из дежурки. Лейтенант тем временем стал судорожно рыться в кармане, вытащил пузырек и сунул в рот какую-то пилюлю.

— Да ладно, что вы, не надо так волноваться, — испугался я. Мне даже стало неловко от того, что я чуть не довел этого старого служаку до обморока. — Все в порядке.

— Правда?

— Правда. Но документы он мог бы проверить у меня сразу. И потом — манеры… Надо бы как-то повежливее с гражданами.

— Так точно! — пробормотал дежурный. — А вы, товарищ капитан, не того? Ну, не будете докладывать и все такое?

Я рассмеялся.

— Нет, не буду.

— Фу! — выдохнул лейтенант. — Вы уж простите этого охламона. Черт его знает, что ему в голову взбрело. Молодой еще.

— Ничего, забудьте. Ну, так я пошел?

— Конечно, конечно.

Я повернулся и собрался было покинуть это пропахшее табаком и сапогами помещение, но дежурный окликнул меня:

— Товарищ капитан, а вы случайно не знаете африканскую страну из семи букв?

— Эфиопия, — не раздумывая ответил я.

— Подходит, — удивленно сказал лейтенант.

Снаружи, возле двери, стоял Голотяпко. Вид у него был несколько озадаченный. Он посмотрел на меня, переминаясь с ноги на ногу, и тихо произнес:

— Виноват, товарищ капитан…

— Не беда, Головотяпко…

— Голотяпко, — поправил сержант, насупившись.

— Да какая разница! Я тебя извиняю, — сказал я, но не удержался от того, чтобы не прочитать этому увальню маленькую лекцию. — Но впредь, будь добр, с гражданами веди себя любезнее. Что могут подумать честные труженики о нашей доблестной милиции, когда она так грубо хватает их за локти?

— Есть, быть любезнее, — буркнул сержант, приложив руку к козырьку сбившейся набок фуражки, а я, довольный, направился к выходу.

Квартира моя располагалась в одной из тех «хрущевских» пятиэтажек, коих вдоволь было на улице Обручева. Мне не хотелось париться в душном автобусе, и я решил пройтись пешком — всего-то три остановки. По дороге я зашел в кулинарию и купил домашних котлет. Конечно, домашними они только назывались, а, по сути, были очень далеки от тех ароматных, пахнувших детством котлет, которые делала моя мама. Но поскольку я в ту пору жил уже отдельно от родителей, в своей маленькой однокомнатной квартирке, то готовить мне приходилось самому, а способностями в этой области я не отличался. И потому довольствовался полуфабрикатами, хотя чаще всего питался все же в столовой. В этот день у меня в очередной раз возникло желание самому что-нибудь приготовить. Такое случалось нечасто, но, как это не покажется странным, мне иногда даже нравилось повозиться у плиты.

Я поднялся на второй этаж, отпер дверь и вошел в свое холостяцкое обиталище, где в беспорядке были разбросаны по комнате вещи, а все убранство составляли маленькая тахта, видавший виды письменный стол да примостившийся на комоде старенький телевизор «Рекорд». Я жил один и вполне обходился тем, что у меня было. В моем возрасте иметь отдельную квартиру почиталось за великое счастье. Зарабатывал я неплохо, к тому времени у меня на книжке уже накопилась кругленькая сумма. При этом нельзя сказать, что я себя в чем-то ограничивал. Часто встречался с друзьями — по выходным мы любили устраивать пикники за городом, раз в месяц хаживал в ресторан, одевался вполне прилично. В отношениях с противоположным полом у меня тоже все было в порядке. Я, конечно, не опускался до безумных оргий, этого не позволяли мне ни воспитание, ни положение. Но, признаться, бывало несколько раз, просыпался поутру в обнимку сразу с двумя девушками. Но не более того.

