Дважды контрразведчик

Владимир Александрович Киеня, 2022

Книга "Дважды контрразведчик" – желание автора показать на примере конкретной судьбы, к чему стремился и чего достиг обычный советский человек. Как из внука польского батрака стал тем, кем стал: верным защитником Родины, офицером государственной безопасности, военным контрразведчиком. Как росло и развивалось "андроповское" поколение чекистов. Из таких обычных судеб и складывается история нашей страны. Содержит нецензурную брань.

Эту книгу посвящаю своему отцу — Киене Александру Борисовичу, рядовому Красной Армии, двум его братьям и пяти братьям матери, которые все погибли при защите Родины —

Союза Советских Социалистических Республик

Дважды контрразведчик: Север. Юг

Тридцать лет нет на карте мира Союза Советских Социалистических Республик (СССР), государства, в котором я родился и вырос, давал ему клятву-присягу на верность и преданно служил в органах государственной безопасности. Служил там, где нужно было Родине. На Крайнем Севере почти четыре года, где полярная ночь, сильнейшие метели и морозы, на «Крайнем Юге»: два года в воюющем Афганистане, где участвовал и в боевых действиях. Сменил 11 военных городков и 15 служебных квартир.

Контрразведка КГБ СССР (Комитет государственной безопасности) состояла из двух частей: военная — в вооруженных силах и территориальная — во всех гражданских заведениях, учреждениях науки, культуры, на фабриках и заводах. Обе имели свою специфику. Было редким явлением, чтобы офицер проходил службу и в органах военной, а затем и территориальной контрразведки. Службу в органах госбезопасности я начинал в военной контрразведке — 13 лет в Особом отделе КГБ СССР по Уральскому военному округу. Заканчивал в территориальных органах — в УКГБ СССР по Свердловской области — 7 лет. Поэтому и считаю себя дважды контрразведчиком.

Позади большая, более 80 лет, насыщенная событиями жизнь. Вот и задумал написать книгу о прожитом времени, о военной службе, об участии в боевых действиях, подробно и честно о своем поколении и о себе. Эта книга — желание показать на примере конкретной судьбы, к чему стремился, чего достиг обычный советский человек. Как из внука польского батрака стал тем, кем стал — офицером госбезопасности, патриотом и верным защитником Родины; как росло и развивалось наше поколение чекистов.

Может быть, кто-то, прочитав эту книгу, на моих ошибках, заблуждениях, удачах и неудачах станет чище и честнее. Станет больше ценить и свою, и чужие жизни. Ведь все мы люди, каждый из нас уникален, пока живой!

Глава 1. Воюющий Афганистан

Границу СССР и ДРА (Демократическая Республика Афганистан) пересек я 10 января 1984 года на самолете ИД-76, летевшем из Ташкента в Кабул. Была самая середина десятилетней Афганской войны. Об оперативной обстановке в Афганистане тех лет сегодня можно прочитать в открытых источниках, например, в Исторической справке за 1984 год. В те годы в советских средствах массовой информации: на телевидении, по радио, в газетах, − скрывали сведения о боевых действиях в Афганистане, их объеме, потерях войск и мирного населения. Показывали, например, как советские солдаты занимались посадкой деревьев в парках, участвовали в трудовых субботниках и прочую белиберду, не имевшую отношения к настоящей действительности.

Процитирую Историческую справку за 1984 год: «1984 год. По существу Ограниченный контингент советских войск (ОКСВА) оказался втянутым в полномасштабную гражданскую войну, развернувшуюся на всей территории страны. Политическое и военное руководство СССР ставило перед советскими войсками две задачи: совместно с правительственной армией Афганистана разгромить крупные вооружённые формирования мятежников в базовых районах и оказать содействие Кабулу в укреплении органов государственной власти на местах. Ввиду партизанского характера действий противника, а также серьезных просчетов далеко не все боевые операции достигли цели.

У моджахедов появилось большое количество реактивных снарядов и установок китайского производства. Появились американские ПЗРК (переносные зенитно-ракетные комплексы) «Стингер» и английские «Блоупайп». За 1984 год было отмечено 62 пуска ПЗРК.

21 апреля 1984 года началась крупномасштабная общевойсковая операция в Панджшерском ущелье, в ходе которой попал в засаду и понёс большие потери 1-й мотострелковый батальон 682-го мотострелкового полка и потерял 53 человека убитыми, 58 ранеными.

С января по май было проведено 85 боевых операций, захвачено у моджахедов 3839 единиц стрелкового оружия, 146 ДШК (крупнокалиберных пулемета), 42 миномета, 101 ручных противотанковых гранатомёта.

1984 год является самым кровопролитным в истории Афганской войны (1979—1989г.г.): безвозвратные потери — 2343 чел., ранения и заболевания — 7737 чел., уволено из Вооружённых сил (по ранению, травмам и заболеваниям) — 1388 чел., потеряли танков − 7, бронетехники — 88, самолетов и вертолетов — 66».

Кунарская боевая операция

Из писем домой

7 марта 1984 года. Город Кабул. 58-й день в ДРА

«…Здравствуйте, мои дорогие!

Стоит необычное даже для этих мест тепло. Травка зеленеет, солнышко блестит… Днем — за двадцать (!) градусов тепла. Солдаты по пояс голые, строят новый модуль (сборная щитовая казарма). В июне-июле из комнаты на шестерых разъедемся по комнатам на двоих. Там будет психологически более спокойная и комфортная обстановка. Все-таки возраст уже не для туристических палаток…

На улицах города множество детей. Как я раньше этого не замечал? Примерно, как в Махачкале. Впереди своей семьи уверенной походкой идет ОН — гладкий, кругленький и довольный жизнью. Сзади, метрах в 3-4-х, следует его «ханума» в мешке до пят и в тюремной решетке паранджи напротив глаз. Она тащит на руках двух (редко, очень редко одного) маленьких ребят. Еще 2-3, взявшись цепочкой за руки, следуют с ней рядом. На «хануме» за спиной (руки-то заняты) болтается большой узел с вещами.

Приземистый дом без окон мелькает вдоль дороги. Кольцо мужчин и мальчиков, а между ними два дерущихся петуха. У некоторых зрителей петухи зажаты подмышками, ждут своей очереди. Девочки на улицах — большая редкость, рассказывают, что за ту из них, которая до замужества не вышла за пределы двора ни разу, заплатят самый высокий калым. На многих домах вдоль городской улицы мальчишки на коротких, метров по пять поводках водят разноцветных воздушных змеев, сделанных из плащевой болоньи.

Неуправляемое стадо машин на улицах. Уже привычные глазу выдранные с мясом и висящими проводами боковые фонари и ржавые боковые крылья легковых автомашин. Как будто ты зритель гигантского ралли. Позы пассажиров самые невероятные. Вот, подпрыгивая на ухабах, летит ГАЗ-66. Сверху на кабине (а не в пустом кузове!), непринужденно опустив одну ногу в кузов, сидит «сорбоз» — афганский солдат с автоматом Калашникова, не держась ни за что руками. А машина иногда резко тормозит, и я с тревогой жду, что он вот-вот загремит вместе со своим АК под передние колеса автомобиля. Ничего подобного! У него в штанах, наверно, магнит, сидит, как плотно приклеенный к кабине машины. Или видишь: как крейсер, в потоке легковушек лавирует автокран на базе МАЗа. Всё на нем: кабины водителя и крановщика, стрела (!), подножки — буквально всё унизано непринужденно сидящими и висящими в немыслимых позах людьми-пассажирами. Никто на это, даже регулировщики, не обращают никакого внимания. Лошадей в стране мало, и все они какие-то игрушечные, чуть больше пони. На улицах множество тележек на толстых резиновых колесах, которые волокут худые изможденные люди. Иная нагружена — аж жуть!

Когда два-три дня нет ветра, Кабул заволакивает синей дымкой смога. Хорошо еще, что здесь нет промышленности. Трудно дышать, противный запах, и першит, режет горло. Когда возвращаешься к себе, пусть невысоко, но все же в горы, воздух отличный, чистейший. От нас город — как на ладони. Ежедневно, вечерами черное небо рассекает узкий и яркий луч прожектора, который шарит по окрестностям глубокой долины-«тарелки», иногда задерживаясь, из-за любопытства, на редких облачках, сразу ослепительно вспыхивающих над ним. Взлетают частые ракеты, иногда гремит далеко не весенний гром, и ярко-красные плети трассирующих пуль — «трассеров» хлещут из-за близких холмов и кишлаков, разлетаясь в стороны. На войне, как на войне, хотя и «необъявленной». Американские миллионы долларов здесь превращаются в пули, взрывы и убийства среди бела дня в городе, магнитные мины, прицепленные прямо на ходу в потоке машин, и многое другое, всегда пахнущее кровью. Здесь пробуют нас на крепость, как в 30-е годы в Испании…

Пишу на именной бумаге главаря банды, заверенной его личной печатью. Целую крепко. Через три дня ухожу на десять дней туда, откуда письма не пишут. Постараюсь написать еще одно письмо. Ваш…».

Шли мы из столицы Демократической Республики Афганистан города Кабула в зону «Восток» (провинции Лагман, Нуристан и Кунар). Колонна около тысячи военных автомашин, БМП, БТРов и танков (такую цифру мне назвали в штабе операции) растянулась по горной дороге на двенадцать километров. Вначале из высокогорного Кабула нужно было спуститься по серпантину вниз и прочесать там ущелья. Вытеснить «духов», дать возможность местным дехканам спокойно работать, освоить советские трактора «Беларусь» вместо деревянной сохи, которой они пахали тысячи лет; защитить школы и учить детей, так как банды из Пешавара в первую очередь расстреливали и сжигали школы и учителей. Обирали крестьян. Заставляли платить им налог — четверть урожая…

Перед каждым из восьми тоннелей длинная змея боевой техники сонно замирала. Пока саперы искали и каждый раз находили мины и фугасы и их разминировали. Прошли первые сутки. Кончилась взятая с собой кипяченая вода. Вся военная техника, оружие, наши лица, руки и одежда покрылись толстым слоем желтой пыли. На вынужденных остановках под безжалостным афганским солнцем мы молча курили и настороженно оглядывали молчаливые и угрюмые чужие горы.

Водитель, старший сержант Сережа Голов из Воронежа, достал пропыленными грязными руками засохшую на жаре буханку хлеба и, вскрыв штык-ножом консервную банку сайры в масле, подал мне. Я взял ее такими же землистыми от грязи немытыми руками и начал медленно и с отвращением жевать, запивая холодной сырой водой. Было невкусно, но голод утоляло.

Рядом с нашей машиной в кювете лежал мертвый ишак с выеденным шакалами с задней части туши красным и сплошь покрытым мухами нутром. В детстве и юности я был болезненно брезглив, что служило предметом множества шуток и розыгрышей моих друзей. Тут я равнодушно смотрел на ишака.

Позади 75 километров пути до населенного пункта Суруби. Примерно посредине нашей воинской колонны следуют и двадцать одна автомашина оперативной группы штаба армии, которая руководит этой боевой операцией. Я старший автомашины ЗИЛ-131 с прицепом-кунгом. В ней будет располагаться группа офицеров Особого отдела КГБ армии, которая в район боевых действий прилетит вертолетом. Со мной два водителя: основной — Сергей Голов, водитель 1 класса, «дедушка», ему скоро «дембель», и запасной — Игорь Зайчиков, служит три месяца, только-только из учебки, оба они из Воронежа. Все мы боевого опыта пока не имеем. Хотя уже не раз бывали под обстрелами из ракет класса «земля-земля» и другого оружия.

Двигаемся в колонне очень медленно. При долгих остановках уже успели познакомиться с водителем и двумя рядовыми из впереди едущего новенького зеленого КрАЗа с тентом, набитого под завязку ящиками с продовольствием. Справа от дороги, вплотную к ней — вертикальная скала высотой метров пятьсот, слева глубокая и также вертикальная пропасть, из которой глухо доносится шум течения невидимой из кабины горной речки Кабул, текущей в попутном направлении. Над нами по небу периодически проносятся пары «вертушек» прикрытия. По скалам сверху колонну прикрывают десантники.

Первоначальное напряжение от вида этой огромной махины войск и техники, нарастающей усталости и жары постепенно превращается в равнодушие и апатию. Даже есть не хочется. Только пить. У каждого из нас на поясе по две фляжки с чаем.

В Суруби, в горах, с нашей советской помощью построена большая гидроэлектростанция, которую охраняет афганская армия. Наша колонна-змея сворачивается на большом плато в грохочущую массу перед ночлегом и постепенно затихает. Знакомый оперуполномоченный Особого отдела за совместным ужином рассказал, что в афганской охране у него есть секретный источник информации. По его сведениям, каждый вечер «духи» обстреливают район гидростанции. Предварительно сообщают охране через связных либо по телефону о времени обстрела и количестве ракет, чтобы те подготовились, чтобы никто не попал под обстрел. Затем, если охрана согласна, ракеты выпускают. Подвозят по одной ракете на ослах, ставят их вручную на направляющие и запускают. При таких обстрелах риск случайной гибели охранников почти исключен, да и серьезных повреждений сооружений практически еще не было. Охрана докладывает вверх по команде про систематические обстрелы и свое героическое поведение, «духи» отчитываются перед Пешаваром о количестве подвезенных и стартовавших ракет. Американские деньги при этом и «духи», и охрана делят честно между собой, так как и в охране, и в местной группе «духов» почти все родственники. И все довольны

Еще не взошло солнце, а колонна снова вытянулась на дорогу и поползла в сторону субтропического города Джелалабада. Всю ночь наш автомобиль находился в гуще скопления бронетранспортеров и танков, которые почему-то моторы на ночь не глушили. Грохот стоял неимоверный, вонь от дыма невыносимая. Нормального сна и отдыха и в помине не было. Самоходная артиллерийская установка (САУ) рядом стреляла примерно один раз в сорок минут, ведя беспокоящий огонь по далеким целям. Во время выстрела раздавался чудовищный звуковой удар, эта неуклюжая с виду махина делала вид, что подпрыгивает, и слегка откатывалась назад. После ее выстрела я в очередной раз вместе с одеялом, подушкой и матрасом слетал с нижней полки в кунге на пол и больно ударялся. На третий или четвертый раз так и остался лежать на полу посреди разбросанной постели. Утром, не выспавшиеся и разбитые, мы поехали дальше.

