Прогулка за Рубикон. Часть 3

Вилма Яковлева, 2020

В первых двух частях романа латвийский журналист Эдд Лоренц с трудом выпутывается из перипетий бурных событий начала 90-х годов в Латвии, став чужим среди чужих и чужим среди своих. В тоже время офицер российского спецназа Виктор Шевардин, пытаясь как-то повлиять на происходящее в России, также проигрывает свою маленькую войну и уезжает на большую войну в Боснию. Британская журналистка Вивиан Белчер мотается по горячим точкам локальных войн. Древнеегипетская принцесса Таисмет борется за власть в Фивах, но, потерпев неудачу, бежит из города. В третьей части романа судьба забрасывает Эдда, Виктора и Вивиан в Йемен, где начинается война Севера и Юга. Там же за три тысячи лет до этого оказываются и египетские беглецы.

Аден. Следующий день. 24 ноября

Из дневника Эдда Лоренца

Я спал допоздна, а потом еще долго валялся в кровати.

Потрескивала старая гостиничная древесина, шаги наверху, тихие печальные звуки. Мокрая простыня прилипла к телу. Я попытался вспомнить, что же мне приснилось, в чем там было дело. Но не вспомнил.

Наконец, собравшись, я бодро вскочил, отодвинул занавески и открыл окно. Небо в голубой дымке. Со стороны порта, похожего на гигантскую фантастическую декорацию, доносились гудки машин.

Воды не было. Я нашел Танару и выяснил, что душ сегодня работает только на первом этаже. Но это больше не повторится.

Вернувшись в номер, я взял свежее белье и полотенце. Общий душ на первом этаже уже был занят. Передо мной в очереди стоял господин Дю. Он поведал мне, что в его особняке на Рю де Шанель две ванны — одна золотая, а другая платиновая. Когда я не нашелся, что на это ответить, он описал мне сцену своего утреннего туалета со всеми подробностями.

Было уже что-то около девяти.

За завтраком я оказался в гордом одиночестве. Все уже расположились у бассейна. Официантка принесла меню, но я отрицательно махнул рукой.

— Утром я всегда ем одно и то же: две чашки крепкого чая, поджаренный хлеб — два ломтика, масло, ягодный джем, яйцо всмятку и творог с зеленью.

— Творог с зеленью?

— Да, творог со сметаной, перемешанный с мелко порезанной зеленью.

— Придется немного подождать.

— Ничего страшного.

Официантка исчезла за дверью кухни. Было слышно, как стучат, ее каблуки. Так она и есть копт. Как ее звали? Ах да, Джанта.

Она быстро вернулась.

— Скажите, сколько творога и какая зелень.

Я с досадой почувствовал в ее словах иронию.

— Сто граммов творога и двадцать пять граммов зелени, самой разнообразной, всю массу хорошенько перемешайте. Я буду так завтракать каждый день. Есть проблемы?

— Никаких проблем, — в ее голосе чувствовалось раздражение. — Какие тут могут быть проблемы? Обычно на завтрак мы подаем самбусу. Это такие небольшие треугольные пирожки с мясом, овощами и специями.

— Нет, спасибо.

— А кофе? У нас он почти настоящий.

— Я редко пью кофе.

Официантка ушла. А я начал себя мысленно упрекать. Какого черта я превращаю самый обычный завтрак в представление по мотивам романов Генриха Беля. В результате получился какой-то совершенно не свойственный мне снобизм. Но я сразу же себя оправдал. В этой поездке я могу воплотить мечты юности об удивительном путешествии.

Мистер Гилберт с чашкой кофе в руках направился в мою сторону. Я мысленно чертыхнулся.

— Что вы тут делаете? — спросил он в достаточно агрессивном тоне, — я имею в виду тут, в Йемене.

В отличие от него я был спокоен, как танк.

— Буду делать серию телевизионных передач и, если ничего не помешает, сниму фильм, — ответил я, стараясь выглядеть как можно более мирно.

— Судя по вашему виду, вы снимаете далеко не романтические любовные истории.

— А что такого в моем виде?

— Вы чего-то вынюхиваете.

— Никогда не имел такой привычки.

— Вы будете снимать войну.

— Наоборот. Хочу повторить успех тысячи и одной ночи.

— И кого вы возьмете на роль Шехерезады?

— Да хотя бы вашу жену.

Он стал заразительно смеяться.

— Что-что, а раздвигать ноги она умеет.

— Вот и отлично. А вас я поставлю у дверей, с другой стороны.

Мне показалось, что он сейчас выплеснет кофе мне в лицо.

Я вошел в уже теперь свой офис в половине одиннадцатого. Меня не ждали. Секретарша говорила по телефону и едва удостоила меня взглядом.

— Вы к кому? — спросила она, положив трубку.

