Дни ветра

Влад Кан

Дни ветра – это полгода из жизни портного в небольшом городке далёкого прошлого. Элайя Фант как будто вечно был всеобщим любимцем, а своей таинственной силой он пользуется так, будто обладал ею всегда.Время идёт, и в его жизни появляются некий молодой человек, маленькая девочка, женщина и зверь. Вот только к моменту, когда ткань событий сшивается в глазах портного, история из комедии уже превратилась в драму.

5. Синяя шляпа

После того досадного случая с домом пришлось стирать память всей Ликвид-стрит. Это было довольно неприятное занятие, потому что всё же появился тот короткий момент, в который люди вдруг осознали, что по их улице ни с того ни с сего размазался целый дом. Просто взял и развалился, как карточный, забросав дорогу мусором.

Гул удивления, зачем доброго портного схватили двое неизвестных под предводительством кричащей дамочки, сменился гулом возмущения по тому, что произошло после. Самое смешное заключалось в том, что люди не разбегались в страхе от рухнувшего без видимых причин дома, а громко негодовали, что щепы и камень задели их собственные жилища. Кто им виноват? Эти махины, да леди-фрейлина, испуганные до полусмерти и принявшие здравое решение (с подсказки Элайи) убраться с Ликвид-стрит восвояси.

А ведь им говорили, что хозяин не может покинуть дом. Он прикован к нему.

— Мистер Элайя! Спуститесь, из «Мерчантс» прибыли. Откройте!

Оклик с улицы долетел до второго этажа чёрного дома, пробил стекло и попал прямо в ухо портному. Подняв глаза от стола, он воткнул ножницы в подставку, отложил выкройки распашонок для близнецов и спустился к двери.

— О, мистер Пелби! Проходите, проходите и мальчиков своих заводите. Я уже заждался вашего паштета, такого во всём городе не сыщешь!

— Это улочку вашу не сыщешь, — пробурчал хозяин небольшого рынка, невысокий господин, делая мальчишкам знак, чтобы заносили в дом ящики с провизией.

— Как ваши дела? — нарочито громко осведомился Элайя, наклонившись к маленькому человечку. — Хорош ли спрос, или ребята из полицейского участка вам его малость умеряют?

Наверное, полгорода знало, что рыночек существует на не совсем законных основаниях, но отдельным лицам там делались такие скидки, а вина были настолько хороши, что все сошлись на мнении, что пусть себе, раз от рыночка такая польза.

— Ничего, ничего, потихоньку, — мистер Пелби попытался подмигнуть, но из-за мешков под глазами получилось не совсем заговорщески. Тут из дома раздался какой-то шум, свидетельствующий о потере контроля над тяжёлым предметом.

— Что-то упало, — подсказал портной.

— Дик! Боб! Что за мальчишки, вот я вам задам сейчас! Если это были яйца… — торговец, грозя кулаком, бросился в комнату. Задав оплеуху парню, не совладавшему с ящиком, он вытолкал его прочь под смешок второго, а сам, отряхивая руки, огляделся вокруг.

— А вы тут что-то поменяли, мистер Элайя.

Гостиную уже не опутывали в живописном беспорядке полотна габардина. Широкие ткани аккуратными полосами тянулись с потолка вдоль стен, и на каждой висела большая картина в стареньком багете. Одна из полос слегка колыхалась, как на ветру, а за ней была приоткрытая дверь, за которую уже сунул нос второй мальчишка. Элайе пришлось быстро (и незаметно для мистера Пелби) вытаскивать его оттуда и в шутку пригрозить портняжим резаком. Не понятно, подействовал ли этот жест, но глаза у мальчика были испуганные.

— Да, мне показалось, что можно слегка изменить убранство, — ответил портной как ни в чём не бывало, ногой прикрывая дверь в стене. — Наверх я тоже… Заказал картинок, там не менее интересно, — он состроил глупого и не разбирающегося в живописи коллекционера, чем мгновенно вызвал у на мистере Пелби покровительственный взгляд: он сам баловался гравюрами, в которых понимал не больше, чем в тяжёлой металлургии.