День на жаре и при частых остановках тянулся мучительно долго. На одной из остановок к нам подошли ребята из впереди идущего КрАЗа и сообщили об аварии. Впереди водитель САУ «Гвоздика» уснул на ходу, и неуправляемая боевая машина на повороте дороги не повернула в нужную сторону, а прямо переползла через невысокий бетонный бордюр и упала в пропасть. Вместе со всем экипажем и спавшим на борту десантом. Еще никто не сделал по нам ни одного выстрела, а войска уже понесли потери…

Быстро наступили вечер и чернильная темнота афганской ночи. На фарах машин надеты светомаскировочные маски с узкими прорезями для синего света. На дороге почти ничего не видно. Только красные огоньки задних сигнальных фонарей машин. Движение колонны замедлилось до скорости пешехода, с долгими стоянками перед тоннелями для их проверки саперами. Несколько раз поели осточертевших рыбных консервов с черствым белым хлебом, который буквально разваливался на крошки.

Вторая ночь близилась к полуночи, когда раздались выстрелы орудий и стал нарастать грохот близкого боя. Разговоры в кабине смолкли. Напряжение нарастало. Снял и повесил поперек правого стекла кабины свой бронежилет, оставив небольшую щель для наблюдения. Зашнуровал ботинки.

Внезапно высокая скала справа закончилась, и открылось большое ущелье. Прямо перед нами, примерно в двадцати метрах, возник мост из бетона в три пролета, освещаемый мерцающим светом осветительных ракет. Ближнего пролета уже не было: когда на мост въехал наш танк, под ним взорвался фугас — круглая пластмассовая итальянская мина и под ней советская бомба. Они часто не взрываются во время наших бомбежек душманских укреплений, «духи» их собирают и используют против нас. Танк улетел в пропасть вместе с пролетом моста и десантом на броне.

Между остатками моста и дорогой саперы под обстрелом сразу перебросили аппарели — металлические спаренные мостки, по которым нашей машине с прицепом и предстояло перебраться на ту сторону и двигаться дальше. На мосту стояли два пулемета, которые стреляли в сторону ущелья. Поодаль от них я увидел силуэты четырех наших солдат, которые беспрерывно стреляли в ту же сторону из ракетниц, пытаясь ослепить «духов». Из ущелья в нашу сторону тянулись многочисленные следы «трассеров».

Метров за пять перед мостками водитель остановил нашу машину и вгляделся вперед. Никого рядом не было, чтобы помочь направить передние колеса в желоба мостков. Слева, справа и впереди была пропасть, неосвещенная и зловещая. Ошибка в несколько сантиметров могла стать смертельной для всех нас. Горело крапивой обостренное желание не оплошать. Постояв секунд десять, автомобиль с прицепом очень медленно двинулся вперед. Мы проехали по мосткам около двух метров над пропастью, когда впереди и справа в ущелье, метрах в трехстах от нас, в темноте вдруг возник огненный шар и спустя секунду начал двигаться в нашу сторону. Я мгновенно определил, что это летит смерть — граната душманского гранатомета.

Мной овладело абсолютное спокойствие. Никакого страха не было нисколько. Душа как бы зависла над моим телом в пространстве в качестве стороннего наблюдателя. Я внутренне удивился. Много раз читал, что именно чувствует человек в мгновенья перед неминуемой гибелью. Я вдруг холодно понял, что сейчас погибну и буду падать в пропасть с большой высоты вместе с машиной и прицепом. И не чувство паники от предстоящей боли и черноты смерти пришло ко мне, а единственное, что в голове промелькнуло: «Как там мои останутся?». И невыразимо горькое сожаление о том, что угробил машину и солдат. Смертная тоска за невозможность помочь погибающим мальчишкам больно сжала сердце…

Внезапно машина встала над пропастью ровно посреди мостков. Водитель не двигался, сидел молча. Я видел, как чрезвычайно медленно, буквально по сантиметрам в пространстве движется к нам граната с ярким хвостом огня за собой. Изучающе холодно и спокойно я наблюдал за ней. Прошло не меньше часа (в действительности, конечно, 3-5 секунд). Шар очень медленно приблизился и пролетел прямо перед капотом машины, скрывшись в пропасти слева от нас. Гранатометчик явно не ожидал резкой остановки машины, неправильно взял упреждение и промазал. Я отметил это про себя автоматически.

— Вперед и медленно! — почему-то шепотом приказал я. Для себя отметил, что горжусь мастерством и выдержкой солдата-водителя Сережки Голова. На сердце стало теплее. В том же месте ущелья снова возник огненный шар среди черного неба и снова стал приближаться к нам. Я молча и бездумно следил за ним глазами. Голова была пуста, как колокол. Никаких мыслей не было. Только застывшее время, как скованная льдом река. Снова я чувствовал каждый удар своего сердца и обостренно видел каждый сантиметр полета гранаты, каждую искру в ее огненном хвосте. Граната очень медленно подлетела и прошла вплотную к переднему стеклу, чуть выше капота, опалив его. И сразу стало видно, что до спасительного моста осталось не более двух-трех метров. — Вперед!!! — заорал я. Тяжелый ЗИЛ резко дернулся и, стремительно промчавшись по остаткам моста, нырнул в спасительную темноту и под защиту скалы, вновь выросшей справа от дороги.

Колонна стала двигаться непрерывно и быстро. Светало, когда мы свернули с дороги и пошли по пустыне. Горы исчезли. Начали появляться кишлаки с домами из желтой глины и небольшими участками для посевов. На некоторых дехкане пахали землю на паре волов деревянными сохами. Все машины шли друг за другом по одной колее, утопая колесами сантиметров по десять-пятнадцать в желтом песке. Облако пыли скрывало от нас идущие впереди машины. Смутно был виден лишь силуэт КрАЗа с тентом, нашего постоянного ведущего в колонне. Мы напряженно вглядывались. Ехали с работающими дворниками, которые сметали с лобового стекла пыль и песок, как у нас в Союзе снег зимой. Раза два я видел в колее впереди нас круглые камни-валуны размером с кулак. Каждый раз Сергей, предупреждая мою команду, восклицал: «Вижу!» — и резко выворачивал колеса. Мы были проинструктированы, что «духи» будут ставить мины в колею, маскировать их, а для своих класть сигнальные камни.

Полдень. Мы неимоверно устали от бессонной ночи, дороги, обстрелов, голода и напряжения. Очень хотелось спать. Внезапно ярко сверкнуло в глаза. Впереди идущий КрАЗ вдруг подпрыгнул метра на полтора и скрылся в черном дыму. Раздался такой сильнейший удар, что, казалось, взорвалась планета. Мы мгновенно остановились. «Дворники» продолжали со скрипом в наступившей тишине разгребать песок и пыль на лобовом стекле. Когда дым немного рассеялся, мы увидели, что из зеленого КрАЗ стал обуглено-черным и весь горит. Я выскочил из кабины и подбежал к КрАЗу.

Он наехал левым передним колесом на мину. Колесо оторвало взрывом и подбросило метров на пятьдесят. Кабина от удара вытянулась вверх и назад. В ней через проем оторванной двери видно было два черных человеческих тела, как обрывки веревки, скрученные друг вокруг друга. На песке лежал солдат-водитель, с которым еще пятнадцать минут назад мы курили на коротком привале. Левая нога по колено у него была оторвана, торчала белая оголенная кость, которая конвульсивно скребла по песку. Из окружавших ее лохмотьев красного мяса на песок обильно лилась ярко-красная кровь и сразу же впитывалась в песок. Тело водителя всхлипывало и содрогалось в предсмертных движениях, которые через минуту закончились. Мы с Головым и подбежавшими солдатами из задних машин стояли и смотрели на него молча и обреченно…

В первый раз в жизни я увидел, как на моих глазах умирает человек. Он был в два раза моложе меня, и его смерть казалась мне наивысшей нелепостью и несправедливостью. Если бы Бог предложил мне в этот момент для того, чтобы он жил, отрезать у меня руку или ногу, я, не задумываясь, согласился бы…

…Колонна наша в пустыне разделилась. Ее большая часть повернула направо в горы, где предстояла зачистка местности от «духов». А оперативную группу штаба армии с охраной остановили на привал. Подошла «ромашка» — раскладная столовая. Вкусно запахло войсковой походной кухней. В стороне от группы наших машин солдаты из четырех высоких щитов сколачивали походный туалет, выкопав в песке глубокую яму. Поели наконец-то горячей пищи — гречневой каши с мясной тушенкой (потом в Союзе лет пятнадцать я на нее смотреть не мог).

Приказал Игорю Зайчикову бодрствовать, но если колонна двинется, то разбудить меня и водителя Голова. Вместе с Сережей мы легли одетыми в кузове и провалились в сон, как в пропасть. Проснулся я от того, что мы двигались. Я разбудил слегка очумелого Сергея Голова. Куда нас вез сумасбродный и неопытный Зайчиков?! После переезда через взорванный мост я дал возможность отдохнуть водителю Сереже Голову. Отправил его в кузов, а за руль посадил Зайчикова. Тот все время сидел насупленный, очень недовольный, что ему часто приходится быть пассажиром. Мы долго ползли по серпантину вверх, и я заметил, что из-под капота вырывается пар и температура охлаждающей жидкости очень высокая. Приказал остановиться на обочине. Вся колонна пронеслась мимо нас, и мы остались на дороге одни. Разбудил Голова, и он долил в радиатор воды. Через несколько минут мы понеслись по пустынной дороге догонять колонну. Еле догнали ее через час. Могли в любую минуту стать добычей для «духов», которые часто нападают на одиночные и остановившиеся машины. И вот теперь Зайчиков, нарушив мой приказ, везет нас неизвестно куда…

Мы оба стали кулаками стучать в переднюю стенку кузова, но безрезультатно. Скорость движения по горной дороге была сравнительно небольшая, километров 10-15 в час. Я стал ногами на прицепное устройство и пригнулся. Уловив момент, когда скорость на подъеме снизилась, прыгнул на дорогу, больно упал боком и перевернулся. Вскочив, метнулся вперед и, догнав машину, зацепился за ручку кабины. Еле-еле взобрался на подножку. Открыл кабину и закричал Зайчикову: «Стой!!». Тот остановил грузовик. Подбежал Голов и занял место водителя. Я огляделся. Наша машина оказалась головной, впереди на дороге было пусто.

— Куда ты едешь?! — с возмущением обратился я к Зайчикову.

— Не знаю, я отстал от колонны и заблудился в «зеленке», — честно и растерянно ответил он.

Проехали немного вперед по грунтовой дороге, которая то и дело разветвлялась среди кустарников и небольших деревьев. Карты местности у меня не было. Пункта назначения я не знал. В любой момент мы ожидали обстрела. Очень хотелось вытащить Зайчикова из машины и набить ему морду, еле сдерживал себя. Понял, что ехать самостоятельно и наобум нельзя. Это опасно для всех нас. Будет уж очень щедрый подарок «духам». Раз нет связи, нужно стоять на месте и приготовиться к обороне со всех сторон…

Минут через пятнадцать к нам в голову пристроился проводник — бронетранспортер, которого кто-то из армейских начальников прислал за нами. Он и привел нас в город Митерлам, где дислоцировался наш батальон армейского спецназа.

Войска ушли на прочесывание местности. Оперативная группа штаба армии расположилась на широком плато среди гор, откуда хорошо просматривались весь город и подходы нему со всех сторон. Снова солдаты сноровисто и быстро окружили машины цепью окопов, развернули столовую-«ромашку», поодаль выкопали ямку для походного туалета, поставив по ее периметру коробку из четырех щитов-дверей. К туалету тут же выстроилась живая очередь из десятка человек. Я, опередив других, занял очередь третьим, вслед за афганским губернатором из Джелалабада, с которым только что познакомился на совещании в штабном вагончике. Это была зона его ответственности, и он прилетел посмотреть, как идут дела.

Пленные

Получил сообщение, что недалеко от нас приземлился вертолет, который доставил пленных, вышел из кунга, чтобы встретить. Пленных было семеро в сопровождении двух запыленных солдат-автоматчиков в касках и бронежилетах. Никаких сведений солдаты о пленных не знали и никаких документов мне не передали. Когда вся группа этих экзотически одетых мужчин в широких шароварах и чалмах неторопливо приближалась ко мне, я обратил внимание, что они все были босыми. Хотя на дворе была середина марта и днем стояла плюсовая температура, но ведь скоро наступит ночь и будет мороз. На мой вопрос, куда подевалась обувь задержанных, солдаты ответили, что у этих «духов» были резиновые калоши на босу ногу. Так как «духи» при конвоировании в горах под обстрелом передвигались медленно, то солдаты все калоши выкинули в пропасть. Возмущаться или задавать другие вопросы военным смысла не было, отпустил их к вертолету, который тут же взмыл в небо и скрылся вдали.

Я приказал рассадить всех пленных по одному в разных ямах-углублениях в земле и привести ко мне первого «духа». Переводил мне сержант-узбек из взвода охраны. Вошел симпатичный чернобровый мальчишка лет 15-16. Присел на краешек стула и болезненно поморщился. Взгляд прямой, доброжелательный. Его родной брат — офицер афганской армии 8-й пехотной дивизии. Погиб недавно в бою. Еще два брата служат в «царандое» — афганской милиции. Сам работает зазывалой в такси. Его задержали «шурави» в мечети, ворвавшись туда во время молитвы, избили и отобрали наручные часы. Сломали прикладом автомата два ребра. Я прекратил этот, наверное, самый короткий в мире допрос и повел юношу в кузов машины с тентом.

