Цунами. Дневник офицера внешней разведки

Владилен Елеонский

Ординарные задания осложняются неожиданными обвинениями, угрожающими карьере и жизни, и лишь через много лет офицер внешней разведки узнаёт истинную подоплёку событий.

Глава первая

Запугать не запугали,

Но всю жизнь, как под прицелом,

Нервы стали крепче стали,

Бодр душою, да и телом,

Стоит это дорогого,

Стал я чутким, как варан,

Толстокожим, как корова,

И спокойным, как баран.

Александр Мерзляев, Нас не запугать!

До пяти лет я рос в северной деревне у родителей отца. Там были большая горница и русская печь, на которой мне частенько приходилось спать в пшеничном зерне вместе с кошкой.

Выхватывая горячую картошку в мундире из чугунка, я неизменно получал от деда ложкой по лбу за разговоры во время еды. Поначалу обижался, однако он не просто бил, а терпеливо объяснял, что тот, кто разговаривает за столом, никогда богатырём не станет, поскольку силу свою в разговоре за едой попусту тратит. Эти незамысловатые уроки помогли мне во взрослой жизни. До сего времени стараюсь за едой не разговаривать, и вообще люблю хорошенько подумать, прежде чем, что-либо сказать. Теперь-то я точно знаю, — каждое слово может стать роковым. Зимой на речке сквозь необычайно прозрачный лёд дед показал мне замечательную щуку, прямо как из сказки, и я его окончательно простил.

Затем отец забрал меня в городок на Черноморском побережье, где ему дали служебную квартиру. Он сутками пропадал на работе, и лет в пять, кажется, я впервые услышал от мамы это загадочное и даже таинственное слово — «внешняя разведка», которое стало моей судьбой.

Мы несколько раз переезжали с места на место, о своей работе отец ничего не рассказывал, и о ней я мог судить лишь по некоторым его поступкам. Помню, что когда мне было семь лет, он взял меня на пляж, однако море, несмотря на жаркий августовский день, сильно штормило, и люди не купались. Я строил из песка крепостные стены, и грустил, — в кои-то веки отец уделил мне внимание, обещал научить плавать, а на море, как нарочно, непогода.

Вдруг высокая, под два метра, крепко сбитая длинноволосая девушка с запоминающимися, словно вырезанными из дерева, грубоватыми чертами лица встала и решительно направилась к воде. Местные жители, загоравшие на пляже, крикнули ей в широкую спину, что в такой шторм купаются либо ненормальные, либо самоубийцы.

— А кто, интересно, вы, девушка?

— Да бросьте! — небрежно махнув огромной, как весло, рукой, сказала она. — В кои-то веки первый раз в жизни приехала на один день на море, и буду торчать, как дура, на берегу? Не переживайте, я — мастер спорта по плаванию!

В белую от пены воду вошла она красиво и стремительной торпедой поплыла к горизонту, легко пробивая головой высокие тугие гребни, однако обратно вернуться не смогла, кипящее море не пустило на берег. Мастер спорта по плаванию стала захлёбываться, однако из гордости не пожелала звать на помощь.

Люди столпились на пляже, однако никто не решался войти в воду.

— Вот дура, говорили же ей!

— Смотрите, она теряет последние силы…

— Спасатели, как нарочно, куда-то подевались.

— Да она сама виновата!

Отец пробежал по бетонному волнорезу в тот момент, когда по нему только что прокатилась огромная волна, а другая, не менее высокая, была ещё только на подходе, и, вытянув над головой сложенные замком ладони, нырнул в бурлящий водоворот. Все затаили дыхание. Мне очень хотелось плакать, и я закусил губу, чтобы не зареветь.

Через минуту произошло чудо, — огромный гребень вынес отца на берег вместе с незадачливой пловчихой, которую он крепко держал за волосы. Воды она наглоталась прилично.

К счастью, нашёлся врач, пострадавшей сделали искусственное дыхание, привели в чувство, а затем её увезла карета скорой помощи. Позже она написала папе проникновенное письмо, а в тот день я подошёл к самой кромке влажной гальки и, сам не зная почему, стал тихо твердить, глядя на беснующуюся коварную стихию:

— Море, ты всё равно хорошее!

— Верно, Саша, — услышав меня, сказал отец, взял в охапку и поднял над собой, чтобы я мог лучше видеть грозные валы, — море любит, когда с ним разговаривают.

— Ты с ним разговаривал, и оно тебя не утащило?

— Конечно!

Позже он научил меня плавать, и объяснил, что во время шторма следует плыть к берегу не по волнам, а вдоль них, тогда море не будет удерживать, — выбросит на пляж. Его морские уроки я запомнил на всю жизнь.

Он скончался внезапно, — остановилось сердце. Когда могильщики копали яму, то наткнулись на рассыпавшийся гроб со скелетом молодой девушки, его отодвинули в уголок и в эту же яму опустили гроб с телом папы. Мне было пятнадцать лет, и врезалось в память — прекрасные светлые длинные волосы, совершенно здоровые белые зубы, рассыпавшиеся на шее яркие, будто только что из рук ювелира алые бусы. Портило картину лишь платье мёртвой девушки, — оно совершенно истлело.