Первым делом я позвонил Веронике, одной своей знакомой, и пригласил ее в гости. Она работала учительницей младших классов в школе и, поскольку на дворе стояло лето, наслаждалась длительным педагогическим отпуском. Я почему-то был уверен, что она свободна и ни в коем случае не откажется навестить меня. Потом я заказал такси (неужели добираться до аэропорта на автобусе?) и стал собирать чемодан. На это у меня ушло ровно полчаса. Трудно было загадывать, сколько продлится моя командировка, но больше того, что я успел упаковать, у меня все равно не было: пять пар белья, столько же носков, костюм, на всякий случай, и галстук, черные туфли, белая парадная рубашка и три повседневные, с коротким рукавом. Одну рубашку я, подумав, отложил, чтобы надеть в дорогу. Из брюк выбрал югославские джинсы. На ноги сначала думал надеть кеды, но потом бросил их в чемодан, а в дорогу приготовил летние замшевые туфли с дырочками.

Затем я отправился на кухню и стал накрывать на стол. Этому процессу я всегда уделял особое внимание. Мне нравилось, чтобы все было сделано в строгом соответствии с правилами этикета.

Не успел я завершить сервировку, как в дверь позвонили. На пороге стояла Вероника. Невысокого роста, худая, черноволосая, с немного вздернутым носиком и большими карими глазами, она радостно взвизгнула и бросилась мне на шею.

— Слушай, я у тебя целую вечность не была!

— Да, — согласился я, — дней десять уже прошло.

— Правда? А мне казалось, чуть ли не месяц… Такая жара на улице! Можно я душик приму?

— О чем речь! — ответил я. — Ванная в твоем распоряжении. А я пойду пожарю котлеты. Ты ведь, наверное, проголодалась?

— Уж-жасно!

Через десять минут Вероника заявилась на кухню, одетая в мой старенький халат и, довольная, уселась на табуретку. От нее пахло мылом и свежестью. Этот запах дразнил и возбуждал. Вероника без умолку стрекотала, пытаясь сообщить мне все новости, и даже не заботилась о том, интересно ли мне это. По ее, женской, логике я, безусловно, должен был от этой информации приходить в восторг. Поэтому мне время от времени приходилось ахать, восклицать «да ты что!» или «не может быть!» и при этом обязательно цокать языком и покачивать головой. Правда, делал я это по большей части машинально, поскольку слушал ее не очень внимательно. Сказать, что предстоящая поездка была для меня рядовой — было бы покривить душой. Африка! Я и мечтать не мог, что когда-нибудь попаду туда. О задании я почти не думал, потому что без дополнительной информации это было бы пустой тратой времени. Поэтому я думал просто об Африке. Мысли мои все чаще уносили меня в далекую Эфиопию, которая представлялась мне огромной банановой плантацией, где под каждым деревом сидит негр и продает жвачку, то есть жевательную резинку. Кстати, об этой самой жвачке. Для тех, кому покажется странным, что я думал о ней, поясню — в те далекие годы этой забавы для рта в нашей стране не существовало вовсе. Ее просто не производили, считая тлетворным и развращающим продуктом загнивающего капитализма. Поэтому у каждого советского человека жвачка ассоциировалась исключительно с заграницей, поскольку попадала к нам только оттуда.

Размышляя об Африке, я так увлекся, что чуть было не прокололся, когда на неожиданной вопрос Вероники, соскучился ли я по ней, машинально воскликнул:

— Да ты что! — И сразу спохватился, заметив ее озадаченный, переходящий в гневное недоумение, взгляд: — Как ты только могла сомневаться в этом?! Конечно!

Котлеты уже подходили. Я разлил вино по бокалам. Мы выпили, закусили ломтиками голландского сыра. Потом заели котлетами, оказавшимися вполне сносными, и, как это ни покажется странным, переместились в комнату на тахту, где и провели последующие несколько часов, придаваясь тому, что иные скромно называют любовными утехами.

Настойчивый звонок в дверь заставил меня вернуться в реальность. Я с трудом оторвал свои губы от Вероникиных и взглянул на часы — ровно пять тридцать. Вероника нахмурилась. В ее глазах читался вполне резонный вопрос: и кого это там черт принес? Мне ужасно не хотелось покидать ее страстные объятия, но долг — прежде всего.

— Дорогая, — сказал я, — боюсь, что мне пора.

— Куда? — недоуменно спросила Вероника.

