Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим

Виталий Протов, 2011

Барон Мюнхгаузен, чье имя стало синонимом неуемного враля, предстает перед нами в ином свете на страницах этой книги. Иероним Карл Фридрих барон фон Мюнхгаузен (1720–1797) – личность историческая. Прожив без малого двадцать лет в России и оставив весьма заметный след в ее истории, он вернулся на родину в Боденвердер (Нижняя Саксония), где вел по большей части жизнь праздную, рассказывая соседям и посетителям трактира при гостинице «Король Пруссии» в Геттингене истории о своих похождениях и приключениях в России. Его рассказы имели столь широкий резонанс, что часть из них была даже опубликована, правда, без указания имени автора, вызвав впоследствии появление череды мюнхгаузиад. Еще при жизни барона три автора – Рудольф Распе, Готфрид Август Бюргер и Генрих Шнорр – выпустили свои книги, взяв за основу некоторые из подлинных сюжетов барона, но настолько переврали и их, и сам образ автора, что разгневанный Мюнхгаузен провел в тяжбах с ними долгие годы. Предлагаемые читателю мемуары барона фон Мюнхгаузена призваны обелить его честное имя и восстановить справедливость перед судом потомков. Книга проиллюстрирована графическими рисунками петербургской художницы Надежды Васильевой.

Философ во власти

Я скакал без передышки три дня, и лишь на четвертый на горизонте появился городок, при виде которого я стал еще пуще погонять коня и вскоре оказался на городской окраине, где при виде первого же городового попросил проводить меня к градоначальнику. Памятуя о неприятных событиях, в результате которых я чуть не оказался на каторге, я решил немедленно по прибытии представляться властям, дабы избежать подобных казусов в будущем.

Подорожная и письмо герцога возымели нужное действие, и я был принят градоначальником, молодым еще человеком невысокого росточка, но с повадками римского патриция. Он принял меня в своем громадном кабинете, где у него был специальный стул с высоким сиденьем. Чтобы усесться на него, градоначальник ловко запрыгивал на ступеньку высотой около фута, а уже с нее не менее ловко перебирался на высокий стул, сидя на котором он казался ничуть не ниже меня, а я ростом, как мне потом говорили многие, почти не уступал самому Петру Алексеевичу, императору российскому, почившему в бозе за тринадцать лет до моего прибытия в Петербург.

Градоначальник хоть и был ростом мал, но во всем остальном удал. Правда, его чрезмерная склонность к философствованиям сразу же отвратила меня от этого в остальном благороднейшего человека. Мы, Мюнхгаузены, вояки, нам испокон веков был мил звон мечей, а не речей. Но я из долга вежливости выслушивал рассуждения низкорослого градоначальника.

— Истина есть та же ложь, только вывернутая наизнанку, — сообщил он, заглядывая мне в глаза и явно ожидая моей реакции. Но мне нечего было ответить на это. — И точно так же можно утверждать, что ложь есть вывернутая наизнанку истина, — добавил он.

Он был явно доволен собой, потому что, соскочив со своего стула, он важно обошел два круга по комнате, заложив руки за спину и задумчиво задрав голову, после чего в два прыжка снова уселся на свой стул и, подперев подбородок согнутым в крючок указательным пальцем, взыскующе уставился на меня. Но я по-прежнему молчал, ожидая, когда разговор перейдет на любезные моему сердцу темы кавалерийской атаки или тактики осады замков. Однако вместо этого градоначальник разразился очередной мудростью:

— Свобода есть наиболее рабское состояние души и тела. — Глаза его загорелись, видно было, что сия мысль была одним из любимейших его коньков, что он и подтвердил, начав распространяться на эту тему.

Из его рассуждений выходило, что свободный крестьянин вынужден заботиться о хлебе насущном, тогда как тот же крестьянин, пребывающий в рабстве, свободен от этих забот, ибо все их берет на себя его хозяин.

Я едва сдерживал зевоту, но градоначальник не унимался:

— Я бы хотел с вами обсудить судьбы Российской империи в свете реформ, предпринятых Петром Алексеевичем и его достойнейшей племянницей и продолжательницей императрицей Анной Иоанновной.

На это я ответил, что не в моих правилах обсуждать судьбы того, на что я не могу влиять, к тому же предмет этот мне малознаком.

— Поверьте, мой дорогой, — доверительно придвинувшись, признался мне градоначальник, — с предметом сим я тоже знаком поверхностно и, как и вы, не имею на него ни малейшего влияния, о чем говорю, не испытывая никакого ущемления самолюбия, поскольку претендовать на какое-то влияние при живой императрице было бы по меньшей мере глупо. Но дабы не получить умственных пролежней, мы должны мыслить каждодневно.

Я вежливо прикрыл рот рукой, чтобы мой хозяин не заметил зевоту, которая таки распахнула мой рот.

В это время за окном чирикнула птичка, почуяв, что не за горами весна, и градоначальник, задумавшись на мгновение, окунул гусиное перо в чернильницу и что-то быстро начертал на листе бумаги. Потом, посмотрев на меня одухотворенным взглядом, но со снисходительностью Сократа, наставляющего нерадивого ученика, проговорил:

— Чирикать лучше, чем не чирикать.

Разговор наш продолжался в таком духе еще часа три, покуда мой гостеприимный хозяин наконец не заметил мою усталость и не предложил мне отправиться на покой.

Я искренне поблагодарил его и известил, что завтра же с утра должен буду, к сожалению, отправиться в путь — неотложные дела ждут меня в Петербурге.

Услышав это, он сказал:

— Хочу предупредить вас, мой любезный друг… Следующий на вашем пути — губернский город N., и губернатором там вот уже тридцать лет состоит благороднейший из россиян… — Он улыбнулся. — Что греха таить, мы все не ангелы и, если видим, что где-то что-то плохо лежит, не забываем о своих малых нуждах. Но у него лежит плохо все.

Я вопросительно посмотрел на градоначальника.

— Понимаете, мой любезный друг, он действительно украл все, проявив выдающиеся способности на этом поприще. Желаю вам спокойной ночи.

С этими словами он удалился, а в комнате появился лакей, который отвел меня в отведенные мне покои.