— Ни к кому. Я просто так. Проходил мимо.

— Ну и идите дальше. Здесь частная собственность.

Я сел в кресло и перекинул ногу на ногу.

— Зовите всех сюда.

— Да вы что…

Наконец она поняла и вскочила на ноги. Через пять минут весь мой офис расселся в креслах вокруг приземистого стола.

Подчиненных мне сотрудников было пятеро. Уже знакомая мне секретарша, которая теперь прятала от меня глаза, двое мужчин, молодой и постарше. И две дамы неопределенного возраста.

Молодой мужчина, несмотря на кондовую фамилию — Соломатин, внешне принадлежал к небрежному южному типу, неизвестно как занесенному на просторы России. Лицо красного цвета, загоревшее под местным солнцем. Воротник легкой белой парусиновой куртки, подчеркивающей ширину плеч, подпирал косичку, в которую были собраны смазанные жирным волосы. В порах кожи густо чернели точки пробивающейся щетины. На нем были чуть мешковатые штаны, приспущенные на животе. Другими словами, уверенный в себе жеребец с рекламы мужской туалетной воды.

Я прозвал его гаучо.

Другой мужчина — пожилой и почти лысый, был похож на мелкого бюрократа из черно-белого советского фильма. Его волосы, жидкие на макушке, были спутаны, под глазами мешки, над губами пробивались усики, похожие на маленьких черных скарабеев. Он сильно нервничал. Это было заметно по колебанию ноздрей и подергиванию в уголках рта. Его руки не знали покоя: он то ощупывал карманы, то незаметно проводил пальцами по ширинке, проверяя все ли на месте. Когда извинившись он снял пиджак, на рубашке проступили темные полукруги пота, хотя рабочий день только начался. Его лицо выражало лишь одно желание — слить на меня все проблемы.

Первая дама — этакая бабища со взбитой прической и на высоких каблуках. Глаза закрывали большие солнечные очки в тонкой оправе. Она была похожа на видавшую виды куртизанку после бурно проведенной ночи. Я прозвал ее мадам.

Вторая была помоложе. Все, что положено быть выпуклым, у нее выпирало. Я прозвал ее пышкой.

Мое благостное настроение утра улетучилось, а вдоль позвонков пробежало раздражение. Зачем Боря вообще держит у себя в офисе всех этих мудаков, считающих, что жить за границей — привилегия. Это уже давно не так.

Я решил изобразить из себя чистильщика, с безупречными манерами, холодными глазами и серной кислотой в кейсе.

Лысый предложил подняться на второй этаж. Я согласился. Секретарша шествовала впереди в поскрипывающей кожаной юбке, облегающем тонком свитере и в изящных туфлях на высоком каблуке. Весьма фривольный наряд для Востока. Гаучо шел, воткнув большие пальцы за ремень и поглядывая по сторонам с беззаботностью успешного голливудского актера. Лысый поднимался по лестнице отдуваясь. Мадам демонстрировала некогда весьма недурные ноги. А пампушка оказалась на удивление резвой. Замыкая шествие, я наблюдал за тем, как у нее растягиваются швы на льняной юбке. Везде крутились вентиляторы. Мой расстегнутый пиджак развевался позади, как судебная мантия.

Мы прошествовали пустым коридором до переговорной комнаты. Там лысый сообразил спросить у меня документы. Он нервно поглядывал то на мою фотографию, то на мою равнодушную физиономию, то на женщин, призывая их разделить с ним ответственность по выяснению моей личности. Я предложил всем кофе, и секретарша быстро ретировалась.

Лысый взял инициативу на себя и затараторил, то и дело прерывая себя взволнованным смешком.

— Хочу представиться, — начал он. — Меня зовут Михаил Борисович, старший менеджер компании. Это моя жена Елена Дмитриевна, — он показал подрагивающей ладонью на мадам. Она юрист. А это Сонечка, наш переводчик. А этот, — он показал на гаучо, — наша охрана. Бухгалтер еще не вернулась из Саны, и боюсь, не вернется.

Я сидел, уставившись в пространство.

— Бухгалтера у нас нет! — повторил Михаил Борисович с преувеличенным драматизмом в голосе.

— Не страшно. Меня учили не только читать, но и составлять баланс, — я сказал это так, словно занимался этим каждый день.

Личные дела сотрудников офиса я прочитал еще в Риге. Михаил Борисович начинал карьеру с мелкого служащего советского торгпредства. Характер слабый, трусливый, ворует по мелочам. Дело знает, но бестолков, разбросан и суетлив.

Елена Дмитриевна, юрист, типичная язва, считающая, что весь мир ей чего-то должен.

Гаучо — спортсмен-разрядник, тренирует местную баскетбольную команду и подрабатывает в офисе охранником. В России его, как мусор, носило по стране, пока Боря его не пригрел.

