Нет. Эссе. Рассказы. Повести

Виталий Махнач

Встреча того, что было и того, что могло бы быть – это и есть литература. Это истории о людях, событиях, мечтах и взглядах на мир. Истории о времени и отторжении живущего в нём человека.

Рассказы и Повести

Вызов

Красноватые прожилки в глазах и на коже. Мятая кожа. Но что хуже всего — крепость рук уже совсем не та. Дрожь в руках отражалась недовольным подрагиванием сжатых губ и яростью в глазах. Но ярость эта уже не была символом силы и молодости. Она не пугала своей решительностью. Это была ярость старика, дрожавшего от страха потерять единственное, что у него осталось. И самое дорогое, что когда-либо было — власть. Власть была целью и ценностью. И только власть для него ими и останется. Жизнь? Жизнь уже не была ценностью в его возрасте. К тому же он не помнил жизни без власти.

На столе лежала книга в тёмном коричневом переплёте. Книга, воплощавшая стремление к власти. Он всё чаще заглядывал в неё. Не столько чтобы узнать и использовать, ведь все рецепты универсальны и применялись властолюбцами всех мастей во все эпохи. Он читал её, чтобы окунуться в мир времён, когда дрожи в руках не было, а ярость в глазах вселяла ужас в каждого подчинённого. Во времена, когда усы над грозными складками губ вместе с сиплым кричащим голосом заставляли дрожать миллионы рабов, каждый из которых дорожил жизнью, свободой, «тёплым местом» и собственным рабством. Дорожил, потому что не только боялся, но и любил его, обожествляя, с радостью и превеликим облегчением отдавая ему свою свободу.

Книга, лежавшая на столе, называлась «Моя борьба». И написана была в то, время, когда автору ещё ничего не предвещало краха. Символично и то, что смерть автора была лишь физической гибелью тела, но не смертью идеи — она жива и поныне. Каждый читатель и почитатель, достигнув своего олимпа власти, проходит и через свой личный крах, под давлением не пожелавших стать рабами или подчинившись непреклонной, куда более сильной, власти старости и смерти.

***

— Он стар, слаб и боится.

— У него в руках армия. Огромная армия, спецслужбы, менты.

— Мы будем бить, когда они не ожидают удара. Система неповоротлива. Она разрослась, наплодив огромное количество чиновников, и процесс принятия решений стал настолько долгим, что они не в силах реагировать на наши молниеносные выпады.

— В таких условиях они дают неограниченные полномочия тем, кто в состоянии реагировать. И спасают свои жопы.

— Это мы ещё посмотрим, спасут ли.

Начиналось всё с небольшой группки людей, которым надоело махать флагами на митингах, потому что митинги просто разгонялись, без каких-либо последствий для власти. Надоело им и чесать языками на сходках и на страницах интернет изданий. В этом было ещё меньше смысла, чем в митингах. Точнее смысл может и был, но чисто символический — засвидетельствовать своё «против». Зато они внимательно изучили и обдумали уроки истории, уроки революций прошлого века. И поняли, что побеждает тот, кто действует по ситуации, ради достижения чёткой реальной цели. Тот же, кто переписывает идеалы, так и остаётся наедине с ними. Конечно, они ставили рамки своим действиям, рамки, которые не должны были превратить их в тоталитарную тусовку, свиту обожествлённого вождя. Да только каждый понимал, что всё зависит от совести наиболее активных персон, ставших лидерами этого движения. А совесть — чувство субъективное.

В стране расцветал авторитаризм. Всё подчинялось единой системе, во главе которой сидел обожествлённый царь. Он «по-отечески» карал и миловал. «По-отечески» он подчинил весь бизнес, в том числе теневой, и получал с него огромные суммы в собственный карман. Тем, кто не попадал в банду или даже в её шушеру — мелкий обслуживающий персонал в чиновничьем аппарате, оставалось работать на их благо и не высовываться. Или высунуться и сидеть по выдуманным обвинениям.

