Елиорнавия из клана Сигур

Владарг Дельсат, 2023

Мир изменился. Теперь люди делятся на сангвиз и хомо. Первые питаются кровью, а вторые отдают ее взамен на защиту и помощь. Елиорнавия – молодая сангвиза. Она принадлежит к знатному клану Сигур и является одной из первых женщин, служащих на Страже хомо. Елиорнавия довольна своей жизнью. До тех пор, пока неожиданное появление посреди леса двух обескровленных девочек не переворачивает ее мир. Теперь у Елики нет выбора: она должна узнать, кто виновен в нападении на детей, и узнать правду о собственном предназначении.

Глава третья

Как-то всё необыкновенно быстро завертелось. Старшую девочку забрали в хранилище тел — исследовать, может, неизвестный хоть какие-то следы оставил, а место, где были дети, оцепила Стража — учёным предстоит работать. Хорошо, хоть на моего птенца никто не покусился.

Растерянно оглянувшись на Алекса, я пытаюсь сообразить, что делать дальше. Наши меня как-то очень бережно отодвинули в сторону, хотя понятно, почему: я — самка с птенцом… С одной стороны, получается, что всё, чего я добилась, ухнуло в никуда, но мне это теперь всё равно — у меня птенец, чуть попискивающий во сне. Снится маленькой что-то страшное, вон как дрожит…

— Позволишь взять тебя на руки? — интересуется Алекс, трансформируясь лишь частично.

Впервые такое вижу, кстати — красивый мужчина в белом и огромные крылья… Насколько я знаю, подобное умеют не все, я, например, не умею. Минуту я уговариваю себя… Ну, о том, что это не чувства, а просто метод транспортировки такой, хотя сердце ёкает и как-то сладко замирает. Вот обману сама себя — и что хорошего будет, когда он просто уйдёт?

— Позволю, — шепчу я совсем не то, что хотела сказать.

Я же намеревалась отказаться, вызвав наш транспорт! Почему же тогда согласилась? Зачем? А Алекс очень бережно берёт меня на руки, я и испугаться не успеваю, как он взлетает в воздух. Он летит не быстро, будто защищая меня своим телом… Но я не верю. Я уговариваю себя… Это всё потому, что он транспортирует самку с птенцом, а вовсе не потому, что самка — это я. Ведь я права?

Через некоторое время показывается посадочная площадка клана Целителей, где нас уже ждут. Всё правильно, Глава не только посоветовал, но и предупредил целителей, поэтому все готовы… Интересно, как они будут осматривать птенца, которого я им совершенно точно не отдам? Малышка у меня в руках тоненько пищит, но я прижимаю её к себе, желая защитить от всего на свете, и она, мне кажется, чувствует это даже сквозь свой страшный сон — маленькая тонкая ручка вцепляется в меня.

— Доброе утро, Охранительница, — кивает мне целитель. — Здравствуй, Алекс. Что у вас?

— Обращённый для спасения жизни птенец, — докладывает Алекс, осторожно поддерживая меня за талию. — Крайнее истощение, держится на крови Охранительницы, полное замещение.

— Ничего ж себе… — ошарашенно произносит его коллега, заводя нас в какое-то помещение.

— У нас нет понятия «матери», как у хомо, — с ходу начинает объяснять он мне. — Потому что рождение птенца — это дело клана, но не в твоём случае.

— Почему? — удивляюсь я, уже начав раздражаться от того, что слышу известные вещи.

— Птенец клана имеет признаки клана, — опять пытается целитель объяснить мне то, что и так знаю, водя над птенцом какими-то кристаллами, а я с трудом сдерживаю инстинкт, чтобы не вцепиться в него. — Но в твоём случае у твоего птенца произошло полное замещение крови, и это действительно твой птенец, запечатлённый только на тебя.

— То есть я, получается… — пытаюсь сформулировать, что у меня не очень выходит.

— Ты — первая мать-сангвиза за сотни циклов, — вступает Алекс в разговор. — Тебе будет нелегко, потому что для птенца есть только ты.

Вот тут до меня доходит. Для крохи на свете существую только я, и, если со мной что-то случится, она погибнет. Значит, все мои мечты о самостоятельности… Но птенец важнее, хоть и жаль, что так получилось. Будем считать это расплатой. Несмотря на это, я всё равно буду самостоятельной, буду!

А целитель мрачнеет просто на глазах, он показывает на что-то Алексу, отчего кандидат в Спутники только тихо охает. Хотела бы я знать, что он там увидел, но он не скажет, конечно.

— Птенец очень истощён, — тем не менее говорить начинает именно Алекс. — Она держится только на твоей крови, поэтому её нужно выкармливать не только кровью, но ещё и питательными веществами, коллега напишет, какими. Понемногу, но часто, потому что иначе она не выдержит.

— Понимаю, — киваю я, начиная осознавать, во что вляпалась.

Но выбора не было, если бы я не дала малышке своей крови, она погибла бы. А ещё мне важно узнать, почему малышка звала мамой старшую девочку, и отчего обе были голыми. Кто и почему выпил детей, тоже нужно узнать, но это я узнаю, потому что теперь малышка — мой птенец, а за своего птенца я разберу на составляющие хоть Правителя.

