Мой уникальный партнер

Влада Софина, 2020

Максим и Лиза – две абсолютных противоположности: она – роскошная элитная стриптизерша, он – простой водитель «Скорой помощи», правда, обладающий некоторыми не совсем обычными способностями. У них нет ровным счетом ничего общего, и их пути никогда бы не пересеклись… если бы в один прекрасный день их насильно не приставили друг к другу, заставив вместе выполнять миссию государственной важности и объявив, что от результатов их партнерства теперь зависит будущее страны…

Часть 2. Максим

Сирена отчаянно выла на крыше, напрочь перекрывая шум ночного проспекта. Он гнал по встречной полосе, виртуозно объезжая пробки, игнорируя светофоры и «зебры», мигалкой прокладывая себе кратчайший путь. Встречные и попутные машины послушно расступались, прижимались вправо, прятались друг за дружку, пропуская его с молчаливым почтением. Ведь все знают: если «Скорая» несется, не разбирая дороги — значит, к кому-то пришла беда.

— Быстрее, умоляю вас, быстрее! — рыдала в голос женщина в кабине. — Он задыхается, вы что, не видите?! Сделайте хоть что-нибудь, он сейчас умрет!

Последние слова были обращены к санитарам, Сане и Вадику, которые уже двадцать минут пытались реанимировать нанюхавшегося клея подростка. Парень был совсем синюшный и еле-еле дышал, видимо, уже начался отек легких. Женщина, очевидно, мать, билась в истерике, а Саня, сбросив куртку и закатав рукава халата, принялся за искусственное дыхание.

Макс посмотрел в салон через зеркало заднего вида и со вздохом перевел взгляд на дорогу. Вот уже восемь лет он работал водителем на «Скорой помощи», но до сих пор не мог к этому привыкнуть. Каждый новый умирающий пациент или убитый горем родственник воспринимался им, как собственное личное поражение, несмотря на то, что его задачей было всего лишь доставить их в кратчайшие сроки из пункта А в пункт Б. Не вылечить, не воскресить, не исцелить душевные раны — просто довезти. Но иногда и этого хватало за глаза. Впрочем, иногда не хватало — и тогда он ощущал их боль, как свою.

Он вообще с детства очень остро чувствовал чужие эмоции. Иногда даже перенимал их, и тогда они заполняли все его внутреннее пространство, и он уже не мог отличить, где свое, а где — чужое. Коллеги за глаза называли Макса эмпатом и посмеивались над ним за это, хоть и любили, считая его излишне ранимым и чувствительным. Он знал об этом, но не понимал, как может быть по-другому. Броня, которая давно должна была вырасти и стать второй кожей, к восьмому году работы на Макса все никак не налезала.

Рыдания женщины сзади сделались еще громче и безутешней. Макс тряхнул головой и попытался сосредоточиться на дороге. Вдруг ни с того ни с сего его охватило жуткое, всеобъемлющее отчаяние — такое, что захотелось завыть вместе с сиреной. К нему примешивались тоска и дикое чувство вины. Хотелось в буквальном смысле выйти из машины на полном ходу и броситься под колеса. Макс представил это настолько живо, что содрогнулся, и тут же понял — это не его чувства. Он ощущает боль матери, которая вот-вот лишится сына. И выскочить на проезжую часть — тоже ее желание. Макс снова взглянул в зеркало, хотя и без того знал, что там происходит.

Парень уходил, очень быстро и неумолимо. Не помогала ни легочная реанимация, ни непрямой массаж сердца. Он таял на глазах, цвет лица был уже совсем синий, а дыхание напоминало слабую нить, готовую вот-вот прерваться. Санитары выбились из сил и почти сдались, Макс остро ощущал исходящую от них безнадегу, сопровождающуюся тихой злостью (Саня) и бешеным желанием закурить (Вадик).

Ну, как же так, подумал Макс и изо всех сил вдавил газ в пол. Совсем немного оставалось до больницы, всего каких-то два километра, и дороги уже были почти пустые, но он отчетливо понимал — не довезут.

Вдруг к всеобщей тоске и отчаянию примешалось еще какое-то незнакомое ранее чувство. Макс сначала не поверил ему и еще раз посмотрел в зеркало. Парень лежал в той же позе, и на первый взгляд ничего не изменилось. Только почему-то запахло полынью и ромашками.

Не может быть, откуда здесь взяться ромашкам, да еще и в феврале? Макс помотал головой, решив, что у него к концу смены едет крыша. Однако запах ромашек не только не исчез, но еще и дополнился свежескошенной травой и сеном. Где-то неподалеку зажурчала речушка и зазвучала звонким голосом какая-то девчачья песенка.

Это лето в деревне, понял Макс. Видимо, прошлое паренька. Но почему он это ощущает?!

Сам до конца не осознавая, что делает, Макс отодвинул невидимую границу, разделяющую их с парнем, и еще глубже провалился в его ощущения.

Щеку сразу обожгло теплом. Очевидно, это был июль или конец июня, сезон покоса был в самом разгаре. Он сидел на свежескатанном стоге сена, слушал деревенскую песню и ощущал абсолютное, ничем не омраченное счастье.

