Доктор, дым и зеркала

Влада Ольховская, 2017

Я – наследница древнего клана истребителей нечисти. То есть, человек, который ну никак не должен был стать доктором для нежити. Но жизнь порой непредсказуема, поэтому теперь я – интерн в Эпионе, одной из лучших больниц магического мира. Я приехала сюда с особой миссией: здесь погиб мой брат, и я просто обязана найти убийцу. Никто не знает о моей истинной цели, кроме одного не в меру любопытного призрака. Чтобы избежать разоблачения и продолжить расследование, я вынуждена лечить тех, кого меня всю жизнь учили ненавидеть, постепенно понимая, что многие из них не так уж плохи…

Глава 1

Нежить

Они смотрели на гроб моего брата с искренним сочувствием, некоторые даже плакали, и проблема заключалась лишь в одном: все они не были людьми.

Нежить. Они не любят это слово, а я не люблю их. И теперь, пожалуй, сильнее, чем раньше. До этого моя ненависть была отвлеченной, доставшейся мне в наследство, если уж называть вещи своими именами. Но теперь у меня появилась причина охотиться на них, вспомнить, кто я такая — и кем должна была стать, если бы не нелепый каприз моего отца.

Мы с братом были наследниками древнего рода охотников и истребителей нечисти. Наши прапрадедушки умели ставить силки на оборотней, расправляться с драконами и обращать в прах вампиров. Даже в глубину веков не нужно лезть: мой дед посвятил свою жизнь защите людей от чудовищ. Он был одним из лучших в своем деле, его уважали и друзья, и враги. Еще бы: он оставался одним из немногих чистокровных людей, владевших этим ремеслом. Проще говоря, он не умел наращивать дополнительную груду мышц, плеваться ядом, колдовать, а монстров все равно убивал, и это было круто. Он говорил, что охота у него в крови.

Но, очевидно, моему отцу досталась какая-то другая кровь, очищенная и витаминизированная, на основе березового сока. В шестнадцать лет в нем проснулся странный, неведомый клану ген хиппи — по крайней мере, так это вижу я. Папа заявил своему отцу, что охотиться никогда не будет, что среди нелюдей есть милые, хорошие и добрые существа. Да кто ж спорит? Разумных нелюдей хватает, с ними заключено перемирие, никто не собирался на них охотиться. Дед просто не доверял им, презирал — но не трогал же! А папе этого было мало. Он почему-то чувствовал вину перед нелюдями за все, что сделали его предки, и поклялся никогда не брать в руки оружие.

На этом его подростковый протест не закончился. Папа был весьма неплох собой, девушки сами за ним бегали, боролись за его внимание, но брак с обычной человеческой женщиной казался ему слишком банальным. То ли поэтому, то ли по какой другой причине он выбрал в жены самую настоящую ведьму. Дедушку чуть инфаркт не хватил, он за папой по улице с топором гонялся, пока его в психиатрическую лечебницу не забрали — мы ведь живем в мире людей, которые не знали про все эти охотничьи разборки. Когда дед одумался и выписался из больницы, молодоженов уже и след простыл.

Они скрывались по лугам и лесам, пока не родился Леон — мой старший брат. Нет, они не надеялись, что дед сменит гнев на милость. У них даже были опасения, что матерый охотник попытается закатать младенца в трехлитровую банку, просто на всякий случай. Но тут как раз несчастье помогло, как в той присказке: дедушка, уже не молодой, выбрал себе слишком сильного противника. Ту битву он все равно пережил, однако остался прикован к инвалидной коляске до конца дней. Естественно, ни о какой охоте больше речи не шло, о попытке оприходовать папеньку топором — тоже.

Молодое семейство вернулось в особняк деда, жить в маленькой хижине на берегу очень тихой реки им надоело до чертиков, это только в песне звучит романтично. Дед оказался не таким злобным тираном, как они воображали, внука он принял отлично и с нетерпением ждал рождения внучки — я как раз была на шестом месяце своего существования где-то в глубинах матери.

И вот тут маменька охладела. Видимо, она ввязалась во всю эту историю не от большой любви к папе, а чтобы насолить одному из самых известных кланов истребителей нечисти. Как бы то ни было, сразу после родов она собрала пожитки и ушла в закат, так ни с кем и не попрощавшись. Поэтому за свою жизнь я видела ее лишь пару минут, когда меня поднесли к ней сразу после рождения. Похоже, я ее не впечатлила, и она решила, что засиделась на одном месте. Плевать, я все равно ее не помню.