— Имя ей дать не забудь, — хмыкает детский целитель. — Твоя кровь её подлечит, но полностью здоровой она станет только спустя циклы… Тебе Алекс расскажет подробно.

— Дам, — киваю я, чувствуя себя уставшей. Всё-таки очень многое я не учла, совершенно неожиданно для всех перестав быть Младшей, но и Старшей не став. Вот такой парадокс получился.

— Послезавтра жду вас снова, — улыбается мне целитель. — Береги её, Алекс, она у нас особенная.

— Она меня и не подпустит, — вздыхает Алекс, но потом, поблагодарив, ведёт меня к выходу. — Тебе бы остаться у нас на ночь, но ты не согласишься, — он не спрашивал.

— Не соглашусь, — киваю я, гладя птенца.

Девочка то начинает дрожать, то перестаёт, то делает специфические движения, которых я сначала не поняла, но вот сейчас меня озаряет: мой птенец голоден!

— Стой! — останавливает меня Алекс, увидев, что я опять примериваюсь к своей руке. — Ну что ты творишь? — укоризненно говорит он мне, протягивая детскую бутылочку.

— Спасибо, — киваю я, поднося поильник ко рту дочери.

Малышка захватывает губами горлышко поильника и принимается насыщаться, не открывая глаз. Я же глажу своего птенца, понимая, что почему-то ей страшно открыть глаза… Надо будет разобраться, почему.

Теперь она меня понимает даже без артефакта-переводчика. В девочке оказалось так мало своей крови, что моя заместила её безболезненно для ребёнка, принеся с собой и навыки — питания, разговорной речи, понимания матери, ну и полёта, наверное, хотя этого сейчас никто не скажет.

— Разрешишь проводить тебя? — интересуется Алекс, на что я киваю.

Вот ещё странность какая — мы знакомы несколько часов, а я чувствую себя так, как будто мы годы уже вместе. Разве это обычно? Разве так может быть? Мне даже кажется, что я чувствую его, чувствую его мысли, желания, как бывает после Выбора. Но ведь процедуры не было, почему тогда я себя так веду? Может, это какое-то колдовство? Он меня околдовал, чтобы иметь дежурной подстилкой…

Как ни странно, злости нет, я просто не верю в то, о чём думаю. Пока я размышляю, Алекс бережно, как вазу тонкого стекла, берёт меня на руки, осторожно поднимая в расцветающее ярким светом небо. Надо действительно придумать имя птенцу, а то ведь не дело ей безымянной ходить. А ещё… Что будет, если я Алекса приглашу разделить кров на этот день? Останется? Нет? Подумает обо мне что-то нехорошее? Очень хочется пошалить, просто очень!

***

Я не решилась. Просто не решилась ему предложить. Когда я уже открыла рот, чтобы сказать, забеспокоилась малышка, ну я и отвлеклась.

Нас встречают, кажется, все. Весь клан не спит, встречая меня. С интересом смотрят Младшие, улыбаются Старшие, нет злости в глазах, только любопытство. Почему так, я не понимаю, потому что занимаюсь малышкой, распахнувшей свои глаза — они зелёные, как и у меня. Глубокий такой цвет, яркий, как драгоценный камень. Дочка… Я могу её так называть, как хомо, потому что я — мать. Единственная мать в своём народе. Рождение птенцов у нас — усилие всего клана, поэтому нет фиксированных родителей, можно сказать, что родители — все Старшие клана, но не в моём случае, как и сказал целитель.

Тонкие ручки вцепившейся в меня девочки, испугавшейся чего-то, заставляют меня всё внимание переключить на неё, мягко, ласково уговаривая не бояться. Она-то всё равно будет, я вижу… Что же ты пережила, маленькая? Нет ответа на этот вопрос — ментату её не покажешь, детям нельзя читать в голове, им очень больно от этого. Значит, будем узнавать постепенно.

— Целитель, — обращается наш Глава к Алексу. — Будьте нашим гостем.

Что? Я ослышалась? Клан приглашает целителя разделить кров — это ещё одна небывальщина. Одно дело, если бы я пригласила, совсем другое — весь клан. Ещё одна небывальщина — Алекс соглашается. Может быть, я придумала себе всё плохое, а на самом деле он хороший? Как это узнать точно?

— Елика, мы позволили себе поставить кровать для птенца в твоих покоях, — негромко говорит мне Старший. — И заменили слугу на двоих самок хомо. Они помогут тебе.

— Благодарю за заботу, Старший, — ошарашенно отвечаю я.

— Более не Старший я для тебя, — удивляет он меня ещё больше. — Называй меня Уле.

— Да, Уле, — привычно подтверждаю я, думая о том, что нужно проверить положение светил — не попадали ли они на поверхность… Что происходит?

— Иди, Елика, я рад, что не ошибся в тебе, — подталкивает он меня. — Клан гордится тобой.