Метрах в десяти от машины стоял загорелый, чисто выбритый армейский прапорщик, который, глядя сквозь меня яркими голубыми глазами с неестественно расширенными зрачками, вдруг буднично сказал: «Товарищ майор, давайте я его расстреляю». Не останавливаясь и не удостоив его взглядом, я молча прошел мимо.

Второй задержанный, захлебываясь слезами, которые ручьем хлынули по его щекам, был стар и беден. Чистые шаровары и рубашка были во многих местах заштопаны. Он сообщил, что работает чабаном у феодала, пасет его овец. Сегодня днем «шурави» опустились на своем военном вертолете, номер которого он не запомнил, рядом со стадом в горах. Забрали восемнадцать баранов и улетели. Как теперь показаться на глаза феодалу, он не знает. У него четырнадцать детей! Как и чем их кормить?! Он пешком добрался до штаба «шурави» в горах, его не стали слушать, избили, и сейчас он здесь. Что делать?.. Он снова залился слезами.

Когда я проходил с чабаном мимо прапорщика, тот стоял на прежнем месте. И снова, не повысив голос, он обратился ко мне: «Товарищ майор, давайте я его расстреляю». Начисто забыв первейшую заповедь чекиста о необходимости иметь всегда холодную голову, я заорал так, что группа невдалеке стоящих офицеров штаба армии вздрогнула и все одновременно повернулись в нашу сторону.

— Иди в горы, козёл, бери автомат и там стреляй!!! Урод!

Третий задержанный в сопровождении солдата вошел медленно и как-то мешковато, низко нагнув голову и что-то неся перед собой в правой руке. Я остолбенел. У него на ладони лежал человеческий глаз, от которого к пустой красной правой глазнице тянулся тонкий, извилистый, как толстая нитка, нерв. Около минуты я был в сильнейшем шоке от увиденного. Заставил себя собраться и задать вопросы через переводчика. Он — сборщик хвороста в горах. Этой работой кормит семью. Собранный хворост продает. У него был собственный старый ишак. Во время прочесывания солдаты выкинули собранный хворост, застрелили ишака и все время кричали на него, называя: «Дух, дух!». Обыскали и отобрали последние 250 афгани, зашитые им в одежду.

Когда я, внутренне потерянный и потрясенный услышанным, вел к машине этого афганца, прапорщика на прежнем месте уже не было. Там стоял молодой солдатик в еще не выгоревшей зеленой форме. Когда я поравнялся с ним, он, просительно глядя мне в глаза, произнес ту же самую ненавистную фразу: «Товарищ майор, дайте его мне, я его сейчас расстреляю!». Вне себя от гнева и ненависти к войне, которая оказалась совсем не такой, как я представлял себе по книгам и кино, я остановился, взял его за плечи, развернул к себе спиной и дал сильный пинок в зад. Солдат упал на колени, схватил выроненный автомат и бегом, не оглядываясь, молча побежал от меня.

И остальные задержанные оказались никакими не «духами», то есть вооруженными мятежниками и борцами с властью, а избитыми и ограбленными крестьянами и ремесленниками, простыми афганцами, попавшими под руку советским солдатам случайно в процессе зачистки местности. Я отвел оставшихся в ту же машину с тентом и усадил в кузов под охрану солдат. Позвонил в ХАД (афганские органы госбезопасности) и стал дожидаться их представителя, чтобы передать всех задержанных. Стоял возле машины и молча долго посмотрел в глаза своим «духам».

Не знаю, что именно они увидели в моих глазах, но вдруг одновременно все протянули ко мне руки и что-то заговорили на своем непонятном языке. На мой вопрос, в чем дело, солдат-узбек перевел, что все они не ели и не пили трое суток и просят воды. Мы с солдатом подошли к котлам нашей войсковой кухни и налили четыре трехлитровых банки воды из цистерны. Я взял без спросу со стола открыто лежащие две буханки хлеба и пошел к машине.

В десятке метров стояла группа старших офицеров и генералов, и все они посмотрели на нас с солдатом. Это было руководство боевой операции, только что прибывшее на двух «вертушках» из Кабула, а ранее из Москвы. Командовал операцией, как мне сказали, генерал-полковник из Москвы. Якобы именно по итогам операции он будет защищать докторскую диссертацию. Высокий полковник из группы, видя, что я несу хлеб пленным, хорошо поставленным командирским голосом, громко отдал мне команду: «Майор! От-с-т-а-вить!!». Наверно, этот хлеб я взял со стола для командиров. Не останавливаясь и не реагируя никак на его команду, я подошел к машине и протянул пленным хлеб. К буханкам тут же протянулись десяток рук одновременно и бережно приняли хлеб. Так же бережно пленные взяли и воду. Я обернулся и молча взглянул на полковника и стоящих рядом генералов. Что-то в моем взгляде им явно не понравилось, но, помедлив секунду-две, они первые отвели глаза, отвернулись и продолжали свой разговор.

Минут через пять подъехал на УАЗ-469 лейтенант ХАДа Салим, круглоголовый двадцатилетний офицер в серой афганской форме, очень хорошо говорящий по-русски. Он был совершенно безоружен, что считалось особым шиком и бравадой и пользовалось искренним мужским уважением. В конце второго года службы в Афганистане я тоже потом при посещении ХАДа оставлял автомат в машине, и это сразу вызывало особую доверительность при беседе и подчеркнуто внимательное отношение.

Взяв из моих рук акт передачи пленных, он, не глядя, подписал его и, комментируя запись, что среди них нет лиц, ведущих враждебную деятельность, сочувственно глядя в мои расстроенные глаза, неожиданно процитировал фразу из кинофильма «Чапаев»: «Что, товарищ майор, белые приходят — грабят, красные приходят — грабят?». Меня как будто ударили хлыстом по лицу, так стало больно за свою Родину и стыдно. Я покраснел так, как не краснел с пионерского детства…

Дурдом

Позади уже три дня изнурительной горной дороги под обстрелами. Четвертое утро началось шумно. Где-то совсем рядом на берегу водохранилища возле автомашин с будками в кузовах ударил мощный взрыв. Сонных офицеров и солдат в очередной раз сбросило на пол будки-кунга вместе с автоматами и матрасами. В распахнутую взрывом дверь я увидел растущий на глазах толстый гриб черного дыма. «Мина», — успокоенно подумал, все время подсознательно ожидая нападения вооруженных людей.

— Что там случилось, Ковалев? — долетел из-за машин густой бас.

— Шли два афганца и два барана, товарищ полковник! Взрыв — и четырех баранов нету! — ответил звонкий голос.

— Выбирай выражения, это же люди! — возмущенно крикнул я и захлопнул дверь.

После завтрака к нам, армейским контрразведчикам, пришел познакомиться Александр Солнышкин — наш военный советник афганского армейского корпуса.

Как обычно в таких случаях после обсуждения погоды, местного начальства посмотрели свежие трофейные журналы юмористического содержания. Посмеялись над ними вместе. Сразу перешли в разговоре на «ты».

— Володя, ты на операции какой раз?

— Первый, а ты, Саша?

— Я четвертый.

— Слушай, зачем столько техники нагнали — 900 единиц. Это же «змея» на двенадцать километров по горной дороге. Я еще «духа» живого не разоблачил и не видел, только липовых пытались подсунуть, а у нас в батальоне охраны опергруппы уже семеро погибших: «Гвоздика» (самоходная артиллерийская установка) в пропасть свалилась — водила заснул. Почитай разведсводки. «Духи» уже давно как перешли к тактике малых диверсионных групп. Нет сплошного фронта и тыла. Мы прочесываем, они без боя отступают, кусая из засад. Мы после прочесывания вынуждены возвращаться по местам постоянной дислокации войск, они снова заходят в кишлаки, говорят населению, что они победили «шурави»! Снова стреляют, убивают учителей, взрывают школы и мосты, держат народ в страхе и кабале, обкладывают его дополнительным своим собственным налогом. А держать наши войска в каждом населенном пункте — никаких войск не хватит. На афганскую армию надежды нет. Половина родственников служит в армии, вторая — на стороне «духов». А мы действуем, как слон в посудной лавке…

— Кого волнует чужое горе! Я же тебе говорю, что генерал в Москве большой человек…

— Дурдом!

— Успокойся. Это только начало для тебя. Ты еще многое здесь узнаешь. Пробовали сплошное минирование госграницы. Но они прогонят стадо овец — и проход разминирован. В Пакистане около двухсот центров подготовки «духов» на американские деньги. Банда приходит оттуда на два месяца с конкретным заданием взрывать, убивать, вербовать агентуру. Потом на два месяца уползают обратно на отдых…

Лучше сделай доброе дело. Пока тихо вокруг, я соберу совещание оперработников-афганцев, а ты им расскажи о неотложных следственных действиях в ходе боевой операции. Лады?

Получив разрешение отлучиться на несколько часов, я, придав своей панаме ковбойский вид, медленно побрел по жаре за Александром в сторону расположения полевого штаба афганского корпуса. В качестве приятного подарка коллегам попутно захватили в нашей столовой пару буханок хлеба.

Издалека два ряда палаток и скопление афганской боевой техники почти не отличались от любого подразделения советских войск. Но это только на первый взгляд. Техника у афганцев хотя и была советская, но устаревшая и давно снятая с вооружения нашей армии: и пушки, и бронетранспортеры, и видавшие виды «катюши». Вокруг сновали вооруженные солдаты и офицеры афганской народной армии в коротких шинелях и кепках серого мышиного цвета, не обращавшие никакого внимания на двух «шурави». К одной из палаток медленно подползла окруженная автоматчиками колонна пленных «духов». Это были в основном парни призывного возраста в национальных одеждах. Понурые, некоторые с кровавыми марлевыми повязками, они медленно тащились, опустив головы.

— Что с ними будет? — спрашиваю.

— Сейчас слегка пошерстят, переоденут, дадут оружие, и в строй, — ответил Александр.

— Да ты что?! Какие из них солдаты? Они завтра же уйдут к «духам», да еще и с нашим оружием!

— А ты что думал? Сегодня ночью с боевого охранения ушли четырнадцать солдат, застрелив восьмерых, отказавшихся идти с ними. Уходят батальонами и полками, вместе с танками и стрелковым оружием…

— Дурдом!

— Успокойся. Подумай лучше: а как же мне и другим нашим советникам вместе с ними есть, спать, воевать?

— Да уж…

Подошли к палаткам штаба корпуса, снаружи охраняемым часовыми. Внутри одной из них за длинным деревянным столом сидели наши военные советники — «мушаверы». Все одеты в афганскую военную форму. На столе лежало несколько длинных склеек топографических карт прилегающей местности. На карты никто не обращал внимания. Два «мушавера» ожесточенно спорили о том, сколько именно километров от Земли до Луны. Изредка заходил пожилой полковник-афганец, смотрел на карту, что-то записывал и уходил в соседнюю палатку, где командование корпуса решало тактические проблемы. Нервный, худощавый афганец-комкор Шах Наваз Танай (через несколько лет поднимет мятеж, будет бомбить Кабул и сбежит в Пакистан — прим. авт.) вдруг заглянул в палатку. И разговоры вмиг стихли, но никто не встал и не заговорил с ним. Угрюмо оглядев присутствующих, комкор молча вышел.

Через распахнутую дверь палатки открывался великолепный вид. В ста метрах под жгучим солнцем грустно дремала артбатарея. Одна из пушек, вдруг подпрыгнув на месте, коротко и громко гавкнула. На вершине горы сверкнула вспышка. «Мазилы!» — не выдержал советник по артиллерии и после шестого промаха пошел к пушке. Отвлекшись на время от спора о Луне, вся компания с интересом стала наблюдать за дальнейшими выстрелами по вершине горы. «Недолёт! Перелёт!» — комментировал вслух советник по комсомолу.

— А сколько стоит один снаряд? — тихонько спросил я у Александра.

— Шестьдесят семь рублей с копейками, — ответил тот.

— Ползарплаты заводского инженера, — прикинул я.

После обеда Солнышкин повел меня в расположение военной контрразведки корпуса. Мы нырнули в желтую пакистанскую палатку с двойными стенками, за которыми было не так жарко, как в советских, скорее рассчитанных на холод, а не на жару.

Афганские офицеры были уже собраны и расположились кто где мог: на ящиках, железных койках и табуретках. Мы с Александром сели рядом за стол. Тут же вошел солдат и на подносе в стаканах принес густо заваренный горячий чай. Я долго и подробно рассказывал о первоначальных следственных действиях оперсостава в различных ситуациях. Александр переводил мои слова на фарси. Было много уточняющих вопросов. Особую заинтересованность проявил сидевший рядом со мной старший лейтенант Фата, молодой, стройный мужчина с большими, выразительными коричневыми глазами. Волнуясь, он несколько раз отпил из моего стакана, даже не заметив этого. Солдат же, подававший чай, долил этот стакан доверху и придвинул поближе ко мне так, чтобы Фата не мог его больше достать…

Киеня В.А. перед отъездом в Афганистан. Фото из архива автора

Толпа пленных возле палаток поредела. Раненых отправили в санчасть, кем-то вплотную занялся военный прокурор. А остальные с явно повеселевшим видом строем и без охраны шли переодеваться в военную форму. Правофланговым направляющим колонны широко и свободно шагал пленный-«калека», который до того с негнущейся ногой еле ковылял сзади. Встретившись с ним взглядом, я заговорщицки подмигнул, но тот не понял юмора «шурави».

Наутро, прибыв за разведсводкой, Александр сказал мне:

— Помнишь Фату, старлея вчерашнего?

— Конечно.

— Вчера «вертушкой» увезли в госпиталь. Врачи определили у него активную форму сифилиса.

— Ну и что?

— Да ничего… Сифилис передается ведь не только известным тебе путем, но и через открытые раны…

— Вот это номер! Он же все время хватал мой стакан с чаем, а я потом из него пил. И к тому же вчера разбил губу в кровь, сегодня она нарывает: ни пить, ни есть не могу!