Мы остались в огромном доме вчетвером — я, Леон, папа и дедушка. Несмотря на маменькин фортель, папа продолжал ее любить, он так и не женился второй раз, хотя варианты были. Формально, кстати, он остался в браке с моей маменькой, потому что на развод она не подавала, ее никогда не интересовали человеческие законы.

С тех пор и началась война между папой и дедушкой. Папа пытался убедить нас с братом, что жизнь — сказка, люди — зайки, нелюди — белочки, миру мир, все мы братья. Дедушка, который сам охотиться не мог, жаждал получить наследников не только по крови, но и по духу. Он рассказывал нам правду о нелюдях, которой не было в папиных сказках, и тайно учил драться.

Чем закончилась эта война? В общем-то, ничьей. Мой брат проникся идеями папы и поверил, что мир соткан из радуги, просто не все это видят. Я… Я бы, если честно, и хотела быть такой же, как Леон, но не могла. Во мне жило что-то, чего я не могла понять. Будто огонь пылал в венах, я чувствовала в себе ярость, пока еще спящую, но готовую в любой момент проснуться.

Меня это пугало, я не была уверена, что справлюсь с собой, когда проявится моя истинная природа. А дедушка лишь улыбался:

— Нельзя повязать на волчицу бантик и надеяться, что от этого она превратится в пуделя. Ты другая, ты нашей породы, этого нет у твоего отца и брата.

— Я сомневаюсь, что это правильно.

— Правильно, детка. Это ведь не обязанность, не моя воля, это часть твоей души. Ты можешь уйти от наследия нашей семьи, пожалуйста, твой папочка уже показал, как это легко. Но ты не сумеешь убежать от себя. Хищник, который живет в тебе, сам проснется и погонит тебя в ночь, и ты поймешь, что это правильно. Со мной тоже так было.

А теперь он в инвалидной коляске, один, в постоянных контрах со своим сыном. Не нравилось мне будущее, которое приносил этот внутренний хищник!

И все же проигнорировать слова деда я не могла. Я чувствовала, что он прав: мне легко дышалось только в моменты тренировок, когда я представляла, что передо мной чудовище, и вгоняла серебряный нож прямо ему в грудь. Я по-настоящему жила лишь в те моменты.

Естественно, это беспокоило моих родных — отца и брата. Да и меня тоже! Дедушка, понятное дело, торжествовал и пил текилу за мои успехи. Но я все пыталась разобраться: а не становлюсь ли я сама чудовищем? В чем разница между мной и ими? Они хотят убивать, я хочу убивать. Так может, то, что живет в моей душе, не хищник, а монстр? Я никому не могла сказать об этих сомнениях, потому что заранее знала, что ответят дед и отец. Их мнение было мне известно, оставалось только найти свое собственное.

Время на размышления утекало, мы с братом становились старше, нам предстояло выбрать, какой дорогой мы пойдем. Леон сомнениями не терзался, он хотел помогать всему миру, поэтому, когда он поступил в медицинский университет, никто не удивился. Дед на него и не давил, он давно признал, что его внук ни на кого охотиться не будет, и сосредоточился на мне.

— Ты все равно не сможешь убежать от самой себя, — твердил он. — Ты не будешь счастливой, если позволишь другим делать выбор за тебя.

Агитатор из него был тот еще. Вот только он не понимал, что и сам давил на меня, выплескивал свою волю мне на голову, как ведро холодной воды, и ожидал, что я проникнусь и побегу выполнять его команду. Как будто это так легко — принять жизнь, в которой я буду убивать разумных существ!

Судьба устала ждать, пока я определюсь с профессией, и все решила сама. Незадолго до того, как я окончила школу, папа умер. Он, вечно улыбчивый на этой своей хиппи-волне, никогда ни на что не жаловался, и мы до последнего не знали, что у него рак. Он, может, тоже не знал, и когда болезнь обнаружили, она была на последней стадии.

