Моногамия. Книга 3. Половина души

Виктория Мальцева, 2021

Пронзительная история любви. Валерия уверена в том, что у её красивого мужа появилась другая женщина. Вот уже месяц, как он не ночует дома, избегает её и детей. Что это? Измена. Она решает уйти первой и не ждать, пока попросят собрать вещи и освободить дом на берегу залива. Роскошный особняк никогда и не был для неё домом – слишком невероятно для такой обычной девушки, как она. Не может такой яркий и успешный мужчина всю жизнь любить одну женщину, так ведь? У него неизбежно должна появиться другая – моложе и красивее. Габриэль, например. Лера хватает детей и улетает туда, где её ждёт другой. Пусть нелюбимый, но зато надёжный бывший муж.

Глава 6. Точка возврата

Loreen — Paper Light Revisited

Проходит месяц, снова вечеринка, на этот раз у Алекса и Габриель. Мы с Артёмом тоже в списке приглашённых. Да собственно, мы всегда в нём под номером один. Габриель на девятом месяце беременности, вот-вот должна родить. Собрались все друзья Алекса, знакомые, даже партнёры по работе со своими спутницами. Габриель зажигает так, будто она не на сносях, а на дискотеке. Алекс постоянно одёргивает её, что-то вечно шепчет ей на ухо. Он не доволен, я вижу, что переживает.

Не могу оторвать от него глаз. После нашего разговора всё так изменилось, всё по-другому теперь. Моя стратегия обновления жизни рухнула, как карточный домик, и я снова вернулась к исходной точке, где и пребываю в болезненной прострации. Теперь мне как бы легче, ведь я знаю, что он любит меня, всё ещё любит, и, похоже, даже не меньше, чем прежде, но… Но изменить ничего нельзя: у него семья, второй ребёнок на подходе, у меня семья, и Артём простил и принял меня, поддержал в трудную минуту, не бросил, не издевался жестоко, как мог бы. Я знаю, у него большое сердце, гораздо больше, чем у меня. Кем надо быть, чтобы разбить его во второй раз? Понимание безысходности убивает, а решения нет, просто не существует.

Но он любит меня, мой Алекс, всё ещё любит, теперь я знаю об этом. Он так тихо прошептал мне тогда, что мы всё можем изменить, если только захотим. Хотим ведь? Мы не виделись и не говорили ни разу после нашей беседы, может его настроение уже изменилось? Он так трогательно переживает за Габриель, таскается за ней, поддерживает, забирает из её рук коктейли… Они семья, такая же, как многие.

Моё одиночество бесконечно. Я смотрю на море, мне не хочется ни танцевать, ни обсуждать последние новости, ни выслушивать слухи и сплетни.

Из прострации выводит Марк — уверенно тянет своими крепкими руками танцевать, и я соглашаюсь, почему бы и нет? Мы кружимся, у Марка успокаивающая энергетика, сильное тело, большие руки. Мне даже приятно ощущать под пальцами его мышцы, да и вообще, он хороший человек. Я смеюсь, он кружит меня с таким умением, которого ни у кого в этой компании больше нет. Кроме Алекса.

Музыка сменяется на спокойную, и его руки тут же уверенно опускаются мне на талию, он прижимает меня ближе к себе. Не могу сказать, что мне это неприятно, но как-то некомфортно. Я отстраняюсь немного, но Марк настойчив, и я уступаю — в конце концов, не первый год мы знаем друг друга. По правде говоря, никаких явных поползновений с его стороны не было, но я всегда знала, что он смотрит на меня с интересом. Женщина чувствует, когда она нравится мужчине.

В этот вечер Марк особенно смел, возможно, решился, наконец, сделать ещё шаг в направлении сближения дружбы с бывшей женой лучшего друга. Или он рассчитывает на нечто большее? Мы танцуем, Марк прижимается ещё сильнее, я смотрю ему в глаза с вопросом, как далеко он зайдёт?