За эти слова ещё вчера я бы визжала и прыгала до потолка. Это высшая похвала, выше просто не существует. По крайней мере, в нашем клане. Но едва только из глубины к моим глазам подступили слёзы, как пискнула малышка. Ах, да, надо детское имя ей дать… Детское имя — оно красивое и короткое, а взрослое мы получаем после малого совершеннолетия и всегда со смыслом. Я вздыхаю.

— Слушай, клан Сигур! — обращаюсь я к собравшимся ритуальной фразой. Меня не поправляют, не одёргивают, значит, получается, я как Старшая имею право? — Мой птенец, моя… дочь, — я запинаюсь, но Старшие кивают, а девочка раскрывает глаза ещё шире, — отныне носит имя Алье!

— Долгих циклов, Алье! — хором отвечают все Младшие, завершая ритуал имянаречения птенца.

А я опять шокирована — только что, с ходу, безо всякой подготовки, я провела ритуал, отчего у моей малышки есть имя, но никто, совсем никто не возразил, как будто всё именно так и должно быть! Как так?

В раздумьях я иду в свои покои. Новонаречённая Алье молчалива, что не очень обычно, но тоже может быть — я же не знаю, что с ней было. Поэтому просто захожу в свои покои, думая о том, что надо её помыть, но вот как она отреагирует? Я присаживаюсь на диван, понимая, что Алье очень лёгкая, и мои руки совсем не устали. Я усаживаю её себе на колени, обнимаю, прижимая к груди, и принимаюсь гладить, просто гладить по голове, на которой почти нет волос. Вот ещё что — и у старшей девочки, и у дочки почти нет волос на голове… Кому понадобилось остригать их?

— Ты меня убьёшь? — тихо спрашивает меня Алье. У меня на мгновение замирает сердце.

— Я тебя никому не отдам, не позволю, чтобы тебе делали больно или плохо, — отвечаю я ей как умею ласково, продолжая гладить.

— Значит, ты — мама, — делает логичный вывод ребёнок. — А то прошлую маму убили. Тебя не убьют?

— Меня не убьют, — обещаю я ей, продолжая гладить её и легонько покачивать, отчего дочка успокаивается. — Сейчас мы пойдём мыться, а потом ещё покушаем, согласна?

— Покушаем?! — она очень удивлена, как будто я сказала что-то невозможное.

— Да, — киваю я, продолжая её гладить. — Мы теперь будем часто кушать.

— Значит, я умерла, — вздыхает Алье, которой от силы пять циклов. — И всё случилось, как мама сказала…

Кто бы знал, каких сил мне стоит не начать её разубеждать! Но сейчас важно узнать, что рассказывала та девочка, которую дочка называла мамой. И мой птенец с готовностью рассказывает. Она спокойно, даже пытаясь улыбаться, рассказывает о том, что нужно потерпеть, и не будет каких-то страшных зверей, а только много детской жидкой еды и хлеба. Дочка явно хочет иначе назвать детскую еду, но не знает слова, как не ведаю и я.

Я несу её в ванную, осторожно выпутывая из плаща, которого она немедленно пугается. Надо будет расспросить, почему, ведь чёрный — обычный цвет формы Стражи, а сейчас нужно заниматься совсем другими делами. Пока наполняется ванна, я ощупываю малышку, она просто болезненно худая, несмотря даже на мою кровь… Ничего, маленькая, мы справимся, а мама узнает, кто это с тобой сделал, и уничтожит мерзавца!

Сантктус, как она сжимается! Я только хотела положить её в воду, а она сжимается, как… У меня даже сравнения такого нет, чтобы описать то, что я вижу. Но в следующее мгновение, почувствовав тепло, Алье явно расслабляется. Она что, считала, что я её в ледяную воду положу? Действительно, звери… Может, морфы? Завтра подумаю, сейчас надо мыть моё чудо.

Бережно водя мочалкой, я сдерживаю слёзы, подступающие от реакции малышки. От каждого прикосновения она сжимается, будто ожидая боли, а я внутренне наливаюсь гневом. Я хочу голову того, кто это сделал! Я точно найду его и, клянусь кровью, смерть его будет непростой!

Вот мы и вымыты. Доченька — кажется, так принято ласково называть своего птенца у хомо — завёрнута в полотенце, вся, полностью, и только мордашка несмело улыбается. И я улыбаюсь ей, задумавшись — сначала одеть, а потом покормить, или сначала покормить? Решаю, что лучше покормлю и, потянувшись за детской бутылочкой, устраиваю птенца подобнее на руках.

— А почему так? — интересуется Алье, удивлённо следя за бутылочкой. — Я же сама могу… наверное.

— А сама ты будешь завтра, — сообщаю я ей. — Если захочешь. Сейчас ты у меня устала, поэтому мама тебя так покормит…

Почему-то я не хочу говорить дочке, что она слаба для того, чтобы самостоятельно питаться, что-то подсознательно останавливает меня. Завтра подумаю, что это может значить, а пока просто покормлю своего птенца и уложу спать. Завтра у нас новый день, кто знает, что он принесёт?