Болезнь все равно пытались лечить, делали все возможное — вот только возможностей этих было не так много. Ирония в том, что мой отец, пацифист, который даже мух отгонял вежливой просьбой, а не тряпкой, получил худшую участь, чем мой дед, прожженный охотник, который на ценность жизни плевать хотел. Ну и где справедливость, где эта самая карма, которая должна вознаграждать достойных?

Мы с отцом были не слишком похожи, но я его любила. Он вырастил меня, иначе и быть не могло, а теперь он сгорал у меня на глазах. Он и сам знал, что ему осталось недолго, и до того, как все стало совсем плохо, он сказал мне:

— Знаешь, я от этих обезболивающих уже как пьяный. А дальше будет хуже… Я хочу попросить тебя кое о чем сейчас, пока я еще понимаю, что происходит.

— Все, что угодно!

Я и правда была готова на все, как будто так я могла задержать его на этом свете.

— Что угодно — не надо, — мягко улыбнулся он. — Я лишь хочу, чтобы ты не повторяла ошибок моей семьи. Мы веками устраивали праздники на крови и думали, что нам все позволено. То, что происходит со мной сейчас, — расплата за это. Грехи отцов… кто-то же должен был принять их! Но я рад, что это я, и я надеюсь, что этого будет достаточно. Не слушай всю эту болтовню про честь семьи и наследие рода. Живите мирно, дарите любовь и доброту, отрекитесь от насилия. Сначала — ради меня, а потом, когда у вас появятся свои дети, вы поймете, что это ради них тоже. Ты обещаешь мне, Дара?

— Конечно… я обещаю!

Вот так этим обещанием я и направила свою жизнь в то русло, которое моему отцу казалось единственно правильным. Дед, конечно, не одобрил мой выбор, но больше он на меня не давил. Охотники за нечистью всегда уважали свое слово.

Я была уверена, что обратного пути нет — нельзя нарушить клятву, данную умирающему! Поэтому я никому не говорила, что жизнь, выбранная папой, мне не нравится. Дед был прав: я не могла перековать саму себя. Меч создан для сражений, а не для того, чтобы крошить помидорки в салат. Я чувствовала, как хищник, живущий во мне, поднимает голову все чаще. Это сводило меня с ума, я ощущала себя наркоманкой, у которой зависимость появилась еще до первой дозы.

Чтобы не свихнуться окончательно, я сделала брата примером для подражания. Леону воля нашего отца давалась легко, он был счастлив. Может, и я привыкну, если пойду по его стопам? Поэтому я тоже поступила в медицинский. Правда, быть таким же солнечным лучиком, как братец, и улыбаться всему миру я не могла, поэтому выучилась на хирурга — у него пациенты чаще молчат, чем говорят. Но в остальном, врачебное дело далось мне неплохо, лучше, чем я ожидала. Я не боялась крови — однако и проливать ее не хотела.

Пока я училась, Леон умудрился найти такое воплощение мечты нашего отца, что папа, будь он еще жив, точно умер бы от радости. Мой брат стал межвидовым врачом: это такой специалист, который умеет лечить и людей, и нелюдей. Пробиться на этот уровень очень сложно, особенно чистокровному человеку, — и потомку охотников! — но Леон всегда был упрямым, он справился. Поэтому когда я закончила учиться, он получил работу в магическом госпитале.

Вот тогда между нами случилась первая крупная ссора — не только со смерти отца, но и за всю нашу жизнь, мы с ним никогда так не скандалили. Я считала, что его новая работа — это перебор. Да, мы должны уважать волю папы, но это не значит, что нам позволено позорить дедушку и всех наших предков. Леон заявлял, что мои убеждения безнадежно устарели, мы живем не в Средневековье и должны стыдиться того, что творили предыдущие поколения. Я никого стыдиться не собиралась, и оскорбления катились по кругу. В итоге мы пришли к выводу, что я — психопатка, Леон — тряпка, на том и расстались.

Я поселилась в доме дедушки и стала работать хирургом в обычной человеческой больнице. Леон уехал в кластерный мир Эпиона, где его приняли на должность терапевта — единственного человека на все отделение, насколько мне известно.