Он говорит:

— Положи голову мне на плечо. Почувствуй меня, не бойся, — теперь я понимаю, что его настрой интимен, интимнее некуда.

Пытаюсь обратить эту неловкую ситуацию в шутку:

— Ничего, что мой муж здесь и смотрит на нас? — смеюсь, давая понять, что воспринимаю всё это как шутливый флирт, не более.

Но Марк не сдаётся:

— Твой муж не может сделать тебя счастливой. Ты таешь на глазах, потому что он не знает, как нужно заботиться о тебе.

— А ты, значит, знаешь?

— Знаю, — уверяет и сам мягко, но настойчиво прижимает ладонью мою голову к своему плечу. Я возмущена, но нахожу это плечо удивительно умиротворяющим местом. Алекс испепеляет нас взглядом, смотрит с такой злостью, какой я у него ни разу ещё не видела. Я не реагирую: буду делать, что хочу, а он пусть и дальше сдувает пылинки со своей ненаглядной Габриель.

Вечеринка удалась, весело всем и мне тоже не так печально как обычно. Я немного выпила, но алкоголь не то средство, которое может мне помочь.

Внезапно слышу истошные вопли Габриель, поднимаюсь и вижу: она выговаривает Лурдес. Конечно, я тут же ястребом лечу к месту конфликта, спрашиваю:

— Габриель, в чём дело? Кто дал тебе право поднять голос на моего ребёнка?

Сама оглядываюсь по сторонам, глазами ищу Алекса — сейчас мне нужна его помощь, ведь Лурдес и его дочь тоже. Но его нигде нет, и я вспоминаю, что они с Марком ушли в дом. Вообще, по моему личному опыту, нет ничего страшнее женщины, защищающей своего ребёнка. Мне приходилось многократно попадать в конфликтные ситуации из-за детей, и могу сказать, что неадекват встречается гораздо чаще, чем разумный подход к детским стычкам.

Стараюсь не терять самообладания:

— Габриель, прекрати, пожалуйста, кричать на мою дочь. Объясни мне, в чём дело, для начала!

— Она толкнула Аннабель специально! Аннабель могла удариться затылком о ступеньку, и её могло бы уже не быть! — её голос театрально срывается на рыдания.

Моё терпение ещё не исчерпано, я держу себя в руках, несмотря на то, что последние два года изрядно потрепали мою нервную систему.

— Габриель, дети всегда ссорятся, без этого практически не бывает контактов между ними, особенно в таком возрасте. Ты, как взрослый, должна объяснять, а не срывать свою злобу!

Все уже уставились на нас, кто-то даже выключил музыку.

— Ты будешь учить меня сдержанности?

— Почему бы и нет, я старше и у меня больше опыта… — всё ещё стараюсь быть мягкой.

— Неужели? Да ты сама сдержанность и опытность, как я посмотрю, не считая того, что залила всю террасу своими слезами, страдая по моему мужу! Мы тут все так осторожненько ходим последние пару лет, боялись поскользнуться! Но я смотрю, ты не унимаешься, так что мне уже стоит начать переживать, как бы не утонуть!

Чувствую, как злоба накрывает мой рассудок чёрной вуалью. Но я ещё держусь:

— Думай, что говоришь, Габриель! — медленно и чётко произношу эти слова, чувствуя, однако, что вмазала бы ей со всей дури, если б только она не была беременная.

— А что тут думать? Смирись уже, ему наплевать на тебя! Он спит со мной, он делает мне детей, прими это как факт и пойми уже, ему нужна я! Подбери свои сопли, наконец, и свали куда-нибудь, а то тошно тебя видеть!