После смерти отца жизнь пошла как-то не так. Надо сказать, что в детские годы я крепко сдружился с детдомовцем Сергеем Спицыным, подвижным смышлёным чубастым худым ровесником с тёмными выразительными глазами и твёрдым упрямым подбородком. Мы часто бегали в кинотеатр смотреть фильмы про войну. Когда количество просмотренных картин перевалило за два десятка, а я рассказал Спицыну о войне практически всё, что знал от папы, мы дали друг другу горячую клятву стать офицерами.

Иногда нам случалось играть с другими пацанами на окраине города, там постоянно околачивались мальчишки из неполных семей, их матери занимались неизвестно чем, а им, кроме гнилой картошки, есть было совершенно нечего. Они собирали и подрывали боеприпасы военных лет, знали массу уличных песен, до сих пор их хриплые голоса и треньканье расстроенных струн стоят у меня в ушах:

«Кто сказал, что мы голь, сорванцы и придурки?

Курим важно в кустах мы сырые окурки,

Держим лихо окурок в зубах, как сигару,

И терзаем струну пропылённой гитары».

Эти мальчики были вечно голодные, таскали еду с прилавков, обирали яблони колхозного сада, а сторож дед Степан каждый раз кричал вдогонку, что обязательно застрелит кого-нибудь из двустволки, как зайца. Они наперебой рассказывали нам о своих приключениях, страшно боялись грозного ружья, однако всё равно лазили через ограду, преодолевая страх.

Ещё они сутками пропадали в Аджимушкайских каменоломнях, а летом жили у рыбаков на Средней косе — острове Тузла в Керченском проливе, занимались раскопками артефактов на горе Митридат, ловили рыбу, уходили на свой страх и риск в походы вдоль побережья Чёрного и Азовского морей. Позже многие из них за различные правонарушения попали в колонии, — вырваться из криминального болота оказалось не так-то просто.

Когда мы подросли, Спицын затащил меня в спортивный клуб, где нас очень скоро научили навыкам борьбы и вождению транспортных средств, а наши бывшие приятели связались с Егором Свистковым. Он регулярно угощал их варёной бараниной, настоящим сыром, московским шоколадом в праздничной хрустящей упаковке, обучил основам вождения мотоцикла, и они смотрели на него, как на олимпийского небожителя.

Спицын знал Свисткова давно, он числился кочегаром в детдоме, и так получилось, что в один прекрасный день Сергей познакомил меня с ним. Егор, весь в причудливых наколках, — купола и голые девицы, — говорил скупо, зато ёмко, впечатляли его глубокие залысины и сморщенный смуглый до черноты лоб с пятью горизонтальными морщинами, больше напоминавшими борозды. Я с удивлением узнал, что Свисткову всего двадцать лет, выглядел он гораздо старше. Новый знакомый показался мне человеком, который знает об этой жизни буквально всё, в особенности он был осведомлён о марках мотоциклов, увлекательно рассказывал обо всех их достоинствах и недостатках. Глядя на болтик, Егор мог легко определить, чей он, — ИЖ-49, Иж Планеты, Восхода или Явы.

В восьмом классе я влюбился в очень симпатичную, как мне казалось, стройную синеглазую девочку с длинными золотыми локонами, которую несколько раз видел во дворе соседнего дома, однако не мог познакомиться, поскольку подходящий случай, как нарочно, не подворачивался. Сергей чутко уловил моё состояние, не знаю, как ему удалось втереться в доверие к прелестной незнакомке, однако вскоре он торжественно представил меня ей, волновался не меньше моего, и, по-видимому, от волнения нёс сплошную околесицу, мол, я увлекаюсь парашютным спортом и могу без парашюта прыгнуть с крыши пятиэтажного дома. Люба восхитительно смеялась, однако даже полный идиот мог легко заметить, что знакомство со мной её не впечатлило, хотя я лез из кожи и, как мне показалось, интересно рассказал о море.

Надо было срочно что-то предпринять, однако, как назло, ничего не лезло в голову. Мы встретились ещё пару раз, уже без Спицына, ходили пешком в парк и на пляж, я угощал её превосходными конфетами, которые нам в дом частенько приносила подруга мамы, но Люба оставалась холодна. Тогда я принялся читать ей свои стихи, которые мне лично представлялись довольно забавными, однако ей, как видно, они таковыми не показались и не произвели на неё никакого впечатления. Её присутствие буквально сводило с ума, я делал всё, что мог, однако взаимности не добился. Люба лишь загадочно улыбалась в ответ и задумчиво созерцала морскую даль.

Наши встречи прекратились, и, оказавшись в тупике, я не знал, что делать. Пока собирался с духом, у неё появился ухажёр — чистенький спортивного вида долговязый юноша с ухоженными волосами и модной причёской. Он въезжал на новеньком двухколёсном мотоцикле во двор Любы один, а выезжал с ней на заднем сиденье.