— Давай сходим к вашему доктору Федориади. Он ведь кандидат наук.

Подполковник Федориади «успокоил»:

— Да, в принципе, заражение хотя и маловероятно, но может быть. Вот, выпейте сразу четыре таблетки — это ударная доза, а затем через каждые четыре часа еще по две в течение первых суток… И ждите семьдесят двое суток. Если проявится, то проявится.

— Да мне же в отпуск скоро! — взвыл я.

— Попробуйте перенести его на более поздний срок, если не хотите рисковать семьей.

— Ни хрена себе… Привезти отсюда в Союз не ранение, не орден, а сифилис! Кто же поверит, что именно так я его «заработал», а не иначе?!

— Молодой человек, не кипятитесь. Кому быть повешенным, тот не утонет. Не надо заранее вешать нос. Завтра приходите ко мне на прием. А в Кабуле возьмем кровь на анализ…

Невеселые мысли еще долго не давали спать в тот злосчастный день на привале и в последующие ночи. А затем страх смерти, который терзает новичков первые месяцы на войне, постепенно превратился в серое равнодушие. И тень позорной болезни также отступила перед стремительным течением событий, когда о смерти и болезнях думать попросту некогда. И в любых обстоятельствах надо делать дело, выполнять свой воинский долг…

Американский советник у «духов»

Центр афганской провинции Лагман город Митерлам расположен в долине реки Кунар. Город назвали якобы в честь англичанина мистера Лама, который последним из английской интервенции задержался здесь после бегства из Кабула. Весь английский корпус был уничтожен, как и все завоеватели, приходившие на эту землю с оружием в руках. А в древности эти горы видели даже войска Александра Македонского…

Боевая операция советско-афганских войск по очистке провинции от душманов продолжалась шестой день. Штаб операции находился в расположении батальона, дислоцированного на господствующей высоте, с которой весь город был виден, как на ладони. Зеленый оазис города переполнен женщинами и детьми. Днем и ночью они толпами прибывали сюда, зная, что здесь находятся «шурави» и город не будут бомбить.

Я сидел внутри машины-пеленгатора и слушал по приемнику приятный баритон на английском языке. Капитан — военный разведчик — переводил.

— Хелло, Джон! — сказал баритон.

— Хелло, Джим, — ответил ему невидимый собеседник.

— Джон, почему не взорвали мост?!

— Эти ленивые свиньи проспали, русские уже выставили усиленную охрану, днем к нему сейчас не подобраться, — пожаловался Джон.

— Мост взорвать любой ценой, надо это сделать завтра на рассвете, пока русские спят. Есть ли у них танки?

— Да, прошло пять Т-62, сейчас по мосту проходит последний…

Я выглянул из кунга и посмотрел вниз. Примерно в километре через горную реку по наплавному мосту неторопливо и с достоинством следовал в город наш танк. В бессильном гневе сжал кулаки и, как ужаленный, рванул в командирскую палатку, срочно доложил об увиденном и услышанном начальнику оперативной группы КГБ армии полковнику Савенкову.

— Василий Васильевич, у нас под носом где-то рядом группа «духов» с американским советником. Тот визуально контролирует мост и движение нашей техники по нему. Прямо указывает на наш танк, который в эту минуту движется по мосту в город.

Тот тут же вызвал по телефону-«вертушке» начальника военной разведки оперативной группы армии: «Анатолий Иванович!..» — и дословно пересказал мой доклад. «Что с третьим пеленгатором?».

Для обнаружения и захвата радиостанции противника к штабу были прикомандированы три радиопеленгатора и рота спецназа, которые могли бы с высокой точностью определить местонахождение американца. Выслушав ответ по телефону, Василий Васильевич сказал собеседнику: «Они где-то рядом, в визуальной видимости моста. Надо немедленно прочесать окрестности у моста и попросить помощи у вертолетчиков». Положив трубку телефона на место, посетовал: «До сих пор не могут поднять пеленгатор, тот опрокинулся при переезде какой-то несчастной канавки. Эх, водители, водители! — с горечью добавил он. — Теперь ищи ветра в поле…».

— Пусть переводчик слушает внимательно и дальше, вдруг советник что-нибудь ляпнет о своем месте или маршруте, — отдал мне приказание Василий Васильевич. Я вернулся в будку пеленгатора. За его окном взревели моторы «бэтээра», и Савенков («ВВС», как мы звали его за глаза) с солдатами охраны на броне срочно умчались в район прочесывания.

— Заканчивай с мостом, Джон, и скорее возвращайся, — голос Джима из Пакистана снова сочен и чист, как будто он был рядом.

— О’кей!

— Будь осторожен, не забывай, что тебя ждут прекрасный отдых и сюда прилетела твоя красавица Мери с подругой.

— Скажи ей, что как только русские уйдут отсюда, я сразу буду. Это моя последняя поездка сюда, все надоело.

Дружеский диалог вдруг приобрел тревожную тональность.

— Вижу близко группу русских, — сообщил Джон.

— Сколько их? Кто у них командир? — последовал мгновенный вопрос.

— Нет времени! — прозвучали последние слова, и только эфир тревожно потрескивал…

Гора Амбер. Джелалабад.

Обойдя пеленгатор, я присел на ящик из-под мин, закурил. Километрах в двух на противоположном конце города разгорался бой. Длинная цепочка военных автомашин была отчетливо видна в хрустально-прозрачном горном воздухе у подножия горы Амбер. Машины медленно продвигались вперед. Из ущелья гулким отбойным молотком стучал невидимый отсюда душманский крупнокалиберный пулемет. Он бил по участку дороги длиной метров 150, который машины проскакивали на большой скорости. Соло пулемета сопровождал густой хор автоматов с обеих сторон. Несколько наших вертолетов-«крокодилов» ходили по кругу над ущельем и поочередно клевали носом. Раздавался звук длинных пулеметных очередей, как будто кто-то с треском разрывал большой кусок брезента. Меня как будто ударило током…

…1944-1945 год, точнее не помню. Мне 3-4 года. Деревня Монастырек под городом Чериковым Могилевской области в Белоруссии. Лето или осень. Я как все детство босой, с ребятами на дороге играем в песке. Изредка где-то высоко в небе, мы не обращаем на это внимания, пролетает наш советский самолет с густым шмелиным звуком мотора. И вдруг однажды неожиданно вихрем ворвался незнакомый близкий звук другого самолета, завывающий и почему-то сразу холодящий душу. И страшный треск раздираемой ткани. Необычное волнение взрослых, их резкая жестикуляция, судорожные, порывистые, скованные движения, как при защите цыплят от коршуна. Кричат друг другу, что это летит «он». Немца, сколько я себя помню, всегда называли именно так: «он». Точно такой же «треск ткани» я услышал в марте 1984 года в Афганистане. Я был ошеломлен, насколько ярко этот звук напомнил мне, сорокатрехлетнему, детское впечатление от немецкого самолета…

Впереди и сзади каждой из несущихся по простреливаемому участку дороги машин начали появляться ватно-белые, безобидные на взгляд отсюда, шары минных разрывов. Я представил себе, каково сейчас моим товарищам, сидящим в кабинах, и сжался от напряжения. На открытом месте дороги, напротив ущелья стоял наш танк, и его громкие выстрелы сотрясали окрестности. Звук его выстрелов был такой, как будто великан стометровым металлическим ломом бил по огромному медному тазу. Одна из наших машин вдруг на мгновенье исчезла в гуще белого облака разрыва и черным горящим комом свалилась на обочину дороги…

…После прочесывания местности в районе города Митерлам войска снова собрались в одну колонну и по трассе двинулись в сторону Джелалабада. Был конец марта, но очень жарко, за сорок градусов жары. Солнце пекло немилосердно. В центре Джелалабада стоят высокие тридцатиметровые пальмы и летают красивые, разноцветные, большие птицы. Колонна еле-еле продиралась через скопище повозок, легковых автомашин и многотысячные толпы беженцев, заполонивших город в поисках спасения от бомбежек и обстрелов. Наконец, выбрались за город и пошли по «зеленке», среди густых зеленых зарослей и моря высокого трехметрового камыша, вплотную подступавшего к дороге с обеих сторон. Стали попадаться наши машины из колонны, лежащие на обочинах и горящие свежим пламенем. Впереди раздавался грохот обстрела. Мы шли на максимальной скорости, проскочили опасный участок, и опергруппа свернула в расположение бригады спецназа.

Прежде всего я попросил встретивших меня коллег из Особого отдела бригады дать возможность умыться. Нас отвели недалеко на берег стремительной мутно-желтой реки Кабул. Вода в ней была обжигающе холодной. Не видя дна, я спустился осторожно на глубину по пояс и присел на что-то острое. Нащупав руками, поднял со дна реки артиллерийский снаряд без взрывателя. Рядом с ним оказалась еще целая куча. На мой недоуменный вопрос, как они здесь оказались, коллега пояснил, что в этой стране дерево — большой дефицит. Дрова, например, продают на рынках по килограмму, взвешивая их на больших, похожих на аптечные, весах. При нынешней жаре здесь баня — первейший залог здоровья. А дерева нет. И начхоз приказал использовать для строительства бани ящики из-под снарядов и бомб. А снаряды выкинуть в реку, чтобы начальство не узнало…

Гипноз

Наскоро перекусив в столовой, я вышел на плац, куда вот-вот должен был приземлиться вертолет.

В бою наши десантники захватили в плен шесть душманов с оружием в руках. Попутно сдали их на гауптвахту в советском военном городке в Джелалабаде и помчались на БМП догонять своих, но не догнали. При переправе через стремительный желтый поток мутной горной реки Кабул тяжелая машина ухнула в невидимую бомбовую воронку с не закрытыми по недосмотру перед переправой люками герметичности кузова. БМП не поплыла по воде, а ушла под воду. Никто из десанта и экипажа не всплыл, да и не смог бы, так как на всех были бронежилеты, тяжелые, как гири, ботинки, «лифчики» с воткнутыми в них магазинами с патронами и гранаты. Погибли замечательные ребята, все награжденные боевыми орденами. Посмотрев, как водолаз безуспешно пытается зацепить трос за утонувшую бронемашину, чтобы вытащить стоявшими на берегу двумя танками, я сел в вертолет, и через несколько минут он приземлился на площадке в центре военного городка.

Удрученный увиденным, зашел в караульное помещение, разложил на столе необходимые документы и приготовился к опросу задержанных. В течение ближайших 24-х часов их необходимо передать по акту местным властям для дальнейшего разбирательства. Это требование действующего соглашения между советской и афганской сторонами об оказании правовой помощи. Очевидцы боя погибли, установить истину будет значительно труднее. Послал солдата за переводчиком и огляделся. Мухи полностью облепили круглые электрические плафоны и закрыли сплошным ковром весь потолок просторной комнаты. «Такого и в дурном сне не увидишь», — пришла мысль, и в это время прибыл переводчик.

Ввели первого задержанного. Это был красивый чернобровый и черноглазый мальчишка с пушком на щеках и тонким, еще детским голосом. Сразу выпил почти половину предложенной ему трехлитровой банки холодного чая. Насратулло, сын Мохаммеда, возраст 13 лет. Отец воевал в 8-й пехотной дивизии афганской армии и год назад погиб в бою. Дома — мать и пять братьев и сестер, все младше его. Главой семьи теперь стал дедушка. В отряде «непримиримых» Насратулло находится около двух месяцев. После того как их командир избил дедушку, а его к себе взял силой. С напарником пришлось в эти месяцы переносить по горам боеприпасы. «Будь он проклят!» — сказал Насратулло о командире душманов и стал подробно рассказывать, вытирая плачущие глаза рукой, как тот пытал и убивал местных дехкан. С этим «душманом» все ясно…

Душман. Трофейное фото

Солдат-выводной доставил второго задержанного и вышел из кабинета. Рахматулло — брюнет с ярко-голубыми глазами, что среди афганцев большая редкость. Стремительный, как пантера. Не присел на стул, стоящий чуть в отдалении, а опустился на пол возле моего стола, привычно скрестив ноги. Пристальный, умный взгляд. Какая у него, однако, белозубая и обаятельная улыбка! Бывший студент третьего курса Нангархарского университета. Говорит, что за ним пришли ночью и насильно увели в банду. Долго били, полгода держали в зиндане. Ненавидит эту длительную, опустошающую душу войну, хотел бы продолжать учебу. Мечтает о посещении Советского Союза. Уважает сильных и мужественных «шурави». На его руках нет крови. Холост. Родители в провинции Баглан занимаются сельским хозяйством.

Какая-то необычная пелена доверия и сочувствия охватила меня тогда. Всё окружающее становилось размытым. В центре моего внимания — его необыкновенные, лучистые и очень доброжелательные глаза. Я безоговорочно верил всему, что он говорил. Вера в его порядочность, сострадание к нему захлестнули меня полностью. На его улыбку я отвечал такой же искренней улыбкой единомышленника…

Внезапно резкий окрик выходившего и теперь вернувшегося переводчика вернул меня к действительности. «Не улыбайся! Не улыбайся!!!» — громко и зло крикнул он и сделал шаг вперед, загораживая меня от Рахматулло. Затем повернулся ко мне: «Товарищ майор! Он же применяет гипноз!».

Меня как будто ударило током. Бросил взгляд на задержанного. В его глазах откровенные ненависть и страх, руки сжаты в кулаки. Полностью овладеваю собой. Убираю подальше автомат со стола, до которого на мгновенный бросок. Удивленно отмечаю, что забыл закрыть металлические задвижки окна, за которым густые камышовые заросли. Командую: «Увести задержанного!». Презрительно улыбнувшись, он стремительно поднимается с пола на ноги и бесшумно походкой молодого барса уходит в сопровождении вооруженного солдата.

