Ты же девочка! Форрест, поплачь обо мне

Виолетта Лосева

Мне было три года, когда мои родители разошлись. О папаше по имени Костик расскажу потом. Когда мне было пять, мама вышла замуж за Женю, и родилась Лерка. Через несколько лет Женя тоже вылетел из маминой орбиты, потом у мамы было несколько мелких увлечений, и вот теперь у нас в доме поселился Андрей, который младше мамы на 10 лет, но, как говорит бабушка, это еще цветочки по сравнению с другими его недостатками. Короче, Санта-Барбара еще та.

Глава 3

Мама Форреста говорила ему: «Жизнь — как коробка шоколадных конфет. Никогда не знаешь, какая начинка тебе попадется».

У нас дома в большой комнате стоит пианино. Как я понимаю, раньше это считалось признаком приличной семьи. Мама закончила музыкальную школу и (как говорит бабушка) подавала большие надежды на поприще пианистки.

Мама в свою очередь любит рассказывать о том, что, по окончании музыкальной школы, она все ноты (тайком от бабушки) сдала в макулатуру. Вот вам и большие надежды, и понимание. Родителей и детей.

Лерке пришлось объяснять что такое макулатура, и как ее собирали и сдавали дети в школьные времена нашей мамы. Лерка (в отличие от нас, чувствительных белых ворон — меня, мамы и бабушки) — очень рациональна. Прежде чем съесть что-то, всегда спросит, полезно ли это, а, заодно, прикинет, много ли еще осталось. Если мало — то возьмет себе побольше, даже если не полезно. Вот такой хитрый расчетливый человек.

Это не мешает нам любить друг друга до умопомрачения. Мне нравится слово умопомрачение. Оно точно передает мое состояние, когда я начинаю целовать хитрую Лерку. Она не всегда дается, так что иногда приходится ее «скрутить» и целовать. Она пищит и отбивается, но я уверена, что ей это нравится.

Что вселяет в меня эту уверенность, я не знаю. Думаю, это состояние знакомо многим людям. Нужно придумать название. Чувство, которое ты испытываешь, если делаешь кому-то хорошо даже если этот кто-то вопит «отпусти».

В отличие от других семей, мне редко говорили о том, что я — старшая и должна быть взрослее и умнее. Из подслушанных разговоров между мамой и бабушкой, я почерпнула, что бабушка считает «она старше, могла бы и уступить», а мама считает, что я не виновата в том, что я старше.

Я тоже считаю, что я не виновата, хотя, нужно признать, что меня в этом никто и не обвиняет.

Я думаю, бабушка любит меня больше, чем Лерку, но вряд ли когда-нибудь в этом признается. Хотя говорят, что обычно младших любят больше, потому что они младшие. Леркин прагматизм, видно, помогает мне в этой ситуации. Лерка не располагает к тому, чтобы ее жалели — создается впечатление, что она выкрутится из любой ситуации — не выкричит, так выплачет (как говорит бабушка) и при этом выйдет сухой из воды. Маленькая, но совсем не беспомощная.

Учитывая тот факт, что я — уже большая и (как говорит бабушка) в некоторых случаях дите-дитем, я все равно стою за Лерку горой в любой ситуации.

Буквально вчера услышала, как она подошла к Андрею с просьбой раскрутить крышечку на пузырьке с клеем, которая присохла. Просто нужна была сильная (не говорю мужская) рука. А это недоразумение в это время пило пиво на кухне, уставившись в телек. Шел футбол, и Андрей нашей нежной звездочке сказал «отвали».

Лерка надулась и отвалила. Видно, пошла продумывать план мести.

А я…

Ну кому такое расскажешь?

Расскажу маме — маме будет больно от того, что она такое нечто привела в дом.

Расскажу бабушке… О, это будет целое расследование с выводами и санкциями по отношению ко всем.

Пришлось действовать самой. Нет, я, конечно, знаю способы раскрутить клей без чьей-то помощи. У меня в письменном столе и плоскогубцы лежат для таких случаев. Но…

Имеет ли право это уродище говорить мой сестре «Отвали»?