Спицын, быстро сообразив, в чём дело, навёл справки, — он обладал, кажется, врождённой способностью доставать из-под земли любую информацию, — и выяснил, что ухажёра зовут Роберт, он сынок какого-то местного то ли начальника стройтреста, то ли заведующего продовольственным складом.

— Саша, тебе нужен мотоцикл, тогда ты покоришь её!

— Ха, да где мне взять его, Сергей?

— Соберём из запчастей, инструкторы в клубе помогут.

— А где достать запчасти?

— Может быть, Свистков даст. У него, кажется, есть какой-то хлам.

Мы отправились к Свисткову.

— Запчасти? Тю, какие проблемы, пацаны? За любовь к мотоциклу я дам вам классные детали от М-72!

Этот мощный мотоцикл, удачно переделанный из немецкого БМВ и адаптированный под наши дороги, имел коляску, однако мог запросто ездить без неё. Его часто показывали в советских фильмах о войне и шпионах, и в то время он был мечтой всех подростков.

— Мы любим мотоциклы!

— Слов мало. Докажите!

— Как?

— Вы следите за тем, что выпускает наша промышленность?

— Нет.

— Эх, вы, а ещё комсомольцы! Вот вам задание. Какие в городе мотоциклы ездят, какой именно марки, знаете?

— Нет.

— Короче так, — дадите полную информацию, получите запчасти.

Упустить шанс иметь мотоцикл ради того, чтобы стать великим в глазах любимой девочки, я не мог. Ничего не подозревая, мы стали ходить по дворам и автостоянкам и скоро составили для Свисткова целый список новых мотоциклов.

Однако Свистков небрежно отбросил наш труд в сторону.

— Не верю!

— Как? Почему?

— Укажите места, где они обычно стоят, тогда поверю.

Спицын снова поразил меня. Он взял листок, карандаш и по памяти напротив каждого мотоцикла указал адрес, где его можно наверняка обнаружить. Глянув в по-прежнему недовольное лицо Свисткова, он дополнительно уточнил места, где обычно стоят мотоциклы, — у подъезда номер такого-то, у железных гаражей, расположенных буквой «П», на общей автостоянке, что на углу за булочной, и так далее.

Свистков вырвал листок из рук Спицына.

— Ладно, Серёга, хорош, верю, приходите послезавтра.

— А зачем тебе эти данные, Егор? — не выдержав, спросил я.

Свистков сузил глаза в узкие холодные щелочки.

— Ты, Сашок, вроде бы умный пацан, а дурацкие вопросы задаёшь. Есть специальная секретная служба, улавливаешь? Она проверяет данные официальной статистики, которая у нас, как известно, любит приврать. Я работаю на эту службу, усёк?

Тон Свисткова не оставлял никаких сомнений в правдивости его слов. Мы с нетерпением стали ждать назначенного часа встречи.

Видимо, он действительно всё проверил, и у него всё сошлось, потому что через день он, как обещал, вручил нам необходимые запчасти, только глушителя не оказалось, и когда мы, наконец, собрали свой собственный мотоцикл, ревел он немилосердно. Тем не менее, я был на седьмом небе от счастья, когда понёсся на нём, хотя предательская мысль, что на таком ужасно грохочущем железном коне я, скорее, напугаю Любу, чем покорю её, время от времени мелькала в голове. Никогда не забуду восторженные глаза девочек, глядевших мне вслед, когда я стремительно мчался вперёд, подставляя лицо тугим струям прохладного воздуха, однако у Любиного подъезда меня встретили встревоженные соседи и милиция.

Я спрыгнул на землю и подошёл к толпе. Из вопросов, которые задавал строгий сухарь в штатском заплаканной интеллигентной женщине, — она оказалась мамой Любы, — и её прерывистых взволнованных ответов вскоре стало понятно, что случилось.

Каждое воскресное утро Роберт подкатывал на мотоцикле к подъезду и увозил Любу на пляж парка имени Войкова. Сегодня он, как обычно, заехал за ней. Дочь, как правило, возвращалась через час или полтора, однако в этот раз она не вернулась ни к завтраку, ни к обеду, и родители запаниковали. Кто-то из соседей знал домашний телефон отца Роберта, отец Любы позвонил и застал Роберта дома. Юноша пояснил, что после купания он подвёз Любу к площади Ленина, ей надо было зайти в галантерейный магазин, так она сказала, в этот момент внезапно налетели какие-то парни в чёрных пиджаках, схватили её за руки, засунули в чёрную автомашину и уехали. Больше он Любу не видел, а родителям не стал сообщать, потому что решил сам разобраться, не вмешивая милицию.

Сухарь стал ругать мать Любы, мол, как она позволила своей четырнадцатилетней дочери, не уродине, между прочим, ездить неизвестно куда и неизвестно с кем. Мать стала буквально реветь в ответ, что Роберт не какой-то там проходимец, а сын известного в городе человека. Я не дослушал перебранку, вскочил в седло и в расстроенных чувствах умчался на окраину Аджи-Мушкая, где меня ждал Спицын. Он очень удивился, увидев, что я вернулся без Любы.