Приносят ответ на срочный запрос: «Рахматулло, сын Гуляма — крупного землевладельца, возраст — 22 года, добровольно вступил в ИПА (Исламская партия Афганистана), участвует в боевых действиях против правительственных войск в течение последних шести лет. Дважды прошел спецподготовку в Пакистане. Лично из гранатомета уничтожил один советский и два афганских танка. Сжег три школы, участвовал в расстреле учителей. Проявляет особую жестокость к местному населению, лояльно относящемуся к конституционной власти, и особенно к пленным…». Далее идут списки людей, уничтоженных его наемными бандитами.

Вносят автомат китайского производства, полевую сумку с документами и японские наручные часы «Сейко», принадлежащие Рахматулло. С этого и надо было начинать. Но после гибели товарищей я проявил поспешность.

Через два часа Рахматулло уже давал подробные показания по списку именного состава его группы, ее кровавом пути, дислокации, структуре и личном составе спецподразделения в Пакистане. Разговор продолжался.

Из писем домой

28 марта 1984 года. Город Джелалабад. 79-й день в ДРА.

«Здравствуйте, дорогие! Моя командировка продляется еще примерно на 10 дней, начиная с сегодняшнего дня. Всё у меня нормально, по приезду в Кабул напишу подробнее. Днем плюс 47 градусов тепла. Горы и пустыни позади и впереди. Загорел и сильно оброс. Целую вас всех крепко-крепко. Ваш…».

Кованый сундук с наркотиком

Меня позвали к телефону ЗАС. Звонил из Кабула начальник следственного отделения Особого отдела КГБ армии майор Селин Владимир Иванович. Выяснив, что боевая операция заканчивается, приказал мне возвращаться в Кабул, но не с колонной машин, а воздушным транспортом, так как работы накопилось много.

Доложив о звонке Савенкову, я получил от него приказ попутно сопроводить в Кабул трофейный опиумный мак. Во время последнего боя нашими войсками был захвачен большой деревянный, обитый железными полосами, старинный сундук, полностью набитый толстыми круглыми лепешками опиумного мака. Этого количества мака, по словам начальника разведки, хватит на полтора годы работы небольшого фармацевтического заводика где-нибудь в Союзе. Как сказал Савенков, командующий уже прислал специальный самолет и попросил выделить ему для сопровождения сундука в штаб армии кого-нибудь из наших офицеров. Через несколько часов был уже в Кабуле. Солдаты выгрузили из бронетранспортера и занесли в мой кабинет сундук. Я еле успел в столовую на обед, а когда вернулся и открыл дверь в кабинет, то чуть не упал на пороге от удушья. Показалось, что кислорода в кабинете совсем не было, сразу закружилась голова. Но никакого запаха нос не ощущал.

Да и не должен был ощущать. Когда я служил в 1963 году в сержантской ракетной школе на китайской границе в Даурии, то после утреннего подъема мы и зимой, и летом бегали обязательные 3 км. А зимой там морозы около тридцати градусов. В результате я школу окончил со вторым разрядом по бегу, а также с навсегда отмороженным носом и утратой обоняния. Так что я сыщик без нюха.

Вызвав двух солдат из взвода охраны, приказал им погрузить сундук в дежурный БТР. На нем мы подъехали по серпантину через КПП вплотную к входу в штаб армии. Чисто выбритые, наглаженные и с блестящими от крема сапогами караульные, а затем и подбежавший офицер пытались не пустить с сундуком вовнутрь, требуя какие-то формальности. Но до крайности ожесточенный за три недели в горах, грязный, небритый, в выгоревшей до ослепительной белизны форме, грязно-серых от песка ботинках и с вытертым до металлического блеска автоматом, я грубо оттолкнул от входа офицера и приказал солдатам с сундуком следовать за мной. Караульные молча отодвинулись к стенкам коридора. Мы поднялись на второй этаж, где я уже бывал. Открыли дверь на балкон, оставили там сундук и в полной тишине вышли и уехали…

Начало спецкомандировки

Из писем домой

11 января 1984 года. Город Кабул. 2-й день в ДРА.

«Здравствуйте, дорогие мои!

Ну вот, я и на месте, где должен буду постоянно проходить службу. Аэродром расположен на ровном плато, окруженном со всех сторон очень близко высокими, суровыми, покрытыми снегом горами, кое-где наполовину скрытыми туманом. Величественная картина, которую я вижу впервые. На скорости, по асфальту «уазик» быстро вчера доставил нас на место, ехали через весь город. Несколько десятков современных домов в центре города. Мелькают многочисленные парные и числом побольше патрули, в основном с нашими «ППШ» (автоматами) и другим старым и непонятным оружием.

Множество марок автомашин, включая советские грузовые ЗИЛы, «молотовки» и «полуторки». Из легковых большинство — старые иномарки и наши «Москвичи-408» желтого цвета, такси. Всего один или два светофора на всем пути движения, на них никто не обращает внимания. Возникают частые, но мгновенно рассасывающиеся пробки. Внезапно и стремительно перед самым носом машины дорогу перебегают «аборигенята» и взрослые особи. Одежды самые немыслимые: несколько раз обернутое вокруг тела до пояса обыкновенное одеяло, ниже — широкие белые кальсоны и резиновые калоши на босую ногу. Вдоль городской дороги — огороженные двухметровым забором из серой глины квадраты земли соток по пять. В одном углу этих квадратов возвышается дом такого же серого цвета — коробка двух-трехэтажного здания, обычно без окон наружу, редко с одной узкой щелью. Это готовые крепости, которые трудно одолеть. Возле дувалов — заборов на ярко-зеленой траве, перемежающейся островками ярко-белого снега, играют легко одетые дети. Вдоль всей трассы поездки дуканы — частные магазинчики. Слева мелькнул деревянный рынок — уникальное место, где дрова продают на вес, по одному кг.

Живу в комнате, где стоят шесть кроватей. Обычно половина обитателей в командировке. Прохладно — недавнее землетрясение повредило отопление. Обычная для мужского общежития безалаберность и свобода действий. Вокруг высокие горы, вдали кишлак и двадцать метров до деревянного туалета через дорогу. Погода стоит теплая: днем 3-4 градуса мороза, ночью до минус 20. Яркое безоблачное небо, иногда тучи. Пыль и серость до бесконечности. И кругом — военный люд, техника. Получил своих друзей: «Калашникова» (автомат) и «Макарова» (пистолет), с которыми долго не расстанусь. Читаю документы, вживаюсь в обстановку. Буду ждать ваших писем. В ближайшем будущем поездок в Союз не предвидится. Живите дружно, передавайте всем родным и знакомым привет.

Крепко целую. Ваш…».

Письма

Все письма в СССР тогда пересылались адресату с наклеенными почтовыми марками, обычно по 4 копейки каждая. Купить марки и наклеить их на конверты возможности у нас не было. Сначала мы выпрашивали в секретариате отдела простые конверты без марки, а затем нам в письмах из дому, по нашим просьбам, стали такие конверты присылать. Обратный адрес я писал: войсковая часть полевая почта (в/ч п/п) 50136. Это адрес Особого отдела КГБ СССР по 40 ОА (общевойсковая армия). Помню, в детстве дома я держал в руках письма отца с фронта. Это были обычные листы бумаги, сложенные треугольником, без марки. В них военной цензурой были вымараны отдельные строки и даже абзацы, где речь шла о событиях, фамилиях или географических названиях. И в моих письмах за все два года спецкомандировки, по цензурным соображениям, если Вы обратили внимание, не содержится информация о моих конкретных делах, военных событиях, потому что это являлось секретным. Это в основном, рассказы о здоровье, описание природы и местном населении, то есть типичные записки туриста, а не офицера в боевой ситуации. Зная о предстоящих длительных командировках по воюющей стране, действительную обстановку в ней и, предполагая вероятность гибели при боевых действиях, чтобы снять напряжение от неизвестности, я договорился с близкими, что буду писать домой каждые 5 дней, где бы ни находился. Каждое письмо означает, что я еще жив…

Из писем домой

15 января 1984 года. Город Кабул. 6-й день в ДРА.

Здравствуйте, мои дорогие!

9-й день как из дому, а кажется, что это было очень давно. Все еще не верится, что я за границей, что вокруг совершенно другого мировоззрения люди. Чувствуешь себя зрителем многосерийного цветного кино. Удивительна и неповторима архитектура домов, которые построены на крутых и голых скалах! Крыша одного является полом другого и т.д., то есть улицы в нашем понимании нет, все построено без плана, хаотично. Естественно, нет и канализации, все стекает вниз, в реку Кабул. Воду носят и продают водоносы. Маленькие дети, лет по 8-9, на лямке на шее таскают обыкновенный столовый алюминиевый поднос, на котором лежат для продажи несколько лепешек. В городе всего три больших государственных магазина, где на товары указаны цены. Почти все первые этажи домов в центре города занимают дуканы. Интересно, что владелец, как правило, не знает русского языка, а подолгу и азартно торгуются с русскими покупателями сыновья хозяина, лет 12-15. Сотни таких продавцов видны по обочинам улиц. Стоит только автомашине на минутку остановиться, как тут же в окне появляется хитрющая рожица юного продавца и начинает перечислять всякие товары или, увидев любую вещь на тебе: часы, обувь и т.д., начинает предлагать обмен или просить продать. «Чеки, дэньги есть? А что есть? Что надо?». Назойливы до отвращения, и если ты или водитель на секунду потеряешь бдительность, могут схватить любую вещь — автомат, фуражку — и броситься убегать…

Привыкаю к обстановке: уже легко на слух отличаю стрельбу из разных видов оружия, примелькались лучи прожекторов в ночном небе, и беспрерывные осветительные ракеты, всегда внезапные и очень громкие взрывы по вечерам. Пища спартанская: «красная рыба» (консервы «Ставрида в томатном соусе»), каша-шрапнель и суп — затрудняюсь назвать его русским литературным словом… Мотаюсь в столице и вокруг нее.

Крепко обнимаю и целую вас. Ваш…».

17 января 1984 года. Кабул. 8-й день в ДРА.

Здравствуйте, дорогие мои!

Сегодня целый день проторчал на Кабульском аэродроме, ждал попутного борта на Шиндант (юго-восток ДРА, недалеко от Ирана, 80 км). Завтра улечу наверняка, дней на 7-10. Наши все за год — чуть больше полгода в командировках. То есть в месяц — полмесяца и т.д. Возвращаются из командировок сюда, как в родной дом. Побывал я недавно с друзьями в бывшем дворце Амина (бывший руководитель Афганистана). Он стоит на высоком холме, вокруг множество садов, летом, вероятно, очень красиво…

Я поделился с коллегами мыслью, что здесь ничего не хочу покупать, а сбережения потом израсходовать на покупку машины. Никто не одобрил это намерение. Машину, говорят, можно купить и на советские деньги, а товаров таких, как здесь, и по такой цене уже потом и не купить. В общем, поживем — увидим…».

О «материальном»

Будучи майором, я получал в Афганистане ежемесячно 230 чеков «Внешпосылторга», на которые в магазинах «Березка» можно было купить качественные товары. А в обычных магазинах Союза вещей иностранного производства и хорошего качества тогда практически вообще не было. Они были очень большим дефицитом и расходились «по блату», то есть по знакомым. В 21 веке это кажется диким: есть деньги, а нужных вещей нет. За скупку товаров и перепродажу с целью получения наживы грозило уголовное преследование за «спекуляцию». Сегодня это самый распространенный бизнес в России.

В очереди на покупку советской машины тогда нужно было стоять несколько лет. А иностранные появились только с «перестройкой» в 90-е годы.

Ребята из разведки рассказывали, что советник-китаец в душманской банде получал в месяц 20 000 долларов, француз — 25 000 и американец — 30 000 долларов США при шестичасовом рабочем дне. Каждые три месяца американцы ездили к морю отдыхать…

Из писем домой

19 января 1984 года. Шиндант. 10-й день в ДРА.

1-я командировка. Самолет, не как в Союзе, взлетел по прямой с набором высоты, а непривычно: вначале кругами набрал высоту над Кабулом и на большой высоте полетел над закрытыми плотным туманом ущельями между высоких гор на юго-запад. Внизу ни жилья, ни домика. Через два часа полета земля постепенно желтеет, открывается широкая долина, снег исчез, видны квадратики полей, постепенно сменивших цвет на зеленый. При заходе на посадку и проезжая мимо, вглядываюсь в здания необычной архитектуры: ни кусочка дерева, ни единого гвоздя. Высокий, 2-3-метровый забор-дувал из глины серого цвета. Без единого оконца стены дома. Крыши домов круглые, как у перевернутой глубокой железной миски. Посредине крыши шишка, как у германской каски 1918 года. В крыше круглая дыра, внутри дома очаг, дым выходит в дыру. Грязь, запустение, 14-й век. Земля, по словам врачей, заражена тифом и гепатитом. Кяризы — подземные галереи для арыков (сколько труда!!!). По кяризам смываются душманы, когда им становится жарко. Посмотрел вблизи.

Работаю ежедневно до отбоя, иногда позже. Появляется удовлетворение от сделанного, быстрее бежит время… Сегодня 10-й день, как я за границей. Юбилей! Интересная страна — ДРА. Она похожа на перевернутую тарелку. В центре высокие горы, по кольцу возле гор проходит единственная в стране кольцевая дорога: Кабул — Кандагар — Шиндант — Герат — Кушка. По ней ходят автобусы. Пассажиры в чалмах, с чемоданами и мешками, сидя на крышах, смешно подпрыгивают на многочисленных ухабах. Половину дороги в 70-х годах строили наши, вторую — англичане или американцы, не знаю. Дорога вне гарнизона — из бетонных плит. Много выбоин от мин и фугасов. В наших военных городках наскоро собранные деревянные бараки, с красивым названием «модули». Холодно в них. Ночью небо с необычайно крупными звездами. Пишите мне подробнее и чаще. Две недели, как я из дому, а кажется — давно.

Письма мои желательно в руки детям не давать и после их прочтения тщательно мыть руки.

Крепко вас обнимаю и целую. Живите дружно! Передавайте привет всем родным и знакомым. Ваш…

P.S. Саша! Напиши, как твои дела?