— Это достойное занятие, мистер… Фант, но и ему нужно учиться, — вальяжно проговорил он, скользя взглядом по кострам и пирогам на полотнах. Его движения замедлились, а сам он стал будто на дюйм выше. — Это придёт со временем, — важно и понимающе кивнул он хозяину. Под «этим» он, видимо, подразумевал чувство красоты и истинного искусства.

— Конечно, — кивал Элайя.

— Конечно, — уверял он, расплачиваясь.

— Вы совершенно правы, конечно, — через три минуты слово «конечно» утратило для него всякий смысл.

Ликвид-стрит погружалась во мрак. Этому также способствовали собирающиеся над городом тучи, совершенно точно обещавшие вылить на головы и крыши тонны воды.

Хозяин чёрного дома стоял у окна и наблюдал, как под далёкие и близкие раскаты грома зажигали фонари. Хотя ночь ещё не наступила, люди закрывали двери и окна своих жилищ, понимая, что в такую темень чего-то хорошего ждать уже не придётся. Мамаши хлопотливо топотали и сверкали из-под юбок лодыжками, загоняя в дом непослушных деток, попутно прищемляя дверьми кошачьи хвосты, отчего предгрозовое напряжение улицы иногда разряжалось животным визгом и треском разбитого горшка с геранью.

Элайя Фант представлял, что сам стоит на дороге, рядом с тем мужчиной около фонарного столба. Он думал, что раз его дом находится аккурат на западной стороне, у высокой стены, то в этот час он давно уже превратился в чёрное пятно, у которого лишь угол освещался бликом фонаря. Это была будто дыра, вырезанная в холсте, а сам пейзаж писался с грязной палитры художника-неряхи: смеси бурого, серого, чёрного цветов, в каком-никаком порядке нанесённые на подмалёвок, а по подобию неба тщательно прошлась непокормленная кошка, когда масло ещё сохло. Но это было давно, и возраст картины старил пейзаж. Портной видел, как в тонкие трещинки на постаревших красках просачивался неясный свет — он словно имитировал молнию на небе, только был не только там, но и на стенах домов.

Он представлял, что стоит вот так, вблизи от пропахшей всеми запахами куртки зажигателя фонарей, и уже чувствовал пробирающуюся сквозь подошвы сырость. Контуры зданий не подсвечивались луной, как обычно, сверху вниз, а просто плавно переходили в воздух, растворяя свои каменно-черепичные формы в дыму. Он видел, как дым толстыми клубящимися шеями валил из фабрики, возвышающейся на далёком холме; три трубы этого дракона извивались, вываливая газы не в отсечённые пасти, а наружу; они тянулись, словно хотели вырвать фабрику из земли вместе с её корнями, идущими под землей и выходящими тонкими невинными отростками в каждый маленький домик в этом, по сути, не таком уж и большом городе.

…Сквозняк хлопнул одной из картин об стену, заставил Элайю Фанта вернуться в своё тело. Его слишком резко вырвало с улицы, глаза сразу задавило, как на большой глубине. Он кинул ещё взгляд за окно, услышал вялое «кап-кап». Фонарщик перешёл к другому своему подопечному.

Портной вспомнил, что дверь, в которую утром лез любопытный мальчишка, всё ещё оставалась открытой. Раздвигая стену из габардина с мерно, как музыка ветра, стукающими друг о друга картинными рамами, он приблизился к дверному порталу и вместо того, чтобы просто повернуть ключ в замке, вошёл в него.

Футов на пятьдесят вытянулся подёрнутый дымкой коридор, в нескольких местах поворачивающий в неизвестность; по всей видимой поверхности стен тянулись двери: обитые кожей, выщербленные деревянные, перекрашенные и окаймлённые вспученными обоями, местами отслоившимися. Некоторые были на замке, другие слегка приоткрылись — на полу перед такими образовались лужи из песка, прошлогодней листвы, жжёной бумаги, а в щели у плинтусов набилась поблёскивающая серая пыль, отвратительно пахнущая порохом.