Многие из несогласных свято верили и надеялись, что эта система рухнет, ведь экономика не развивается, инициатива подавляется, а количество дармоедов, грызущих бюджет постоянно растёт. И в теории так и должно было произойти — масса холуёв должна была превысить возможности денежной массы. В теории, но на практике соседняя империя подкармливала местного царька, чтобы установить тотальный контроль над колонией. Что и было сделано аккуратно и быстро.

В отличие от других несогласных, громко говоривших в пустоту, представители этой тусовки молчали. И думали. Думали над одним вопросом — где взять деньги. Ведь деньги — это и есть власть. Решение было только одно — перейти грань закона. Долгих споров не было. Контингент там был не любящий споров, но любящий деньги. Постепенно вызов был брошен многим сытым и привыкшим к безопасной жизни. И многие расстались со своими деньгами. Приток денег притягивал и новых людей. Притягивал и внимание власти. Война, которую власть объявила своим конкурентам, велась привычными методами. Да только уничтожить они не смогли на тот момент ещё не особо многочисленную организацию. Не смогли из-за собственной тупости, которая не позволяла им предугадывать ходы противника. А также из-за отсутствия границы с соседней империей. После каждого налёта все «партизаны», а именно так они себя именовали, исчезали в бескрайних просторах имперских земель. Жёсткая дисциплина и координация действий. Продуманный план каждого удара. Практически полное отсутствие связей с внешним миром. Всё это делало партизан неуязвимыми. И всё это давало почти неограниченную власть лидерам организации. Удерживать контроль над такой структурой можно было только силой, только переступая ряд гуманных принципов. Иначе — организация была бы уничтожена. Так был запущен процесс её перерождения в банду. Хотя собственно изначально только банда могла воевать с бандой власти.

***

Змеи. Вокруг змеи. Я их из говна достал, а они теперь меня туда сбросить хотят. Кому я здесь могу доверять? Да никому! Каждый из них улыбается мне в лицо и плетёт интриги за спиной. Выгнать бы их всех и поднять снизу новых, молодых, которые будут лизать мне ноги, пока тоже не зажрутся и не зазнаются. Так я правил десятилетиями, перетряхивая и держа в постоянном страхе. Но сейчас и так всё висит на слишком тонких нитях — порви одну и могут оборваться все. Ещё и эти партизаны. Неуловимые мстители, мать их!

В последнее время стал дёргаться глаз. Смотрю в зеркало — мешки под глазами. Плохо сплю. Проклятая старость. И со всех сторон вороньё слетелось и ждёт, когда я умру. Каждый из них мечтает занять моё место. Представляю, какая грызня начнётся за «трон». Уродцы. Они могут только исподтишка ударить, но никто не выйдет лицом к лицу, никто не ударит, находясь в невыгодном положении. Я рисковал и потому выиграл, а что могут эти мямли?!

***

Положение в стране менялось непривычно быстро. Непривычно, ведь годами главным лозунгом, вдолбленным в головы серой запуганной массы, была «стабильность». В этом слове заключалась вся идеология государства, с такими ключевыми пунктами, как отсутствие войны. О, как любил электорат приговаривать «только б не было войны». И под это чавканье его загоняли в стойло и всё больше топили в говне.

Рухнуло всё, когда те, отказавшиеся чавкать в стойле, бросили вызов и решили урвать свой кусок. Они откусывали всё больше. Деньги делались на всём и в том числе за пределами страны, в соседней империи, что делало уничтожение партизан ещё более сложной задачей. Деньги они тратили с толком, покупая цепных псов власти и уничтожая важные для системы технические объекты. Они не создавали показных терактов против мирного населения, хотя пару таковых, были устроены властями, чтобы потом повесить на неуловимых врагов. Они били по деньгам, уничтожая электростанции и трубопроводы. Миллионы долларов, тратимых на восстановление, сделали бюджет совсем дырявым, а страх перед властью стал исчезать. Все видели, что появляется новая власть, которая в состоянии бросить вызов существующей.