Я пошла к Лерке в комнату. Молча взяла пузырек с клеем. Зашла на кухню. Взяла пульт. Демонстративно выключила телек, несмотря на то, что там опять был какой-то острый момент, и все трибуны просто визжали. Шмякнула пузырек с клеем на стол рядом с пивом. И сказала:

— Слушай, ты…

Андрей, видно, больше привык именно к таким призывам (по сравнению с бабушкиным «не будешь ли ты так любезен…», поэтому он встрепенулся и замотал головой — от выключенного телека к пузырьку с клеем. И, видно, стараясь не терять времени и пока я его еще не окончательно заставила стать в позицию защиты, попытался возмутиться:

— Ты чего?

Я была спокойна и величественна. Держалась с достоинством, хотя приходилось говорить на его языке. Ну, чтобы понял.

— Быстро открыл клей, — скомандовала я. На мне был весьма сексуальный короткий сарафан — практически длинная узкая майка. Одним словом, выглядела я несколько вызывающе, как сказала бы бабушка, но в данном случае это было очень кстати.

Глазки его забегали, видимо, от того, чтобы не остановиться на моем декольте.

— Ну давай, — пробурчал Андрей и — не скажу легким движением, а все-таки с некоторым усилием, — раскрутил пробку.

— А выключать зачем? — он потянулся к пульту.

— Чтоб понятней было, — ответила я и вышла из кухни.

Нужно было, конечно, еще попробовать заставить его попросить у Лерки прощения за грубость, но у меня не было времени — было назначено свидание, о котором никто не знал, и на которое я возлагала большие надежды. Просто не было времени.

Кроме того, я знаю, что в некоторых случаях нужно вовремя остановиться. Думаю, в этом случае я остановилась вовремя.

Не знаю, честно ли я одержала победу в этом бою, но я чувствовала себя удовлетворенной. Дело в том, что в нашей школе несколько лет назад была история, которая «прозвучала» на весь город.

Один (очень принципиальный, как я понимаю) учитель физики никак не хотел поставить «отлично» девочке, которая «шла на медаль». Ну вот все у нее было прекрасно, кроме физики. По рассказам его уговаривали все — и директор, и завучи, и учителя, и классный руководитель, и родители этой девочки — что вам, жалко, дескать, этой оценки для ребенка, который так учится и так старается? Но мужик, видно был «за правду», и чем больше его просили вслух и исподтишка, чем больше ему предлагали, чем больше взывали к его совести и здравому смыслу, тем прочнее он стоял на своей позиции — физику не знает и пусть будет рада, что стоит «восьмерка».

И тогда на столе у директора появилось заявление, написанное по-видимому дрожащей девочкиной рукой под мамину диктовку. О том, что учитель к ней приставал. О том, что, в конечном итоге, «ничего не было», но приставания и домогательства были, и о том, что именно поэтому теперь этот учитель мстит бедной девочке.

Не буду пересказывать, как лихорадило весь наш городок, как в разборках участвовало и гороно, и школа, и возмущенная общественность. Не знаю точно (поэтому и не буду говорить) как учителю удалось доказать, что ничего ТАКОГО не было, но…

История была очень и очень резонансная. И некрасивая.

Хорошее слово — резонанс! Вроде все уже прошло, а маятник продолжает качаться.

Пока шли разборки, на учителя показывали пальцем «это тот, который приставал к девчонке». Когда разборки закончились вроде бы в его пользу, показывать пальцем продолжали «это тот, которого подозревали в том, что он пристает к девчонке». Когда история почти уже совсем забылась, учитель уволился, а девочка окончила школу с медалью и поступила в университет, на него продолжали показывать пальцем «это тот, который был замешан в такой неприглядной истории».

И никого уже не волновало, что он был замешан поневоле и, в принципе, вышел из нее победителем.

Победителем в абсолютном выражении — не считая нюансов. Вот умею же выразиться, если хочу!

Вот спрашивается, кому она нужна была такая победа?

Я очень непринципиальная, да?

Ну, в данном случае это неважно.

Важно то, какие выводы мы сделали с девочками для себя, а нам тогда, заметьте, было по 13—14 лет. Естественно, когда эта история выплыла наружу, мы шушукались об том на каждом углу, на каждой переменке. И в одном из таких разговоров моя бывшая подружка Лиза, собрав нас всех в кучку, и напустив на себя очень заговорческий вид, изрекла:

Конец ознакомительного фрагмента.