Песня стала громче, видимо, девчонка подошла чуть ближе. Макс не видел ее, только чувствовал. Он ощутил внутри приятный трепет и понял, что парень был в нее влюблен. Запах сладко дурманит голову, на которую девушка со смехом надевает венок из ромашек. Первая подростковая любовь, такая чистая и нежная…

Бамс. Песенка оборвалась на середине, исчезли ромашки, трава, стоги сена и солнце на щеке. Мир схлопнулся до размеров маленькой комнатенки, в которую из-за закрытой двери пробивались истеричные крики матери:

— Мне еще проблем из-за тебя не хватало! Все, забудь, больше туда не поедешь! Не дорос еще по сеновалам прыгать…

… И мир сделался однотонным и пустым, как будто из него разом выкачали весь воздух. Стало резко нечем дышать, и в нос ударил тошнотворный запах клея. Макс сам не заметил, как окончательно отделился от своего тела и оказался внутри паренька. Там было темно и тихо, но все еще теплилась жизнь. К удивлению Макса, парень был в сознании и отлично понимал происходящее. Ему было страшно, он не хотел умирать, но при этом почему-то не возвращался.

— Что ты делаешь? — спросил его Макс. — Пойдем назад.

— Я не пойду, — отчетливо ответил тот. — Не хочу так жить! Ей меня не заставить.

О, Боже, подумал Макс. Только этого не хватало. Разрушенная любовь и подростковый протест, доводящий до суицида. И что теперь с этим делать? А главное, куда, черт возьми, смотрела мамаша?..

— Дурак ты, парень, — в сердцах сказал Макс, не найдя других аргументов. — Что творишь-то? Думаешь, этим что-то докажешь?

— Докажу, — огрызнулся он. — Теперь она проиграет.

— Проиграет? — Макс усмехнулся. — А ты выиграешь? Да посмотри на нее. Она уже все поняла. Не дури, давай, пошли обратно.

— Не пойду… — из вредности повторил парень, но уже менее уверенно. Макс вдруг почувствовал, что он боится. Боится и не хочет умирать. А время при этом безжалостно отсчитывает секунды.

— Слушай, — Макс внезапно разозлился. — У тебя есть полминуты, чтобы вернуться обратно. Потом — все, никто не сможет тебе помочь, и ничего уже будет не исправить. Так что решай. Или идешь со мной сейчас, или остаешься здесь навсегда. Так ты точно хочешь сегодня умереть?..

… Макс вздрогнул всем телом и открыл глаза. Они стояли около больницы, но когда и как он до нее доехал, Макс не помнил. Сирена уже была выключена, Саня сосредоточенно связывался с кем-то по рации, санитары открывали двери и затаскивали носилки.

В салоне стоял протяжный удушливый кашель — недавно умирающий парень с остервенением пытался выплюнуть из легких остатки клея. Зрелище было еще то, но все равно лучше, чем десять минут назад, когда он валялся синюшный и бездыханный. Мать по-прежнему рыдала в голос и держала его за руки, но теперь это были слезы облегчения. Самое страшное миновало. Парень выжил.

* * *

Через пять минут они с Вадиком стояли около машины. Вадик жадно курил и тихонько матерился, Макс задумчиво ковырял носком землю.

— Вот зараза, ведь непонятно, как вообще откачали, еще полминуты, и сдох бы, падла… — бормотал Вадик, с остервенением втягивая в себя сигарету. — Ненавижу этих подростков психованных, через одного все какие-то суицидники, мы такими не были…

Макс молчал. Он вообще не любил много болтать и был довольно косноязычен, за что тоже нередко становился объектом добродушных насмешек. Поэтому в основном предпочитал слушать и воспринимать эмоциональное состояние собеседника. Сейчас Вадик был до крайности возбужден и в то же время горд собой — он явно считал недавнюю успешную реанимацию своей заслугой. Неожиданно Макс почувствовал резкую головную боль. У него самого голова практически никогда не болела, поэтому он настороженно взглянул на коллегу.

Вадик выбросил бычок в урну, поморщился, но тут же закурил новую сигарету. За последние пять минут это была уже третья подряд. Безостановочное курение плюс постоянный стресс — бедные сосуды, неудивительно, что болит голова.

— Ты б поменьше курил, что ли… — ненавязчиво посоветовал Макс.

Вадик взглянул на него сверху вниз, щурясь от дыма, сделал демонстративную затяжку и снисходительно ответил:

— Тебе бы работу, как у меня, шкет, ты бы и дня без сигарет бы не протянул, глядишь, еще и бухать бы начал.

Макс только пожал плечами. Спорить и что-либо доказывать он тоже не любил. В конце концов, это действительно не его дело, и что он ко всем лезет? Пусть живут, как хотят. А ему пора домой, у него закончилась смена. Сейчас он отойдет от Вадика на пятнадцать шагов, перестанет его чувствовать, и путь сам мучается со своими сосудами и головной болью…

Подумав таким образом, Макс уже собрался было попрощаться и идти в сторону трамвайной остановки, но… Вадик снова болезненно сморщился, и Макс не удержался.