Даже пропаганда стала захлёбываться и затыкаться. Вождь стал меньше мелькать на ТВ, а каждое его появление обсуждалось совсем с другими интонациями. Если раньше это был страх, смешанный с раболепием, то сейчас обсуждались подробности усталого и резко постаревшего лица. По факту, в стране, так хваставшейся своей стабильностью, шла гражданская война. И война эта била не только по финансовому благополучию государства, она била по его престижу на всех уровнях. Малолетки уже не стремились стать ментами или спецназовцами, хотя раньше это была самая прибыльная и безмозглая работа. Но с тех пор как количество ментовских трупов исчисляется тысячами, ажиотаж вокруг тёплых кабинетов пропал. Разбегаются все гордые носители погон и никто уже не рвётся защищать эту власть.

Почувствовав ветер перемен, стали вылезать политические тусовщики всех цветов. Да только не все из них понимали, кто управляет этим ветром. Кричать внутри тусовок они могли, а вот радикалов, попытавшихся влезть в нишу «партизан», последние быстро выкинули назад в кухни и интернет, оставив им роль издателей грозных прокламаций.

***

Последние пропагандистские фильмы про партизан, связанных с оранжевой чумой, госдепом США и исламским терроризмом одновременно, уже никто не смотрел. Всем было всё равно с кем они там связаны, интересовало только одно — что будет после их прихода к власти. А в том, что они к ней придут, уже практически никто не сомневался. Особенно после того, как в соседней империи в ответ на попытки имперских властей найти и уничтожить баламутов колонии, были убиты два высокопоставленных чиновника, один из которых был главой крупнейшей государственной корпорации и по совместительству занимался продажей оружия в страны третьего мира, в том числе и в обход международных договоров. Это был показательный акт, после которого все, кто пытался вырваться из оков империи, рванули изо всех сил и одновременно. И империя закачалась. Ей было уже не до соседки-колонии.

***

В последнее время он уже ни о чём не думал. Он вспоминал о прошлом. Уходил в ностальгию. И это было ярким свидетельством его проигрыша. Он и сам всё понимал. Хуже было то, что потеряв силу, он полностью сдался на милость страха. А страх никого не миловал, он точил его изо дня в день. Смерть приближалась со всех сторон — со стороны старости и со стороны партизан. Кто кого опередит? Партизаны были быстрее природы. И сыграли с диктатором шутку, которой он так боялся. Его убили самые приближённые, которых он сам и поднял на самый верх. Партизаны умели делать предложения, от которых никто не мог отказаться. Умели они и выбирать самых двуличных и хитрых. В общем-то, в последнем не было ничего нового, так делал и некогда всемогущий вождь. Важно было во время сбросить их в говно, из которого ранее достал. Не успел, прозевал момент, и вот уже сам в говне.

Партизаны этот момент уловили правильно. Снеся голову власти, они стали рубить и руки. Всё это время номинальным главой был один из министров, серый и неприметный клерк. Наверху он оказался лишь потому, что остальные либо были убиты, либо бежали. Он был готов на любые реформы и выборы, лишь бы избежать практически неизбежной участи. Так у власти появилось непонятно откуда взявшееся временное правительство. Точнее всё было вполне понятно. Но появилось оно внезапно. На самом ли деле исполняющим обязанности президента был лидер повстанцев или это была очередная марионетка, никто не знал. Но все были уверены, что власть в руках тех неуловимых партизан, державших страну в страхе на протяжении нескольких лет, и сумевших добиться и вовсе невозможного, о чём большинство даже подумать боялось, — посеять смуту в вечной нерушимой империи.