В дверь опять позвонили. Я встал и, накинув халат, пошел открывать.

— Такси вызывали? — спросил прокуренным голосом пожилой мужчина в кожаной кепке со значком таксиста на околыше.

— Да. Спасибо. Через десять минут буду, — ответил я.

— Поторопитесь. У меня еще заказ, — буркнул таксист.

Я вернулся в комнату. Вероника сидела на тахте, поджав под себя ноги и обиженно надув губы. Молодое тело было безупречно, солнечные лучики, с трудом пробивавшиеся сквозь густую крону растущей за моим окном березы, беспечно бегали по ее груди веселыми зайчиками, будто бы нарочно указывая на самые привлекательные места.

Я невольно засмотрелся на нее, но, спохватившись, состроил извиняющуюся физиономию и сказал:

— Вероника, мне очень жаль, но меня внизу ждет в такси. Я должен ехать.

— Ну, хорошо, поезжай. Я подожду тебя.

— Это исключено. Меня не будет несколько дней. Так что, будь добра, быстренько одевайся и — домой.

— Ты меня выгоняешь?

— Нет. То есть да. Я позвоню тебе, как только вернусь.

Вероника вскочила и стала яростно натягивать на себя одежду.

— Суворов, ты все-таки сволочь. Так обмануть мои надежды! Я уже собиралась к тебе переехать, а ты…

«Так! — подумал я. — Похоже, я где-то дал маху. Как же это я позволил ей додуматься до такого? Переехать ко мне… Это в мои планы не входит».

— Дорогая, — сказал я, стараясь быть как можно деликатнее, — боюсь, что вопрос о твоем переезде ко мне еще не назрел. Это, конечно, возможно, но не сейчас. И не в ближайшем будущем.

Вероника даже зарычала от досады. Сарафан застрял у нее на голове. Она с такой силой дернула его вниз, что он жалобно затрещал, рискуя разойтись по швам. Втиснув ноги в босоножки, взлохмаченная и разъяренная, она стремительно направилась к выходу. Я было бросился за ней, но сообразил, что сейчас не время разыгрывать трагические сцены, и остановился. Хлопнув дверью так, что из-под наличника взметнулось целое облако пыли, Вероника зацокала каблуками по лестнице, продолжая сыпать в мою сторону проклятьями. Звуковая изоляция в хрущевке оставляла желать лучшего, и я прекрасно слышал все, что она говорила, вплоть до того момента, как вышла из подъезда.

Взгляд мой упал на единственный в комнате стул. На спинке небрежно висели беленькие шелковые трусики, по всей видимости, нарочно забытые Вероникой. Я отпер ключом комод — он у меня всегда был заперт — и положил трусики в верхний ящик, туда, где уже лежала дюжина таких же да еще десятка два всевозможных лифчиков и чулок. Ох, женщины! Такое ощущение, что они искренне верят, будто ненароком забытая в доме любовника деталь женского туалета действует как безотказное приворотное средство. И почему они так стремительны в своих чувствах? Почему им всегда невтерпеж? Стоит лишь дать слабину, и они уже смотрят на твой дом, как на свой новый плацдарм. Уже придумывают, как переставить мебель, что докупить, какие шторы повесить на окна и какой палас постелить на пол, потому что — о ужас! — в квартире такой плохой паркет, его обязательно надо чем-нибудь прикрыть.

Быстро одевшись, я схватил чемодан, запер квартиру и сбежал вниз по лестнице. У подъезда стояла бежевого цвета «Волга». Водитель нетерпеливо прохаживался рядом. Увидев меня, он что-то пробурчал, с недовольным видом поглядывая на часы, подхватил чемодан и ловко закинул его в открытую пасть багажника.

Я сел на заднее сиденье и через пять минут, блаженно растянувшись на просторном диване, окунулся в сладкие объятия Морфея. Во сне я видел Веронику, которая, абсолютно голая, скакала вокруг меня с каким-то причудливым бубном и все время приговаривала: «Сволочь ты, Суворов! Не дам тебе банан». Неожиданно она подошла ко мне вплотную и крикнула в самое ухо: «Приехали!»