Сонечка, делопроизводитель, замужем за местным арабом, отъела задницу и изучила арабский язык. Больше всего боится остаться на улице.

— Мы очень просим вас, — замямлил Михаил Борисович, — отнестись внимательно к тому, о чем мы сейчас вам расскажем. Произошло нечто ужасное. Ситуация очень опасна.

Наступила пауза. Я выдержал ее, а потом вдребезги разбил все их надежды:

— Для кого?

— Что для кого? — недоуменно переспросил Михаил Борисович.

— Для кого конкретно опасна создавшаяся ситуация? — я глядел на свою команду в упор.

Все стали испуганно переглядываться. Впервые в жизни я занимался тем, что нагонял страху.

— Думайте быстрее! Быстренько, быстренько, — я произнес это отрывисто, словно кричать на людей было для меня обычным делом.

Михаил Борисович скукожился в кресле и выдохнул: «Все пропало!» Елена Дмитриевна поспешно перекрестилась. Сонечка колыхнула всеми своими формами. Да, тут было на что посмотреть, силиконовая грудь так колыхаться не может. Гаучо безучастно обрабатывал жвачку.

Я принялся разглядывать Елену Дмитриевну. Судя по всему, ее характеристика в личном деле довольно точна. Стерва, каких поискать. В ней было что-то такое, что меня жутко бесило в женщинах, хотя я не мог понять, что именно. Крашеные волосы и накладные ногти? Мелочная зависть?

Отношения Елены Дмитриевны с Михаилом Борисовичем я мог досочинить сам. Она не дает ему расслабиться ни на минуту, постоянно думая об упущенных возможностях и требуя денег. А он не оправдывает ее надежд. На его лице уже заметны следы разрушений, причинять которые умеют только женщины. Бедный парень.

Мне стало всех жаль, и я изменил тон.

— Итак, — произнес я бодрым голосом, словно настало время подвести итоги и отправить всех по домам. — Как вы сами видите, господа, у нас забот выше головы. С грузом, который занесло в Ходейду, я разобрался. Можете расслабиться. Как-нибудь расскажу подробности. Наша главная задача сохранить рынок. Если Юг останется независимым от Севера, спрос на наши «лады» сократится на четверть. Если нет, то вряд ли мы вообще сможем конкурировать с японскими джипами. Надо быть готовыми к любой ситуации. Борис Исаевич уже ведет переговоры в Токио.

Я коротко обрисовал перспективу. Все успокоились. Михаил Борисович отчитался.

— Молодцы, — похвалил я всех. — Думал, приеду, а вы тут дурью маетесь. Теперь о Жорже.

Михаил Борисович снова побледнел.

— Под прикрытием нашей фирмы Жорж Доде занимался своими делами, оружием и… — я не стал уточнять чем, но сделал вид, что в курсе. — Не знаю, какое отношение к его делам имел каждый из вас. Если имел, то жду чистосердечного признания.

— Я не знаю, клянусь, я ничего не знаю, — вскричал Михаил Борисович, его лицо превратилось в высохшую коровью лепешку. — Жорж как-то проговорился, что ищет какое-то древнее захоронение, и его преследует тоталитарная секта. Недавно у него появились друзья, которые дали ему денег. Он хотел полностью посвятить себя поискам.

Это была новость.

— Какое захоронение? — я подозрительно посмотрел на Елену Дмитриевну.

— Откуда мне знать? — она раздраженно отвернулась, но затем, словно под гипнозом, вновь глянула на меня. — Ему постоянно приходило в голову невесть что и непонятно как! У него шило в заднице.

Я перевел взгляд на гаучо.

— Вы знали Жоржа?

Он ответил соломоновой фразой:

— Часто не знаешь и самого себя.

Я посмотрел на пампушку и спросил наугад:

— Сударыня, что с вашим мужем?

Гаучо вдруг ни с того ни с сего начал смеяться.

— Безумно смешно, — огрызнулась пампушка, — посмотрим, как ты засмеешься, когда он вернется. — Она повернулась ко мне. — Мой муж в командировке.

— Где?

— Спросите у Жоржа.

— Вы что, издеваетесь надо мной?

Секунды на три установилась полная тишина. Затем я услышал голос Михаила Борисовича:

— Мы не верим, что Жорж мертв, он вовремя унес ноги. Сволочь.

— Эту версию я прочел во вчерашней газете.

— Вы считаете виновным меня, — Михаил Борисович был близок к истерике. — Не доглядел, не проверил. На вашем месте я бы тоже так думал. Но я тут совершенно ни при чем.

Интересно, куда удрал муж пампушки. Что-то тут не так. О чем-то они молчат как партизаны. Надо колоть гаучо.

— Все, расходимся по своим делам. Бумаги за последний год ко мне на стол.

