Прогулка за Рубикон. Часть 3

Вилма Яковлева, 2020

В первых двух частях романа латвийский журналист Эдд Лоренц с трудом выпутывается из перипетий бурных событий начала 90-х годов в Латвии, став чужим среди чужих и чужим среди своих. В тоже время офицер российского спецназа Виктор Шевардин, пытаясь как-то повлиять на происходящее в России, также проигрывает свою маленькую войну и уезжает на большую войну в Боснию. Британская журналистка Вивиан Белчер мотается по горячим точкам локальных войн. Древнеегипетская принцесса Таисмет борется за власть в Фивах, но, потерпев неудачу, бежит из города. В третьей части романа судьба забрасывает Эдда, Виктора и Вивиан в Йемен, где начинается война Севера и Юга. Там же за три тысячи лет до этого оказываются и египетские беглецы.

Аден. 23 ноября 1993 года

Из дневника Эдда Лоренца

Город стоял на вулканическом пепелище в окружении фиолетово-черных скал из застывшей лавы, высотой в несколько сотен метров, с рваными, неровными краями.

Я долго ехал по зигзагам извилистого ущелья Мейн Пасс, воображая, что посещаю космическую колонию землян, так, как ее описывают фантасты.

Судя по схеме, нарисованной Капитаном, пансионат находился в историческом центре Адена — Кратере.

Кратер представлял собой скопище грязных, узких улиц с множеством магазинов, заваленных китайским ширпотребом. Мужчины ходили в белых рубахах, повязав голову платком, скрученным в виде тюрбана. Никаких пиджаков и джамбий. Женщины — всех цветов радуги. Высокие красавицы из Сомали торговали браслетами из расплющенных серебряных монет, пышногрудые индуски трясли спрессованными листьями папайи с изображениями Тадж-Махала. Было много девушек в джинсах и даже в мини-юбках — все, что осталось от бедуинского социализма.

Нужная мне улица сбегала вниз к гавани, огибая несколько кварталов старого города.

Бибиканье клаксонов и мелькание вытянутых из машин рук довели меня до полного отупения. Я инстинктивно свернул к домам в старом колониальном стиле. Здесь было поспокойней. Выбеленные фасады старинных кофеен, уличные музыканты, разноцветные рыночные палатки. Вокруг уличной колонки толпились мужчины. Они подставляли под струю воды сначала раскрытые рты, а потом головы.

Я оказался перед пансионатом почти случайно.

Это был трехэтажный дом, выстроенный вокруг двора-колодца, все комнаты соединялись между собой открытыми галереями.

Дверь под тусклой лампочкой была закрыта. Я постучал и стал ждать. Никто не открывал.

Наконец в окне первого этажа мелькнуло чье-то лицо, дверь отворилась, и на крыльце появился коренастый араб в джинсовом жилете. Он провел меня вовнутрь и прилежно записал в журнал мои данные, хотя за его спиной светился экран компьютера.

— Я могу поместить вас в номер семь. Отличные комнаты с видом на океан. Ванная с душем. Водопроводная вода в санитарном отношении безупречна. Танара! — он обратился к стоящей поодаль молодой девушке, — отнеси сумку господина… м-м… — он стал дальнозорко вглядываться в только что сделанную запись, — отнеси сумки господина Лоуренса в седьмой номер.

К стойке подошел человек, лет семидесяти, и представился на чистом русском языке.

— Николай Константинович Арцышевский, хозяин этого пансионата. Мне звонил Капитан. Пойдемте, я провожу вас.

Он жестом показал мне дорогу. Мы пересекли двор с ухоженным газоном, пальмами и цветущими кустами и стали подниматься вверх по лестнице.

По дороге хозяин ознакомил меня с распорядком дня:

— Завтрак с семи до девяти. Перед этим можно поплавать в бассейне. Обед в четыре часа. Но перекусить можно в любое время. И выпить. Но выпивку заказывайте лично у меня. В восемь вечера — ужин. Потом по выбору — бильярд, карты, рюмка бренди. Когда постояльцев много, мы по субботам устраиваем танцы.

— Какие тут еще развлечения?

— Купание, дайвинг. Все городские пляжи принадлежат отелям, но вход свободный. Народу мало. Не сезон. Да и нет тут никакого сезона. Рыбалка. Тунцов вытаскивают прямо из моря и готовят у вас на глазах. Вы видели причал на берегу? Нет? Оттуда начинаются прогулки на баркасе вдоль берега. Команда рядится в одежды пиратов. Дешевка, конечно. Поэтому лучше всего просто полежать с задранными кверху ногами в плетеном кресле-качалке. Это такое длинное, горизонтально вытянутое кресло, в нем легче лежать, чем сидеть. После англичан их осталось много, можно купить. Вы к нам надолго?

— Пока не знаю.

В коридоре второго этажа мы повернули налево. У первой же двери хозяин остановился.

— Здесь, прошу, — хозяин распахнул передо мной дверь.

Номер мне сразу понравился. Гостиная вполне приемлемых размеров, окно, балконная дверь. Работал кондиционер. Стены были покрыты голубоватой побелкой, усиливающей ощущение прохлады. По периметру потолка вился роскошный лепной фриз из белых вьющихся цветов и листьев.

Моя сумка уже стояла в ногах огромной двуспальной кровати. Горничная, которую, как я понял, звали Танара, с ударением на третьем слоге, взбивала подушки. Ее зад на фоне постели выглядел весьма заманчиво.

Хозяин заглянул в туалетную комнату, открыл и снова закрыл дверцу стенного шкафа, колыхнул занавески на окнах.

— Ужин через два часа, — сказал он и вышел, тихо притворив за собой дверь.

Я подошел к окну и отдернул занавески. Впереди плескался темно-сиреневый океан. Справа в серовато-красном мареве заходящего солнца темнели гигантские зазубрины скал. Слева на соседние дома падала тень от минаретов, стоящих позади гостиницы.