Я вздрогнул и открыл глаза. Таксист, повернувшись вполоборота, выжидательно уставился на меня.

— Шереметьево, — сказал он, видя, что я никак не проснусь окончательно.

Таксометр нащелкал четыре рубля восемьдесят копеек. Я дал таксисту пятерку, отказавшись широким жестом от сдачи — я улетал за границу, настроение у меня было приподнятое, и мне хотелось быть щедрым.

В аэропорту я быстро отыскал дежурную комнату пограничников. Часы показывали без десяти минут семь, но подполковник Залезайло уже был на месте, как всегда, в форме — ему нравилось щеголять в погонах. Рядом с ним стоял Гарик, по прозвищу «Самоделкин», из технического отдела. Прозвище свое он получил за исключительные способности изобретать совершенно потрясающие приспособления и механизмы. Много лет спустя, познакомившись с историями об агенте 007, я невольно сравнивал нашего Самоделкина с флеминговским Кью и каждый раз отдавал дань нашему, отечественному, гению, который в отличие от британского коллеги зачастую был обделен средствами, однако из простых, казалось бы, вещей умудрялся сконструировать нечто невероятное.

Вот и теперь он вытащил из кофра кинокамеру с фотоаппаратом и стал объяснять их особенности. На вид это были обыкновенные инструменты репортера, за исключением небольших деталей. В оба устройства были вмонтированы миниатюрные инфракрасные излучатели, работающие от обычной батарейки, и тепловизоры, что позволяло использовать их в качестве приборов ночного видения. Фотоаппарат известной марки «ФЭД» (для тех, кто не знает, поясню, что это расшифровывалось как «Феликс Эдмундович Дзержинский») был оборудован маленьким баллончиком, наподобие тех, что использовали в сифонах для приготовления домашней газировки. Маленькая кнопочка на днище «ФЭДа» приводила фотоаппарат в боевую готовность, а последующее нажатие на кнопку затвора выбрасывало мощную струю слезоточивого газа на пять-шесть метров. Кинокамера «Киев», как ни странно, ничем не стреляла: ни пулями, ни гранатами. Тем не менее, в рукоятке и в самом корпусе был спрятан заряд мощнейшей взрывчатки. Таким образом, при необходимости камеру можно было использовать в качестве небольшой бомбы.

— А ничего, что я с этим в самолет? — поинтересовался я.

Залезайло только поморщился, а стоявший рядом майор погранслужбы похлопал меня по плечу и сказал:

— Э, братец, и не такое провозили. Тебе, правда, лететь с пересадкой, но я со всей ответственностью заявляю: ни в одном аэропорту ничего не заметят. Мы уже просвечивали эту технику со всех сторон. Даже намека никакого. Просто чудеса!

— Не чудеса, а технология, — вставил Самоделкин, многозначительно воздев указательный палец к небу. — Все очень просто: баллончик с газом в фотоаппарате из прочного пластика. Взрывчатка пластиковая. Так что гарантия полная…

— Я разве лечу с пересадкой? — перебил я.

— Да, — подтвердил Залезайло. — Прямых рейсов на Аддис-Абебу нет, поэтому придется лететь через Хартум. А теперь, — Залезайло повернулся к присутствующим, — прошу оставить меня наедине с инструктируемым.

Трое пограничников и Самоделкин покинули дежурку. Я приготовился к дотошному допросу о моем моральном и физическом состоянии, который, как правило, предшествовал подобным инструктажам, и в которых Залезайло был мастером. Он, вполне оправдывая свою фамилию, бесцеремонно залезал в душу, теребя все мыслимые и немыслимые ниточки. Какой от подобных бесед может быть прок, никто из сотрудников не понимал. Возможно, сам Залезайло и находил в наших ответах какой-то скрытый смысл, но мне, как и многим моим коллегам, подобная процедура казалась полным абсурдом, потому что единственным итогом ее было раздраженное, взвинченное состояние, отнюдь не идущее на пользу дела, и все мы, оперативники, буквально ненавидели Залезайло.

— Ну, как дела дома? — начал он издалека.

— Все в порядке, товарищ подполковник.