Он снова настроился на его ощущения, стер разделяющую их невидимую грань и мягко проник в его пространство. Там было душно и накурено, как в тамбуре, но Макса интересовало не это. Где-то внутри вздувшейся синей веной пульсировало какое-то неприятное чувство. Макс придвинулся еще чуть ближе, чтобы рассмотреть его получше — и обомлел. Оказалось, что это страх. Острый, тягучий и липкий, как жвачка. Страх чужой смерти, так хорошо знакомый каждому начинающему врачу, но говорят, что у матерых он атрофируется — а у Вадика, надо же, остался. Живой, пульсирующий, тщательно скрываемый, закуриваемый десятками пачек сигарет и заглушаемый отборным матом. Страх не успеть, не помочь, не спасти, приправленный грузом непосильной ответственности, когда кажется, что от тебя зависит больше, чем ты в силах сделать…

Макс вздохнул, взялся за кончик пульсирующей жилки и осторожно потянул на себя. Она легко поддалась, вытянулась в струну и растеклась горячей вязкой массой. Макс чуть остудил ее и равномерно распределил в пространстве, чтобы даже не думала в ближайшее время опять скрутиться в оголенный нерв. Так-то лучше, совсем эта штука, конечно, не исчезнет, но теперь она хотя бы будет не так агрессивна. По крайней мере, какое-то время.

Макс взглянул на Вадика и, словно в подтверждение своих мыслей, прочитал в его глазах заметное облегчение. Боль, пульсирующая в висках, отпустила, и тот сразу почувствовал себя лучше, даже начал улыбаться. Сейчас он выбросит бычок и поймет, что наконец-то накурился, а потом почувствует прилив необъяснимой симпатии к Максу… Впрочем, этого момента ждать не обязательно, можно топать домой.

— Эй, шкет, — Вадик отточенным до автоматизма метким движением запустил недокуренную сигарету в урну и дружески хлопнул Макса по плечу. — Ты это, не обижайся. Мало ли, что я в сердцах ляпну. Ты же знаешь, я люблю с тобой дежурить. Ты вроде и чудной, а поговоришь с тобой, и легче становится.

— Знаю, — Макс удовлетворенно усмехнулся и протянул в ответ руку. — Бывай…

* * *

Трамвай подошел почти сразу и оказался полупустым. Макс сел к окну и включил было музыку в плеере, но передумал. После всех событий сегодняшнего дня ему хотелось тишины.

Он устроился работать на «Скорую» сразу после армии. Не то чтобы специально, просто так получилось. Как раз тогда его бросила единственная девушка, которую Макс когда-либо любил, и он переживал ее уход очень тяжело. В разгар душевных терзаний на глаза попалось объявление о том, что в городскую клиническую больницу требуются водители. Макс долго не раздумывал — он хотел любыми способами отвлечься от своей боли, и ему это удалось. Теперь боли был много, но в основном она исходила от других людей. Сначала Макс просто чувствовал ее, со временем начал видеть образами, а потом научился облегчать. Точнее, он называл это — выравнивать.

Если бы кто-то спросил его, как он это делает, он бы вряд ли смог ответить. Он не считал это сверхспособностью, скорее — особенностью, присущей ему с детства. Люди чувствовали ее, но не могли до конца разгадать, поэтому посмеивались и старались придумать этому какие-то названия. Макс никогда не возражал. Эмпат? Хорошо, пусть будет эмпат.

Он был начисто лишен тщеславия, а работа на «Скорой» научила его, что любой успех — это не чья-то личная заслуга, а результат слаженной командной работы. Как сегодня — Вадик и Саня безупречно сделали свою техническую часть, он сделал свою.

Вспомнив сегодняшнего подростка, Макс поежился. Все-таки, так далеко он еще никогда не заходил. Все, что он мог раньше — облегчить состояние, выровнять эмоциональный фон, поднять настроение, снять головную боль, как сегодня с Вадиком. Но уговорить вернуться с того света?! О таком раньше он даже не помышлял, да и понятия не имел, как это делается. А тут взял и сделал, как будто всегда умел.

Как это получилось? Может, просто случайность?..

Задумавшись, Макс чуть было не проехал свою остановку. На улице окончательно стемнело, и повалил холодный мерзкий полудождь, полуснег. Макс зябко поежился и натянул воротник повыше. Он не любил холод и слякоть, а вместе с ними и это время года. Хотелось как можно скорей попасть в тепло, и он ускорил шаг.

— Эй, парень, закурить не будет?.. — услышал он за спиной чуть хрипловатый голос.

Обернувшись, Макс увидел приземистого невзрачного человека, стоящего возле фонарного столба. Он был настолько неприметным, что увидишь один раз — и больше не вспомнишь. Макс прошел прямо мимо него и даже не заметил, и вряд ли бы вообще обратил на него внимание, если бы не вопрос про сигареты. Да, кстати, он же ждет ответа…

— Не курю, — коротко бросил Макс и собрался продолжить свой путь.

— Ну, и правильно, — одобрительно сказал человек под фонарем. — Здоровей будешь, я тоже не курю.

Макс недоуменно обернулся. Человек под фонарем стоял, не двигаясь с места, и с интересом смотрел на него из темноты, как будто ожидая реакции.

