Лаптепанк

Влад Костромин

Хорошо в деревне летом? Многие классики утверждают, что хорошо. «Наше все», А. С. Пушкин, уверял, что и зимой в деревне неплохо, если есть кружка, и кружка эта не пуста. А я могу вас заверить, даже с кружкой порой в деревне не очень. Особенно с кружкой… Трагедии, комедии, фарс, детективы, мистика, ужасы и повседневность – все это тесно переплелось на тесных пыльных деревенских улочках. Ряд рассказов ранее публиковался в сборниках: «Тихая охота», «Непроданное», «Гнездовье котов», «Соскучились, диабетики?»

Дизайнер обложки Бродяга

Иллюстратор Бродяга

© Влад Костромин, 2022

© Бродяга, дизайн обложки, 2022

© Бродяга, иллюстрации, 2022

ISBN 978-5-0056-7808-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Хорошо в деревне летом? Многие классики утверждают, что хорошо. «Наше все» А. С. Пушкин, уверял, что и зимой в деревне неплохо, если есть кружка и кружка эта не пуста. А я могу Вас заверить, что даже с кружкой порой в деревне не очень. Особенно с кружкой… Трагедии, комедии, фарс, детективы, мистика, ужасы и повседневность — все это тесно переплелось на тесных пыльных деревенских улочках.

Ряд рассказов ранее публиковался в сборниках: «Тихая охота», «Непроданное», «Гнездовье котов», «Соскучились, диабетики?»

Тихая охота

Рассказ написан на конкурс фэнтези «Или оно» сайта «Квазар»

Ранее публиковался в сборнике «Тихая охота»

Я сидел, согнув ноги в коленях и утвердив задницу в теплом песке обочины, и смотрел на приближающуюся полицейскую машину. Испачканный приторно пахнущей липкой кровью мобильный телефон валялся рядом. Но кровь, залившая мои руки и одежду, покрывавшая меня липким коконом не хуже фирменного рабочего комбинезона, воняла сильнее. Разум требовал бежать, потому что они мне явно не поверят, но я оставался на месте и равнодушно смотрел на патрульную машину.

Мать последние годы я видел редко, от случая к случаю, раза два-три в год, если повезет — чуть чаще, приезжая в гости. Она жила в деревне, в гражданском браке. Похожий на молодого Вицина, Сергей Александрович, последовательно: бывший прапорщик военно-транспортной авиации, бывший строитель, бывший запойный алкоголик, нынешний пенсионер — заядлый рыбак, мужиком был неплохим и всегда искренне мне радовался. Ну а я радовался редкой возможности вырваться из городской пучины и погрузиться в деревенскую тишину. В этот раз приехать получилось только в самом конце жаркого августа, перед окончанием ежегодного отпуска. Жена приехать не смогла, оставшись в городе с больной матерью.

Мать и Александрович встретили меня с раннего поезда, угощали нехитрыми деревенскими разносолами, как дети ликовали, перебирая привезенные мною конфеты. Завтракали, пили с матерью самодельное сливовое вино, неспешно беседовали. Несколько лет назад закодировавшийся Александрович чокался с нами свойским яблочным соком.

— Ты на вино сильно не налегай, — сказал он мне, — вечером баньку потопим.

— Банька — это хорошо, — кивнул я.

— Мы за грибами хотели сегодня съездить, — сказала мать. — Поскучаешь часика три-четыре без нас?

— Можно я с вами?

— Да что ты будешь таскаться по лесу, ноги ломать?

— Поищу, сто лет грибы не собирал.

— Мы далеко ездим, в соседний район.

— И что? Не пешком же идти.

Мать и Александрович переглянулись. Подумав, мужчина едва заметно кивнул, встряхнув густой черной шевелюрой.

— Хорошо, поехали, — поджала губы мать, — если охота комаров кормить. Лучше бы с дороги отдохнул, полежал.

Но я уже загорелся идеей «тихой охоты». Тем более, на столе стояла миска соленых белых груздей с красным луком и чесноком, щедро сдобренных ароматным подсолнечным маслом. Когда-то, еще ребенком, я часто ходил по грибы с младшим братом… до того момента, как он потерялся и заблудился в лесу. Брата так и не нашли, и в лес меня больше не тянуло. Потом армия, институт, смерть отца. Мать продала хозяйство и перебралась в эту деревню, поближе к трассе и железной дороге, а я осел в городе. Насыщенная городская жизнь и тяжелая изнуряющая работа времени для похода за грибами не оставляли.