***

Новая власть действовала умно и хитро, играя на противоречиях различных соседей, обеспечивала гарантии независимости своей страны. Такая система сдержек и противовесов. Что касается внутренней политики — резко и безапиляционно были проведены громадные реформы, которых эта страна не видела за всю свою историю. Был сокращён огромный чиновничий аппарат. В экономике убрано немыслимое количество регистрационных свидетельств и лицензий. Были упрощена система сбора налогов. Монополии были ограничены, а убыточные государственные заводы закрыты. Мелкий бизнес стимулировался новым законодательством. Было реформировано образование и медицина. И даже местное самоуправление из символического превратилось в реальное. Государство перестало подавлять национальный язык и культуру. Всё это было сделано часто вопреки протестам. И протесты эти подавлялись. Вот тут-то и заключался главный подвох. Вроде бы всё делалось правильно, но что является правильным, снова определяла власть. Народ, правда, не в состоянии был санкционировать хоть какие-то реформы. Он просто хотел «стабильности». Но и политические противники, готовые участвовать в строительстве новой страны к этому процессу не допускались. С телеэкранов это объяснялось историческими примерами, когда всеобщее участие привело ни к строительству, а к упадку и возврату к власти свергнутой диктатуры.

В стране произошли перемены, но диктатура никуда не уходила, а значит не уходило и тоталитарное мышление, раболепие перед сильной властью и собственная безынициативность большей части народа. Новое правительство стало быстро меняться и некогда монолитная организация партизан, став правящей элитой, стала раскалываться. Одни использовали возможности для создания собственного бизнеса, другие всячески хватались за власть и не собирались её упускать. Третьи и вовсе стали прожигать деньги, как современные нувориши. Независимая пресса писала уже не о похождениях свиты прошлого диктатора, а о приспешниках нового президента, точнее «исполняющего обязанности президента». Народ, получив больше возможностей для развития и лишившись множества преград, захотел большего. И из противников старого диктатора стали формироваться противники новой диктатуры. Да и сторонники старого диктатора, уже давно о нём позабывшие, так и не смогли вписаться в новую реальность, всё ещё ожидая подачек от «отеческого» государства.

В этих условиях самые умные, а может даже и совестливые, если это слово можно использовать в данном случае, среди партизан стали говорить о необходимости постепенной передачи власти местным органам самоуправления и рассредоточении функций государства. Так началось формирование оппозиции внутри новой системы, самой опасной оппозиции, так как она была среди своих, и её нельзя было ни контролировать, ни просто уничтожить. В стране началась борьба, по сути, являвшаяся двоевластием.

Стали всплывать факты из деятельности партизан во время войны. Факты эти были неудивительны для думающих людей, но шокировали серое большинство. При этом каждое крыло расколовшейся власти старалось давить компроматом на противоположное. В итоге получалось, что каждая группировка была замешана и в поставках оружия, и в грабежах, и даже в наркотрафике. Но главным ударом стала новость о том, что не всегда партизаны соблюдали собственное правило не воевать с мирным населением. Всплыла история, когда «по ошибке» были убиты невинные люди. А за ними и свидетели, которые могли подпортить имидж организации. История эта была окрашена и внутренним конфликтом — партизаны не ставшие выполнять расстрельный приказ тогда были убиты своими же. Так были представлены более чем убедительные факты, подтверждающие, что сама организация партизан держалась авторитарной властью нескольких лидеров, которые сегодня грызутся за власть.

***

Закончилось всё посадкой исполняющего обязанности президента. Но как писали независимые СМИ, кулуарную игру проиграл его покровитель, наиболее влиятельный лидер партизан. Был разыгран старый сценарий — его убили заговорщики, остальные лидеры новой власти. После этого, оставшиеся лидеры начали постепенно демократизировать систему управления так, чтобы всем вместе получить лакомые куски в экономике и безопасно уйти в тень. Реальную власть они не потеряли и сегодня. Но в стране началось хоть какое-то развитие, и появилась надежда на уничтожение культа вождя. Надежда довольно призрачная, ведь общество по-прежнему находится на пороге возврата к диктатуре и маятник в любой момент может качнуться в другую сторону.