— И ты всерьёз надеешься, что я сделаю это? — усмехаюсь. — Да каждая бездомная кошка в этом городе знает, что он ходит по земле только благодаря мне. Такая хватка, как у меня, тебе и не снилась, девочка! И ты всерьёз считаешь, что для тебя я вырвала его с того света? Поверь, детка, ты всего лишь ничтожная песчинка в океане наших с ним отношений, и я выдрала его у смерти дерзко, больно не для тебя, а ДЛЯ–СЕ–БЯ! Запомни это хорошенько!

Rihanna — Sledgehammer

Время в немом пространстве вокруг меня останавливается. Все, кто был на террасе, смотрят уничтожающими, презирающими глазами.

Боже… неужели я произнесла всё это вслух? Ведь держалась же изо всех сил, старалась не терять человеческое лицо! Чувствую, как стыд и отчаяние накрывают меня, понимаю сама, как близка к краю пропасти.

Внезапно из общей массы отделяется фигура, за ней знакомый силуэт. Это Алекс — он был здесь всё это время, и он всё слышал. Его глаза смотрят на меня. Они злые, осуждающие, разочарованные. Это то, чего вынести невозможно, нельзя преодолеть, всё, что угодно, но только не его разочарование! Сегодня я не только уничтожила себя как личность в его глазах, но и унизила его самого при друзьях. Я словно достала из стерильной капсулы всё ценное, что было у нас двоих, и швырнула это в самую мерзкую грязь.

Это больше, чем я могу вынести.

В мозгу пульсирует зловещая мысль, да, та самая. О, Боже, мой разум даже не пытается меня остановить. Что я делаю? Куда я несусь? Вот дорожка к нашему дому, вот каменная лестница к пляжу, сам пляж, холодный песок под ногами. Я оглядываюсь, надеюсь зацепиться за что-нибудь — что-то, что остановит меня, или, может быть, пусть это будет хоть кто-то… кто протянет мне руку, чтобы я могла только ухватиться за неё. Но нет, никого. И мои ноги несут меня дальше. Я бегу быстро, бегу легко, как никогда, так, словно я сухой лист, уносимый осенним ветром.

По щекам стекают слёзы — никто их не сдерживает, не контролирует, о них и не помнит никто даже.

Куда же я бегу? Кажется, знаю, в лагуну — там есть камни, много камней, есть выступ, и если с него спрыгнуть то… всё закончится. Вся эта изнуряющая боль наконец уйдёт, всё это унижение, безысходность; эта чёртова болезнь, наконец, прекратит терзать меня; чёртова работа, чёртовы люди, чёртов муж, достало всё так, что больше не могу, не хочу, не хочу, я не хочу жить…

Спотыкаюсь и падаю лицом на песок. Он налип на мои щёки, попал в рот — это ещё сильнее расстраивает меня, и я несусь с новой силой. Внезапно ощущаю прикосновение к своей руке и не сразу понимаю, что это. Затем моя нога цепляется за что-то, и я снова падаю, и снова лицом вниз, но это что-то не даёт мне упасть, подхватывает и держит, нет, уже с силой сжимает. В моих глазах вода и песок, я не могу понять, что со мной, вытираю лицо обеими руками, но всё равно ничего не вижу.

Не вижу, но слышу:

— Не смей! Слышишь? Не смей даже думать об этом! Никогда не смей! — он кричит и захлёбывается собственными эмоциями, с трудом подбирает слова, чтобы оформить в них свои требования. — Если тебя не станет, не будет и меня! Я не останусь здесь, ты слышишь? Мне нечего здесь делать без тебя!

Он трясёт меня и повторят снова и снова:

— Я не могу без тебя… Я не могу без тебя!

И я… понемногу спускаюсь на землю. Или наоборот поднимаюсь на поверхность? Из преисподней. Прихожу в чувство, понимаю, как близка была к трагично-бессмысленному, к проявлению слабости, несущей горе и боль другим людям — моим детям. Почему я вспомнила о них только сейчас? В моей голове вновь появляются человеческие мысли, роятся в ней, снуют, я снова живу. Затмение позади. Как хорошо, всё хорошо…

Родные руки сжимают меня как никогда сильно, так, что едва могу дышать. Я ощущаю его воспалённые губы на своих песочных щеках, у уха, он шепчет всё то же, но уже спокойнее, медленнее, вот они снова на моей щеке, затем прижимаются к моим губам, но не целуют. Он слишком зол на меня, чтобы целовать.