— Поеду, непременно поеду! В лес хочу.

— Ну и ладно: лучше с умным грибы потерять, чем с дураком найти.

После завтрака мне выдали старый камуфляж, переодеться. Складной нож и берцы у меня были свои. «Нива» Александровича весело летела по изогнутой асфальтовой ленте, петляющей меж полей и лиственных перелесков.

— Мы туда уже давно ездим, — рассказывал Александрович. — Там место хорошее: и подъехать можно и грибы есть.

— Что за грибы?

— Да всякие.

— Только сразу предупреждаю, — встряла сидевшая на заднем сидении мать, — валуев не бери.

— Почему? — удивился я. — Их если посолить, то вкусно. Особенно с вареной картошечкой.

— Да ну, возни с ними. Да и не вкусные они тут растут.

— Ты просто готовить их не умеешь.

— Будешь готовить сам, — обиженная мать отвернулась к окну.

— Я не успею, мне завтра уезжать.

— Вот тогда и не собирай мусор всякий, — заключила она.

Дорога вывела нас к райцентру. Проскочили по окраине. Возле детдома свернули влево. Я с удивлением увидел синий указатель «Карловка».

— Прикиньте, я в книжке про такую деревню читал, — поделился я.

— Сейчас чего только не напишут, — оживилась мать. — Пишут всякую ересь.

— Может быть, — я не стал спорить, чтобы не травмировать мать. — Перефразируя классика, можно сказать, что писатель — это машина, переводящая кофе в ересь.

— Хорошо сказано, — мать захлопала в ладоши.

«Нива» свернула вправо, покатившись вдоль поля с чахлой кукурузой.

— Какая-то заморенная тут кукуруза, — оценил я.

— Поздно посадили, наверное, на силос, — предположил Сергей Александрович.

Через пару километров «нива» еще раз свернула вправо, через пять минут еще раз, спрыгнув с асфальта на проселок и, словно бодрый «козлик» — УАЗ, поскакала вдоль все того же кукурузного поля.

— Тут вроде помощнее, — оценил я вид в окно. — Можно нарвать.

— И что с ней делать? — поморщилась мать.

— Сварим, можно законсервировать.

— Возиться еще с ней. Да и могут оштрафовать.

— Кто нас оштрафует? Нет же вокруг никого.

— Вдруг с дронов наблюдают?

— Со спутников, — усмехнулся я.

— У нас на озере мужиков с сетью с дрона засекли, — поделился Александрович. — На двести тысяч штрафа и сеть изъяли.

Машина затормозила на пожне¹ перед стеной смешанного леса.

— Далеко не отходи, — вылезая, суетилась мать, — потеряешься.

— Чего я потеряюсь?.. — начал было я, но осекся.

— Того… — отвернулась, глядя на кукурузу, — … чего люди теряются…

Заливисто, будто ошалевшие от любви курские соловьи, застрекотали кузнечики в траве на опушке.

— Репеллентом намажьтесь, — подошел Сергей Александрович, — а то комары сожрут и мошка.

Намазавшись из тюбиков репеллентами, взяли из багажника большие белые пластмассовые ведра из-под шпаклевки после ремонта моей квартиры.

— Если что — кричите, — продолжала наставлять мать. — И держитесь в пределах прямой видимости, в чапыжник² не лезьте. Смотри, не заблудись — это лес, тут без дорог ходят. Валуи не собирай, — напомнила персонально мне. — И сыроежки тоже не бери — они крошатся.

— Хорошо. А рыжиков тут нет?

— Рыжиков нет, — отрезала мать. — На кой тебе рыжики?

— Их можно прямо на костре жарить, на прутики насадив, — мечтательно сказал я. — Посыплешь солью и жарь себе на здоровье. Как соль закипит — вот тебе и грибной шашлык.

— Нечего дурью маяться: собирай грибы, как все люди, без всяких грибных шашлыков-машлыков.

Лес был сильно замусоренный, заваленный валежником и трухлявым сухостоем, заросшим и темным. Некоторые деревья не хуже лиан были густо оплетены вьюнком с большими фиолетовыми цветами. В застоявшемся воздухе витал едва уловимый запах гнили, похожий на липкий тошнотворно-сладковатый аромат разлагающегося трупа. О белых грибах, таящихся в шелковистой траве под березами; о желтых рыжиках под хвоей молодых елей тут можно было сразу забыть и больше не вспоминать. Заросших душистой малиной умытых солнцем вырубок и нежно-зеленых березняков тут и в помине не было.