Я попросил гаучо остаться. Сначала он рассказал мне сказку о местных шайтанах, крышующих рынок легковых автомобилей. Потом о Жорже. Оказалось, что он не только занимался контрабандой оружия но и содержал бордель. Вместе с какой-то шайкой полных идиотов. Почти все из них русские и прибалты, ходят в футболках и спортивных штанах, пьют и пугают местное население. Об археологических изысканиях Жоржа гаучо ничего не знал.

Что ж! Чтобы разгрести завалы, мне придется стать сутенером и участником оружейного трафика. Не хило!

Я закрылся в кабинете и принялся изучать документы. Многое меня удивило, а кое-что не понравилось. Оказалось, что треть поставленных в Йемен автомобилей отправляется обратно в Россию. Поскольку на внутреннем рынке России цена на отечественные автомобили в полтора раза выше, чем субсидируемая государством экспортная цена, такая операция давала хорошую прибыль. Понятно, что автомобили туда-сюда не возили. Перевозили только документы. Ай да таможня! Ай да Боря! Это то, что меня удивило. Но то, что не понравилось, было куда серьезней.

Время от времени я выходил из кабинета и с улыбкой наблюдал, как моя горе-команда изображает бурную деятельность.

«Начальство как всегда дурью мается», — услышал я шопот, закрывая дверь, не сообразив сразу, что начальство — это я.

В конце рабочего дня позвонил Боря.

— Ну как? — спросил он.

— Я ожидал увидеть более рабочую обстановку. И вообще, когда эта советская глупость с разницей экспортных и внутренних цен закончится.

Боря все понял.

— Надеюсь, не скоро, чистоплюй несчастный. Помощь нужна?

— Ради бога! Только не присылай сюда очередную бестолочь. Лучше подними мне зарплату.

Вечером мы со штабс-капитаном вышли в город. Нас подхватил поток разноликих людей в самой разнообразной одежде. Воздух был напоен запахами алоэ, специй и соли.

Ветер с моря почти не приносил прохлады, и я покрылся липким потом.

— Вы хорошо говорите по-английски. Почти без акцента, — похвалил меня штабс-капитан, хотя мы говорили по-русски.

— Я был на курсах делового английского. Группа разговорного языка уже была укомплектована. Преподавательница уделяла большое внимание хорошему произношению, особенно звуку th. Я немного помучился и заговорил.

На площади толпился народ. Из ближайшей харчевни пахло чем-то вкусным. Продавец сладостей мелодичным голосом созывал покупателей. Издалека доносились крики таксистов. Муэдзин читал с ближайшего минарета Эбед: «Я славлю совершенство Бога, вечно Сущего». Фраза прозвучала трижды и каждый раз все медленней.

Штабс-капитан рассказывал о Южном Йемене 70-х годов:

«Аден даже при социализме оставался свободным портом. Сюда привозили товары со всех стран и продавали очень дешево. Ваши специалисты, все поголовно, превратились в спекулянтов. А когда в гавань заходили советские пароходы, то команды моряков под присмотром капитанов толпой вываливались в город и скупали все подряд. Разница в цене здесь и в Союзе была невероятная. Раз в двадцать. Я этим тоже пользовался. Сначала продавал вашим газовые косынки. Потом в моду вошли итальянские плащи. У вас их называли болоньями. Матросы скупали их тюками. Вначале 80-х началась кримпленовая лихорадка. Потом пошли японские транзисторы, магнитофоны, фотоаппараты, часы, китайская посуда. Короче говоря, я сделал неплохие деньги».

В небольшом переулке торговали катом. Торговцы, обнаженные до пояса, сидели на своих прилавках, а их керосиновые лампы отбрасывали яркий свет на лежащие рядом зеленые пучки.

— На кат нет твердых цен, — рассказывал штабс-капитан. — Торговцы всегда приспосабливаются к спросу. В праздники и в дни получки цена на кат очень высока. Но у торговцев «добрые сердца» — они отпускают кат даже в кредит.

— У меня печальный опыт жевания ката.

— Понимаю. Вначале производимое катом действие неприятно: наступает головокружение, сердцебиение, бессонница. Но затем ум приобретает ясность, появляются энергия и бодрость, настроение становится доброжелательным и совершенно спокойным. Каждый испытывает желание рассказать свою историю. Имеется кат «бродячий», который побуждает к ночным прогулкам без определенной цели. Раньше имелся кат «кровожадный», порождавший насилие.

— Чем таким зеленым вы меня напоили вчера за ужином?

— Это tonique Abyssin, Абиссинский тонизирующий напиток. В 1910 году фармацевты города Лиона изготовили его из листьев ката, добавив алкоголь. Лучшее тонизирующее средство когда-либо изобретенное человеком. Но потом оно было запрещено. Я сократил количество ката, увеличил градусы и добавил разных настоек. Никаких галлюцинаций, никакого привыкания. Проверено.