— Танара, ты из Индии?

— Нет, сэр, из Пакистана. Какие будут распоряжения?

Я отрицательно мотнул головой.

В небе угасал закат. Рваные облака вместе с солнцем медленно погружались в воду. Тень от минаретов вытянулась и стала похожа на призрачный парусник с высокими мачтами. Легкий ветерок надул занавески. Поплыли!

— Вот что, — остановил я Танару, которая уже была в дверях, — раздобудьте-ка мне все местные газеты за последние два дня.

— Yes, Sir. Если вам потребуется меню, оно в ящике письменного стола.

— Спасибо, я не буду сегодня есть, но приду.

— Как угодно, сэр.

Дверь за ней бесшумно закрылась. Сэ-эр, не фига себе!

Первым делом я позвонил в офис Бориной фирмы. Но никто не брал трубку.

Я снова выглянул в окно. Солнце исчезло как-то уж очень быстро, но где-то оно все же было. Тень от минаретов забралась еще выше, словно огромный паук.

Для начала я осмотрел номер, открыл и закрыл дверцы шкафа, изучил ассортимент мини-бара, совершил контрольное падение на кровать из позиции стоя и под конец наведался в ванную комнату. Она была выложена ядовито-зеленым кафелем. Кабинка с душем из белого пластика стояла в углу, как некое инородное тело. Что ж, могло быть и хуже.

В довершение ревизии я включил телевизор и бегло прошелся по всем каналам. На большинстве из них телевизионная картинка распадалась на дрожащие полосы.

Я расстегнул молнию на своей спортивной сумке и стал укладывать вещи в шкаф. Вешалки на металлической перекладине весело звенели.

По улице проехала машина с включенными фарами, и на стене возник причудливый мир теней, похожих на египетские иероглифы.

Разложив вещи, я зашел в ванную и залез под душ. Пот, высохший на мне за день, образовал соляную корку. После чего снова позвонил в офис, где сегодня вечером должна была дежурить секретарша. Но ее не было. И я кулем повалился на кровать.

Минут через пятнадцать в дверь деликатно постучали. «Войдите». Вошла Танара. «Газеты, сэр». Я полез в задний карман за чаевыми, но Танара повернулась и вышла из номера.

Я бегло пролистал подшивку Aden Times, каждый раз добираясь до раздела спорта, но ничего относящегося к интересующим меня событиям не нашел. Потом развернул несколько номеров Aden Telegraph, но там тоже ничего не было. Только в «Аден таймс мэгэзин» на второй странице была заметка, посвящена исчезновению Жоржа. И в «Арабиан мансли» я наткнулся на очерк под заголовком «Большому Жоржу — большой пирог». Там было про оружие. Фирму Бори, а теперь и мою, ждали большие неприятности.

Я тряхнул еще влажными волосами и посмотрел на часы. Было полвосьмого. Пора звонить Марсо.

В трубке раздался громкий гудок международной связи. Еще гудок. Снова гудок. Странно. Последний гудок коротко оборвался.

— Алло! — это была дочь. — Привет.

— О! Здравствуй, папка.

Продолжительный зевок прямо в телефонную трубку.

— Я разбудил тебя?

— Откуда ты говоришь?

— Из Адена. Как у вас дела?

— Хорошо.

— Как мама?

— Скучает.

— Попроси маму к телефону.

— А ее здесь нет. Она у соседки.

Вдруг она закричала так пронзительно, что у меня зазвенело в ушах: «Мам! Мам! Папа звонит».

— Не кричи в трубку!

— Ма-ам!

Брошенная трубка громыхнула о стол.

Я посмотрел на фотографию своего подмосковного дома, выпавшую из записной книжки. Бестолковое и недостроенное двухэтажное сооружение из кирпича, покрытое гофрированным железом. Перед фасадом торчит большая сосна, которую Марсо не захотела рубить. При сильном ветре она будет стучаться о дом.

Я слышал, как приближается голос Марсо, и сделал глубокий вдох в ожидании предстоящей экзекуции.

— Спасибо, что позвонил. Ты где?

— В Адене. Здесь жарко и тоскливо.

— Где, где?

— Помнишь, десять лет назад мне предлагали работу в Йемене.

— Ты не мог забраться от меня еще куда-нибудь подальше? Кто тебя надоумил?

— Боря.

— Йемен-твою-мать! Все что я могу сказать.

— Ты даже не представляешь, что это за место. Ни деревьев, ни земли. Это кратер потухшего вулкана, заполненный морским песком. Лава и песок. Стены кальдеры не пропускают ветер, и люди чувствуют себя, как на жаровне.

— Повторить про йеменскую маму?

— Послушай, дорогая, мне надо заработать немного денег, чтобы мы могли вылезти из долгов.

— Здесь в Москве люди делают деньги, какие тебе и не снились.

Я крепче прижал к уху телефонную трубку и стиснул зубы.

— Чтобы делать деньги, одного лишь ума мало.

— Я тут встретила Колю. Он занялся продажей страховых полисов одной австрийской фирмы…

— Кончай мне тыкать «что-то, где-то»! — я вспомнил высказывание Бальмонта и почти прокричал в трубку: — Деньги зарабатывать нетрудно. Трудно их зарабатывать, делая то, что тебе нравится и чему стоит посвятить жизнь.

— Выбор за тобой.

Я вылез из ботинок и сунул ноги в кроссовки. Трубка, прижатая плечом к уху, соскользнула и грохнулась на пол.

— Что случилось? — голос Марсо затерялся под моими ногами.

— Ничего не случилось, — я поднял трубку и снова прижал ее плечом к уху. — Неужели ты думаешь, что я прямо сейчас поползу в Москву по телефонной линии. Телепортироваться и то легче.

— Это все, что ты можешь сказать?