«Псих, что ли?» — с удивлением подумал Макс и по привычке попытался его просканировать, чтобы выявить искажения и по возможности их сгладить… только ничего не получилось. Вместо того, чтобы привычно стереть границу и проникнуть в чужой внутренний мир, он просто провалился в тягучую белую пустоту. Пустота оказалась всеобъемлющей и какой-то ватной, засасывающей. Макс увяз в ней, как в болоте, и какое-то время просто барахтался, безуспешно пытаясь выдернуть себя обратно.

«Что за черт?» — пробормотал он про себя и закрыл глаза, как будто это на что-то влияло. Пустота никуда не исчезла, просто сделалась темной и оттого Максу еще больше не понравилась. Он инстинктивно сделал шаг назад, чтобы выйти из поля этого странного, пугающего человека. За годы, проведенные на «Скорой», Макс насмотрелся всякого: и психов, и наркоманов, и суицидников с искореженной напрочь энергетикой, но ЭТО было чем-то за гранью — и ему впервые не захотелось в этом разбираться.

— Отвали от меня, мужик, — бормотал он про себя, торопливо пятясь от него, как от прокаженного. — Ну тебя на фиг с твоей пустотой…

Ничего не изменилось. Мужик не двинулся с места, а пустота последовала за Максом, раскручиваясь, будто по спирали. Не отпуская его из себя, не давая освободиться, делая маленьким и беспомощно бултыхающимся в вязкой белой вате…

Макс закричал, что было сил дернулся, словно пытаясь вырваться из невидимых уз, и камнем рухнул на землю.

Удар пришелся на плечо, и острая боль заставила его очнуться. Зато наваждение наконец-то опустило, и Макс смог вернуться в реальный мир, где не было никаких закручивающихся белых спиралей. Вздохнув с облегчением, он поднял голову, надеясь, что странный мужик исчезнет вместе со своей пустотой — однако он был на месте. Все так же стоял, опираясь на столб, и смотрел на Макса с добродушным интересом.

— Сильно ударился? — сочувственно спросил он и добавил, словно в насмешку. — Может, помочь?

С этими словами, незнакомец шагнул к лежащему на земле Максу и протянул руку. Тот, естественно, шарахнулся в сторону и молниеносно вскочил на ноги.

— Ну, что же ты, Макс, — вздохнул незнакомец. — Разве тебя не учили, что не стоит вступать в близкие контакты с совершенно посторонними людьми? Тем более, если не знаешь, С ЧЕМ тебе придется столкнуться…

Он сделал еще шаг навстречу, и Макс в панике выставил впереди себя руку, словно пытаясь прочертить невидимую границу, которую раньше всегда успешно сносил… Как ни странно, но это сработало. Незнакомец остановился в метре от него и удовлетворенно кивнул головой.

— Силен, вижу, молодец. Да ты не бойся, я ведь не со зла.

— Что вам надо? — спросил Макс, успев удивиться, насколько глухо в пустой подворотне прозвучал его голос. — И откуда вы узнали мое имя?

— А чего его узнавать, — мужчина беспечно пожал плечами и сложил руки на груди. — Ты особо не скрываешься, работаешь на «Скорой помощи». Проходил мимо больницы и слышал, как санитары к тебе обращались.

То ли по слишком непринужденной позе, то ли по нарочито небрежному тону Макс понял, что он врет. Однако у него не было ни малейшего желания выяснять правду — этот разговор и странный мужик нравились ему все меньше и меньше.

— Мне надо идти. — Коротко сказал Макс, потирая ушибленное плечо.

— Иди, — чуть подумав, кивнул мужчина, будто соглашаясь. — Только осторожно, береги себя. И не трать зря силы, они тебе еще очень понадобятся.

Макс посмотрел на него, как на ненормального, и, развернувшись, решительно зашагал прочь. Пройдя сто метров, он не выдержал и обернулся. Мужчина стоял все на том же месте и смотрел ему вслед, но, к счастью, не предпринимал никаких попыток преследования.

«Идти спокойно, не бежать и не смотреть назад» — приказал себе Макс, но в спину жгло, как огнем, и еще через двести метров он опять обернулся. Подворотня была пуста, и под фонарем больше никто не стоял.

Вот теперь Макс побежал со всех ног.

* * *

Дома его встретила темная прихожая и усталая задерганная мать, вернувшаяся со смены.

— Ты чего такой взмыленный? — хмуро спросила она, мельком взглянув на запыхавшегося Макса, пытающегося одной рукой снять с ног ботинки. — Есть будешь? Я пельмени варю.

Макс пробормотал в ответ что-то невнятное и прошел мимо в свою комнату. Опустившись на незаправленный с утра диван (как всегда, опаздывал на работу) и вдохнув привычный, чуть душноватый запах дома, он, наконец, почувствовал, как выравнивается сбившееся дыхание, а все беспокойство и стресс сегодняшнего дня медленно, но верно покидают его тело.