До слуха донёсся слабый стук в дверь, в обычную входную дверь. Сделай ещё хоть шаг вперёд по коридору, его было уже не расслышать.

— Кто-то должен был прийти так поздно? — и, не дождавшись ответа, он вернулся в комнату.

На середине следующего стука Элайя Фант распахнул её, впустив в дом прохладу и ощущение влаги, тут же забравшуюся в рукава. На крыльце стоял, задумчиво смотря в сторону, юноша и явно передёргивал плечами, верно, от прохлады. Он сразу понравился портному: так можется нравиться ткань — её фактура может быть любимой для ваших пальцев, а цвет приятен глазу больше, чем какой-либо другой. Но при этом вам будет всё равно, кто соткал эту ткань: на чёрном рынке измазанные руки или заботливая жена для пледа мужу. Так и Элайе было сейчас всё равно, кто этот поздний гость и что; но его внешний вид ему сделался приятен.

— Добрый вечер, сэр, — вежливо и в то же время удручённо поздоровался он. Голос его звучал глухо, а глаза забывали смотреть в глаза, и руки были сжаты в кулаки, но от того, что пытались сохранить больше тепла под довольно тонкой накидкой.

Студент — сразу стало понятно. Хозяин отступил от двери, давая гостю войти. Тот помедлил и прошёл внутрь. Совершенно ясно, что парень затерялся в своих мыслях.

— Сэр, я спрашивал, и мне сказали, что вы — мастер по части одежды.

— Совершенно верно, — обращение на «сэр» льстило. Его, теперь уже клиент, невидяще озирался и тёр ладони.

— В таком случае, я хотел бы попросить вас… Заказать… Мне нужна шапка выпускника, — выпалил он.

Элайя Фант покачал головой. Сам-то уже перебирал в голове, во что можно было бы одеть этого студента.

— Я не шляпник, — вздох при этом получился слишком неестественным. — Но вы можете обратиться к…

И он, как человек, обязанный знать всё о тех, кто умеет держать в руках иглу настолько хорошо, чтобы счесть возможным продавать своё ремесло, стал рассказывать, кто смог бы помочь молодому человеку, к кому ему нужно обратиться; называл имена всех известных ему ныне живущих шляпников и шляпниц города, характеризовал каждого из них, советуя обратить внимание именно на того или другого; перечислял адреса, замечал как бы между прочим, что Кожаный Бен дерёт чересчур для своего дешёвого сукна и никудышного покроя, что из-за Маргарет, той самой, племянницы деканши благородных девиц, несмотря на её обворожительные улыбки и обещания работы со скоростью гепарда, у неосведомлённого народа возникает уверенность, что гепард передвигается со скоростью черепахи.

Он настолько увлёкся, что не заметил, что всё это время парень мог слушать только потому, что не заткнул уши. Осев в своём плаще, он перебирал пальцы, смотря вниз и в сторону. Такое чувство, что он искал для себя не шляпника, а палача. Через какое-то время после завершения экскурса в мастеровую жизнь города да него дошло, что шумовой фон исчез и пришёл в себя. Кинув на портного взгляд, преисполненный грустью, он сказал: «Спасибо, сэр» и закрыл за собой дверь.

Элайя Фант остался стоять в коридоре, удивлённый появившимся и исчезнувшим гостем, несмотря на стремительность, оставившим приятное впечатление. Отчего же он так убивался?

«Шляпа выпускника, как странно. Из чего их шьют? Я не вдавался в это никогда. Может, это даже легче, чем склепать ползунки младенцу? Может, я зря так сразу сказал „нет“?»

Он открыл дверь — парень всё ещё спускался с крыльца, медленно и в чём-то торжественно.

— Эй, постой.

Тот безвольно остановился, не оборачиваясь.

— Откуда ты?

— Звонарский переулок, сэр.

— Я спросил, где ты учишься.

— Стэнс-колледж, — первая скудная эмоция на его лице за эту встречу — слабое удивление. — Сэр.