— Что все! Опять ты за свое. О боже! Я не яппи и никогда им не стану. Ты это прекрасно знаешь. Я не буду сличать активы и пассивы, которые принадлежат не мне, а какому-нибудь сукиному сыну? Не буду, и все! Преподавать экономику за копейки? Тоже не буду! Здесь в Йемене я сам себе хозяин. Да, да, спасибо Боре. Он тоже сукин сын. Согласен! Но свой сукин сын. Нет, он меня не купил. У нас договорные отношения. Я свободный художник. Над всеми есть кто-нибудь более сильный. Вопрос в том, на какую степень зависимости согласиться. Да, да, да! Я очень благодарен тебе за переезд в Москву. Сам я бы никогда на это не решился. Я понимаю, как ты устала. Никто твоих заслуг не умаляет. Сколько можно говорить об одном и том же. Согласен, не каждая женщина смогла бы так успешно справиться со всем этим, а ты смогла.

На мой двухминутный спич Марсо ответила пятиминутной истерикой. У меня заболела голова.

— Хорошо, — я еле сдержал раздражение. — Ты, как всегда, во всем права… Но сейчас тебе придется подождать. Все, все, дорогая, запиши мой телефон. — На той стороне опять раздались всхлипы. — Спокойной ночи!

Я встал с кресла, выключил свет и снова подошел к окну. Вдоль портовых сооружений протянулась ярко-желтая линия огней, обозначающих край моей Ойкумены.

Все бабы дуры, но не потому что дуры, а потому что бабы. Марсо права в одном — я пускаю дело на самотек и откупаюсь от нее деньгами. А что мне еще остается?

Я позвонил Косте.

— И что ты забыл в Йемене? — обиделся он. — Можно поменять реальность, но поскольку она многовариантна, есть опасность опять промахнуться. Вспомни Рембо.

Сделав шаг назад, я упал на кровать и вытянулся на ней во весь рост. В окно влетел шум океана.

— Я — не Рембо. Постараюсь тут не задерживаться.

В этот момент в коридоре послышалось бряканье цепей и скрип колес. Ничего себе.

Я спустил ноги с кровати, нашарил кроссовки и вышел в коридор. Там было темно и пусто. Откуда-то доносилось постукивание бильярдных шаров. Я рассеянно уставился на дверь в конце коридора, ведущую, видимо, на черную лестницу.

Да, привозить сюда Марсо и дочь — полное безумие.

Я вернулся в номер, снял трубку телефона, все еще влажную от недавнего разговора, и еще раз позвонил в офис. Но никто не ответил.

В дверь постучали, и старческий голос промямлил: «Ужин, сэр».

«Да-да, сейчас иду».

Я перекатился по кровати к шкафу и переоделся. Серые брюки, белая рубашка. Сойдет. Коридор был покрыт ковром с густым ворсом, и я несколько раз о него споткнулся.

Столовая располагалась этажом ниже. Высокие потолки, вереница столов. Внешнюю стену опоясывала терраса, там тоже были расставлены столики. Окна выходили на тихую улицу, за которой виднелось море.

В дальнем углу симпатичная пианистка тарабанила на рояле мазурку. За ней на стене висел большой портрет Артюра Рембо.

Все постояльцы сидели за большим круглым столом.

Ко мне подошла Танара, держа в руках поднос. В большой рюмке зеленела какая-то жидкость.

— Что это?

— Мой фирменный аперитив, — сказал хозяин. — Только для европейцев.

Я поднял рюмку и залпом выпил все содержимое. Липкая жидкость пошла круто вниз и попала в самую точку. Но горло сразу же онемело. Напиток оказался очень крепким.

Хозяин одобрительно посмотрел на меня.

— Добро пожаловать в нашу теплую компанию.

Я смахнул сырость с уголка губ.

— Лоренц. Эдд Лоренц, — представился я в стиле агента 007. И сел за стол.

Хозяин представил мне всех, сидящих за столом, но я был невнимателен, вежливо кивал и запомнил лишь две фамилии и одну профессию.

Молодой мужчина в очках, растопырив на столе локти, некрасиво ел кусок мяса. Казалось, он даже не слышал, о чем тут говорят. По всем признакам это был представленный мне археолог.

Справа от него сидел пожилой мужчина с чуть красноватым лицом в темном льняном костюме и голубой рубашке. По его жилету вилась золотая цепочка. Он производил довольно внушительное впечатление и упорно не спускал с меня глаз. Скорее всего, это был мистер Гилберт. Рядом с ним сидела шикарная дама, лет сорока, видимо, миссис Гилберт. Красивое лицо с высокими скулами и большими темными глазами. На ней было легкое цветастое платье, открывающее ложбинку между грудей и изящные руки. Ее взгляд моментально отметили мой помятый вид.

Справа от них сидел молодой парень с лицом суфийского аскета. На нем была выцветшая футболка с неразборчивой надписью. Я прозвал его Муридом — послушником суфийского братства. Следующей была молодая девушка, напоминающая фарфоровую чашку. Голова в коротких белых кудряшках, круглое лицо, большие, широко расставленные глаза, длинное платье с белоснежным воротничком. Я запомнил, что она работает на какую-то благотворительную организацию при ООН, и прозвал волонтеркой. За ней, развалившись на стуле, сидел господин Дюваль, фамилию которого я тут же переиначил на Дю. Круг гостей замыкал высокий, небритый араб по имени Али, с платком на голове, закрепленным жгутом — угалем.

Волонтерка рассказывала всем, как жила в общине хиппи вместе с подругой и жарила всем котлеты из обрезков мяса и увядшей зелени, подобранной после закрытия рынка.

Официант принес мне на подносе тарелку с тушеной рыбой и овощами. Несмотря на выпитый аперитив, аппетита не было никакого. Я вяло отделял рыбу от костей, запивая ее минералкой. Интересно, что свело этих людей вместе. Не назревает ли здесь детектив в духе Агаты Кристи. Хватит с меня трех расследований.