Макс закрыл глаза и на несколько секунд позволил себе уйти от реальности, погрузившись в некое подобие медитации. Он делал так всякий раз, когда случалось что-то непонятное, то, чего он никак не мог объяснить. Иногда в медитации ему приходили ответы, но сегодня он не пытался их искать — хотелось просто отвлечься и какое-то время ни о чем не думать. И ему почти удалось, если б еще не эта назойливая боль в плече…

— Максим! Ты идешь ужинать? — мать стояла на пороге комнаты с поварешкой наперевес, из кухни пробивался аппетитный запах свежесваренных пельменей. — Опять ушел в себя? Вечно тебя не дозовешься…

Она укоризненно смотрела на него, и Макс прочел в ее глазах привычное разочарование. Когда-то он бы многое отдал, чтобы больше не видеть этот взгляд, но сейчас поймал себя на том, что не испытывает по этому поводу ровным счетом никаких эмоций. Хотя, нет — есть легкое сочувствие и желание утешить. Ну, кто же виноват, что она мечтала о другом сыне?

Макс рос странным, если не сказать откровенно чудаковатым мальчиком, про таких обычно говорят — не от мира сего. Учеба в школе была ему совершенно не интересна, он кое-как осилил девять классов, получил аттестат о неполном среднем образовании, где ему скорее из жалости вывели тройки по основным предметам, и, недолго думая, отправился работать автомехаником на одной из городских станций техобслуживания. Машины были его страстью, в семнадцать лет он успешно сдал на права, но купить свой автомобиль так и не успел, потому что в восемнадцать его забрали в армию. По возвращении он сразу устроился водителем на «Скорую помощь», и, учитывая, что сама мать работала практикующим успешным хирургом — в этот момент для нее произошло крушение всех надежд на то, что сын когда-нибудь пойдет по ее стопам.

В тот момент он превратился для нее в отрезанный ломоть, неудавшийся эксперимент, в который она вложила столько сил, но который почему-то не захотел окупиться и принести достойные дивиденды.

— Что это за профессия — водитель? — недоуменно звучали у него в голове на повторе мамины слова, сказанные как-то в сердцах. — Мы для этого с отцом тебя растили? Ты посмотри, ведь он — врач-реаниматолог, я — зав отделением хирургии в одной из лучших больниц Москвы, ты мог продолжить путь любого из нас, получить медицинское образование, сделать блестящую карьеру, у тебя для этого был отличный старт, о котором многие даже не мечтают… И что ты вместо этого выбрал? Быть простым водителем? Неужели это все, на что ты способен? Похоронить такие гены, чтобы крутить целыми днями баранку? Мы с папой не этого от тебя ждали, сынок…

Она сказала это всего один раз и больше никогда не повторяла, но Максу было достаточно. Приходя домой, он каждый день видел ее глаза и понимал, что ничего не изменилось — в них он навсегда останется неудачником, не оправдавшим их с отцом надежды.

Впрочем, отец как раз-таки не жаловался и во всем поддерживал Макса — особенно после того, как в его пятнадцать лет ушел из семьи, и они с мамой развелись. Макс знал, что он до сих пор испытывает за это чувство вины — но дальше так жить было нельзя, да и непонятно, как они с мамой вообще поженились — кроме Макса и любви к медицине, у них не было ровным счетом ничего общего. И если отец потом снова женился, на этот раз вполне счастливо — то мама после развода окончательно и бесповоротно поставила точку в отношениях с мужчинами и полностью посвятила себя работе. Надо сказать, что этот выбор принес свои плоды — она действительно построила неплохую карьеру и стала зав отделением, чем очень гордилась и считала своим главным достижением в жизни (чего нельзя было сказать о сыне). Но Макс все равно видел, что она не счастлива, и почему-то чувствовал свою вину. Не за то, что не стал врачом — скорее за развод родителей. Иногда он думал — а могло ли в их семье все сложиться по-другому?.. Но не находил ответа.

Пельмени слегка разварились, и Макс неуклюже ковырял их вилкой, зажатой в левой руке — правая все еще продолжала нещадно ныть, и он старался лишний раз ее не напрягать.

— Как на работе? — без особого интереса спросила мать, положив перед ним на стол початую пачку масла.

— Нормально… — рассеянно ответил Максим, думая о том, что пора бы им уже разъехаться, а ему, наконец, снять себе квартиру. Помнится, когда-то давно он уже заводил этот разговор, но мама восприняла его в штыки, потому что «нечего платить чужим людям за съем, надо покупать свое жилье». Денег на свое у Макса, разумеется, не было, а у матери он брать отказался, и все осталось по-прежнему. Но так ведь не может продолжаться вечно, в конце концов, ему двадцать восемь лет, сколько можно жить с родителями? Да и маме он надоел хуже горькой редьки, незачем ей каждый день наблюдать его под боком…

— Что у тебя с рукой? — вопрос выдернул его из прострации и заставил поднять голову от тарелки. Он и сам не заметил, как переложил вилку в правую руку, потому что левой есть было совсем неудобно, но при этом периодически морщился от боли и держался за плечо.