P.P.S. Игорек! Нарисуй что-нибудь и вышли. Получил ли ты гоночную машину по почте на день рождения? Посылаю в этом письме переводную картинку. Кстати, я видел их на прикладах некоторых душманских автоматов. Папа…».

Первые настоящие духи

Весь Афганистан поделен между следователями на шесть зон ответственности. Шиндант относился к моей зоне. Там дислоцирована 5-я мотострелковая дивизия, которую я посещал по своим следственным делам. Военный аэродром Шинданта охранял отдельный батальон, где произошло происшествие.

Между взлетной полосой аэродрома и боевым охранением был оборудован коридор с забором из колючей проволоки по бокам, по которому периодически проезжала боевая разведывательная машина пехоты с патрулем. Вчера вечером она подорвалась на мине. Водитель погиб, а старшему лейтенанту — старшему экипажа оторвало обе ноги. Подрывников задержали сегодня утром. Я должен был их опросить и в течение суток передать в ХАД. Меня с аэродрома встретил и доставил в Особый отдел дивизии старший оперуполномоченный майор Тимченко Василий Иванович из Новороссийска. Договорились о совместных оперативных действиях с начальником Особого отдела КГБ подполковником Симирским Валентином Романовичем.

Тимченко мне рассказал, как поймали подрывников. Его оперативный источник — крестьянин, пахавший сохой поле в видимости аэродрома, вдруг поднял вертикально над головой мотыгу с длинной ручкой и стал ею описывать круги над головой. Рядом с его полем шла грунтовая дорога на аэродром, по которой туда-сюда сновали местные дехкане, пешком и на велосипедах. С источником была устная договоренность, что, когда по дороге будут двигаться два знакомых ему «духа», подорвавших нашу машину, он просто будет стоять, изображая отдых от работы, и мотыгу неподвижно поставит рядом с собой черенком вверх. Увидевший в бинокль такое необычное поведение источника Тимченко чуть не выпал в осадок, резко рванул с места свой УАЗ-469 и через пару минут, наставив на «духов» автомат, заставил сесть в свою автомашину, где их уже ждали солдаты взвода охраны.

В кабинет ко мне задержанных ввели по одному. Оба молодые, стройные, чернобровые и черноглазые парни в национальной одежде. Держатся уважительно, скромно, с достоинством. Переводчиком у меня стал солдат-азербайджанец из взвода охраны Особого отдела. Я несколько часов настойчиво, но безрезультатно пытался выяснить обстоятельства вчерашнего подрыва нашей бронемашины и их причастность к этому. Оба афганца начисто отрицали свою принадлежность к местному бандформированию и к вчерашнему подрыву. По совету Симирского мы спрятали за непрозрачной занавеской с дырочкой секретного источника-крестьянина, который заранее подробно описал нам, как эти два брата закладывали мину и подорвали нашу боевую машину. Получили за эту операцию более 400 000 афгани. Он предварительно также обстоятельно рассказал об их душманской работе в отряде. Посмотрев в дырочку в занавеске и послушав их показания, крестьянин подтвердил мне через переводчика, что эти двое — родные братья, 21 и 23 лет, и являются действующими членами местной банды. Именно они и совершили подрыв машины. Видя безрезультатность моих усилий, Валентин Романович вручил мне небольшой карманный Коран, и я, по его совету, попросил обоих поклясться на этом Коране, что они говорят мне только правду. Оба поклялись со смиренным выражением лица, и все равно полностью отрицали все обвинения в свой адрес…

Уже потом я узнал, что при подобных методах допроса «духи» никогда ничего не скажут. Опытный афганский майор из разведки дивизии через несколько месяцев рассказал мне об этом более подробно. У афганцев принято с уважением относиться к вышестоящему афганцу, которого они между собой называют «господин». Этот господин в поведении должен излучать жестокость и силу. Все разговоры «по-хорошему», без применения физической силы, считаются за слабость «господина» и не вызывают даже элементарного уважения к нему. А если к ним обращается «по-хорошему» даже не «господин», а презренный «кафир» (неверный), то они никогда не скажут ему правды, даже если поклянутся на Коране. Тем более, что Коран, принятый из рук «кафира», не считается полноценным Кораном, он осквернен. Я был еще неопытным при опросе этих двоих «духов», ничего этого не знал. Но даже когда узнал, я ни разу в Афганистане не замарал своей чести, ни разу не ударил пленного…

Шиндант — небольшой, приземистый, саманный городишко в полупустыне Афганистана, расположен в 18 км от одноименного аэродрома. Синие горы далеко на горизонте, вокруг коричневая, прокаленная жарой степь. Сверху жарит немилосердное солнце (январь-месяц!!). Одноэтажные куполообразные дома с узкими бойницами окон, окруженные высокими глиняными заборами из коричнево-желтой глины. Наш БТР въезжает через охраняемые ворота в ХАД — орган госбезопасности Афганистана. Дворик также окружен высоким глиняным забором. Посредине его также глиняное здание с высокими потолками и узкими открытыми окнами. Стекло ведь здесь большой дефицит. Обстановка внутри дворика живописная, как в кино «Белое солнце пустыни». Часовой у входа в чалме, длинном халате и английской винтовкой «Бур». У стены, под охраной другого вооруженного часового, скрестив ноги и понуро опустив головы, сидят около десятка пленных со связанными за спиной руками, ждут своей участи.

Меня с переводчиком приглашают внутрь здания в кабинет начальника. Начальник ХАД (государственная служба безопасности в Афганистане) сидит не на ковре, а за письменным столом. Это лет сорока, худощавый, черноволосый мужчина с усами, в европейском костюме и с внимательным взглядом черных глаз. Он подписывает акт о приеме моих пленных, предлагает через переводчика выпить чаю, и я соглашаюсь. Приносят чай в высоких стеклянных стаканах. На своем вижу грязный потек, но делаю вид, что не замечаю. Пью чай, и все время не отпускает мысль об опасности подцепить здесь какую-либо заразу. Вежливый разговор ни о чем. Передав пленных, и получив расписку, выезжаем обратно на аэродром Шиндант, где дислоцирована советская военная база.

Снайпер промахнулся

Медленно ползем на бронетранспортере по длинной улице, по сплошному белому песку, поднимая за боевой машиной огромный хвост пыли. Уже за городом, вдоль дороги, за которой тянется множество пустых построек, в бинокль видим, что далеко впереди на заборе примостились, как воробьи, трое афганских пацанов — «бача». На нас не смотрят, уставились глазами на дорогу прямо перед забором. Когда до них остается метров сто, они внезапно исчезают. Вдруг замечаем, что впереди в колее лежат два круглых, блестящих, не засыпанных пылью черных булыжника. Все молчат. Водитель резко тормозит перед ними, так же молча выворачивает колеса «бэтээра» в сторону, медленно выбирается из колеи и едет по обочине. Затем снова возвращается на дорогу, и мы продолжаем движение. На мой молчаливый взгляд-вопрос старший лейтенант поясняет: «Их отцы покупают мины, ставят и маскируют их в колее. «Бача» дежурят, чтобы свои не подорвались. А за «шурави» — большая премия. Бизнес…».

«Духи» на сбитом вертолете. Фото из открытых источников

Наконец-то бронетранспортер выбрался из района опасных мертвых построек-развалин и резко увеличил скорость. Сильно захотелось покурить и обдумать услышанное. Вылез наверх на броню и, свесив ноги, достал из кармана танковой куртки пачку сигарет. Оба мотора «броника» мощно ревели, исключая какой-либо разговор с соседом. Как будто железным ломом ударило рядом с левой ногой по броне. Старший лейтенант резко и молча дернул меня за руку вниз, и я упал вовнутрь бронемашины, больно ударившись боком о какую-то железяку. Сидя надо мной на корточках, старлей, не соблюдая субординацию, сказал: «Это снайпер, счастье твое, что он неправильно рассчитал упреждение, «бэтээр» дернулся, и ты живой. Кури здесь и не высовывайся…».

Из писем домой

25 января 1984 года. Кабул. 16-й день в ДРА.

«Здравствуйте, дорогие!

Пишу вам 4-е письмо. Но почту отсюда, видимо, везут на верблюдах, а не на самолетах… Поэтому не одного письма от вас я пока не получил (!). Сегодня вернулся из Шинданта, где пробыл неделю. Там тепло, как у нас в июне.

Горы и земля — пепельно-серого и темно-коричневого цвета, каменистые и безжизненные, как на Луне. Кустики-комочки вдоль дорог поедают овцы и бараны. Среди них встречаются с шерстью ярко-золотистого цвета (т.н. «золотое руно»). Пасут их мальчишки лет 7-8 в наших солдатских шапках и приветливо машут, когда в танкистском шлеме и такой же куртке, наполовину высунувшись из БРДМа или БТРа, проносишься вихрем мимо. Снаружи дома и дувалы не побелены — унылого серого с желтым цвета. Стены домов необыкновенной толщины (до метра и чуть больше) зимой спасают от холода, летом от жары. Вокруг море персонажей из кинофильма «Белое солнце пустыни»: древних и мал-мала меньше. Шлепают по густому слою пыли, сидят вдоль дувалов, разложив всякую всячину для продажи.

В кишлаках на БТРы смотрят так, как если бы по Свердловску проехал луноход. Типичная картинка: стоя на коленях, в чалме и своих (упомянутых мной) «кальсонах», седой крестьянин совершает намаз, медленно поднимая раскинутые руки к небу, медленно опускает их вниз и мягко касается лбом нашей грешной планеты. В день необходимо совершить пять намазов в точно определенное время, лицом к минарету. Другая сценка: пара быков, соха и погонщик. Цепочка верблюдов, которых ведет впереди, наверно, аксакал: ослепительно белая чалма, борода и усы. По дороге на китайских велосипедах крутят педали старшие офицеры афганской армии (их отличает красный околыш фуражки), младшие (синий или зеленый) или простые «сорбозы» — солдаты, а также «комитас» (отряды самообороны). «Шурави» резво носятся по дорогам на всех видах колесной и гусеничной техники. Нам приветливо машут руками отдельные сорбозы и дети.

Был длительный, изнуряющий разговор с людьми противоположного мировоззрения. Так хочется хоть иногда дать волю чувствам и справедливому возмущению, но, увы… Срабатывает наше советское воспитание, уважение к закону. А они — молодые люди (21-22 года), жестокие, фанатично упорные в своей жестокости, марионетки ислама до мозга костей. Такие методы, как убеждение и понятия, как доброжелательность, считают слабостью человека…

Все — от детей до стариков — чрезвычайно худые и высушенные солнцем.

Очень распространены здесь в военных городках бани с парилками (электрическими). Встречаются редкие экземпляры и по площади, и по уровню комфорта (с бассейнами, столами для прощальных банкетов и даже каминами). Бани — единственное удовольствие. Спиртного нет совсем, «чековыжималки» (женщины, отдающиеся за чеки «Внешпосылторга» — прим. авт.) вызывают отвращение не только у меня. За пределы военных городков выезжают немногие, скучно. В этом плане у меня работа — сущий клад. Все время — новые места, встречи, люди, впечатления. Работаю от души, так как дело, которым я занимаюсь, наконец, не абстрактное, но предельно конкретное. Работы много. Над душой из начальства никого, только совесть. А это по мне, работаю в полную силу, иногда и после отбоя. Время летит. Отношения с коллегами товарищеские. Большинство — люди опытные, не отказывающие в полезном совете и помощи.

Вернулся в Кабул — здесь снег вокруг: под ногами и в горах…».

29 января 1984 года. Кабул. 20-й день в ДРА.

«Здравствуйте, дорогие мои!

Наконец, вчера получил от вас первое письмо.

…Как я живу? Как может жить мужчина в моем возрасте, за сорок лет, уже привыкший к домашнему комфорту и к «домашнему безделью», если он попадает в обстановку далекой молодости, когда в одной комнате живут шесть человек. Один врубил телик на полную громкость, второй открыл окна на улицу — и холодный воздух на тебя. Белье надо замачивать, стирать и гладить самому, и десятки ранее не замечаемых мелочей. Вероятно, привыкну к этому, но пока еще нет. Питание консервированными продуктами: «икра заморская», «красная рыба», печенье с затхлым запахом. Изжога преследует.

По прилету, сразу на аэродроме, 10 января бросил курить. По утрам ежедневно делаю два круга рысцой возле модулей. Воздух здесь разреженный, чуть поднимаешься в небольшую горку или пытаться бежать, хотя бы потихоньку, — колотится сердце и сильная одышка. День на работе, если не в командировке, вечером до отбоя телевизор.

Пойти некуда, вокруг война, хотя и «необъявленная», как пишет газета «Правда».

Осветительные ракеты вокруг на постах боевого охранения, иногда пулеметные очереди, ответные танковые выстрелы. Утром всё сначала. Часто, почти ежедневно бываю в городе. Море впечатлений, о которых можно писать бесконечно. Например, вдоль дороги, метрах в 10 от нее, сидит, не сняв штанов мужчина, отвернувшись и стыдливо опустив голову — писиет!!! Потом к подобным картинкам привыкаешь. Они, оказывается, обычны. И вдруг снова необычная сценка: на берегу арыка вдоль дороги стоят в живописных одеждах мальчишки лет по 5-6, в одну шеренгу и повернувшись лицом к дороге, писиют стоя (!!). Необычно? Еще как!

Свободное время? В субботу после обеда банный день (стирка, уборка и т.д.). В воскресенье после обеда, иногда, если нет срочной работы, можно отдыхать, но это не поощряется.

В командировках всё вертится колесом от подъема и до отбоя и даже после. Опасности реальные, а не мнимые, частые, и к ним стараешься привыкнуть, но ничего из этого не получается. Просто берешь себя за горло и помнишь, что ты все-таки мужчина и должен поступать, как требуют долг и совесть…

Пишите мне сразу, и хоть понемногу, но все. И Саня, и Игореша — тоже о своих делах.