Спустя мгновение я на песке, он сверху, держит мою голову руками, вернее, сжимает, как тисками, будто хочет выдавить из неё все чёрные мысли. Но они уже давно просветлели, и я думаю о том, как же он догадался, что я собиралась сделать? Неужели почувствовал? Так тонко, так изящно проник в меня и защитил от самой себя?

Его рука судорожно задирает платье, стягивает бельё. Боже, думаю, что он делает?! Нас же видно с террасы! Мы далеко, но вполне можно всё понять!

Но он проделывает всё так быстро, что я не успеваю даже рта раскрыть. Один рывок, и он во мне. Какой стыд! Какой восхитительный, какой желанный, бесконечно долго ожидаемый позор! Моя личность раздвоилась… или расстроилась? Но, главное, часть меня уже получает наслаждение и… удовлетворение. Меня словно два года мучала жажда, и вот, наконец, я припала к источнику и жадно заглатываю чистую, прохладную воду, её молекулы заполняют мои клетки живительной силой.

Но эйфория проходит быстро, даже слишком. И вот уже реальность давит на нас обоих своей зловещей ясностью — мы переступили черту. Грань дозволенности, разумности, пристойности. Мы сделали это публично на глазах у всех друзей, приятелей, своих супругов. Невозможно даже представить себе что-либо более омерзительное, чем это.

Омерзительное? Серьёзно? Разве это правильное, подходящее слово? Почему у меня такое чувство, будто я вру себе? Такое уж омерзительное? Это самая восхитительная, самая прекрасная вещь на свете, дарующая жизнь нашим детям, дающая ему силу, уверенность, это сладкое соитие в одно, разве оно может быть омерзительным? Я набираю полные руки его волос, сжимаю их, распрямляю, снова сжимаю: нет ничего более важного для меня во Вселенной, более дорогого, более нужного, ценного.

Есть только мы. Друзья уйдут, дети вылетят из гнезда, приятели рассеются, как дым, останемся только мы в объятиях друг друга — одно целое, две части его, беспощадно раздираемые собственной глупостью в разных направлениях.

Мы плетёмся по берегу медленно и держась за руки. Не говорим друг другу ни слова. Неизвестно, что будет теперь со мной, с ним, с нашими семьями, с нашей жизнью.

Я нарушаю молчание первой:

— Как мы теперь там появимся?

— Как обычно.

— После того, что мы натворили?

— Чем наглее ведёшь себя, тем сильнее тебя почитают. Помнишь, чему равен интеллект толпы?

— Чему же?

— Интеллекту самого глупого в ней, разделённому на количество человек в толпе.

— Артём и Габриель не заслужили этого.

— Ещё как заслужили.

— Объясни!

— Что тут объяснять, всё ж ясно: есть мы с тобой и есть прихлебатели. Они, как гиены, всегда кружат над теми, кто делает что-то стоящее или обладает им, — сжимает крепче мою руку.

— Ты опять выражаешься абстрактно, жизнь ничему тебя не учит!

— Прямота слишком груба и невежественна.

— Но она спасает от многих недоразумений, а в нашем случае речь идёт о бедствиях!

— Хорошо! Я считаю твоего мужа подставщиком и альфонсом. Он живёт за счёт тебя, а в данный момент и за счёт меня, что совершенно недостойно существа, относящего себя к мужскому полу! Это отвратительно, ты хоть понимаешь насколько?

— Почему подставщик? Он помог мне, когда мне было плохо, не всякий может простить!