— А зовут тебя как?

— Генри.

— Входи, Генри.

Элайя предложил ему чаю — сил не было смотреть на такое затравленное лицо. Сгребя и закинув в открытый шкаф обрывки ткани, неказистые игольницы, пяльцы, ножницы всех форм и прочие реквизиты портняжего ремесла, он предложил расположиться за одним из столиков. Отогревшись заваренным жасмином, парень поведал свою историю.

Он был студентом последнего класса колледжа святого Стэнса, самого сурового места для образования самых одарённых ребят. Будучи одним из немногих счастливцев, которым удалось доучиться до этого финального круга и выделиться среди кутил и бездельников с полным карманом, он был очень горд тем, что заканчивает своё обучение практически на отлично. И всё бы было прекрасно и в наивысшей степени благополучно; но вот беда, их куратор оказался «сущим грифоном», по словам самого Генри. Это был жёсткий старик, чьё чувство дисциплины граничило с требованием от студентов нахождения в состоянии анабиоза в то время, когда для процесса обучения им не нужно было передвигаться, проще говоря — не признавал другой деятельности, кроме учебной. Он требовал в аудиториях вакуумной тишины и сосредоточенности; создавая шум самостоятельно, он предполагал его источником студентов. Он был великолепным учителем, если в рассказах про него опускалось описание, мягко говоря, крутого нрава. Можно сказать, что профессор от философии был поборником философии Абсолюта: всё должно быть идеально, вовремя, опрятно, обдуманно и выполнено после нескольких проверок. Но вот беда: от молодых людей, только начинавших делать свои первые шаги во взрослой жизни, ждать этого приходилось не всегда. Именно это было причиной негодования профессора Абсолюта, как называли его стэнсовцы; её следствием — наказание проштрафившихся учеников, а результатом — страх и крайняя неприязнь студентов. Но им ничего не оставалось, как в бессилии скалить зубы у него за спиной, а самим опасаться навлечь на себя гнев старого грифона.

И надо же было так случиться, что Генри умудрился потерять шляпу выпускника, в которой он должен быть на торжественной церемонии всего через неделю.

Его с позором выгонят из колледжа, хлопнув аттестатом перед носом, в отчаянии уверял Генри. Элайе не понравилось, что при всём этом глаза его почти не двигались и не моргали, а это было явным признаком приближающийся истерики. По-видимому, нрав у того старика действительно был прескверный.

Гость спросил ещё раз:

— Вы правда не можете её сшить?

Правда. Элайя имел очень смутное представление о шляпном деле, а делать что-то наобум было не в его правилах. Но и оставлять этого паренька в столь плачевном состоянии на грани краха он тоже не хотел.

— Хм, Генри. А ты не помнишь, где потерял её?

Этот глупый вопрос заставил вырваться из него воплю безнадёжности.

— Знал бы я — сидел бы я здесь, сидел бы, сэр?.. О, сэр, вы не представляете, как раздуется и побагровеет профессор Абсолют, когда увидит — а он увидит — мою непокрытую голову, и тогда…

Этого было довольно, чтобы Элайя Фант окончательно решил, как нужно поступить. Странный способ помочь человеку, но все используют то, что им доступно.

— Пойдём со мной.

Парень замер на полуслове и в комнате повисла тишина, которую сопровождал ливень за окном. Мокрый звук по стёклам и камням.

Хозяин и гость остановились перед одной из дверей, что вела из гостиной. Первый не сдержался и усмехнулся. Хотя сейчас нужно было быть серьёзнее. Второй же просто присутствовал в комнате, хотя полезнее было бы расслабиться.

— Не думаю, что ты захочешь кому-нибудь об этом рассказать. А расскажешь — тебе всё равно никто не поверит.

Перед Генри открылся проход, пропуская его вперёд. Это был тот самый коридор, который так и остался не запертым.