Кстати, нет дома ни одного дела, которым в совершенстве не может овладеть мужчина. Поэтому все обязанности распределите поровну и чередуйтесь их выполнять.

Жду писем. Передавайте привет всем родным и знакомым. Крепко обнимаю и целую. Ваш…».

1 февраля 1984 года. Кабул. 23-й день в ДРА.

«Здравствуйте, дорогие мои!

Ночью шел снег, выпало сантиметров 10. Утром, во время зарядки, обязательных двух кругов по дороге трусцой, смотреть вокруг невозможно. Яркое, как в апреле в Воркуте, солнце, и вокруг горы как будто стали выше и ближе. Видимо, это последний снег, как говорят старожилы. Через несколько дней улечу в Шиндант, где один раз уже был. Там снега нет — зеленые поля и тепло. Субтропики. Поэтому письма буду писать оттуда, а ваши будут накапливаться (я надеюсь!) на моей прикроватной тумбочке. Кроме единственного письма от вас, полученного 28 января, то есть через 16 дней после отправки моего, писем ни от кого больше не получал. Сегодня 23-й день, как я здесь. Удивляюсь, как быстро они пролетели. Здесь все считают свое пребывание на месяцы: например, «мне уже пошел 9-й месяц!» и т.д.

Почему мне Саша не пишет писем? Занимается ли он фотоделом? А Игорешины рисунки пусть он комментирует, и кто-нибудь из вас пусть опишет, что именно он нарисовал. Или сам Игорек пусть напишет. Как у вас погода? Как проводите выходные дни? Пусть ребята помогают в уборке по субботам без напоминаний. Как поживают «Хосе» и «Кармен» (наши друзья Владимир и Татьяна Сушковы — прим. авт.)? Привет им большой. Хватает ли вам денег? Я еще не получил ни копейки — здесь получка 2 числа каждого месяца, а я приехал 10 января. Поэтому первая получка завтра. Пишите сразу, хоть понемногу. Описывайте свой обычный день, свои дела.

Целую вас крепко. Ваш…

P.S. Посылаю в Сашину коллекцию 2 копейки чека «Внешпосылторга» в этом письме. Напишите, если дойдет».

3 февраля 1984 года. Кабул. 25-й день в ДРА.

«Здравствуйте, дорогие мои!

Получил сегодня письмо от 30 января, 3-е по счету. Вчера получил Сашино с фотокарточками. Так что у меня два дня подряд праздник. Очень доволен тем, что Саша фотографирует и печатает…

Сегодня готовлюсь, а завтра, вероятно, дней на 15-20 улетаю в Шиндант, так что письма ваши меня будут ждать непрочитанными. А я оттуда буду Вам писать.

…У меня все нормально. Работа разнообразная. Одна смешная деталь. При разговоре через переводчика я был раздражен тем, что на мой предельно короткий вопрос тот, кому он передает мои слова, о чем-то долго (подозрительно долго!) говорит, и только потом слышу ответ. Например: «Пусть назовет, кем работает?». Ответ: «Водителем машины». Оказывается, одно русское слово переводится на афганский язык примерно 10-ю словами. Тот же пример, но на афганском: «Человек, который сидит напротив тебя, спрашивает, кем ты работаешь?». Ответ: «Я работаю на машине, у которой четыре колеса, два передних и два задних, а также мотор, руль и кабина. Я на ней езжу по дорогам, у меня есть документы…» и т.д. Это какой-то ужас, насколько них многословный язык. Я сам убедился в этом, открыв русско-афганский разговорник…

Целую вас и обнимаю крепко. Живите дружно. Ваш…».

Не рискуй чужими жизнями

Огромное афганское солнце медленно приближалось к пологим вершинам далеких гор, выбирая подходящее место, чтобы улечься на ночлег. По пустынной бетонной дороге, плавно покачиваясь на ходу, мчался в сторону Кушки наш советский БТР. По бокам дороги тянулось нескончаемое море крупных красных маков. Встречный ветер упруго хватал за щеки. Я торопился в Турагунди на следственные действия. В моем производстве было уголовное дело по ст. 83 УК РСФСР (незаконный переход государственной границы). Попутно, в рамках этого дела, предстояло выяснить факты хищения топлива с базы ГСМ.

Солнце нашло наконец удобную седловину для ночлега и стало медленно таять, уходя в темноту за горизонт. Впереди показался брошенный жителями кишлак, где наши колонны автомашин не раз попадали в засады. Наводчик быстро вращал рукоятками башенного пулемета, через прицел внимательно осматривал окрестности. «Закрой реснички!» — приказал я, и водитель послушно прикрыл передние стекла броневыми заслонками — «ресничками».

Этот кусок дороги ежедневно с 9.00 до 15.00 охранялся советскими боевыми патрульными машинами, которые в это время дежурили в наиболее уязвимых местах, а затем к вечеру возвращались на ночлег в разбросанные по всей дороге сторожевые заставы. Я взглянул на часы. Было 16 часов 50 минут, уже начинало быстро темнеть, а охраняемое время давно закончилось.

Наш бронетранспортер еще два часа назад должен был остановиться на ночевку на шестой, последней перед Турагунди сторожевой заставе. Пока выгружали там с БТРа попутный груз, подошел начальник заставы, знакомый майор, и сообщил, что боевое охранение впереди уже сворачивается и возвращается на заставу. Предложил не рисковать и остаться у него ночевать. Рассказал, что вчера вечером «духи» обстреляли и подбили советский БТР, на котором наш военный советник-«мушавер» с женой торопился в отпуск в Союз. Советника тяжело ранили, а его жену убили. Видимо, «духи» заранее знали об этом маршруте и времени поездки — разведка у них действует хорошо — и подготовились. Место для засады выбрали на крутом повороте при подъеме на плато. Я вспомнил это место. Там ровное, круглое плато высоко в горах шириной тридцать километров, полностью до горизонта заполненное цветущими в это время красными маками. Красота необыкновенная! Я попросил майора, чтобы он задержал боевое охранение, пока мой «броник» не проследует это место. Он согласился и отдал соответствующую команду.

Поздно выехали из Герата, хотя первоначально выезд планировался на 13.00. Настойчиво напросился в попутчики прапорщик из роты охраны, загрузивший в БТР какие-то мешки и ящики. Присоединился к нам также армейский старший лейтенант. К ночи мне надо было обязательно попасть в Турагунди. Действия следователя строго регламентированы законом по срокам расследования, а тем более по срокам содержания людей под арестом. Эти сроки очень жесткие, и продление каждого из них нужно весомо обосновывать перед продляющим их соответствующим прокурором. Собрать санкции-разрешения своих начальников, которые, как и я, все воспитаны в андроповском духе и панически боялись обвинения «в нарушении социалистической законности». Чтобы четко исполнять закон, любой добросовестный следователь обязан и вынужден был работать на износ. Поэтому от предложения майора заночевать я вынужден был отказаться. Может быть, повлияло на это решение еще и то, что, ошибочно приняв меня за новичка, старлей и прапорщик всю дорогу пугали меня рассказами о том, кого и где подорвали и убили на всей этой трассе. Мое подчеркнутое молчание и непроницаемое, равнодушное лицо их не только не остановило, но распалило еще больше. Болтали, не переставая, и за несколько часов словесного поноса они мне настолько надоели, что я обоих почти ненавидел и решил проучить.

Я торопил водителя, ясно осознавая, что перед темнотой «духи» выходят на дорогу и устраивают засады на одиночные машины. Вертолеты из-за темноты на помощь «шурави» не прилетят, БТРы с ближайшей заставы могут и не успеть. На ночную охоту выходят обычно 30-35 душманов. Боекомплекта бронетранспортера при самом экономном расходовании хватит ненадолго. Во всяком случае до утра явно не хватит, да и «духи» берут с собой гранатометы, которые, как правило, и решают исход скоротечного боя. Въехали в разбитый, мертвый кишлак. Вдоль обочин началась полоса выгоревшей травы, где валялись остатки разбитых «КамАЗов». Рядом с ними громоздились пробитые и сгоревшие цистерны из-под горючего. Настороженно и враждебно смотрели окна-бойницы разбитых домов и дувалов.

Внезапно один двигатель зачихал и заглох. Водитель выключил и второй. Наступила оглушительная тишина. Солнце, последний раз окинув окрестности красным сонным взглядом, укрылось черным одеялом ночи. Начали проступать на бархатно-черном небе электрические лампочки чужих звезд. Помощи ждать было неоткуда, как назло, замолчала и радиостанция. Я проклинал себя в душе за то, что, стараясь лучше и быстрее сделать свое следовательское дело, приказал выехать в неохраняемое время и неоправданно подверг смертельному риску свою и чужие молодые жизни.

Проверили и нашли причину остановки мотора. Оказалось, что затурканный водила перед отправкой не долил воды. Молчаливые и побледневшие прапорщик, старший лейтенант и провинившийся «салага»-солдатик по моему приказу взяли с собой в качестве канистры для воды большую резиновую, склеенную камеру от «КамАЗа» и с автоматами наизготовку пошли искать колодец. Мы с наводчиком остались в БТРе в кромешной темноте. Их не было долгих двадцать минут, а казалось — несколько часов. Наконец они пришли с водой. Повозившись возле мотора, водитель доложил, что он исправен. «Заводи!» — скомандовал я, и оба мотора «броника» взревели одновременно и мощно. Все забрались в БТР, он радостно рванул с места. Шли с максимальной скоростью и скоро были на месте. Я дал себе слово офицера никогда больше в жизни не рисковать чужими жизнями, только своей. Эту зарубку на своем сердце ношу до сих пор.

Из писем домой

8 февраля 1984 года. Шиндант. 30-й день в ДРА.

«Здравствуйте, дорогие мои!

Через день ровно месяц, как я в этой стране. Этот месяц мелькнул, как один день, а тянулся, как год. А впереди еще 23 месяца… Работы столько, что, если работать по 24 часа в сутки, все равно не успеешь сделать. Стараюсь сделать максимально возможное, и как можно качественнее. Целыми днями общаюсь с самыми разными по возрасту, национальности, форме одежды и даже гражданству людьми. С местными разговоры — через переводчика. Большинство разговоров сводится к поединку воли, ума, терпения. Надо признаться, что победы редки, чаще поражения. Но уж если победа — то это праздник. Рабочий день с 8.00 до 22.00 ежедневно и без выходных. Чувствуется возраст и некоторая усталость. Сбивают уровень настроения бытовые неурядицы.

Ночью на улице очень холодно, пронизывающе холодно, хотя мороз от силы минус 10 градусов. С 18.00 никаких передвижений вне военных городков. Но объем работы не позволяет считаться с подобными ограничениями, как и со многими другими. Нет воды, чтобы умыть руки, кушать-то надо, хотя и с грязными руками; беседовать и подолгу надо с заведомо больными тифом, гепатитом и другой заразой. Поэтому призывы в Союзе мыть руки перед едой, беречь себя — хороши на словах, а не на практике здесь. Чтобы по-настоящему делать свое дело, практически надо рисковать ежедневно и по несколько раз. А иначе люди не будут тебя уважать, и сам себя тоже.

Днем погода здесь теплая, солнечная. Метет пыльная, низовая, желтая, песчаная метель. Снега нет, вокруг на расстоянии видимости в 10-15 км горы со снежными вершинами, а вся Шиндантская долина — без снега.

Афганистан интересен своей «дорогой жизни». Посмотрите на карту: через Термез (СССР) идет кольцевая дорога через всю страну: Кабул, Кандагар, Шиндант, Герат — в Кушку (СССР). Это и есть «дорога жизни». Внутри ее расположены высокие, снежные и, на первый взгляд, безжизненные горы.

Люди живут в кишлаках по берегам рек, стекающих в ущелья с гор. Сверху, с самолета, видны квадратики дувалов — высоких заборов, окружающих каждый дом и клочок поля от песчаных бурь. В Шиндантской долине видны цепочки непонятных круглых «кратеров», под ними расположены (чтобы не высохли) подземные арыки. А «кратеры» — это места выброса земли при их копке. Эти подземные арыки — кяризы тянутся на многие километры от гор. От них имеются подземные ходы к каждому дому и к подземным колодцам. Под любым кишлаком имеется целая цепь таких подземных ходов. Учитывая, что стены домов и дувалы имеют почти метровую толщину, и эту сеть подземных ходов, резко возрастает трудность борьбы с душманами, засевшими в населенных пунктах. Они могут пересидеть в подземелье любой огневой налет и после него снова занять свои места в окопах, появиться внезапно в тылу войск на уже прочесанном ими участке местности и снова иметь перевес в живой силе и внезапность для удара.

Сколько пробуду здесь, в Шинданте, сам не знаю, думаю, что не менее 15-20 дней. Все равно пишите мне письма не реже 1 раз в 5 дней, на кабульский адрес, чтобы я мог знать об обстановке дома. А я буду писать отсюда почаще. Целую вас всех крепко, живите дружно. Ребята, помогайте маме во всем, берегите друг друга! Ваш…».

12 февраля 1984 года. Шиндант. 34-й день в ДРА.

«Здравствуйте, мои дорогие!

Плохо при односторонней связи — я вам пишу письма не реже 1 раза в 5 дней, а ваши ответы накапливаются в Кабуле (я на это очень надеюсь!).

Работаю в Шинданте и конца работы пока не вижу. Недели через 2-2,5, может быть, вырвусь в Кабул. Помимо той работы, которую я здесь делаю, наклевывается еще одна, по объему во много раз большая, чем нынешняя. Так что впереди не жизнь, а командировки в командировке.

Кажется, начинаю привыкать к полевой форме одежды, сапогам, портупее и вечному спутнику — оружию. Везде и большую часть суток с ними, родными. К спартанскому образу жизни пока до конца не привык: в 7.00 подъем, в 7.30 завтрак, с 8.00 до 22.00 (как минимум) работа, тут же в кабинете койка. Еще ведь надо и постирать, и погладить (не всегда!), и много незаметных дома, но таких назойливых мелочей.