— Это лучше абсента?

— Намного лучше. Но если хотите улететь, рекомендую так называемый эфиопский чай. Высушенные листья ката смешиваются с медом и заливаются кипятком. Если добавить немного кардамона и сахара, получится очень здорово. Только не надо злоупотреблять. В больших количествах кат вызывает анафродизию. Мрачное настроение, хочется спать, ничто в мире не радует.

— Нет, спасибо.

— Напрасно. В небольших количествах можно. Тем более что сегодня Аль-хамис — четверг, день ката. В отличие от Севера на Юге «катуют» не каждый день, а только по четвергам и пятницам. А здесь, в самом Кратере, жуют не кат, а тумбль — табак, смешанный с известью на зеленом листе колы. Эта смесь придает рту верблюжью плевучесть.

Мы поднялись на гребень небольшого искусственно насыпанного холма. Порыв ветра разогнал вечерний туман, и я замер, пораженный открывшейся взгляду картиной. Солнце уходило за морской горизонт, оставляя за собой кроваво-красные полосы.

— В этих местах так и говорят: солнце погружается в море, чтобы омыть свои раны.

— Что это за холм? — я обвел рукой вокруг себя неполный круг.

— По преданию, легендарная царица Савская, которую арабы зовут Балкис, наблюдала отсюда за работой моряков, строивших суда для ее флота. А вон там когда-то стояли древние бронзовые пушки. Англичане увезли их в подарок королеве Виктории, и теперь они стоят возле Тауэра.

— Вы воевали?

— Да. Когда я окончил кадетскую школу в Белграде, началась война. Югославия, Греция, но там все быстро закончилось. Я отправился в Северную Африку, где воевал в составе польского батальона. Поляки принимали меня за своего. Я хорошо владею польским языком, да и фамилия у меня, как у шляхтича. Моя мать урожденная Закржевская. Под Эль-Аламейном я познакомился с капитаном Даррелом, его батальон шел в атаку слева от нас. Там мы все и полегли. Мне было двадцать лет, капитану двадцать один год. Поэтому выжили. Но раны мучают до сих пор.

— Мое поколение получило Афганистан.

— Понимаю. После войны мы с капитаном поставляли в Йемен рог носорога в обмен на старое английское оружие. Этого добра здесь было полным-полно, а в Африке начались кровавые межплеменные ссоры. Потом рынок обмелел. В начале шестидесятых уже свободная Африка стала покупать автоматы Калашникова. Но денег мне хватало. Капитан занялся спекуляциями на фондовом рынке, а я своим пансионатом.

Что-то меня беспокоило, но я не мог понять — что. Рог носорога. При чем тут носорог. Но я все же спросил:

— Зачем йеменцам так много рогов носорога? У них что, проблема с потенцией?

— Вы видели когда-нибудь историческую джамбию? Нет? Извините, глупый вопрос. Все они наперечет. У них рукоятка из рога носорога. И современные джамбии могут иметь такие рукоятки. Но старая кость по цвету напоминает перламутр.

Так вот в чем дело, подумал я. Осколок кости на месте гибели Юры — это осколок кости носорога, отколовшийся от рукоятки исторической джамбии. Тогда все становится понятным. Надо искать не человека, а джамбию. Исторических джамбий не так много. Как сказал штабс-капитан, они все наперечет. Найдя джамбию, можно найти человека.

Я пытался осмыслить ситуацию, продолжая поддерживать разговор.

— Здесь, на юге, был самый настоящий марксистский социализм, — продолжал штабс-капитан. — Мой сосед болел простатитом и мог поссать только под звуки «Интернационала». А Салех, на севере, проповедовал прямое народовластие по «Зеленой книге» Каддафи. Это такая маленькая зеленая книжечка.

— Да, знаю.

— Советский Союз подал Йемену плохой пример.

— Согласен. Союз был бестолковым режимом. Пустоту заполняла беспечность мечты. Но были и смыслы. Возможно, ложные, но были. А что теперь. Вся страна сидит в лопухах и матерится.

Штабс-капитан снисходительно улыбнулся:

— Прошлое всегда романтизируют. Когда оно было настоящим, то обладало той же пустотой.

Когда-то я уже слышал эту фразу и сменил тему разговора:

— В вашей гостинице действительно когда-то жил Артюр Рембо?

— Да, это так. Все, что от того времени осталось, — у меня на чердаке. Вам нравятся его стихи?

— Я плохо их знаю. «Пьяный корабль», вот, пожалуй, и все.

Штабс-капитан что-то для себя решал.