Залезайло раскрыл блокнот.

— У меня тут есть некоторые сведения о том, что капитан Суворов последнее время слишком часто допускает, с позволения сказать, вольности во внеслужебное время и злоупотребляет вниманием женского пола.

— Товарищ подполковник, — взмолился я, — ну вы уже в который раз мне это говорите! Нет никакого злоупотребления, обычные человеческие отношения.

— При обычных отношениях мужчина не меняет себе партнерш каждую ночь, и тем более не спит одновременно с двумя женщинами.

«Все знает, собака!» — подумал я.

— А это, — продолжал Залезайло, — порочит мундир, который вам, Суворов, доверило государство.

— Маскировка! — возразил я. — Представьте себе, что я буду вести исключительно положительный образ жизни, меня сразу могут заподозрить в причастности к Органам. А так все думают, что я обыкновенный инженер…

— Прекратите ваши шуточки, товарищ капитан! — оборвал Залезайло. — Лучше отвечайте на вопросы. Что стало причиной вашей ссоры с Вероникой Елизаровой?

— Какой Елизаровой?.. Ах, этой…

«Он что, всю мою квартиру прослушивает? — подумал я. — Или таксист стуканул? Подставной, что ли? И как, черт возьми, этот Залезайло узнал, что ее зовут Вероника? Да еще Елизарова? Я сам ее фамилию не помню».

— Никакой ссоры, — небрежно сказал я вслух. — Обычная размолвка. И ручаюсь вам, никакого влияния на мое моральное состояние это не оказало.

— Вы планируете на ней жениться?

Я даже немного растерялся.

— А это обязательно?

— Но у вас ведь с ней близкие отношения и, насколько я понимаю, не единовременные.

— Да, но это еще ничего не значит. Если я буду жениться на каждой девушке, с которой…

— Вот в этом, товарищ капитан, и выражается весь ваш аморальный облик! И вы еще едете за границу. Где, спрашивается, гарантия, что там вам тоже не захочется, так сказать, развлечься? А это, между прочим, может черным пятном лечь на репутацию всего нашего государства!

— Я в эту командировку не напрашивался, — процедил я.

— Вас туда посылают, потому что доверяют вам, — отрезал подполковник. — И ваша задача это доверие оправдать.

Я устал с ним пререкаться, на каждое сказанное ему слово этот заведенный «органчик» тут же находит десяток в ответ.

— Я все понял, товарищ подполковник.

— Вот и хорошо, — сказал Залезайло и посмотрел в свой блокнот. — В аэропорту вас встретит наш человек из посольства. Он поселит вас в городе, чтобы не мозолить глаза кому не следует. Мы связались с эфиопской службой безопасности, попросили оказать содействие. Они выделят вам своего специалиста. И помните, подробности операции известны только вам, Зотову и мне. В пределах разумного можете посвятить в детали эфиопского коллегу. Мы сообщили партнерам только то, что пропала девочка и что эта информация особого класса секретности. Так что о вашем визите будет знать только их шеф да тот агент, которого назначат вам в помощь. Агент придет к вам на квартиру двадцать пятого числа в девять ноль-ноль. Дальше — по обстоятельствам. Вопросы?

— А на каком языке мы будем общаться с эфиопским коллегой? — усмехнувшись, спросил я.

— Не юродствуйте, товарищ капитан. Неужели вы думаете, их специалист не владеет языками. Уж английский-то он знает не хуже вас. Вот ваши документы, — он протянул мне паспорт и билеты. — Инструктаж закончен.

Залезайло взял со стола фуражку и вышел из дежурки. Туда сразу вернулись пограничники и Самоделкин.

— Ну что, Саня, все в порядке? Ты это… с техникой разобрался? Кстати, не забудь про дорожный тайничок в кофре, — шепнул он мне на ухо. — Ну, ты понимаешь? А что за операция, а?

— Самоделкин, — спокойно сказал я, — слишком много вопросов. Спасибо за арсенал.

Я повесил кофр с аппаратурой на плечо и, взяв чемодан, вышел из комнаты.

— Приедешь, расскажешь? — крикнул мне вдогонку Самоделкин.