Девочка с косичками

Вильма Гелдоф, 2018

1941 год, Нидерланды под немецкой оккупацией. Фредди Оверстеген почти шестнадцать, но с двумя тонкими косичками, завязанными ленточками, она выглядит совсем девчонкой. А значит, можно разносить нелегальные газеты и листовки, расклеивать агитационные плакаты, не вызывая подозрений. Быть полезными для своей страны и вносить вклад в борьбу против немцев – вот чего хотят Фредди и её старшая сестра Трюс. Но что, если пойти на больший риск: вступить в группу Сопротивления и помогать ликвидировать фашистов? Возможно ли на войне сохранить свою личность или насилие меняет человека навсегда? 5 причин купить книгу «Девочка с косичками»: • Роман написан по мотивам подлинной истории самой юной участницы нидерландского Сопротивления Фредди Оверстеген; • Книга переведена на семь языков, вошла в шорт-лист премии Теи Бекман и подборку «Белые вороны»; • Рассказывает о взрослении в бесчеловечное время; • Говорит о близких и понятных ценностях: семья, дружба, свобода, справедливость; • Показывает, как рождается сложный нравственный выбор во время войны. О ГЕРОИНЕ КНИГИ: Фредди Оверстеген родилась 6 сентября 1925 года в городе Харлем недалеко от Амстердама. Фредди было всего 14 лет, когда она присоединилась к движению Сопротивления. Фредди вместе со старшей сестрой Трюс и подругой Ханни Шафт участвовала в минировании мостов и железнодорожных путей (подкладывая динамит), а также они помогали спасать еврейских детей. Но основной её задачей было соблазнять немецких офицеров и завлекать их в укромное место в лесу, где в засаде уже поджидали старшие товарищи группы, которые ликвидировали врага. Фредди не стало 5 сентября 2018 года, за день до её 93-летия. Она не дожила до выхода книги, рассказывающей о её подвиге. О смерти Фредди Оверстеген писали не только в газетах Нидерландов, но и в The Guardian, The Washington Post, The Daily Telegraph, The New York Times, а также в датских, чехословацких, индийских, португальских газетах. «Её война никогда не прекращалась.» The Guardian «Это был источник гордости и боли – опыт, о котором она никогда не сожалела.» The Washington Post «Мать дала сёстрам только один совет: «Всегда оставайся человеком.» The New York Times

2

На лестнице раздаются мамины шаги. Мы с Трюс так и сидим на диване.

— Чего хотел Франс ван дер Вил? — спрашивает она, вываливая на стол гору чистого белья.

Вот, значит, как его зовут.

— Франс… э… — говорю я, быстро перекинувшись взглядами с Трюс, — Франс пригласил нас присоединиться к его группе Сопротивления. — Мой голос звучит беспечно, будто такие приглашения нам поступают каждый день. — Ты его знаешь, мам?

— И что вам придется делать? Что-нибудь опасное?

— Ты же ничего не хотела слышать, — напоминает ей Трюс.

— Подробности — нет! Только то, что ему нужно от вас. Ничего опасного?

Трюс молчит.

— Что тогда? Подделывать продовольственные карточки?

Трюс кивает.

— Заниматься саботажем? — Мама раскладывает гладильную доску.

— Чего-чего? — не понимаю я.

— Перерезать телефонные кабели, перегораживать рельсы и тому подобное?

— Да, и это тоже, — отвечает Трюс и быстро спрашивает: — Но как ты думаешь, мам? Ему можно доверять?

— Я его едва знаю. — Мама задумывается. — Поспрашиваю у товарищей по партии.

Как всегда по вечерам, Трюс укладывается на старом диване в гостиной. Я лежу напротив нее, на двух сдвинутых креслах. Мама — на кровати за раздвижными дверями, в другой половине комнаты. Мама сказала, что теперь мы снова можем спать наверху, в наших кроватях, но для нас это означает смириться с тем, что произошло с Кауфманами.

Я поудобней устраиваюсь на подушке. Под подушкой — сиденье кресла. На этом кресле месяц назад сидел своей немецкой задницей тот фриц, и всего несколько часов назад — этот господин. Настоящий господин в шляпе. Франс ван дер Вил. Который выбрал нас для своей боевой группы. Меня и Трюс!