— Некоторое время в моей гостинице жил некий Жорж Доде. Вы его ищете, я знаю. Не спрашивайте, откуда я знаю. Я знаю все, что здесь происходит. Так вот. Он очень интересовался историей Артюра Рембо, даже стал неумело и глупо подражать ему.

— Вы знали Жоржа?

— Да. Он облазил весь мой подвал и чердак в поисках артефактов. Не знаю, что он там нашел, но все было перевернуто вверх дном.

— Тогда все понятно.

— Что понятно?

— В рыбацкой деревне, здесь поблизости, я нашел сборник стихов Верлена с дарственной надписью, адресованной Рембо. Представляете. Это тянет на десятки тысяч. Мне удалось выяснить, что год назад в эту деревню приезжал какой-то европеец. Возможно, это был Жорж.

— Оставьте эту книгу себе. Я никогда не смогу доказать, что эта книга с моего чердака.

— Эта книга отлично впишется в интерьер вашей гостиницы.

— Что ж, возьму. И сбавлю вам плату за постой. Оставайтесь. Здесь тихо. Белый песок, теплая прозрачная вода, красивые женщины, крепкие напитки, мясо, приготовленное под открытым небом.

— Что еще нужно человеку, чтобы пережить кризис среднего возраста, — добавил я.

Штабс-капитан думал о своем.

— Для меня главное значение имеет свобода, — сказал он. — Но только та свобода, которая рождается внутри. Бедуины самые свободные и поэтому самые счастливые люди на земле. Счастью, как и страданию, нужно время. А времени в пустыне нет. Свобода от времени и есть подлинная свобода. Похожее чувство освобождения возникает в горах Северной Индии. Там, в горах, как и здесь, в пустыне, окружающий мир существует в первозданном, сыром виде. Именно в пустынях Аравии и на голых скалах Тибета люди обрели Бога.

Второй раз за два дня я услышал об отсутствии времени. Наверно, его тут действительно нет.

— Где боги, там и демоны, — сказал я. — Пустыня всегда была прибежищем демонов. В пустыне они искушали Иисуса. Иуда повесился в пустыне. Здесь же резвилась Лилит. Тут недалеко могила Каина. Согласен, пустыня создает ощущение вечности. Но этим она чем-то похожа на женщину.

— На Лилит? — улыбнулся штабс-капитан. — Возможно. В пустыне нет ярких цветов, но она склонна к самолюбованию. Вы сами с севера?

— Да, из Латвии. Но туда я больше не вернусь. И в ельцинскую Россию тоже. К Европе я испытываю экзистенциальную тошноту. Остается пустыня. Дикие нравы, дикие люди. Но что поделаешь?

— Я бы не сказал, что дикие. В отличие от России, в Йемене не убивают. Могут похитить, но потом отпустят. Но это не главное. Йеменцы любят, когда гости принимают участие в их повседневной жизни. Поэтому от Йемена остаются самые сильные впечатления. Я подарю вам свою книгу. Это руководство по Йемену, чтобы вновь прибывший не попал впросак. Йеменцы своеобразный народ. Соотечественников они называют ах — брат, друг, иностранца — садык, товарищ, но это слово содержит и негатив. Часто к европейцам обращаются словом «назрани». Это производное от «назарян» — Иисус из Назарета. Лучше, когда к тебе обращаются просто мистер.

Я услышал протяжные звуки. Это был призыв муэдзина на вечернюю молитву. Призыв звучал с минарета пять раз в день, и я уже привык к этому экзотическому песнопению. Обычно транслировалась магнитофонная запись, но сегодня это был, без сомнения, живой и проникновенный человеческий голос:

«Аллау ак›бар… Ла илаа иль›Аллау…»

— Это первые слова, которые шепотом произносят на ухо мусульманским младенцам, — сказал штабс-капитан, — и последние слова, которыми провожали умирающего в мир иной. С них начинался каждый день, и ими он заканчивался. «Бог велик… Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его».

В кофейне было полным-полно народу: арабы, индусы, китайцы, мужчины и женщины с открытыми лицами. Большинство сидели за мраморными столиками на литой ножке, похожими на те, что украшали залы французских кафе тридцатых-сороковых годов. Вдоль стен стояли скамейки и тростниковые диванчики, на которых можно было сидеть, поджав под себя ноги. Кто-то играл в кости, кто-то танцевал под звуки музыкального автомата. Все пили кофе и курили. Гортанный говор сливался в неопределенный гул. Пахло табаком и живым телом.

Наше появление произвело впечатление. Публика загудела. Мы прошли в небольшую нишу, где дымились высокие кальяны.

Официант разлил из большого медного кумгана кофе и поставил перед нами высокие стаканы с водой и льдом.