— Что тут за грибы водятся?

— Ищи подосиновики, их здесь много. Семьями растут, — объяснила мать. — Дальше, вглубь, встречаются боровики. Если вдоль края идти, — показала рукой вдоль кукурузного поля, — по опушке, то там другой лес. В нем белых груздей полно. Мы туда попозже сходим. Ну, с Богом, — двинулась по лесу.

Я подобрал подходящую палку — раздвигать траву, палые листья и папоротник, чтобы не напороться на ядовитую змею и пошел вслед-правее. Минут за десять встретились только большой мухомор и иссушенная жизнью и жарой жалкая сыроежка. Вокруг вилась мошкара, но репеллент ее пока сдерживал. На разгоряченное лицо липли паутины.

— Вов!!! — раздался истошный крик матери. — Сюда!!!

Я, подумав, что что-то случилось, кинулся на крик, уворачиваясь от веток и перепрыгивая сухие стволы. Подбежал к стоящей столбом матери.

— Что стряслось?

— Смотри, — указала себе под ноги на семейку крепеньких молодых подосиновичков, — какие красивые. Фоткать будешь?

Мысленно чертыхнувшись, я поставил ведро, положил в него нож, на ведро палку, достал из сумочки мобильник, ввел пароль. Сфотографировал грибы с нескольких ракурсов.

— Красавцы какие, — хвалила мать. — Прямо загляденье. Сфотографировал?

— Так точно.

— Срезай.

Нехотя срезав грибы, все-таки не моя добыча, нехорошо как-то получается, подобрал палку и ведро и начал искать вокруг. Вскоре мне попался первый гриб, потом еще и еще. Под пронзительные крики матери радостные, будто давнего знакомого, приветствующей каждый найденный гриб, начал понемногу наполнять и свое ведро.

— Мужики, идите сюда, — не унималась мать. — Тут такие грибы! Как на выставке.

— Что ты орешь? — не выдержал я. — Все грибы распугаешь!

— Не распугаю, не боись.

Возгласы не утихали. Сергей Александрович тихо поругивался и курил душистый самосад. Его улов, как и мой, был гораздо скромнее материнского. Невольно у меня создавалось впечатление, что грибы выползают из заветных укрытий, а то и прямо из земли, привлеченные этими криками. Во всяком случае, пока что мать лидировала, обогнав нас обоих, вместе взятых. Странно, вроде сбор грибов называют «тихой охотой». И вообще, лес создаваемого человеком шума не любит.

И тут она замолкла, словно поперхнувшись. Я в недоумении поднял взгляд от срезаемого гриба. Внезапно обрушившись, тишина давила на уши и мозг, привыкшие к материнскому ликованию. А потом раздался берущий за душу вопль ужаса. Такой, что у вздыбились коротко стриженные волосы на голове. Бросив ведро и палку, я кинулся к ней. Подбегая к визжащей матери, краем глаза зацепил движение сбоку. Потом удар в лицо и потеря сознания.

Очнулся быстро, лежа на земле. Удар оказался не таким уж сильным. Мать стояла на полянке в позе витрувианского человека кисти Леонардо да Винчи: широко расставив ноги и подняв руки горизонтально по бокам, распятая канатами, сплетенными из тонких белесых нитей с утолщениями. Ноги зафиксированы путами, вырастающими прямо из земли; руки — подобными же путами, но переброшенными через толстые ветки деревьев. Напротив, лицом к ней, в такой же позе застыл плененный путами Сергей Александрович. Вокруг них, образуя треугольник, стояли белые ведра из-под шпатлевки. Вокруг полянки, образуя правильную окружность, стояли… Я сморгнул, потом потер глаза, благо меня никакие нити не держали, но картина не изменилась: вокруг стояли гигантские, с земли мне казалось, что не ниже роста Сергея Александровича, мухоморы.

Грибной круг плавно колыхнулся. В стройном ряду возник разрыв. В него скользящей походкой, будто на лыжах, не отрывая стоп от земли, прошел одетый в белые лохмотья с подвязанными листьями и веточками рослый парень лет тридцати пяти в странном широком сомбреро. Грибы-часовые сомкнулись за его спиной. Парень встал посередине между распятыми людьми и посмотрел на меня блеклыми глазками, будто гноем затянутыми чем-то, похожим на грибную мякоть.