Кластерные миры — это, вообще-то, очень любопытная штука. Так называется маленький замкнутый мир, созданный с помощью магии. Колдовская пелена отделяет это пространство от внешнего мира, ограждает его от посторонних, и там нелюди могут быть собой, ни от кого не скрываясь. Технически, кластер все равно находится в пределах внешнего мира, но внутри он разительно отличается от своего окружения. Например, кластерный мир может быть расположен в пустыне, а в нем текут реки и суши совсем немного. Или он находится в воздухе, а внутри построены средневековые замки. Общая черта у кластеров была всего одна: все они находились в местах, куда обычные люди, не связанные с магией, не забредают.

Ну и конечно, раз они созданы магией, то и управляются магией. Кластерных миров сотни, если не тысячи, и все они принадлежат нелюдям. Поэтому и Леон поступил на службу к нелюдям; узнав об этом, дед заявил, что старший внук для него умер, и вычеркнул моего брата из завещания.

Я была не столь категорична. Прошло время, мой гнев улегся, и я заскучала по брату, но не настолько, чтобы принять его новую жизнь. Между нами установилось странное и хрупкое перемирие: мы созванивались раз в месяц, говорили минут пятнадцать, делали вид, что все нормально и никакой ссоры не было. Однако от того доверия, что объединяло нас в детстве, ничего не осталось. А что делать? Взрослый мир не знает жалости.

Леон не скрывал, что ему нравится Эпиона. Этот кластерный мир был полностью отдан под больницу, больше там ничего не было, кроме разве что общежития для персонала. Место, где установлено перемирие, где разные виды живут в согласии… в общем, для нового представителя хиппи нашего семейства это был рай.

Брат не делился со мной подробностями, как в детстве и юности, потому что знал — мы стали разными, слишком разными. Но по отдельным фразам и намекам я понимала, что у него все хорошо. Он нашел друзей, он прекрасно ладил с пациентами, он отлично зарабатывал, а еще я начала подозревать, что у него появилась девушка. И судя по основному населению Эпионы, его девушка вряд ли была человеком, так что дедуле лучше было не знать об этом, да и я не была уверена, что все пойму правильно. Поэтому я была даже благодарна Леону за его молчание.

Мой брат проработал в Эпионе два года, а потом мне сообщили о его смерти.

Когда мне впервые сказали об этом, я просто не могла поверить. О таких вещах не шутят ни люди, ни нелюди, однако я отказывалась принимать такую правду. Мой брат умер? Мой молодой, здоровый, сильный, жизнерадостный брат мертв? Как такое вообще возможно? Нет, не может быть!

Я спросила. Они ответили.

Леон покончил с собой. Никто не знал, почему, но он это сделал. Однажды он забрался на крышу главного корпуса больницы и бросился вниз. Это заметили из окон, поспешили ему на помощь, однако спасти не сумели — смерть была мгновенной, он расшиб голову о камни.

Его коллеги убеждали меня, что для них это тоже шок. Леон до последнего оставался дружелюбным и приветливым, он не был похож на того, кто готовится свести счеты с жизнью. Да и зачем? Причин не было, у него все шло хорошо! К тому же, в Эпионе раз в год всех сотрудников проверяли на психологическую устойчивость, и мой брат прошел эту проверку за четыре месяца до смерти. Получается, тогда он был здоров, а теперь вдруг поддался помешательству?

В это я поверить не могла. Даже когда я немного пришла в себя и снова начала мыслить здраво, я не готова была принять версию с самоубийством. Может, мы с братом и не общались два года, но до этого мы прожили вместе всю жизнь, я знала его! Такие люди, как Леон, сотканы из жизни, энергию смерти в нашем роду унаследовала я. Мне нужно было понять, что с ним случилось на самом деле.

Его хотели похоронить на Эпионе, там было собственное маленькое кладбище, но я настояла, чтобы тело вернули во внешний мир. Мне нужно было осмотреть его, разобраться, что с ним произошло. Да и потом, не должен потомок охотников, пусть и отказавшийся от оружия, покоиться в колдовском мире, неправильно это.

Помню, когда я впервые увидела мертвого отца, у меня в душе все замерло. Этот образ въелся в мою память, прожег ее насквозь, чтобы возвращаться ко мне в ночных кошмарах. С Леоном все было гораздо хуже, и не только потому, что я надеялась никогда не видеть брата мертвым. Если отца я видела спокойным, уже омытым, лежащим среди белых простыней, то моя встреча с братом, первая за два года, произошла в холодном морге. Он лежал передо мной на металлическом столе, уже вскрытый и зашитый, нагой, как будто искусственный, а я должна была изучать его.