— Предпочитаю кофе по-турецки. Настоящий кофе сушит не хуже нашей водки. Что будете есть? Могу предложить лангустов, вымоченных в кокосовом молоке. Разноцветные коктейли. Не беспокойтесь, мы их немного разбавим, — штабс-капитан вынул из заднего кармана плоскую флягу. — Незабвенный Neo tonique Abyssin.

— Как быть с сухим законом?

— Со мной можете пить без малейшего риска.

— Здесь совсем не пьют?

— Почему, пьют, но только подпольно. В Хадрамауте втихую пьют крепкое финиковое вино.

— А кофе?

— Хорошего кофе в Адене нет. Варят шелуху от кофейных зерен, на углях в медных кофейниках. Получается темный напиток с довольно насыщенным вкусом. Но это не кофе, это — гышр.

— Меня предупредили, что за отказ выпить гышр могут камнями закидать.

— Могут, — штабс-капитан с улыбкой разлил по стаканам «абиссинию». — Но мне здесь нравится. В Йемене еще сохранились настоящие «неиспорченные» арабы. Они спокойны. Они не хотят казаться лучше, чем есть на самом деле. Их спокойствие передается другим. Здесь легко выращивать фрукты и овощи, легко строить дома, легко уговорить женщин.

Мы выпили.

— Из этого заведения Рембо каждую субботу отправлялся домой, иногда ползком, — сказал штабс-капитан, любовно обведя взглядом свое заведение. — Говорят, он читал здесь свои стихи, изысканные и упадочные, радуясь аудитории в два-три человека. Никто больше не знал французского.

Я обратил внимание на группку симпатичных женщин всевозможных темных оттенков. Они посматривали в мою сторону, как тогда в Сане.

Штабс-капитан перехватил мой взгляд.

— На этом тарабарском побережье перемешана арабская, индийская, китайская, английская и негритянская кровь. Здесь можно встретить изумительных женщин. Правда, у большинства зад немного низковат, но это на европейский вкус. Зато какие великолепные переходы, ни одного острого угла. И довольно дешево. Всего 20 долларов за раз.

— Я думал, что в исламских странах местные женщины недоступны.

— Да, в традиционной культуре женщина не имеет почти никаких прав, кроме права поедать сладости в любых количествах. Поэтому в восточных сладостях сквозит гаремное одиночество. Но здесь, в Адене, нравы довольно свободны. Проститутки появились сразу, как только Юг объявил об отделении от Севера. Они были и раньше, но не так заметно. А в Хадрамауте нравы еще свободнее. Вам надо съездить в Хадрамаут. Это незабываемо.

— Никогда бы не подумал, что Аден такое веселое место.

— У местной проституции очень богатая история. Прабабушки аденских шлюх были привезены сюда из Египта, Судана и Сомали на потребу наемников, навербованных англичанами в различных частях империи. Теперь здесь есть и русскоговорящие проститутки из всех этих нелепых стран, возникших после развала Союза.

Я решил включиться в игру.

— Своих не хочу. А к черным женщинам еще надо привыкнуть.

— Начните с бедуинок. Их предлагают на сексуальном рынке наравне со всеми прочими. Они посветлее, не закрывают лица, но если клиент хочет, то одевают никаб. Европейцы заводятся от закрытого лица и открытой задницы. У меня есть тут одна. С гарантией. Великолепная фигура, сумасшедшие глаза.

— Нет, в другой раз. Вообще-то, мне никогда не приходилось женщине за это платить.

— Можно, конечно, и так. Но с бедуинками так не получится. А вот сомалийки и эфиопки отдадутся и за просто так. Достаточно угостить их восточными сладостями.

— Мы пойдем с тобой в «Лидо», только «после», а не «до», — продекламировал я.

— Откуда такая поговорка.

— Из Латвии. В Риге был популярный ресторан «Лидо». Мы с друзьями водили туда девушек.

— Для начала можете приударить за одной из моих пианисток. По четвергам и субботам они играют в фойе гостиницы. Понятно, играют все, кроме «Хава нагилы», — штабс-капитан рассмеялся своей шутке. — Им здесь скучно. Регина бросила своего мужа-катаеда. Весь доход семьи уходил в плевательницу. Дина сбежала из борделя без денег, без документов и спряталась у меня. Сидела в углу, вспоминала свою родную ткацкую фабрику и плакала. Дуры! Но обе умеют петь, играют на фортепьяно и гитаре. Чтобы перепихнуться — самое то. Я обратился в российское консульство, чтобы им оформили временные паспорта. Не тут-то было. В новой России, оказывается, свобода выбора! Каждый за себя. Консульские чиновники мне так и сказали.

— Да. России сегодня не до заблудших своих дочерей, — подхватил я. — Если российский министр иностранных дел говорит, что у страны нет своих национальных интересов, то почему бы не продавать девок вместе с черноземом.

— Если это демократия, то я коммунист. Белый коммунист.