— Да ничего, ерунда, — пробормотал Макс и отхлебнул чай из большой кружки с изображением красной BMW — подарок отца на 23-е февраля…

— А ну-ка, встань, — скомандовала мать. В ее глазах, еще минуту назад потухших и слипающихся от усталости, мгновенно загорелся хищный профессиональный интерес. Здоровье сына для нее всегда стояло на первом месте, и она не жалела на него времени и внимания, чего никак нельзя было сказать о других аспектах его жизни. Максу всегда казалось, что здесь включается принцип: «Не смогла сделать человеком — так хоть вылечу». Впрочем, он не возражал, если это сделает ее хоть немного счастливей. В конце концов, каждый проявляет любовь по-своему, а в том, что мама его любит, он ни на минуту не сомневался.

Поэтому и сейчас он безропотно поднялся со стула и терпеливо позволил маме себя осмотреть. Терпеливо, насколько мог, потому что оказалось, что каждое прикосновение вызывает острую боль.

Мама быстрым отработанным движением уперлась одной рукой ему в лопатку, а другой потянула за плечо, отчего у Макса тут же потемнело в глазах…

— Э, дружок, да у тебя тут подвывих! — констатировала она с нескрываемым удовольствием, и не успел он опомниться, как она обхватила его сзади под грудью, чуть наклонила вперед и потянула безвольно висящую руку вверх на себя…

В конце Макс все-таки чуть не заорал. Зато по завершении экзекуции с удивлением понял, что в плече что-то встало на место, и он снова может им шевелить.

Мама стояла рядом с сияющими глазами, и кажется, впервые была абсолютно им довольна.

— Ну вот, сейчас наложим гипсовую повязку, и через три недели будешь как новенький… В это время, естественно, никакой работы. Где ты, кстати говоря, так умудрился?..

— Мам, не надо повязку… — Макс робко попробовал воспротивиться. — У меня уже не болит ничего, спасибо.

— Максим, — в голосе матери прорезался металл. — Ты что, хочешь через неделю повторный вывих?.. Если я говорю, надо, значит надо. Ничего, обойдутся без тебя на твоей «Скорой», запросто найдут, кем заменить.

Наверное, она не хотела обидеть и, скорей всего, даже не поняла, что сказала что-то не то. Макс молча смотрел, как мать достает из шкафа медицинский гипс, нарезает широкую марлю и точными выверенными движениями разводит в тазике раствор в пропорции 1:1.

Может, она права, и все на самом деле обойдутся без него? Найдут другого водителя, и никто даже не заметит отсутствия странноватого чудика-эмпата?.. В конце концов, он не великий хирург и даже не санитар, который может спасать жизни, все, что он хорошо умеет — это крутить баранку. Проблема, что ли, посадят вместо него Славика или Димона, дадут им дополнительные смены…

Мир не остановится, земля не рухнет. И никто особо не расстроится, потому что он простой водитель, не представляющий для общества никакой значимой ценности. Да, он умеет сопереживать и чувствовать чужую боль, вот только какой от этого толк?.. Не может он никому помогать, не может и никогда не мог, а все свои мнимые сверхспособности он просто сам себе придумал…

Макс со вздохом протянул руку для перевязки, и, глядя, как мама самозабвенно накладывает на нее гипс, с горькой усмешкой подумал, что хотя бы одного человека сегодня он точно сделал счастливее.

* * *

В мире есть несколько типов людей. Первые точно знают, чего они хотят, и идут к этому семимильными шагами, сметая на своем пути все препятствия. Как правило, это самые успешные и целеустремленные люди.

Вторые не знают, чего хотят, но зато точно знают, чего не хотят, и всеми силами этого избегают — иногда успешно, иногда не очень.

Третьи — пожалуй, им повезло больше всех — вообще особо ничего не хотят, и потому не страдают от нереализованных амбиций и несбывшихся желаний.

А вот четвертые — самая многочисленная и заслуживающая сострадания категория, их еще часто называют «потеряшками» или неудачниками, потому что они всю жизнь упорно ищут себя, но каждый раз где-то не там и зачастую так и не находят.

Но есть и хорошая новость: если вы хоть раз в жизни задавались вопросом «Для чего я рожден?», даже если пока что он принес только разочарование и боль — значит, вам не все равно.

На работу Макс не пошел — позвонил и сказал про вывихнутое плечо, выслушав дежурную порцию охов и пожеланий скорейшего выздоровления. Однако сидеть дома не было ни малейшего желания — пустая квартира давила тишиной и ощущением собственной никчемности — поэтому он оделся, не без труда натянув на загипсованную руку куртку и толстовку, взял со стола в кухне оставшиеся от завтрака полбатона хлеба, и поехал на набережную кормить уток.

Здесь было его любимое место в городе — особенно в будний день, когда обычно оживленная набережная Москвы-реки пустела и из кишащей людьми городской достопримечательности превращалась в тихую гавань, где можно было остановиться и оказаться наедине с собой, хотя бы на время перестать кому-то что-то доказывать.

Утки обрадовались его приходу и жадно набросились на еду. Немудрено, ведь в это время года их практически никто не кормит. Погода и сейчас не располагала к прогулкам: было зябко и промозгло, с Москвы-реки, которая в этом году так и не успела до конца замерзнуть, дул не самый приятный февральский ветер. Поэтому, кроме Макса и уток, на набережной никого не было. По крайней мере, так казалось.