Здесь настоящее «царство грязи». Ветер несет пыльную поземку, пыль везде… Концы глаз и губ разъедает. Днем яркое солнце, бездонное небо, температура около плюс 20 градусов, ночью и вечером — темное небо, большие звезды, красивые трассы-плети летящих в темноту пуль, «разговоры» разных видов стрелкового оружия.

Встречи с водителями, которые постоянно в рейсах по «дороге жизни». Постоянные опасности налагают видимый отпечаток на их поведение, мировоззрение. Опытность, чувство достоинства испытанных частыми обстрелами, смертями друзей. Настоящие бойцы.

Обострился гастрит. Предпосылкой послужило то, что три дня назад съел испорченную консервированную рыбу в томатном соусе. Сейчас пью всякие лекарства. Поэтому временно настроение не из лучших. Но это до первого вашего письма. Надеюсь, из дома получать только радостные вести, что сыновья дружны между собой и дружно помогают маме во всем, уборке квартиры, стирке, ходьбе по магазинам и т.д.

Хотя прошло уже больше месяца, но я так и не успел получить своей первой получки и уехал в командировку. Так что живу старыми запасами: мыла, пасты и т.д. И ничего не купил вам.

Хочется прочитать обычные, житейские, домашние новости. Про тишину и чистоту, хвойный лес и вашу ОБЫЧНУЮ жизнь, которой, как оказывается, и цены нет, настолько она хороша.

Пишите мне подробные письма, каждый о своих делах.

Поздравляю дедушку Мишу, Саню и Игорешу с Днем Советской Армии!

Привет всем родным!

Крепко обнимаю и целую. Ваш…».

17 февраля 1984 года. Шиндант. 39-й день в ДРА.

«Здравствуйте, мои дорогие!

Сегодня идет 39-й день пребывания в ДРА, в том числе 21-й (!) день моего пребывания в командировке.

Работаю и отдыхаю в кабинете штаба. На полу стоит «козел» — кусок асбоцементной трубы на сваренных уголках из металла, с накрученной на нем спиралью от электроплитки. Стол, два стула, солдатская кровать, металлическая шкатулка для секретных бумаг — вся обстановка. «Козла» я забрал у начальника штаба — земляка. Он сидит в кабинете в шинели и мерзнет. Но он спит в «своей комнате», там у него другой «козел», а я с 8.00 до 23.00 в своем кабинете и работаю, и сплю ночью. Еще один вариант обогревателя — обыкновенный радиатор от КамАЗа, залитый водой. Внутри, внизу — две разделенные между собой пластины, через которые в воду пропущен электроток. Он нагревает воду, та — воздух. «Козлов» здесь много, и по разнообразию конструкций можно набрать на кандидатскую.

За окном по утрам слышится голос горлинки. Где они тут обитают, бедные? Вокруг пыльно-желто-каменистая степь. Несколько собак валяются в пыли на солнце, иногда гавкают и балуются. Они пользуются всеобщей любовью: «Наташка», «Душман» и «Шайба». Шайба ждет щенят, и ей прощают внезапную смену настроения и мелкие покусы отдельных офицеров. Солдаты же, видя бегущую к ним с агрессивными намерениями Шайбу, превращаются в вороного скакуна, и еще ни одного из них она не догнала. Офицеры — люди солидные, не могут, даже включив «форсаж», сразу набрать большую скорость…

Днем на ярчайшем солнце около плюс 20, в тени наполовину меньше. У всех нас — въевшийся глубоко и изменивший обычное выражение лица загар. Замелькали бритые, смешные головы солдат: блюдут традицию — брить голову за 100 дней до приказа. Офицеры тоже иногда бреют головы. Надоела пыль, чешется от нее везде, мешает даже моргать. Зато можно буквально «стряхнуть пыль с ушей» (!). Ваши лица стали бледнеть. Отвык от дому. Да и не хочется думать о доме, чтобы сердце не кровоточило.

Здесь узнаешь цену мирной жизни. Этого на Родине не видавшим войны не оценить, это, действительно, одна из величайших ценностей на Земле — Мир.

Когда ты идешь по улице, занятый своими мыслями, и не думаешь: вот тут подозрительное место — наверно, мина, здесь может спрятаться гранатометчик, там из-за дувала сейчас высунется чалма с «буром» — английского производства винтовка. Побольше бы людей на Земле оценило это на чужом примере, а не на своем. К опасности не привыкают, к этому невозможно привыкнуть. Просто к ней начинаешь относиться спокойней, действовать рациональнее и не так опрометчиво. Постоянная готовность к опасности и действию в ее условиях для человека изнурительны. Каждый в себе это ежедневно не замечает. Но иногда подумаешь, как обыкновенные люди, в обыкновенной квартире живут, веселятся, и только здесь понимаешь настоящую цену этого обыкновенного счастья.

Плохо, что способ связи у нас односторонний, я вам пишу и не знаю, как вы там. Думаю, что скоро вырвусь в столицу. Жду этих дней, чтобы прочитать ваши письма, которые меня там ждут. Хочу прочитать Сашино письмо, как он: делает ли зарядку, учится, как успехи в освоении фотодела. Игореша мне письмо, наверно, тоже написал, как он помогает маме по хозяйству, гуляет ли он во дворе один. Жду рисунков Игорьковых с комментариями, что там нарисовано. Как бабушка Рая и дедушка Миша? Большой им привет. Дружно ли вы живете?

Передавайте привет Сушковым. Целую вас крепко и обнимаю. Ваш…».

21 февраля 1984 года. Кабул. 43-й день в ДРА.

«Здравствуйте, дорогие мои!

Вчера у меня был счастливый день, удача для меня весь день была «добрая», а вовсе не «иначе». Утром открутил краны в туалете и убедился, что уже третий день вода по-прежнему не течет, замерзла. То есть придется идти завтракать с немытой мордой, грязными руками. Грязная шея в узком воротничке уже горела и ныла, была красной от раздражения песком и пылью. По улице «афганец» низко над землей нес уже не только пыль, но и мелкие камни. Пришлось с ускорением и натугой заставить свое дряхлеющее тело погнаться за сорванной с головы фуражкой. Сделав более десятка неуклюжих попыток схватить катящуюся по земле фуражку (со стороны поглядеть — это были, вероятно, великолепные кадры для кинокомедии), я наконец догнал ее, но не согрелся. Под грохот оглушительно хлопавшей парусины в палатке наскоро проглотил гречневую кашу с мелким песком, запил ее быстро остывающим чаем. К предыдущим «развлечениям» здесь добавилось еще одно. Один из воющих порывов ветра с треском выдрал деревянную дверь палатки, и в нее ворвался целый смерч пыли и песка. Финал завтрака был просто «великолепным»!!!

Но тут фортуна, наконец, вспомнила, что она давно не поворачивалась ко мне лицом, и с этого момента все трудности казались просто мелочью. Начальник приказал мне вылететь туда, где меня ждало 7 (!!!) писем. Ветер раскачивал огромный «сарай» АН-12, и казалось, что никто при подобном ветре не полетит. Полетел как миленький! Летел я в теплой гермокабине, даже вздремнул, а не как обычно — на бомбах в холодном грузовом отсеке. После прилета 100% было за то, чтобы ночевать грязному, холодному и голодному в огромном металлическом ангаре на аэродроме. Уже темно. Простые машины не могли ко мне прорваться и увезти. Пошел выпрашивать БТР — и получилось! Вечером, сидя в великолепной сауне Особого отдела армии, закопанной глубоко в землю, отмокал душой и телом. На сразу ставшие глухими и как бы далекими выстрелы мне было почти наплевать. Потом была встреча с вами — я читал письма очень медленно и радовался Сашиному отношению к делу — учебе, тому, что он упорно стремится овладеть фотоделом, его юмористическому складу ума и грамотному изложению письма. Радовался, с какой любовью ко мне писал свое большое письмо Игоречек. Понял, какой огромный, порой непосильный груз взвалил и надолго на тебя, Неля! Как будто перенесся на время в такой далекий, как мечта, родной дом.

Вернулся в столицу, а здесь снег и молчаливые враждебные «тени» на улицах в своих «одеялах». У них сейчас какой-то религиозный праздник «на носу», со всеми вытекающими последствиями для «шурави». После провинции — ясное голубое небо, яркое солнце. 5-6 градусов мороза, без ветра. Кругом чистота и комфорт, которые раньше воспринимались как тяжелые условия жизни. Правда, батареи по-прежнему холодные, спим под несколькими одеялами и шинелями. Еда далеко не домашняя. Но всё вокруг — после испытанного и увиденного в командировке — верх совершенства. Ведь большинство увиденного и испытанного в письме не опишешь, и не только потому, что как военному человеку делать этого нельзя, а потому, что хочется это побыстрее забыть и отрезать из памяти.

Командировки в Союз пока не предвидится, да я и не хочу, чтобы не заниматься самоистязанием. Работы много. Это очень хорошо, время летит быстро, и стараюсь делать ее только на совесть. Не задумывайтесь, о чем мне писать. Любая строчка о доме, делах, погоде — о чем угодно, меня всё волнует и радует. Здесь конверты с марками стали большим дефицитом. Если можно, в каждое письмо вкладывайте чистый конверт. Спасибо за поздравление с Днем Советской Армии. Жду и очень надеюсь на то, что в доме будет дружная, уважающая друг друга, доброжелательная атмосфера. Большой привет всем родным и знакомым. Целую вас крепко, дорогие мои. Жду ваших писем. Ваш…».

24 февраля 1984 года. Кабул. 46-й день в ДРА.

«…Стало уже традицией по ночам писать вам письма. Сидим по кабинетам со своим ровесником Мишей Гриценко. Он время от времени громко плюет, заклеивая конверты. Вчера ему сильно надоел сверчок, который особенно пронзительно скрежетал. Миша долго лил кипяток в подозрительные места, но сверчок сегодня продолжает, как мне кажется, насмешливо и особенно громко скрежетать в его кабинете.

Когда я прочитал Мише строчку из вашего письма: «Дают ли вам колбасу?», Миша и я долго веселились, так, что даже сверчок замолчал, а ведь это не смог сделать и кипяток. Прочитал далее, что «Игорь признает только куриный суп» — и сразу полный рот слюны. Отпраздновали вчера 23-е февраля. Впервые выспался за 1,5 месяца — часа два"давил"после обеда.

Вечером было светло, как днем. Весь вечер висели над головой САБы — световые авиабомбы на парашютах. Это чтобы вовремя увидеть и пресечь тех, кто мог и хотел испортить «шурави» праздник. Пытались…».

29 февраля 1984 года. Кабул. 50-й день в ДРА.

«…Сегодня целый день колесил по городу на «уазике» в штатском. Скоро буду ориентироваться лучше, чем в Свердловске. Город огромный, малоэтажный. Вопящая нищета, какая-то забитость и восточная угрюмая сдержанность вокруг. Хотя, если отмыть и приодеть, то это на редкость красивый народ с правильными чертами лица, большими, как у славян, глазами и космически черными волосами. Нет ни заводов, ни фабрик, кроме тысяч дуканов вокруг. Цель любого прохожего — не с работы или на работу, как мы привыкли, а купить или продать. Странно? Сотни машин на перекрестках гудят, каждый хочет пролезть вперед друг друга. Вакханалия и какая-то необузданность. Контрасты на каждом шагу. Дервиш с половинкой сушеной тыквы, с веревкой через плечо, весь в рубищах. Не просит, а требует милостыню. Мальчишки лет по 7-8 скромно ведут при установлении контактов, а 12-13-летние нахалюги, каких свет не видел. Заканчивают всё просьбой-требованием: «Дай бакшиш!!!» (подарок). Хоть не вылезай из машины или не останавливайся. Сегодня по-летнему жарко — на солнце, думаю, градусов 25 тепла. Но оно какое-то нездоровое. Не чувствуешь при нем бодрости, как в Союзе.

Часто общаюсь с военными. Разные люди, разные встречи. У всех настенные, настольные, карманные календари, где обязательно отмечают каждый прожитый здесь день. Все живут в будущем, перенося настоящее как неизбежное. Много работы. Ни конца, ни края, ни передышки…».

Расстрел

Мы только что сели перекусить с начальником сторожевой заставы на окраине города Герата, недалеко от иранской границы. Прокаленный свирепым афганским солнцем капитан гостеприимно открыл банку говяжьей тушенки, поставил рядом горячий чайник. (После службы в Афганистане я потом больше пятнадцати лет не мог переносить даже запах говяжьей тушенки, а не то, что ее есть.) Над столом, сделанном из ящиков из-под мин, была натянута маскировочная сеть, но и она не спасала от зноя. С вершины высокого холма, где мы сидели, хорошо просматривался участок «Дороги жизни», полукольцом огибающий высокую скалу и уходящий серпантином вдаль, в чужие коричневые горы. В дневное время дорога охранялась советским войсками и была оживленной, ночью движение по ней замирало. Еда не лезла мне в горло, еще сводило напряжением челюсти, и лопатки на спине ощущали холод, несмотря на жару…

Перед этим попутный бронетранспортер высадил меня на дороге внизу, напротив заставы, и помчался назад. Когда стих вдалеке рев его обоих двигателей, я попытался взобраться наверх напрямую по крутому склону. Обходить холм далеко по тропинке на жаре было неохота. Я неторопливо огляделся. Слева от дороги была «зеленка» — густой, не просматриваемый лес, сплошной стеной уходивший вдоль бетонки на город Шиндант. Из глубины этого леса, как казалось, откуда-то издалека, периодически раздавались выстрелы коротких очередей из родного «калаша». Кто и куда стрелял, вначале было непонятно. Когда я разобрался, стало слегка не по себе. Это, оказывается, бил из автомата по нашим позициям «дух». Справа от дороги был высокий песчаный холм с крутым открытым подъемом, метров на семьдесят. На самой вершине холма расположился обложенный мешками с песком наш боевой пост. Из-за мешков виднелась часть ствола гранатомета. Мне как раз туда и надо было добраться.

Конец ознакомительного фрагмента.