От второго блюда я вообще отказался. Официант тут же услужливо поставил передо мной металлическую вазочку с подтаявшим мороженым. Я покопался в нем ложкой. Нет, это был не пломбир моего детства, за двадцать копеек, в хрустящей вафельной вазочке, намазанный большой ложкой.

— Я слышала, что вы из России, — повернулась ко мне миссис Гилберт.

— Почти.

— Вы не поверите, но я была в Сибири. Зимой. Мы с мужем и еще тремя бизнесменами вели переговоры о поставках леса, — миссис Гилберт вдруг оборвала рассказ и за столом возникла неловкая тишина.

— Самое интересное началось потом? — задал я естественный вопрос.

— Вы правы, нас повезли мыться.

— В баню?

— Да, в баню. Это такой деревянный дворец с бассейном посреди глухого леса. Мы от холода чуть было не залезли в камин. Русские помылись и стали угощать нас водкой. Сами они пили со скоростью курьерского поезда. Им ничего, а мы через час уже не стояли на ногах. Потом из леса пришли женщины. Очень красивые. Но что толку? Мои мужчины боялись отойти от камина. А русские разошлись по номерам.

— Женщины пришли прямо из леса?

— Так нам показалось. Когда русские вернулись, мы запросились обратно в гостиницу. Но нам ответили, что все выпили и некому вести машину. Мы спросили, а где же водители. Нам ответили, что они тоже выпили. Как же так? И тут один из русских сказал такое, что я не поверила своим ушам. Он сказал: «Должны же люди отдохнуть». Мы маялись у камина всю ночь. Утром нас отвезли в гостиницу, а в два часа дня — подписывать документы. Весь день мы не знали, как избавиться от головной боли. Я больше не хочу в Россию. Это варварская страна. Там по улицам городов ходят медведи.

Все посмотрели на меня.

— Медведи? — переспросил я, — не видел.

Миссис Гилберт порылась в сумочке и протянула мне фотографию: поросль молодого леса, на переднем плане — шесть мужчин в мохнатых шубах и шапках. Рядом с ними медведь. Немного в стороне от них — женщина с взъерошенной копной волос, подстриженных коротко. Это была сама миссис Гилберт. Среди мужчин я с удивлением узнал Бальмонта.

— А этот что там делал? — я показал на него пальцем.

— Это еще одна история. Вы не поверите! Он интересовался не лесом, а оружием. Там, в тайге, на заснеженной поляне мы наткнулись на пятнадцать брошенных танков. Он выяснял, у кого их можно купить. Удивительная страна.

Я чуть было не поперхнулся минералкой. Охренеть можно.

Слово «охренеть» я, видимо, произнес вслух. Мурид с интересом смотрел на меня. Неужели он знает русский язык?

Но все остальные тоже смотрели на меня. Пятнадцать брошенных посреди леса танков явно не укладывались у них в головах. Надо было что-то сказать. Я подарил всем обаятельнейшую из своих улыбок, и сказал:

— В России танков на три полномасштабных войны. Их просто некуда ставить.

Сквозь узкие окна проглядывало море, окрасившееся около освещенной набережной в винный цвет облетающих кизиловых листьев.

Мое мороженое почти полностью осело, словно сдувшийся воздушный шар.

— Не надо ругать русских, — мистер Гилберт тоже не захотел есть мороженное и тяжело откинулся в кресле. — Когда здесь хозяйничали русские, арабы тайком вспоминали англичан. Когда же русские ушли — оказалось, что лучших друзей у них никогда не было.

— Зачем вам русский лес? — спросил я.

— Хочу построить здесь «исламский» отель, в полном соответствии с законами шариата. Пять раз в день должен звучать голос муэдзина, меню без свинины, никакого алкоголя. Бассейн. Женщины в закрытых купальниках и накидкой на голове.

После России разговор перешел на другие темы.

— Вы были в Соединенных Штатах? — спросила меня миссис Гилберт.

— Был, но тут же уехал. Мне сказали, что индейцы считают белый скальп особенно ценным.

— Да вы что? — миссис Гилберт от возмущения уронила вилку. — В Америке больше не снимают скальпы.

— А в России медведи по улицам не ходят.

Миссис Гилберт сразу же поняла шутку:

— Ах, вы какой! — она улыбнулась и погрозила мне пальцем.

— У меня вопрос к нашему гостеприимному хозяину, — проворковала волонтерка. — Сэр, что происходит? Какие-то непонятные звуки. Кто-то бродит ночами по коридорам. У нас завелся лунатик?

— Это не лунатик, — возразил Мурид, — я видел белую фигуру, скользнувшую от входной двери через холл по направлению к лестнице. Это привидение.

— Ничего удивительного, — вставил я, вспомнив странные звуки за дверью. — Здесь все пропитано викторианским духом. Привидения это любят.

— Неужели привидения существуют? — театрально ужаснулась миссис Гилберт, одаряя всех своей обворожительной улыбкой.

— Существуют. Но здесь их не может быть. Когда солнце заходит, на отель падает тень минарета, — авторитетно прогундосил археолог.

— Когда вы его видели? — спросил хозяин у Мурида.

— Вчера вечером.

— Глупости, — пробурчал мистер Дю, — кто-то ночью перебежал в чью-то постель.

— Может, это дух Артюра Рембо? — миссис Гилберт показала на портрет поэта, висевший на стене.

— Он жил в этом доме? — спросил кто-то.