— Если мы скажем этому Франсу «да», все изменится, — шепчу я сестре.

Мама легла полчаса назад. Я слышу ее ровное дыхание: она спит.

Трюс невесело усмехается.

— Все изменилось давным-давно, — говорит она.

Я киваю, хоть сестра и не видит.

— Еще когда немцы разбомбили Роттердам^[9], — добавляет Трюс.

— Ну да, — бормочу я.

Тогда мы быстро поняли, чего ждать от этих подонков. Хотя позже в газетах писали, что немецкие солдаты ведут себя «чинно и любезно». Бомбы они тоже чинно и любезно кидали? Предварительно извинившись?

— Нет, — вспоминаю я. — Еще раньше. Когда они стали гоняться за евреями.

Тогда, после Хрустальной ночи, здесь появились первые беженцы. С тех пор прошло три года.

— Нет, еще раньше, — вспоминает Трюс. — В тридцать третьем, когда к власти пришел Гитлер.

Я нарочито громко вздыхаю.

— Нет. Еще раньше, — говорю я. — Сразу после Мировой войны, потому что… э…

Я замолкаю, потому что не знаю, что именно тогда пошло не так. От истории у меня голова идет кругом. Это как в детстве, когда я писала свои имя и адрес:

Фредди Оверстеген

улица Брауэрсстрат

район Лейдсеварт

город Харлем

Нидерланды

Европа

Мир

Вселенная

…и чувствовала, что проваливаюсь в головокружительную, невообразимую бесконечность.

* * *

Разузнать побольше о Франсе ван дер Виле мама сможет только через несколько дней, но я уверена: ничего плохого не выяснится. Ведь он настоящий джентльмен!

Жаль, что того же нельзя сказать о моем отце. Он вольная птица, ему милее летать по белу свету, чем жить с нами. Мы для него — клетка. Мама говорит: когда у него к тому лежала душа, он работал (нечасто), а когда нет — пил (очень часто). И гонялся за женщинами. Я знаю: слышала разговоры мамы и тети Лены. Отец даже к тете Лене подкатывался! К маминой сестре! Прямо дома, на кухне. Мама лежала со мной в постели — я тогда только родилась, — а отец заглядывался на тетю Лену. Точнее, не просто заглядывался. Пытался добиться… ну, того самого.

К счастью, ничего у него не вышло: тетя Лена влепила ему пощечину.

— Такие, — говорит мама с влажными глазами, как только речь заходит об отце, — нам не нужны, правда ведь?

— Правда! — соглашаемся мы с Трюс.

Когда другие дети спрашивают, где мой папа, я говорю: «Умер». У меня есть мама и Трюс. Всё. Нас трое. По отцу мы не скучаем. Наша семья — это мы. Не он.

— Кстати, о Франсе, — начинает мама.

Они с Трюс складывают белье. Мама не глядя соединяет уголки простыни — точность ей не важна — и подходит к Трюс, чтобы сложить обе половины. Отдает ей простыню и садится на диван.

— Да, что ты слышала? — Трюс замирает с простыней в руках.

— Ему можно доверять, — просто говорит мама.

— Что тебе рассказали? — не терпится узнать мне.

— Что из него выйдет прекрасный командир группы. Людей он подобрал отличных. О тех, кого не знал лично, выведал все до мельчайших подробностей.

— Серьезно? — удивляется Трюс.

— Серьезно.

Так я и думала!

— Что скажешь, Трюс? — Я опускаюсь на диван рядом с мамой. На подоконнике у нее за спиной качает головой моя игрушечная жестяная черепашка — вверх-вниз, вверх-вниз. «Соглашайтесь! — говорит она. — Соглашайтесь!»

— Не торопитесь с решением, — советует мама.

— Как это — не торопитесь? — Я думаю о госпоже Кауфман и маленьком Авеле.

— Война, она, может, еще целый год продлится, — говорит мама.

— Менейр Ван Гилст говорит, Сопротивление бесполезно. — Трюс еще раз складывает простыню. — От немцев, мол, все равно не избавиться. Это навсегда. Нидерланды теперь — часть Германии.