Я не хотела. В какой-то момент желание развернуться и уйти стало настолько сильным, что я едва не поддалась, и мне лишь чудом удалось справиться с ним. Меня не было рядом с Леоном, когда он нуждался во мне. Я должна хоть как-то искупить свою вину перед ним, и не важно, насколько плохо мне будет.

Мне казалось, что все станет очевидным при первом же осмотре: я ведь врач, я сразу обнаружу то, что проклятые нелюди от меня скрыли! Вот только они ничего не скрывали. Тело моего брата было именно таким, каким и должно быть. Он умер от повреждений, полученных при падении с крыши, других травм я не обнаружила. Не похоже, что он боролся с кем-то перед смертью, что его заволокли на эту крышу. Нет, он просто шагнул вниз — и через пару секунд был мертв.

Но почему? Почему, Лео? Я смотрела на родное лицо до тех пор, пока слезы не застилали глаза, потом на пару секунд жмурилась, чтобы смахнуть их, и смотрела снова. Не знаю, какие ответы я надеялась так получить. Боль и отчаяние разрывали мне душу изнутри, а еще — ярость. Та самая ярость, которую я так упорно подавляла со смерти отца, рвалась наружу.

Леон доверял проклятой нежити. Он посвятил свою жизнь помощи существам, которые этого не достойны. Он считал их равными, он лечил их, а не людей. А чем они отплатили ему? Они или убили его, или довели до самоубийства, иначе и быть не могло. Они в этом виноваты, а еще — я.

Потому что я его сестра, единственная семья, что у него оставалась. Леон никогда не ладил с дедом и не мог поговорить с ним по душам, но со мной-то мог! Если бы я сама не отгородилась от него, не замкнулась в своей нелепой обиде. Возможно, если бы мы доверяли друг другу, как раньше, он бы не пошел на такой шаг, а обратился ко мне за помощью!

Теперь это все не важно. Вернуть его нельзя, можно только отомстить. Именно этим я и собиралась заняться.

Похороны моего брата проходили во внешнем мире, но его коллеги все равно явились. Они ничем не отличались от людей, они умели маскироваться, а значит, умели лить фальшивые слезы и изображать сочувствие. Я кивала, когда они подходили ко мне с соболезнованиями, но не верила ни единому слову. Они не уберегли моего брата, кто-то в Эпионе убил его — и кто-то ответит.

В тот же день я подала прошение о практике в Эпионе. Я не могла работать там, потому что никогда не изучала межвидовую медицину. Но ведь именно так ее и изучают, так начал свой путь Леон! Сначала человек или нелюдь получает высшее образование среди своих сородичей, а потом поступает в интернатуру какой-нибудь больницы, открытой для разных видов.

Правда, до этого все равно нужно пройти специальные курсы, чего мне не хватало. Однако для меня сделали исключение, уже на следующий день я получила приглашение в Эпиону. Это не удивило и не умилило меня. То, что нелюди пошли мне навстречу, казалось мне доказательством их вины: они знают, что убили Леона, и пытаются очиститься. Но этого недостаточно! Тот, кто довел его до самоубийства, должен умереть.

Кровь за кровь — так живут охотники за нечистью. Нет, я не собиралась нарушать слово, данное отцу, и отказываться от медицины. Но я должна была разобраться в смерти своего брата.

Я рассказала деду о своем скором отъезде. Он принял эту новость спокойно, словно по моим глазам понял, ради чего я еду туда на самом деле, хотя я ему не говорила, жалела старика.

— Они будут лгать тебе, — предупредил он. — Как лгали ему. Ложь — их сущность.

— Я знаю. Я помню все, чему ты меня учил.

Я и правда помнила: я не прекращала тренировки и после смерти отца. Я убеждала себя, что делаю это лишь для того, чтобы порадовать деда, и иногда почти верила в это. Я не думала, что его уроки пригодятся мне так скоро.

— Хорошо, — улыбнулся дед. Устало улыбнулся, без веселья или злорадства, по нему смерть Леона ударила даже больнее, чем по мне, насколько это вообще возможно. Он вдруг отчетливо понял, как мало осталось от его семьи и всего нашего клана: только я да он. — Тогда иди и отомсти за нашего мальчика.