Мы засмеялись.

— Вот мы и породнились, — сказал я, облизывая подсохшие губы, — сын белого офицера и внук красного комиссара. Этим революцию 17-го можно считать законченной. За что и выпьем!

Мы выпили. Я замолчал, погруженный в невеселые мысли.

— Здесь, в Адене, много русских?

— Судя по количеству валяющихся на пляже бутылок, окурков и остатков пищи, около сотни. Аден — город авантюристов. Ваши здесь чувствуют себя как дома. Когда Северный и Южный Йемен объединились, почти все русские специалисты уехали, как говорится — от греха подальше. Потом некоторые вернулись. А год назад сюда из России, как саранча, налетели какие-то бандиты.

— Бандитский Петербург на йеменских выселках? — пошутил я.

— Мне трудно сравнивать.

— Чем они тут занимаются?

— Всем. Торгуют оружием, выбивают из африканских стран советские долги. Одна группировка ухитрились взять в аренду портовые склады в счет йеменского долга. Что они там хранят — не знаю. Торгуют девушками. Год назад я пытался организовать в одном из своих кафе подпольный кафешантан. Ведь Аден — проходной двор. Набрал русских девиц. Они мне руки целовали. Так вот, ваши «крутые» после представления вломились за кулисы и чуть было их всех не перетрахали. Никто из этих отморозков не хотел верить, что девочки просто танцуют.

В кафе вошла стройная девушка в длинном цветастом платье, в платке, ее лицо ниже глаз закрывало нечто похожее на медицинскую марлевую повязку из цветного шелка. Я подумал, что эта та самая девушка, которая следила за мной в Ходейде. Но тогда она была в хиджабе. Я краем глаза наблюдал за ней, стараясь не потерять нить разговора со штабс-капитаном. Девушка осмотрелась, а потом напрямик отправилась к нам:

— Salut cheri, — штабс-капитан расплылся в широкой улыбке. — Знакомься! Это мистер Лоренц из России, — представил он меня на английском.

— Salut! Пьете? Насколько я знаю, русские не пьют без повода.

Девушка посмотрела на меня своими чуть подведенными восточными глазами. А я на нее. Глаза были не совсем восточные, но это их не портило.

— В русской жизни всегда есть место поводу, — услышал я голос штабс-капитана.

Они о чем-то поговорили на арабском. Потом девушка ушла в противоположный конец зала и оказалась в обществе молодого парня. Он почти кричал, размахивая руками, и, казалось, в чем-то ее убеждал. Но она проскочила у него под мышкой и прыгнула на сцену.

— Вот такие мне нравятся, — сказал я штабс-капитану. — Кто она?

— Не знаю. Она, как царица Савская, приходит ниоткуда и уходит в никуда. Мне так и не удалось ее выследить. Да и зачем? Я плачу ей десять долларов за выступление.

Девушка вскинула руки над головой и закружилась в медленном танце.

— Как вы думаете, она согласится? — спросил я.

— Возможно. Но не с каждым.

Я решил сменить тему разговора.

— А кто такие миссис и мистер Гилберт.

— Хм, — штабс-капитан добродушно посмотрел на меня. — Она интересная штучка. Но будьте осторожны. Ее муж каждое утро пьет кофе в пиджаке и при галстуке, после чего, взяв портфель, садится в ожидающее у двери такси. Возвращается под вечер, когда его жена купается в бассейне. Потом они усаживаются на террасе и пьют дорогие коктейли. Он сам их делает. За стеной их номера постоянно слышится занудная перебранка. По-моему, она его бьет. Плеткой. У нее есть плетка. Я сам видел. — Штабс-капитан немного засмущался. — Судя по всему, он уже десять лет полный импотент во всех смыслах этого слова. Вы будете обедать у нас?

— Не знаю. Я люблю есть один. Когда кругом люди, у меня расстраивается пищеварение. И вообще…

— Понимаю.

Вернувшись в гостиницу, я порылся в библиотеке штабс-капитана и нашел сборник стихов Верлена на английском. Мне хотелось прочитать хоть одно стихотворение из старого французского сборника, пока он еще у меня. И я нашел такое стихотворение в английском сборнике. Оно было про мое недавнее прошлое:

Я — уцелевший воин среди разгрома,

Иду как проклятый, не ведая пути;

Отчаявшись, без родины, без дома,

В слюнях измазавшись, в исподнем и в грязи.

Иду во тьме, по прихоти дороги,

Понуря голову, потупя тусклый взор,

Осталось мне лишь обивать пороги,

Глотая стон бесчестья и позор.

Нет, что не говори, Йемен прекрасное место на земле.

Я с наслаждением погрузился в постель. Вот и все. Я достиг пределов познаваемого мира, где все загадочно и непостижимо.