— Здравствуй, братик, — губы парня не шевелились. Да и вряд ли они могли шевелиться, заклеенные бледно-зеленоватым мхом. Голос звучал прямо в моей голове. И не просто звучал. Голос сверлил мозг, будто перфоратор субботним утром в руках свихнувшегося на ремонте соседа этажом выше. От него было не укрыться. — Соскучился по мне?

— Сеня? — пролепетал я.

— Кому Сеня, а кому Грибной царь, — голос был холоден, словно вой стаи голодных волков, окруживших под Рождество одинокого спутника на заснеженной дороге.

Только теперь я понял, что на голове Сени не сомбреро, а корона в виде шляпки мухомора. А еще… а еще у него не было рук, словно кто-то просто обрезал брату, если это и правда был мой брат, а не морок, плечи, придав телу сходство с ножкой мухомора. И стоп у него не было, вместо стоп белело что-то вроде клубневидно-утолщенного основания, как у окружающих нас грибов.

— Что здесь происходит?! — закричал я.

— Воссоединение семьи, хи-хи-хи, — голос в голове мерзко захихикал, — возвращение блудной матери и брата. И заодно, суд над убийцами бессловесных братьев наших меньших, хи-хи-хи.

Напряжение проникало в каждую пору кожи, казалось, сгустившийся воздух жалит тысячами иголок. Я ущипнул себя, надеясь развеять кошмар, но кошмар, не взирая на боль в бедре, не желал развеиваться.

— Это не сон, — подтвердил голос, — совсем не сон. Тебе выпала честь стать орудием мести грибных богов. Встань и иди!

Тело перестало мне подчиняться: само собой встало, подошло к привязанным людям. Взяло из моего ведра мой нож, подошло к матери и начало медленно резать: сначала одежду; потом, когда одежда клоками свалилась к ногам матери, кожу, так же неспешно, нарезая ее лоскутами. В лишенные кожи кровавые оголенные участки тела тут же проникали тонкие нити грибницы из канатов, просачиваясь внутрь, укореняясь и разветвляясь. Вылезшие из орбит глаза матери истошно кричали о дикой боли, но сама она была безмолвна и неподвижна.

— Зрелище жалкое и печальное, — прокомментировал голос.

Когда мать оказалась вся с ног до головы покрыта шевелящимися белесо-кровавыми волосками, мое тело перешло к полностью поседевшему Сергею Александровичу, видевшему все, что я проделал с матерью и понимавшему, что ждет его самого, и принялось свежевать его. Казалось, время застыло, но всему приходит конец. Отойдя от облупленного несчастного мужчины, мое тело встало на колени перед Грибным царем.

— Боги даруют тебе жизнь, — величаво рокотал голос. — Иди, лес выведет тебя к дороге. Уезжай отсюда и помни о великодушии тех, кто создал вас, голые обезьяны!

Ко мне внезапно вернулся голос.

— Что будет с ними?

— Они станут частью великой Грибницы и будут ежегодно возрождаться в грибных телах, пока плоть их не будет съедена другими убийцами грибов. Незримые нити Великой Грибницы тянутся повсюду, все сущее пронизано ими, все подвластно ей. А ты уходи, твое время еще не пришло.

Тело снова жило своей жизнью: встало с колен и пошло.

— Почему вы их не убили раньше? — не в силах повернуться, отчаянно прокричал я, пройдя меж расступившихся гигантских мухоморов, выпускающих меня из ловушки. — Они же сюда давно ездят!

— Сочетание факторов, — объяснил голос, — жара, древний маис вдоль опушки, скука великих богов. А ты просто подвернулся им под руку, как у вас, обезьян, говорят.

Пока я безвольной сомнамбулой шагал сквозь подернутый смертной тоской зыбкого небытия тусклый лес к дороге, голос не отступал, рассказывая: о соме — древнеиндийском боге-наркотике, основой которого служил Amanita muscaria — мухомор красный; о том, как народы Сибири использовали сушеный или смешанный с оленьим молоком мухомор, как шаманское средство; о применении его с похожими целями в древней Центральной Америке. Замолчал он лишь тогда, когда я устало плюхнулся на обочину и, дрожащей рукой достав из кармана мобильник, вызвал полицию.

Примечания

1

Пожня — низменный луг.

2

Чапыжник — непролазный кустарник.