— Я читал вашу переписку, он подставил мне ногу в самый неподходящий момент! Тебе не приходило в голову, у кого главная роль в спектакле, в котором мы все играем в последние годы?

— А Габриель? Она любит тебя!

— Так любит, что выставила на посмешище перед друзьями, опустила тебя, хотя многим тебе обязана. Я бы сказал очень многим! Всем, чем она дорожит! Кроме того, она тоже очень ловко оказалась в нужное время в нужном месте. Так ловко, что я даже опомниться не успел. Ты думаешь, кого-нибудь из них заботит, что мы чувствуем? Чего мы хотим, жаждем? Посмотри, что они сделали с нами!

— Мы сделали это сами! Они тут ни при чём! Они просто любят нас и страдают из-за нас!

— Какая же ты наивная всё-таки! Не чувствуешь, не понимаешь, как тебя подталкивают к решению, которое ты вовсе и не хочешь принимать!

Алекс так неоднозначно всё развернул, под таким углом я даже и не думала смотреть на всю эту картину. А ведь он прав: Артём подтолкнул меня. Человек, желающий добра, посоветовал бы не спешить и уж точно вначале во всём разобраться.

— А Габриель? Она от святого духа забеременела?

— Это вышло случайно.

— Ты поэтому женился?

— Не совсем.

— Почему же? Ты любишь её?

— Конечно, нет!

Алекс останавливается. Разворачивает к себе лицом, сжимает ладонями мою голову и, заглядывая в глаза, говорит:

— Я не люблю и никогда не любил Габриель! Она нужна была, чтобы показать тебе, что это!

— Что «это»?

— То, что я всегда чувствовал!

— Что ты имеешь в виду?

— То, как ты уходила от меня и шла к нему, ложилась в его постель. Его руки обнимали тебя, его губы целовали, его…

— Стоп! Алекс, остановись! Ты переходишь границы! Он был моим мужем!

— А кем был я? Разве ты не видела, что сделала со мной? Тебе не было жаль меня? Совсем? Теперь ты знаешь, что я чувствовал, теперь ты знаешь каково это. И теперь, может быть, ты поймёшь, почему я принял то решение, которое тебе так не понравилось. А ты ну просто цинично приехала, чтобы сказать: «Нет, ты не можешь! Ведь мы в ответе за тех, кого приручили!».

Я стою оглушённая: выходит, он испытывал всё то, что и я за последние два года, и сейчас он говорит, что всё то же самое было у него, и когда мы встречались, и когда жили вдали друг от друга в течение пяти лет.

— Да-да! Я намного опытнее тебя в этом деле, и уже научился жить с этим. А тебе только предстоит, но ты оказалась совсем слабенькой. Я представлял себе всё немного иначе. Если бы только знал, что творится с тобой, я бы послал их ко всем чертям уже давно.

— А ты не знал?

— Не представлял, насколько всё плохо.

— Когда же ты понял?

— Когда ты дарила мне торт. Такой печали в глазах я не видел ни у кого и никогда, даже у родителей больных детей. И я решил тебе помочь. Ты знаешь, как.

— Ты подстроил всё со смотровым окном?

— Нет, конечно, — смеётся. — Я прекрасно знал, что ты его не закрыла, ты всегда забываешь. Я мог бы пойти и сделать это сам, или сказать Артёму, но мне нужно было побыть с тобой наедине. Разве тебе это не помогло?

— Помогло. На месяц.

— Только на месяц?

— Да, пока Габриель не сказала, что снова беременна.

— Чёрт, я не учёл этого.

— Да, и всё стало ещё хуже, чем было. Второго ребёнка ты тоже случайно сделал?

— Второго нет. Мне было хорошо с ней, спокойно. Я стал думать, что, возможно, у нас с ней всё получится. Она не противилась рожать, как ты, — смотрит с укором, — а детей чем больше, тем лучше. Ты же знаешь моё мнение на этот счёт.

Конец ознакомительного фрагмента.