Макс задумчиво отламывал кусочки хлеба и кидал их в воду, стараясь попадать прямо по центру дежурившей внизу утиной стаи. Пару раз утки подрались, набрасываясь друг на друга с истеричным кряканьем и бешеным хлопаньем крыльями.

— Вы что, дурные совсем? — сказал Макс. — Успокойтесь, всем хватит.

Они не поверили и оказались правы — батон очень быстро закончился. Макс чертыхнулся и, нащупав в кармане какую-то мелочь, стал вспоминать, где здесь ближайший магазин.

Мужчина возник перед ним будто из ниоткуда. Макс узнал его сразу, он был одет так же, как вчера — в длинное черное пальто и какую-то несуразную шляпу, надвинутую почти на самые глаза.

Сердце на секунду ухнуло в пятки, но Макс постарался тут же взять себя в руки. Не хватало еще бояться каких-то странных незнакомцев. Ну и что, что внутри у него вместо обычного сгустка человеческих чувств и эмоций — двадцать пять слоев пустой белой ваты? Макс не собирался больше в нее нырять, впрочем, как и убегать от нее тоже — и так вчера вывихнул руку, хватит с него приключений. И вообще, у него своих проблем хватает, что этому камикадзе опять от него понадобилось?..

Макс был интровертом, поэтому в принципе не очень любил разговаривать с людьми, особенно с посторонними, особенно с теми, кто, по всей видимости, второй день зачем-то его преследует. Поэтому он просто стоял и молчал, не сводя с незнакомца полувопросительного взгляда.

Тот тоже какое-то время молчал, задумчиво глядя на реку. Затем сунул руку в карман плаща и неожиданно достал оттуда большую буханку хлеба. Разломил ее на две части и половину протянул Максу, словно приглашая вместе покормить уток.

Макс с сомнением посмотрел на протянутую руку и не двинулся с места. Тогда мужчина вздохнул и, отломив кусок от своей половины, щедрым жестом запустил в реку. Утки с радостным кряканьем бросились к угощенью, нетерпеливо расталкивая друг друга крыльями.

— Вот так и в жизни, верно ведь, Макс? — глубокомысленно произнес мужчина. — Почти все стремятся к одному, согласно сложившимся представлениям о том, как нужно жить и чем измеряется успех. Но он ведь не может быть для всех одинаковым, иначе какой во всем этом смысл?..

Макс молчал, и незнакомец бросил на него быстрый взгляд, после чего с легким сожалением спросил:

— Как твое плечо?

Максу хотелось ответить что-нибудь грубое или вовсе не отвечать — но, к сожалению или к счастью, он был не так воспитан, и поэтому коротко буркнул:

— Нормально.

Незнакомец кивнул, будто удовлетворившись этим ответом, и продолжил свою занимательную беседу не то с Максом, не то с самим собой.

— Вообще, что есть успех?.. Мнимые достижения, за которые тебя похвалят и дадут медальку в виде прибавки к жалованью? Или уменье с точностью до шага скопировать чужой путь? Чтобы, опять же, заслужить этим чье-то одобрение и похвалу. Или все же создать нечто новое, настоящее? А, Макс? Так что для тебя успех?

С этими словами он развернулся к собеседнику и устремил на него цепкий сверлящий взгляд. Утки внизу выжидательно замерли и перестали махать крыльями.

Макс хотел, как и раньше, отмолчаться, но мужчина настойчиво ждал ответа, и он мрачно пожал незагипсованным плечом:

— Не знаю. Я не успешен. Ни в чем.

— Вот! — незнакомец назидательно поднял вверх указательный палец. — Это еще одна ошибка многих. Они считают себя никчемными, не видят свои таланты. Обесценивают их только потому, что кто-то сказал им, что это не таланты, а так, ерунда. И этим они зарывают в землю самое бесценное, что им когда-то было дано.

Сказав это, он как будто разозлился, в сердцах отломил от булки внушительный ломоть и с размахом бросил его в воду, словно собирался не накормить им кого-то, а скорее убить. Впрочем, уток это нисколько не смутило, они тут же набросились на лакомство и принялись делить его с удвоенным энтузиазмом.

Теперь Макс молчал не из-за замкнутости, а потому что действительно не знал, что на это ответить. Он никогда не был силен в философствовании, в том окружении, где он рос и воспитывался, все было предельно просто и однозначно. Были определенные принятые стандарты и требования, те, кто им соответствовали — считались успешными и перспективными, про остальных за глаза, а иногда и прямо в открытую, говорили «он не тянет». Макс никогда не тянул.

— А ведь, если подумать, — обстоятельно продолжал незнакомец. — Любой подлинный успех есть следствие реализации заложенных в нас способностей. Такой успех никак не повторить и не сымитировать. Будь то способности к спасению жизней, или передаче определенного заряда, или выравниванию искажений в чужой энергетике. И невозможно определить, что из этого является более важным, ведь зачастую одно не может существовать без другого…

Говоря все это, он продолжал сверлить Макса глазами, будто пытаясь отследить, насколько его слова достигают цели. Какое-то время тот честно пытался переварить услышанное, потом тряхнул головой и непонимающе спросил:

— Что вы от меня хотите?