— Что это за мес…

Не дав опомниться, Элайя Фант схватил его за рукав и быстрым шагом потащил вперёд, сквозь окутывающий их поблёскивающий дым, стирающий очертания предметов. Они быстро прошагали мимо выщербленных дверей и потёкших полосатых обоев, тревожа маленькие огоньки на стенах воздухом, клубящимся следом; Элайя перешагивал, а парень — спотыкался о песчаные насыпи и осколки витража, выпавшего из красной двери, но которых было несоизмеримо больше, чем требовало пустое место; портной быстро обходил, а юнец неуклюже вваливался, утягиваемый его рукой, в пылевые зиккураты, воздвигнутые здесь осенними домовыми, чьи скелеты из жухлой листвы валялись рядом; двери разной степени обветшалости и обугленности проносились мимо, когда одна из них распахнулась, и студента втолкнули в неё.

…Они стояли на крутом берегу реки, залитой светом. Она была узкая, всего футов двадцать шириной и очень чистая. С противоположного берега к воде свешивались раскидистые ивы и липы, пышным букетом обволакивая весь горизонт, тонувший в буйной растительности. Небо было высоким, в маленьких облачках и пронзительно-голубое — для глаз было шоком из мрака попасть в солнечный полдень, в царство природы с шелестом воды и мириада травинок.

Но ученическое потрясение Генри так повлияло на него, что уже не осталось сил на здоровое удивление или хотя бы испуг. Он просто побрёл, шаркая по земле, к нависшему над водой краю обрыва.

— Как мы сюда попали? — интерес в его голосе появился только из вежливости. Но глаза округлились с совершенно искренним ужасом, когда паренёк обернулся.

Элайя Фант сам по себе был человеком не низким, больше шести футов, что доставляло бы ему некоторые неудобства, бывая он в домах со стандартными дверными проёмами. Сейчас же портной стоял перед своим поздним клиентом, увеличившись вдвое. Выпрямившись в свой огромный рост, Элайя небрежно опирался на покосившуюся дверь, пространство позади которой ломалось, как отражение в битом стекле.

Генри таращил глаза и раскрывал рот, как рыба. Против обычного, хозяин дома не усмехался.

— Узнаёшь место? — сказал он спокойно. — По-видимому, ты был здесь не так давно.

— Да… Это был пикник, три дня назад…

— Ищи свою шапку. Не обращай на меня внимания. Займись делом, Генри.

Ещё не совсем осознав, что от него требуется, студент глазел на мужчину высотой в тринадцать футов: видно, как мягкая земля вдавливалась под ним, а волосы трепетали на высоте ветра, неосязаемого для обычного человека. Спохватившись, Генри бросился к небольшой полянке, бормоча на ходу.

— Мы были здесь… Утром нам выдали мантии, и мы решили не оставлять их дома, сразу отправились сю…

Он бегал, шуршал травой, заглядывал под кустики, разгребал кустарники.

— Нет… Здесь нет… И здесь… Здесь — тоже… А может…

— В эти дни стояла жара и безветрие, — крикнул Элайя Фант (в два раза громче обычного), когда парень свесился на краю берега, пытаясь увидеть что-то внизу. — Её не могло снести вниз.

— Тогда здесь искать бесполезно, — опять расстроившись, сказал тот. Ему указали на выход.

Пропустив студента вперёд, Элайя сам кое-как протиснулся в дверь, чем разломал её ещё больше. В первые секунды они только чихали от пыли, уже полюбив вдыхать полной грудью свежий воздух; потом — снова помчались по узлам коридора. Они поворачивали направо четыре раза и оказывались в новом месте, ныряли в дыры в стене, обдирая руки о торчащие гвозди и отломанные косяки; юнец не поспевал, рискуя остаться в одном из проходов, освещаемых лишь слабыми огоньками да призрачно мерцающим дымом.

Без предупреждения, Элайя Фант втянул его в инкрустированную ржавчиной дверцу.