НЕТ

Нас нет. И про нас уже забывают, хотя тела то ещё живы. Мы горим идеями борьбы и перемен, но потухаем, отстраняемся и глазами циников смотрим на мир, тонущий в возне. Нет никакой общечеловеческой морали, как нет и единства человечества. Есть только время. Этапы которого становятся слоями нашей личной эпохи. И всё что нам остаётся оглянуться и переосмыслить прошедшее. Этот рассказ — переживание, а не только переосмысление. Пятнадцать лет — срок не малый. Пятнадцать лет от оптимизма ребёнка до реализма взрослого. Пятнадцать лет на самообразование и понимание окружающего мира. В небольшом рассказе высказано очень много. Одни события читатель поймёт, другие еле заметит, третьи не заметит вовсе. И это нормально. Краткость оставляет многие темы недосказанными, а значит, позволяет читателю интерпретировать их самостоятельно.

Этот рассказ о параллельных мирах. В нём перекликаются реальные люди и реальные события с людьми и событиями, жившими в мирах разума. Этот рассказ о слове «нет», ставшем универсальным ответом на все чаяния многих поколений. Нам в момент рождения громко сказали «нет» и повторяют это на протяжении всей жизни. Слышишь ты это или не хочешь слышать, для них тебя всё равно давно уже нет.

Часть 1. Вавилон

— Чего ты так смотришь?

— Любуюсь.

— Все вы любуетесь с одной целью.

— Кто мы? Здесь я, и больше никого нет.

— Скажи прямо, что хочешь меня трахнуть.

— Хочу.

— Вот и всё любование и любовь. Цинизм.

— Цинизм. А что такое цинизм?

— Не надо демагогии. Цинизм — это твоё отношение. На словах любовь, на деле — похоть.

— Культура лежит слишком тонким слоем на многомиллионной истории инстинктов. Да и показная общественная мораль заканчивается тем же — сексом, только с сотней ужимок и замалчиваний.

— Вот это и есть твой цинизм — презрение к морали. Но о каких чувствах тогда ты можешь говорить? Хотя я уже не понимаю, говоришь ли ты о них…

— Знаешь, меня всё чаще называют циником. Называют все — от сопливых романтиков до блаженных революционеров. Самое смешное, что в реальной жизни они ничем от меня не отличаются. Они также жрут и трахаются. Зато, как только дорываются до трёпа безграничного, вот тогда то и начинается «праведный вопль».

— Так что нет ни любви, ни морали, ни романтики?

— Почему же нет? Есть. Только её как золотых песчинок в речном иле — сначала надо перемыть тонны песка, чтобы найти граммы золота. Кто-то найдёт, а кто-то раньше кости сложит в тайге бескрайней. Да и как жрать захочется, так и золото потратить не грех. Ну, или мораль отбросить, когда золота нет.

— А ты когда выбросил своё золото?

— Я не выбрасывал. Есть грани, через которые я не переступаю. Но показухи из этого не делаю. «Высокодуховные существа» хранят в шкафах слишком много скелетов, а я предпочитаю скелеты не собирать под бархатным саваном провозглашаемой добродетели.

— О как заговорил, а сказал, что трёп безграничный не любишь.

— Да, и вправду разогнался. Но ты меня поняла, я надеюсь. Кстати, в своё время меня можно было назвать идеалистом и даже романтиком.

— Да ну? И когда же это было?

— Давно.

За десять лет до этого

— И что народ вдруг станет сознательным и глубоко задумается о своей жизни, станет вникать в процессы развития общества? Ты же понимаешь, что этого не произойдёт, ведь каждое следующее неидеальное поколение воспитано своими неидеальными родителями. А без этого ваша анархическая утопия невозможна.

— Но это вовсе не означает, что к ней не нужно стремиться. Ставя утопический идеал и стремясь к нему, ты улучшаешь мир в мелочах, но зато постоянно. И это немаловажно.

— Возможно. Но в каких мелочах ты улучшаешь мир?

— Да во многих. Стараюсь бороться с неонацизмом, просвещать людей, рассказывать об идеях анархизма.

— Как? Клея листовки и издавая прокламации в самиздате? А кто читает твои листовки и статьи? Единицы!

— Всё начинается с единиц. Я не говорю, что все будут их читать и думать над прочитанным. Но каждый человек, начавший думать — это уже личность, которая может бороться.