— Вот, мы и подобрались к сути, — с облегчением произнес собеседник, как будто радуясь, что предисловия наконец-то можно закончить. Он повторно протянул Максу половину булки, сопроводив этот жест настойчивым:

— Бери.

Макс почему-то послушался и стал методично крошить булку в воду, отчего утиная стая тут же проворно метнулась в его сторону. Незнакомец одобрительно усмехнулся и продолжил:

— Дело в том, что у тебя есть очень важная способность, которая многим может помочь. Ты о ней наверняка знаешь и даже иногда используешь — но, к сожалению, сейчас почти всегда вхолостую.

Макс слушал, затаив дыхание.

— Между тем, стране очень нужны такие люди, как ты, Макс. На сегодняшний день вас очень мало, — он болезненно поморщился. — Если не сказать, единицы. А в Москве — так и вовсе только ты. Вот потому я и обращаюсь к тебе с просьбой о помощи.

Он снова повернулся и теперь испепелял Макса пронзительным оценивающим взглядом из-под шляпы. Макс подумал, что, пожалуй, на просьбу о помощи это похоже меньше всего, а вслух недоверчиво сказал:

— Но я ничего не умею, я простой водитель. Вы же сами знаете… Каким образом я могу помочь стране?

— Вот и отлично! — почему-то несказанно обрадовался собеседник. — Тебе и не надо больше ничего уметь. По сути, ничего не изменится. Ты и дальше будешь водителем, будешь продолжать делать все то, что делал на «Скорой»… — на этом месте он заговорщически подмигнул. — Только теперь все то же самое нужно будет делать не для всех подряд, а только для одного человека.

— Для какого?.. — Макс ощутил внезапную слабость в ногах.

— Для важного, Макс, — взгляд собеседника из лукавого вмиг сделался крайне серьезным. — Для очень важного. Если все получится, он выведет нашу страну на новый уровень. И в нашей с тобой зоне ответственности сделать так, чтобы все получилось.

— Я не смогу… — пробормотал Макс, чувствуя, как голос предательски подводит. — Я никогда ничего такого не делал. Честно, вам лучше выбрать кого-то другого. Я не гожусь для этой миссии. Я даже не могу съехать от матери. Ни одно дело в своей жизни не довожу до конца. У меня просто не хватит сил.

— Не волнуйся, — Макс почувствовал, как на его плечо легла и успокаивающе похлопала неожиданно тяжелая рука. — Ты будешь не один. У тебя будет помощница, — собеседник многообещающе ухмыльнулся. — Уж у нее-то точно хватит на все сил.

* * *

— Какой-то он хлипкий совсем. Думаешь, потянет? — долговязый мужчина с глазами альбиноса с сомнением взглянул на своего низкорослого спутника.

— Еще как потянет, — тот усмехнулся и, бросив в воду остатки булки, отряхнул руки от хлебных крошек. — Он для нас настоящее сокровище, и он как раз сейчас входит в силу. Просто ему об этом еще никто не говорил.

— Ну-ну, — альбинос усмехнулся и сунул руки в карманы, будто желая защититься от подувшего с реки морозного ветра. — Смотри, как бы не запартачил нам все дело.

— Не бойся, не запартачит, — в тон ему отозвался собеседник. — Смотри, как бы Лиза твоя не запартачила. Она ведь еще даже не согласилась, насколько мне известно?..

— И ты, и я знаем, что согласится, — альбинос беспечно пожал плечами. — Причем совсем скоро. Буквально со дня на день.

— Конечно, — хохотнул мужчина в шляпе. — Что ты там за чушь ей наобещал? Про небывалый успех и головокружительную карьеру в стриптизе? Не стыдно было врать хоть? Вот что ты за человек, Давид…

— Во-первых, не чушь, — резко перебил альбинос. — Это называется «мотивация», и она для каждого своя. Если твоего можно вдохновить спасением мира, то с моей только так. А во-вторых, кто сказал, что это неправда? Ведь в конечном счете, все зависит от них…

— Вот это-то и пугает, — человек в шляпе достал из кармана зажигалку и стал нервно крутить ее между пальцами. — Как, думаешь, у них получится?

— Да пес их знает. — Альбинос вытащил сигареты, бесцеремонно забрал у собеседника зажигалку и закурил. — Если мы все верно рассчитали, то должно и еще как. А если нет…

— «Нет» быть не может, — твердо перебил спутник. — Никого другого искать уже нет возможности. Мы не имеем права на ошибку, поэтому только они.

Помолчав минуту, он попросил:

— Дай закурить.

— Ты же бросил, — усмехнулся альбинос, но все-таки вытащил из пачки сигарету и протянул человеку в шляпе.

— Бросил, — кивнул тот и жадно затянулся. — Но ты заставил меня занервничать. Слишком многое поставлено на карту.

— А ты не нервничай, Фарид, — альбинос слегка прищурил белесые глаза и со вкусом выпустил дым аккурат над головой собеседника. — В конце концов, а мы здесь для чего? Это и наша задача — сделать так, чтобы у них получилось. Все будет хорошо.