— Да, он прожил в Адене больше десяти лет, из них два первых года на верхнем этаже этого дома, — в голосе хозяина прозвучала неподдельная гордость. — Работал в местном кафе. Но вскоре понял, что на кофе много не заработаешь, и стал торговать оружием, — хозяин покосился на меня. — В подвале сохранились кое-какие его вещи. Вернее, я говорю, что это его вещи. А портрет прямо из Парижа. Не бог весть что, но есть о чем рассказать постояльцам. Вначале я назвал свой пансионат «Приют Рембо». Но после фильма «Рэмбо» поменял название. «Дом Рембо», который показывают туристам в Кратере, не имеет к поэту никакого отношения. Сейчас там отель и ресторан, которые носят его имя.

— Как интересно. Но вы так и не сказали, кто бродит по ночам, — не унималась миссис Гилберт.

— У меня нет тайн. Но не все можно рассказывать в присутствии молодых дам, — хозяин поклонился в сторону волонтерки, — а также… э-э… воителей ислама, — он посмотрел на араба.

— Насчет привидений нам пусть расскажет уважаемый историк, — мистер Дю придал своему голосу максимум иронии. — У него есть аппарат, точно такой же, как в фильме «Ловцы привидений». Пусть он устроит спиритический сеанс.

— Я не устраиваю спиритические сеансы, — проворчал археолог, не поднимая головы от тарелки. — Мой аппарат усиливает звуки прошлого, воспроизводит древние фонограммы, записавшиеся естественным образом на поверхности камней и глиняных сосудов.

— Ваш аппарат — это зло, — резко сказал мистер Дю.

— Как это возможно? — заинтересовался Мурид.

— Звуковые колебания не исчезают полностью, — археолог, наконец, поднял голову, и в его глазах появился огонек. — Здесь, в Йемене, они по каким-то причинам сохранились лучше всего. Я думаю, что это из-за пустыни. Песок находится в постоянном движении, он стирает следы людей, животных, целые города. Поэтому то, что осталось, то, что не стерто песком, более красноречиво, чем в других местах. Не верите?

— Никогда не поверю, что камни могут сохранить звук, — рассерженно отреагировал мистер Дю.

— Почему нет? — обиделся археолог. — Камни тоже подвержены истории. На них остается патина, их выедают воды и человеческие страсти. Так почему же на них не может отпечататься звук? Звуки можно найти везде — во льду, в болотном торфе, на сломанных конечностях и пустых черепах. Единственно, что нам недоступно, это мысли и чувства тех, кто уже по ту сторону Стикса.

Все перестали есть, обдумывая только что услышанное.

— В песках нет истории, есть только чреда событий, — не отступал мистер Дю. — Я провел здесь двадцать лет и знаю, о чем говорю. У бедуинов нет исторического времени. Просто нет, и все. Есть только циферблатное время. Между двумя событиями находится лишь отрезок циферблатного времени. Это понятно?

— Понятно. Истории нет.

— А прошлое есть? — спросил я.

Мистер Дю удивленно уставился на меня, как будто до сих пор считал меня глухонемым.

— Прошлое как бы есть, — его голос потерял былую уверенность. — Но пустыня снимает психологическую потребность в прошлом. А значит, его нет.

— Тонкое замечание, — согласился я.

— Если историческое время в пустыне только иллюзия, — подала голос волонтерка, — то, что имеет значение?

Мистер Дю окинул ее снисходительным взглядом, но промолчал.

— Ничего, — ответил за него археолог. Он явно не хотел вступать в разговор и поэтому говорил, растягивая слова. — Если нет истории — нет ничего. А прошлое можно прокрутить назад, как фильм на старом кинопроекторе. Не верите?

Я ответил за всех:

— Почти верю. Можно после ужина на вашем аппарате проверить одну мою догадку?

— Буду очень рад.

Я начал делать выводы. В отношении археолога все более или менее понятно. Он, конечно, немного «того», но может пригодиться. Как здесь оказался Мурид, тоже понятно. «Космополитическая элита бедноты» на исламский манер. Ни гроша в кармане, а ездит по мусульманским странам в поисках божественных откровений. Интересно, кто ему оплачивает отель? С мистером и миссис Гилберт тоже ничего не понятно. Они могли бы жить в пятизвездочном отеле. Волонтерка, судя по всему, изучает арабский язык. Араб совсем непонятен. Остается мистер Дю. Что он тут делает?

Ужин закончился. Мы поднялись со своих мест — общий разговор все равно подошел к концу. Хозяин вытер губы салфеткой и бросил ее на стол:

— Прошу всех в гостиную пить кофе.

За чашкой кофе я внимательнее рассмотрел миссис Гилберт. У нее были приподнятые каштановые волосы, продолговатое лицо и фигура с округлыми формами, как у моделей из каталога дамского белья.

После кофе все разошлись. Мы с археологом пошли к нему в номер. Он действительно был не от мира сего: наспех накинутая куртка, торчащий спереди из штанов край рубашки, расшнурованные ботинки.

По дороге я прихватил из своего номера осколок кувшина и египетскую косметичку.

Археолог вытащил из секретера какое-то устройство и включил его в сеть. Оно зажужжало, потом появился тонкий световой луч. Археолог направил его на внешнюю поверхность стоящего на письменном столе глиняного сосуда, в котором он, судя по всему, тушил сигареты. В динамике раздались шорохи, потом протяжные звуки. Потом все смолкло.

— Этот старый сосуд сделан на гончарном круге. Во время работы гончар пел песню, и звуковые колебания через кончики палацев перешли на поверхность сосуда как на пластинку.

Все это меня не очень впечатлило. Но я старался быть вежливым.

— Меня больше интересуют древние отпечатки пальцев. Если вы можете уловить звук, то, наверно, можете снять и отпечатки пальцев.

— Наверно, можно, но я этим не занимаюсь.

— Вот два отпечатка: на кувшине и на косметичке. Тот, который на кувшине, очень плохой. Вы можете подтвердить или опровергнуть их идентичность?

— Попробую.

Он направил луч своего аппарата сначала на косметичку, потом на кувшин и уставился на экран компьютера. Прошло минут пять.