— То есть спасённая жизнь?

— Ну, можно и так сказать.

— Так вы прям как миссионеры — спасаете жизни от ада?

— Иронизируешь. Мы несём свободу в головы, а не религиозное рабство.

— И в этом вы похожи — также претендуете на истину в последней инстанции.

— Мы терпимо относимся к инакомыслящим, кроме тоталитарных уродов, пытающихся уничтожить всех кроме себя.

Мир разгорался во всей своей красе! Яркое Солнце уходило на запад, расстилаясь красным заревом по верхушкам девятиэтажек и покрывая мой город сумерками. Я наслаждался этими сумерками и этим закатом и мечтал о том времени, когда буду взрослый, буду заниматься творчеством, у меня будет счастливая семья и мир не сломает меня, превратив в серое пятно, двигающееся по заданному маршруту дом-работа без смысла, счастья и ощущения времени. Как я смогу вырваться из этого рабского круга масс я не думал, но верил, что вырвусь. А ещё верил, что буду путешествовать, что город не закроет меня кольцом объездной дороги и последними серыми панельными домами, за которыми открываются пустыри с оврагами, усыпанными бутылочными пробками и редкими кустами с грудой битых бутылок между ветками. И веря в свободу от этих унылых границ, я смотрел на уходящие вдаль линии железнодорожной колеи, бесконечные и скрывающиеся за изогнутым поворотом. Глядел я на них стоя на бетонном мосту, мосту который был для меня ещё одним символом будущего. Как выяснилось позже, символом двусмысленным. Я скорее жёг мосты, нежели их строил. Но именно эти незамысловатые символы и воплощали мою детскую романтику, пропитанную надеждой.

— Зачем тебе эта писанина? Для кого ты издаёшь эти журналы?

— Сказать, что мне это интересно — ничего не сказать. Я пишу, потому что не могу не писать. Все темы моих статей возникают в голове и окапываются в ней до тех пор, пока я не напишу их от начала и до конца. Они точат мою голову, пока не приходит момент, когда новые темы уже не появляются, а старые должны воплотиться в тексте. Я сажусь и пишу.

— Но тебе это не приносит денег.

— И быть может, никогда не принесёт. Что с того?

— Так зачем тратить время и силы? Лучше бы учился тому, что принесёт деньги.

— Всё с денег начинается и лишь ими заканчивается? А как же все те, кто создавал человеческую культуру, не получая с этого ни копейки? Что было бы без них, кроме производства еды и одежды, чем была бы жизнь человека и что бы люди оставляли после себя?

— Философски рассуждаешь. Но кормить детей будешь ты, а не философия, и дети будут тем, что ты оставишь после себя.

— Дети будут моим продолжением, а моё творчество — это то, что я оставлю им. Это процесс моего развития. Текст — это не только выражение мысли. Это ещё и её рождение.

Год спустя

Мой друг — человек ужасно упрямый, ленивый и абсолютно не задумывающийся о будущем. С годами это дало плоды — он стал вести полностью маргинальную жизнь, без будущего, переполненную недовольством собой и отвращением к миру. Всё это приправлено любовью к показному эпатажу — трешевым фильмам, такой же литературе и музыке, смакующей расчленёнку, зомби и показную антирелигиозность. К трешу, так модному у малохольной молодёжи, чья кишка тонка для соприкосновения с этим в реальности, но за стеклом телеэкрана и динамиками колонок они с этим отлично ладят. Но друг мой никогда не был малохольным тинейджером, и это многое меняло.

Что нас объединяло, кроме общих музыкальных корней в прошлом? Отчасти отвращение к миру, но это проявилось позже. А тогда нас объединяло восприятие культуры как неотъемлемой части жизни, без ублюдочной ухмылки, которая вырисовывается при слове субкультура у добропорядочных элементов мозаики, вкалывающих, чтобы напиться в пятницу после пяти вечера, проблеваться в субботу и выйти на очередной марафон по перекладыванию бумажек в конторе в понедельник.

Конец ознакомительного фрагмента.