Лунная ночь с лёгким наплывом облаков, безветрие и открытая галерея, выложенная почерневшим мрамором. Окружающий со всех сторон массивный Стэнс-колледж с его башнями и шпилями — они были в арках внутреннего двора, истоптанного тысячами ног. Не горело ни единого окна, всё было погружено в темноту, спасаемую лишь лунным светом и отражением его от глянцевитых травинок.

— Ищи, — прогудел над студентом голос гиганта.

Генри бросился бегать по двору, стараясь держаться в стороне от трещин, тянувшихся по воздуху от самой двери. Он иглой обмётывал колонны, уплотнял газон быстрыми шагами, проныривал в любое доступное пространство, пытался привыкнуть к скудному свету, отмахивался от ночного тумана; он то замирал в задумчивости, тщившись вспомнить, то, вдохновлённый новой надеждой, мчался в главный холл университета, заставляя своего спутника следовать за ним семимильными шагами по бесконечным лестницам, переходам, залам, аудиториям. А тот смотрел, как он разгребает кипы книг и бумаг в студенческих комнатах, мечтая случайно наткнуться на свою пропажу; наблюдал, как юнец с опаской проникает в кабинеты профессоров, хотя бы для того только, чтобы не винить себя за непроверенную возможность. Но всё было тщетно, всё было зря.

Они возвращались назад по разделённым полосами тьмы и лунного света коридорам. Элайя одним шагом миновал лестничный пролёт, Генри волочился позади.

— Неудачник, — слышался его удручённый шёпот.

…Они побывали ещё во многих местах. Собрания, таверны, чьи-то квартиры, парки, набережная, улицы, улицы, улицы — двери открывались в десятки мест, в которых побывал этот теряющий надежду паренёк. Они попадали в безлюдные места ночью, утром, днём, вечером: залитые светом, погружённые в тревожное мерцание керосиновых ламп, в запачканные и блестящие чистотой и изящностью помещения, в которых хозяину чёрного дома приходилось складываться втрое; в некоторых переулках бушевал такой ветер, что студенту приходилось держаться за ногу своего проводника, чтобы не улететь вместе с газетами, — тот мягко покачал ветру пальцем, и бунтарь утих. В ресторанах и лавках Генри ползал под столами, осматривал все шкафы и буфеты, каждый ящичек, проверяя слуг и хозяев, не прикарманил ли кто его драгоценность. На колокольной башне, где он недавно был с друзьями, сразу стало ясно, что искать просто негде. Элайя предположил, что шляпу могло сдуть порывом в любую сторону, но Генри вдруг вспомнил, что был здесь задолго до того памятного дня. Через одну из дверей они угодили на выжженную дотла улицу, но поспешили покинуть её из-за нестерпимого гула, стоящего в воздухе. В печатном доме, куда его тридцатого числа занесло по нужде приобретения книги прямо из-под станка, он заставил помочь ему перевернуть печатные прессы, чтобы увериться, что шляпы нет под ними в какой-нибудь щели. В лесу, где он с сокурсниками ездил верхом, Генри неуверенно махнул рукой, сказав, что откуда здесь ей оказаться, а потом стал метаться от дерева к дереву, и большая удача, что поднявшийся из ниоткуда ветер поднял в воздух всю листву и ветви кустов так, что земля стала видна вокруг на полмили — ярко-синюю шляпу можно было бы сразу разглядеть. Но и тут, обшарив весь лес, он не смог её обнаружить.

Они вернулись в коридор, заваленный той кожей, которую сбрасывает дом за долгие года: штукатурка, деревянные рейки… Паренёк отчаянно попинывал хлам, ожидая, когда они двинутся дальше, а Элайя Фант думал, как сказать, что двери для него кончились и что он, по-видимому, больше нигде не бывал за прошедшую неделю. Сказал, как есть, прибавив два сожаления, чтобы не расстраивался — на шляпе свет клином не сошёлся. Тот тихо кивнул, а когда он поднял глаза, в них отсутствовал интерес к чему бы то ни было.

— Пожалуй, мне нужно идти, — на его лице появилось незначительное смятение. — Как мы выберемся отсюда? Мне кажется, что мы пробежали несколько миль по этому коридору.

