ЛЕОНИДЫ

Виталий Марко, 2015

Это история любви глазами мужчины. Любви, неожиданно ярко вспыхнувшей, но вскоре угасшей, как сияние потока леонидов, пронзившего атмосферу Земли. Без видимых причин. Без ссор и обид. Без объяснений и слез. Оставив больше вопросов, чем ответов. Прошли годы. У него и у нее своя жизнь. Между ними тысячи миль и паспорта разных государств. Казалось бы, все в прошлом. Но редкие соприкосновения их реальностей оставляют главному герою надежду, что между ними еще что-то есть. А значит, все еще может быть.

Глава 5. Анестезия

Холодный свет операционной. Стерильная прохлада кафеля. Стол, который станет ей ложем на время операции. Заботливые руки персонала, завершающего последние приготовления. И его глаза. Мудрые, всё понимающие глаза над белой хирургической маской.

— Вы готовы?

— Да…

— Не бойтесь. Всё будет хорошо. Наркоз!

Сладковатый, немного приторный привкус… Вначале прозрачный, а затем набирающий густоту туман втягивает её в сверкающий коридор, ведущий к счастью. Я смогу… Я вытерплю… Я хочу быть счастливой, даже если ради этого придется пройти через боль… Любую боль… Лишь бы потом… Потом… Потом…

Сон и явь клубились хлопьями тумана, смешиваясь причудливой разноцветной ватой.

Где сон? Где явь? Где я? Кто я? Вспышки воспоминаний. Своих? Чужих?

Тогда тоже было двадцать третье мая. Он заходит в почти заполненное горожанами майское кафе. Единственное свободное место. Напротив девушка. Светлая чёлка. Серо-голубые глаза. У него — чашка кофе. У неё — бокал вина, обвитый тонкими пальцами. Аня. Несколько первых слов. Он записывает свой номер телефона на маленькую жёлтую бумажку с липким краешком, которую она, шутя, приклеивает себе на ладошку, чтобы случайно не потерять. И её номер, который она записывает для него на точно такую же маленькую бумажку…

Она ещё чувствует происходящее вокруг. Гудение аппаратуры. Касание тела чем-то прохладным, возможно, йодными ручейками, прочерчивающими линии, по которым вскоре пройдется жало скальпеля. Но наркоз уже начинает действовать. Её сознание и ощущения становятся всё расплывчатее и отстранённее, а вспышки видений, напротив, отчетливее и ярче.

Он позвонил ей через пару дней. Встретиться сразу не получилось. Помогает маме на даче сажать анютины глазки. Может, потому он и запомнил. Анютины… Глазки… Увиделись только через неделю. Около её института на канале Грибоедова. Она на выпускном курсе. Скоро начнутся госэкзамены. «Привет-привет…» — «А знаешь, как я любила ходить, когда была маленькая?..» — обхватила ладошкой его палец, и они пошли так, взявшись за руки, в сторону Невского.

— Наркоз? — голос хирурга долетел приглушённо.

— Ещё несколько секунд… — пожалуй, это голос анестезиолога. — Начинаю отсчёт: десять, девять, восемь…

Как-то они заглянули в ресторанчик. Примерно через пару недель после знакомства. Практически пустой зал. А может, они, и правда, были там только вдвоём. Он просто хотел сказать ей что-то про то, как ему хорошо вот так… Долго подбирал слова…

–…семь, шесть, пять, четыре…

И сказал… Вернее, слова вырвались сами. Я люблю тебя! Сказал первый раз в их отношениях.

Она почти уже спала, с каждым вдохом наркозного тумана впуская в себя сладкую вязкость окутывающих чувств. Своих? Чужих? Может быть… его?

–…три, два…

А потом она осталась у него. Он не хотел торопить это… Она в спальне. Он отдельно, в другой комнате. В квартире, где временно жил после того, как с одной сумкой ушёл из дома, из семьи, в ночь на свой тридцать четвертый день рождения. Потому что уже больнее было оставаться, чем уйти.

Она позвала его. Что-то попросила. Кажется, дать какую-нибудь рубашку, чтобы она могла в ней спать. Он принёс, и они остались вдвоём. Он почти не спал в эту ночь. Под утро она шептала — всё-всё-всё… А ему было никак не напиться ею…

Днём их разлучили дела, а ближе к вечеру она прислала ему эсэмэску: «Я весь день пахну тобой…». И его сердце задохнулось от счастья и выпорхнуло из груди, устремившись к ней.

Она тоже выпорхнула из операционной, легко пройдя сквозь ткань простыней и кафельные стены. Перед ней простирались изумрудные луга прекрасной земли, лежащей где-то очень далеко от того места, где холодный скальпель уже наметил место для своего первого поцелуя.

— Есть наркоз! Можно начинать.

— Начали.

Первый надрез, быстрый и выверенный, оставил вначале лишь тонюсенькую алую полоску на её теле. Ещё не покрывшуюся каплями красной росы… Ещё не расцветшую скрытой под кожей болью.