— Да, это один и тот же отпечаток, — археолог заметно воодушевился от неожиданно открывшихся возможностей своего аппарата. — Не хотите послушать голоса?

— Хочу.

Он стал водить лучом по поверхности моего кувшина. Через минуту действительно раздался шорох, который вряд ли в здравом уме можно было принять за человеческий голос. Но дальше произошло то, от чего волосы встали дыбом. На фоне шороха появился членораздельный звук.

У меня возникло легкое головокружение. Образы возникали сами собой, один за другим, так бывает, когда едешь по серпантину дороги и одна радиостанция вдруг перекрывает другую.

Я посмотрел на археолога, уткнувшегося носом в экран компьютера. Глаза его горели.

— Невероятно, невероятно. Такого чистого звука я еще никогда не получал, — он встал, снял рубашку, обнажив свою довольно хилую грудь, закурил еще одну сигарету и нервно откашлялся.

— Что дальше? — спросил я в раздражении.

— Не знаю, — ответил он, потирая от волнения губы и пялясь на экран. Я щелкнул пальцами перед его носом, чтобы привлечь внимание:

— Запишите мне произнесенные слова.

— Уже записал. Вот смотрите, — он повернул ко мне экран.

Я увидел три слова, написанных латинскими буквами.

— Что это значит?

— Откуда я знаю. Может быть, ничего. Спросите у египтологов.

— Фонетика древнеегипетского языка неизвестна. Мы не знаем, как произносились слова.

— Но есть же коптский язык. В столовой нам прислуживает красивая девушка. Ее зовут Джанта. Она — копт. Спросите у нее. В коптском языке присутствуют огласовки, которые ученые используют для реконструкции звучания некоторых древнеегипетских слов.

— Как бы там ни было, примите мою благодарность.

Я записал слова на клочке бумаги и вышел в коридор.

В конце концов, одно из свойств материи — отражать. Этого вполне достаточно, чтобы предположить, что через определенное количество лет можно услышать некогда произнесенные слова. Но пора завязывать. Скоро и запах верблюда будет мне казаться посланием из прошлого.

Я еще раз принял душ и, не вытираясь, вышел на террасу.

Было уже что-то около десяти. За моим отражением на темном стекле стенал ветер.

Я сел в одно из плетеных кресел и, закрыв глаза, стал ждать, когда снизойдет благодать.

— Можно нарушить ваше одиночество?

Это был хозяин.

— Да, конечно, — к своему удивлению я не почувствовал никакого раздражения.

Хозяин пододвинул стол и подтянул ногой одно из кресел.

Танара поставила на стол поднос: открытую бутылку виски, два стакана, уже наполненных на три пальца, сифон, окованное серебряным обручем деревянное ведерко со льдом, небольшую тарелку с ломтиками поджаренного хлеба и вазу с финиками.

— За встречу! — хозяин отпил из стакана.

Я последовал его примеру.

Хозяин вытер губы тыльной стороной ладони.

— Можете звать меня просто штабс-капитаном. Я получил это прозвище в кадетской школе, в Сербии. Там осело много эмигрантов. — Штабс-капитан прикрыл на секунду глаза. — А ваша фамилия для Аравии, прямо скажем, необычна.

— Я не Лоуренс Аравийский, а просто Лоренц. Немецко-латышская фамилия. Типа Кранц, — я закинул в рот расползающийся финик. — Кстати, в Союзе писателей штабс-капитаном звали Михаила Зощенко.

— Читал, читал, — штабс-капитан закурил сигару. — Что привело вас сюда, на край света?

Я проследил за витками ароматного дыма, почти невидимого на фоне темного неба.

— Сам не знаю. Наверно, усталость от борьбы. Я не смог принять новые правила игры.

— Не смогли или не захотели?

— Не знаю.

— Я до сих пор не понимаю, что у вас там в бывшем Союзе происходит.

— Если судить по количеству абсурда, то происходит революция. Медленная казнь государства под гогот юродствующих мерзавцев.

— Вам это государство так дорого?

— Я был против того, чтобы демонтировать его таким идиотским образом.

— А разве в России можно что-то сделать не по-идиотски? Вы коммунист?

— Да, белый коммунист. Если, конечно, вам это что-то говорит.

Штабс-капитан надолго замолчал, глядя куда-то поверх моего плеча.

— Мне, сыну белого офицера, конечно, говорит. Вы, как в свое время и мы, не предали свой мир. Не знаю, из-за самоуважения или по каким-то другим причинам, — он нервно взмахнул рукой и чуть было не выронил стакан. — Коммунисты сейчас в положении Белой гвардии. А новоявленные русские демократы как бы на платформе ВКПБ. Не могу утверждать, но, как мне кажется, ваши демократы сбросили с себя все нормы приличия. На телеканалах какое-то мракобесие.

— Не смотрите телевизор перед обедом, — улыбнулся я. — Вы правы. Русская демократия и русский большевизм во многом схожи. Это как два сорта дешевой водки. Народ пьет, чтобы не думать.

Штабс-капитан со смехом оценил мою шутку.

На чернильном небе сверкнул ослепительный зигзаг молнии, и терраса на мгновение осветилась призрачным желто-зеленым светом. Со стороны океана прилетел рыдающий женский хохот.

— Это и есть наше привидение? — спросил я.

— Это волны. Я знаю здесь каждый звук. Сюда доносится шум самолетов. Крики чаек. Грохот открывающихся ювелирных лавок. Иногда — крики отдыхающих. А в такие ночи, как эта, — только волны.

Ветер завывал с удвоенной силой. Он громыхал по крыше и проникал сквозь оконные щели. Развешанные над бассейном лампы раскачивались на ветру, и по саду метались беспокойные тени.

Штабс-капитан сощурился и оглядел горизонт. Потом протянул мне тарелку с тостами.

— Попробуйте, хлеб из сорго хорошо восстанавливает мужскую силу.