Неглядя, Элайя распахнул первую попавшуюся дверь, пропуская гостя вперёд. Генри утомлённым шагом вышел в гостиную прежним шаркающим шагом, из-за чего тут же споткнулся, и только шкаф у стены удержал его, чтобы не растянуться на полу (впрочем, приняв удар, он рассыпал всё содержимое с открытых полок). И тут портной услышал крик — не боли и негодования, но ликующий возглас, радость, которая просто не поддавалась описанию. Не дав портному выйти в комнату и понять, что происходит, студент заскочил обратно в коридор, потрясая перед его лицом ярко-синей шляпой с бархатистой кисточкой. Генри прыгал вокруг, прижимал шляпу к сердцу, целовал её и, не переставая, говорил, что она выпала из шкафа, что это время она лежала там, сэр, под тряпками и лоскутами, сэр, там, сэр, сэр! И он сразу узнал этот ангельский синий цвет, самый прекрасный в мире цвет, сэр!

Элайя захотел своими глазами увидеть, где парень обнаружил свою драгоценность; но ступив в комнату, сводчатый потолок тут же упёрся в голову, а верхушка серванта больно ударила локоть. Генри с удивлением воззрился на него снизу-вверх.

— Так мы всё ещё… Там? Там, сэр?

— Как видишь, — пробормотал портной, и они вернулись в коридор. Спустя некоторое время многочисленные улицы и переулки дома были пройдены вновь, и их ноги (все — нормального размера) ступили на ковёр гостиной.

Вдруг Генри понял, что шляпа, которую он сжимал всё это время в руках, исчезла. Заметив, как блаженство на его лице сменяется бессмысленностью, а то начало превращаться в накатывающее безумие, Элайя Фант поспешил переворошить все вещи в нужном шкафу и мигом извлёк из-под завалов синий убор и вернул его обладателю.

— Тише, дружище, тише… Ты же не думал, что её можно буде просто так взять из воспоминания. А здесь — вот она, живая… Реальная, я хотел сказать.

Наверное, не стоит описывать, с как порывом Генри стал благодарить портного, сияя как новая монета, трясти руку, опять благодарить, желать всяческих благ, вертясь вокруг и, радостно обращая глаза к потолку, тараторя без умолку, что теперь он спасён, что всё будет, все будут, а он — его величайший благодетель.

Наконец, величая портного от сэра до господина и пытаясь сунуть в руку деньги, от которых Элайя всё-таки отказался, он, пятясь спиной и отбивая поклоны вышел за дверь. Потом забарабанил опять и вновь тряс руку…

…Когда Элайя Фант вернулся к своей непосредственной работе, вооружившись иглой, напёрстками и нитями, он был погружён в мысли, почему то, что мы искали так далеко, оказалось так близко, что можно было только руку протянуть.

Перебирая в памяти прошедшую неделю, он, наконец, вспомнил. Как-то к нему тоже пришёл молодой человек в форме и с нашивкой на груди — гербом Стэнс-колледжа. Кажется, по какой-то мелочи, и пришлось на пару минут выйти за необходимым в другую комнату. Из неё было слышно, как открылась дверь, и потом — другой голос: он говорил, чтобы Кристофер (так звали юношу) поторапливался, и что его ждут на перекрёстке. Кристофер предложил голосу подождать минуту, пока вернётся портной. Голос, который принадлежал, несомненно, Генри, согласился и по привычке снял шляпу, которую носил на людях ради пущей важности; но, не вытерпев и тридцати секунд, сказал, что будет ждать снаружи, вылетел на улицу.

Забавно, думал Элайя, пришивая пуговицы к распашонкам.

«И почему я не вспомнил об этом сразу»

Петля, петля.

«И как там вообще оказалась эта шляпа? Я же не мог положить её в шкаф старья»

Нить была перекушена и умело закреплена.

С последним швом Элайя Фант вспомнил, что герб Стэнс-колледжа — орлица с птенцами, а не колокол, обвитый лентами, который был на груди того парня.