— Ах, да не слушайте вы этого бакалейщика! — отмахивается мама.

— Он же отец Петера! — напоминаю я.

— И рассуждает как настоящий торговец.

— Вообще-то, многие так рассуждают. — Трюс кладет сложенную простыню на стол.

— Они неправильно мыслят. Они ведь не коммунисты! — Мама потирает костяшки пальцев, покрасневшие от стиральной доски. — Легко кричать, что Германия сильнее, ведь тогда незачем и бороться с несправедливостью. Но не выбирать — это тоже выбор. — Она смотрит перед собой. — Нельзя смириться с немецким ярмом. Ни с каким ярмом нельзя.

Кажется, ее взволновали собственные слова. О ком она думает? О фрицах? О моем отце?

Я хочу погладить ее по плечу, но она уже пришла в себя.

— Нидерланды будут свободными, Трюс. — В ее голосе звучит знакомая уверенность. — Это вопрос времени.

— На свете есть добро и есть зло, — говорю я. — И со злом нужно бороться. Так ведь, Трюс?

Трюс задумчиво склоняет голову. Потом медленно поднимает на меня глаза и кивает.

— Вы правда хотите в группу Франса? — спрашивает мама. На миг на ее лице проступает улыбка, глаза блестят. Но через секунду она уже тревожно морщит лоб. — Вы ведь не обязаны соглашаться. Вы — самое важное в моей жизни, а эта работа смертельно опасна. Вы и так уже помогаете, раздавая листовки. Тоже достойное дело.

— Мам, я хочу делать больше! — возражаю я. — И ты сама говоришь: это не навсегда!

Мама пожимает плечами.

— Но это ведь не значит, что нужно немедленно вступать в Сопротивление…

— Ты сама разрешила нам поговорить с Франсом! — напоминает Трюс.

— Да, но я же не знала… — Мама умолкает, устремляет задумчивый взгляд в пустоту. Потом говорит: — А что, если это продлится дольше года?

— Я все время думаю о мефрау Кауфман и Авеле, — говорит Трюс, — и о том, что происходит с евреями. Им теперь все запрещено, скоро их всех увезут, мам! — Ее голос срывается.

Трюс права.

— Да пусть эта война хоть два года продлится! — кричу я.

Воцаряется тишина. Высоко в небе гудят самолеты. Надеюсь, британские бомбардировщики на пути в Германию.

Мама испытующе смотрит на меня.

— Скажу вам одну вещь… — Она берет Трюс за руку и мягко усаживает ее рядом со мной. — Не знаю, чем именно вы будете заниматься, да вы и сами не знаете, но… — Она проводит пальцем по моей щеке. — Всегда оставайтесь людьми. — Ее взгляд серьезен, слова падают тяжело, весомо. — Не уподобляйтесь врагу. Не марайте руки. Никаких оправданий вроде «приказ есть приказ». Всегда думайте своей головой.

— Да, конечно, — тут же соглашаюсь я.

Трюс кивает.

— Мы же не дурочки. Мы всегда будем думать самостоятельно. По крайней мере, я.

— Я тоже!

Мама внимательно смотрит на нас.

— И не убивайте, — говорит она. — Никого, даже злодеев.

Трудно поверить, что она так серьезна. Она еще никогда с нами так не разговаривала.

Может, я и не такая рассудительная, как Трюс, но способна отличить добро от зла. Я нарушаю тишину.

— Я прислушиваюсь к себе. К своему… — Кладу руку на грудь, но речь не о сердце. — К своему нутру.

Я краснею — так высокопарно это звучит. Но мама говорит:

— Как ты хорошо сказала, малышка!

Я кладу голову ей на плечо. За моей спиной она протягивает руку Трюс. Я слышу над собой мамин голос:

— Мир больше нас. А вы всегда в моих мыслях. Не забывайте об этом, никогда.

Примечания

9

Роттердам был разбомблен 14 мая 1940 года во время немецкой операции по захвату Нидерландов. Его уничтожение и угроза бомбежки других городов заставили правительство согласиться на капитуляцию.