— Боюсь, что она мне здесь не понадобится, — ответил я и принялся грызть сухарь.

— Не все так плохо. Этого добра везде хватает, — штабс-капитан щелкнул языком. — Не хотите завтра прогуляться по городу? Посмотрим, что и как, заглянем в одно из моих кафе? У меня их два.

— С удовольствием.

Вернувшись в свою комнату, я сел в кресло перед телевизором, но так и не включил его.

Ветер разогнал тучи и успокоился. Небо было усыпано звездами. Луна лениво катилась над черным силуэтом скал, опоясывающих кальдеру. Мне захотелось раскрыть объятия и поблагодарить всех, в том числе и Аллаха, за то, что я попал сюда, пусть и ненадолго.

Одну задачу я уже выполнил. Похищенный груз найден и оплачен. Осталось две задачи: найти Айдида Фараха и разобраться с египетской головоломкой.

Перед сном я еще раз перечитал ответ профессора на мое письмо, посланное из Германии, в которое я вложил вырванные листы из книги о тайнах XXI египетской династии:

Сообщаю. О немецкой экспедиции в Египет и раскопках гробницы Буль Бура можно прочитать в недавно опубликованных археологических отчетах. К своему стыду, я о них не знал. В гробнице действительно нашли фрагменты протоколов судебного заседания по заговору Та Исет, или, как мы полагаем, Таисмет, которые вместе с донесениями неизвестного происхождения дополняют нашу историю.

Вас интересует, кто из приближенных Таисмет — предатель и убийца.

По дневникам скриба, по папирусу в чреве ушебти и приложенным артефактам — косметичке и осколку кувшина можно предположить, что убийца поделывал гончарные изделия. В протоколах судебного заседания убийца, конечно же, не назван. Там нет и никаких сведений о горшочнике. Будем искать сами.

Начнем с Усеркафа, начальника полиции Западных Фив. В протоколах о нем почти ничего. Но есть другие источники. На удивление, честный человек. Пытался остановить разворовывание гробниц. Выступал свидетелем на нескольких судебных процессах. Но безуспешно. Воры были оправданы. Его самого пытались обвинить в воровстве. На судебном заседании по делу заговорщиков его защита чуть было не выступила в роли обвинения всей вороватой жреческой верхушки Фив. Поэтому защиту отвели, а дело рассмотрели в ускоренном порядке.

Далее — Амни, бывший правитель провинции Куш. О нем в протоколах больше, но в других источниках — меньше. На посту правителя ничем себя не проявил. Самовольно вернулся в Фивы. Можно предположить, что он не справился с поставленной задачей. После его фактически бегства из Напаты власть кушитской царицы Нубии — Анатере возросла неимоверно. Произошло массовое предательство египетских чиновников, которые переметнулись к ней. Амни хотели отдать под суд, но не отдали. Возможно, за это он должен был быть благодарен первосвященнику. Но есть один интересный штрих: Амни — еврей. Даже в протоколах этого судебного дела проскальзывает нелюбовь египтян к гиксосам — семитскому племени, которое когда-то покорила Египет. Но Амни отпадает по другой причине. Ной чуть было не казнил его за предательство. Но пожалел как друга. Об этом вы прочтете в новом отрывке повествования. Хотя… Это еще ни о чем не говорит.

Теперь о Телибра. Материалы его дела очень расплывчаты, а больше ничего по нему нет. Со слов скриба — его отец был простым пастухом и вел свой род от какого-то малоизвестного в Египте народа. Маленький, толстый, круглолицый, почти горбун, но внушающий доверие. Делал карьеру на неудачах и несчастьях других. Редкий сноб. Завел собственную печатку — лодка с парусом. Об этом известно, поскольку на суде рассматривалась и его профессиональная деятельность как чиновника. Он вполне мог быть горшечником-любителем.

Что касается Менкаура, сына Кагемни, главы фиванских астрологов, то это типичный древнеегипетский интеллигент. На суде его даже чуть было не оправдали. Перед тем как покинуть Египет, он рассказал своему старому другу, что сомневался в успехе заговора и даже отговаривал Таисмет. Друг как свидетель защиты выступил на суде и был довольно убедителен.

Следующий — Менемхет. Ему меньше всего можно было доверять. Но он умер в пути.

Кагемни тоже можно исключить. Он умер через несколько месяцев после бегства заговорщиков из Фив.

Секененра. Он действительно пользовался известностью во всем Египте. Его гимны распевали на всех праздниках. В материалах судебного дела он больше всех облит грязью. Жрецы его ненавидели, как ненавидят всех отщепенцев. Свидетели обвинения шли бесконечной чередой. Может, это был просто спектакль, чтобы отвести от него подозрения. Кто знает? Он идеолог заговора. А идеологи часто бывают провокаторами и предателями. Чего стоит наш бывший партийный идеолог Яковлев. Правда, не все провокаторы — убийцы.

И наконец, Небтет. О ней не известно ничего. В протоколах судебного заседания она предстает откровенной шлюхой. В дневниках Нефер пишет, что в ней было “море гордыни и тщеславия”. И тоже намекает на распутство. В дневниках скриба есть намек на ее шашни с одним из предводителей племен Южной Аравии. Это дальше по тексту. Не знаю…

Да, я забыл про офицеров Ноя. Их осудили скопом. Нем был широко известен как авторитетный начальник городской стражи. Он очень много сделал для того, чтобы заговорщики смогли уйти из горда и оторваться от преследования. Гор — правая рука Ноя. Не знаю о нем ничего. О Ваале тоже. Но последний проходил вместе с Ноем излучину Донгола, а значит, не мог посылать донесения с берегов Нила до того, как оба отряда объединились. Как Вы помните, Нем чуть было не перехватил гонца от первосвященника где-то в районе Керма. А это почти на сотню километров ниже Кургуса, где произошла встреча.

Нельзя сбрасывать со счетов Беренику и Теистере. Их не судили вообще. Если исходить из гипотезы Карла о египетском происхождении царицы Савской, то после гибели Таисмет египтяне могли подсунуть сабеям одну из этих двух дам. Я думаю, что подсунули именно Теистере, поскольку, по многим источникам, легендарная царица была довольно темнокожей. Нефер предполагал в Теист нубийскую кровь. Историкам о ней ничего не известно.

Колонизация Нубии шла в течение всего периода правления тутмосидов — от Аменхотепа III до Эхнатона — и постепенно положила конец ее самобытной культуре. Страна и ее обитатели приспособились к египетскому образу жизни. Храмы, святилища и укрепленные города вырастали по всей долине нильских порогов. Чтобы гарантировать лояльность на этих землях, египтяне брали в заложники детей кушитской знати и увозили их в Фивы. Там они получали образование при дворе, после чего их отправляли на родину в качестве египетских эмиссаров, без права даже на короткое время покинуть вверенную территорию. Многие из них мечтали стать самостоятельными правителями, что создавало постоянную угрозу неповиновения. «Царский сын Куша» оставался единственным доверенным лицом фараона, предупреждавшим об опасности и пополнявшим казну. Но и его следовало контролировать. Египтяне неохотно селились на чужбине и все труднее приживались на нубийской земле. Служба в Нубии становилась непопулярной, она представляется чем-то вроде ссылки для неугодных чиновников. Стала популярной фраза: “Если я лгу, пусть меня отошлют в Куш”. Поэтому наместники тоже назначались из среды египтизировавшихся нубийцев. Они забирали в свои руки все больше власти и во все большей степени пренебрегали интересами Египта. Уже владыкам XX династии приходилось считаться со стремлением нубийцев к самостоятельности. Прошло то время, когда фараоны беспрепятственно получали из Нубии золото, медь и рабов. Теперь они с трудом удерживали власть. Политика “пряника” доходила до того, что сопровождавший наместника “царский посланец во всякую чужеземную страну” Неферхор приехал в Напату с подарками для вождей Нубии. В Северной Нубии постоянно зарождались заговоры. Главой одного из таких заговоров был “глава лучников Нубии”, узнававший все тайны двора через свою сестру, находившуюся в гареме фараона. А один из последних наместников — Панехси, дед Теистере, сосредоточил в руках столько власти, что в конце концов вторгся с кушитскими войсками в Египет, захватил Фивы, после чего сыграл не последнюю роль во внутрифиванских разборках. Примерно в эти же годы на исторической арене появляется новое лицо, которому в последующих событиях довелось сыграть первостепенную, если не решающую роль, — Херихор. Он довольно быстро сменил Панехси на посту “Царского сына Куша”, а затем получил или присвоил титул визиря и в конце концов стал верховным жрецом Амона. Но это уже другая история. В этот период страна фактически распалась на две части. Дельтой владел Смендес, чья резиденция находилась в Танисе, а Фивами — Менхеперра. Титул “Царь Верхнего и Нижнего Египта” окончательно превратился в фикцию.

Возможно, Теистере унаследовала от своего деда море нереализованного тщеславия, которое старалась не проявлять, подчеркивая свою безусловную преданность Таисмет, иногда даже выполняя роль ее служанки. Но как известно, в тихом омуте… У меня такое подозрение, что Теистере еще проявит себя на страницах дневника, правда, пока не догадываюсь в каком качестве.

Обратите внимание, что после убийства Тит-Хеперу-Ра власть в Верхнем Египте захватили кушиты. А что, если Теистере, став царицей Савской, подослала убийц к первосвященнику, тем самым решив сразу две задачи: отомстив за своих друзей и расчистив место на троне Верхнего Египта для своих соотечественников? Но вполне возможно, что она причастна и к убийству Таисмет. Смерть подруги давала ей шанс. Как теперь мы знаем — исторический шанс. Заметьте — одна версия не исключает другую. Ее причастность к убийству подруги не исключает, а даже предполагает месть первосвященнику. Особенно если она действовала по его приказу. Но я уже начинаю фантазировать. Судьба Береники неизвестна. Но есть одна загвоздка. Еврейская традиция дает царице Савской весьма нелестные характеристики. Это может быть связано именно с судьбой Береники. Если она хотела стать царицей Сабы, но не стала, то все понятно.

Под наши подозрения может попасть и телохранитель Таисмет. Он ходил за ней по пятам, но почему-то не сумел ее сберечь. Это подозрительно. Но, с другой стороны, он был туп и не мог писать донесения первосвященнику.

Я знаю Ваши подозрения относительно Нефера. Но это уже не моя компетенция. Советуйтесь с Дерридой.

Мое мнение такое: если, как вы говорите, Ной погиб от рук своих, то из круга подозреваемых можно исключать всех, кто был непосредственным свидетелем его убийства. А также тех, кто в это время был рядом с Таисмет. И те, и другие имеют алиби. Если, конечно, убийца действовал в одиночку. Но вряд ли, изучая египетские тексты, можно определить, кто где был во время убийства.

Отвечаю на Ваш вопрос о египетской письменности. Скорописная форма иероглифов, которая используется скрибом, применялась для папирусного нерелигиозного письма. Обобщение письменных знаков было вызвано сложностью изображения плавных округлых черт иероглифов тростниковым пером. А вот сакральные иератические тексты появляются именно во время правления фараонов XXI династии. Поэтому мы и имеем столь подробный текст на стене захоронения.

P.S.

Я нашел упоминание о косметичке, вернее, коробочки из зеленого камня с мазью. Это подарок Таисмет от Нефера. Что касается гончарного хобби. Никто из приближенных Таисмет выделкой кувшинов не занимался. Я не нашел ни одного упоминания об этом.

Эти два вопроса постоянно не давали мне покоя, но я так и не задал их профессору. Он сам догадался.