Всего одиннадцать! или Шуры-муры в пятом «Д»

Виктория Ледерман, 2017

Ради любви – первой в жизни! – Егор и Никита готовы на все. Купить на скопленные деньги огромный букет цветов, засыпать единственную-неповторимую подарками, чудом достать билет на желанный для нее концерт – пожалуйста! Вот только влюбились друзья в одну и ту же девочку – новенькую в пятом «Д», Ангелину. Да что там билеты и цветы: кто из них готов рискнуть жизнью ради любимой и что дороже – любовь или мужская дружба? Не важно, что им всего одиннадцать: чувства – самые настоящие! И нестандартный характер предмета их любви только доказывает, что все в этой жизни бывает по-взрослому, и это совсем не легко. Новая книга Виктории Ледерман написана в форме чередующихся монологов трех главных героев. Повествование переключается то на размышления Ангелины, которая жаждет внимания и ловко манипулирует одноклассниками, то на метания добродушного хулигана Егора, то на переживания рефлексирующего «ботаника» Никиты. Читатель же получает редкую в детской литературе возможность понять и прочувствовать каждого персонажа «изнутри», не ассоциируя себя лишь с кем-то одним. Следить за эволюцией Егора, Никиты и Ангелины, за их мыслями и чувствами – процесс увлекательный и волнующий! Вечный для взрослой и необычный для детской литературы сюжет – любовный треугольник – переживается его участниками в одиннадцать лет столь же остро, как и в старшем возрасте. Сквозь узнаваемые реалии наших дней – супермаркеты, соцсети, компьютерные игры – проступают детали, перекочевавшие из детской классики: мальчишеское геройство, чувство локтя, закаляющиеся от страницы к странице характеры. И повесть о современных пятиклассниках вдруг оказывается мостиком к внутреннему росту и взрослению. «Всего одиннадцать! или Шуры-муры в пятом „Д“» продолжает традиции первых двух книг Виктории Ледерман, «Календарь ма(й)я» и «Первокурсница»: она такая же кинематографичная и насыщенная событиями, такая же неназидательная и зовущая к обсуждению. Предыдущие повести писательницы, изданные «КомпасГидом», стали хитами и уже заняли почетные места на книжных полках – где-то рядом с Анатолием Алексиным и Виктором Драгунским. Новая повесть рассчитана на подростков и наверняка быстро найдет своих поклонников. 2-е издание, исправленное.

Никита

У меня появился секрет, о котором никому нельзя рассказать. Это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что он только мой, о нем никто не знает, ни одна живая душа. Это так таинственно, когда есть вещи, о которых знаешь только ты и больше никто в целом мире. А плохо потому, что об этом хочется говорить. Но нельзя. Это такой секрет, о котором можешь знать только ты.

У меня и раньше были секреты, о которых не знал никто. Никто, кроме Егора. Ему я могу рассказать все, даже то, что пишу стихи. Я их давно пишу, с самого детства. Раньше я их придумывал, а потом забывал, потому что не умел писать. А маме и папе говорить боялся, чтобы они не стали надо мной смеяться. А когда пошел в школу и научился писать, то стал записывать стихи в тетрадку и все равно никому не показывал. Даже не представляю, как можно показать их кому-то. Это же все равно что раздеться перед всеми. Даже хуже.

Только Егор видел эту тетрадь и читал мои стихи. Ему можно. Он и так знает про меня все. Вернее, раньше знал. А теперь у меня от него тайна. Иногда я и сам не могу в это поверить. У меня тайна от Егора. От моего Егора! Это так мучительно и досадно! Мне очень хочется ему рассказать. Но как? Какими словами?

Как рассказать, что мой любимый цвет теперь — синий, как море в Турции? И что, когда я прихожу утром в школу, мои глаза сразу ищут знакомый сарафан в клеточку, а когда мы встречаемся взглядами, я перестаю дышать? И что стихи теперь лезут из меня даже по ночам и я долго не могу уснуть?

Нет, нельзя рассказывать. Он не поймет. Как он может понять, когда я сам не понимаю?

Мы сидим на уроке рисования и рисуем натюрморт — фрукты на тарелке. Рисую я плохо, мои яблоки не похожи на яблоки, а груши больше напоминают перегоревшие электрические лампочки. Я осторожно бросаю взгляд вправо, на рисунок Ангелины, и замираю от восхищения. Вот это действительно яблоки! Такие красивые, что хочется откусить. Как она хорошо рисует, совсем как настоящая художница!

Ангелина замечает, что я смотрю в ее альбом, и поворачивается.

— Чего смотришь?

— Очень красиво, — бормочу я. — У тебя здорово получается.

— Спасибо, — говорит она. — Я в художку ходила.

И улыбается. У меня колотится сердце. Она впервые со мной заговорила. Я возвращаюсь домой рассеянный, отвечаю невпопад, и Егор несколько раз спрашивает, что со мной такое.

А мама дома интересуется, не получил ли я двойку. Я протягиваю ей дневник — пусть убедится, что с оценками у меня все в порядке. Просто я не могу сейчас отвлекаться. У меня «прет» стих. В такие моменты я ничего не замечаю вокруг. Я вроде бы все вижу и все слышу, но все это от меня так далеко!

— Никита, сходи в магазин и аптеку, — говорит мама. — Маринка подкашливает, мы с ней сегодня не будем выходить. Вот список. И аккуратней, пожалуйста, деньги большие, сдачу считай.

Я машинально беру тысячную купюру, сую в карман. А сам продолжаю придумывать рифму к слову «волшебный». Ничего, кроме «хвалебный», в голову не лезет. Но «хвалебный» мне совсем не подходит. Придется поменять порядок слов в предложении, чтобы «волшебный» оказалось не в конце строки, а в начале. Но тогда нарушится размер…

Голова просто гудит от напряжения, я перебираю различные варианты и не замечаю, как дохожу до аптеки. И тут обнаруживаю, что мне нечем платить за Маринкины лекарства. У меня нет денег. Я лихорадочно шарю по карманам. Список здесь, а тысяча рублей словно испарилась. Я выхожу из аптеки и снова начинаю проверять все карманы, даже те, куда никогда ничего не кладу. Пусто. Я в недоумении сажусь на лавку возле аптеки. Как же так? Я помню, что мама мне дала тысячу и я положил ее в этот карман. Или в этот? Я не могу вспомнить, куда именно я ее положил, но то, что она была у меня в руках, — это совершенно точно. Меня бросает в холодный пот. Неужели потерял? Что теперь делать? Как пойти домой и признаться маме? Я же знаю, что у нас сейчас туго с деньгами. Папа только что из отпуска, получка не скоро. А мама и вовсе не работает, с Маринкой сидит. Вот это я влип!

Я звоню Егору.

— Ты где?

— Дома, — торопливо говорит он, и я слышу звуки стрельбы и взрывов из его компьютера. — Тебе срочно? Меня окружают.

— Сдавайся.

— Обалдел?! Я этот уровень уже неделю пройти не могу. Позвони позже, а то я погибну.

— Позже погибну я.

Слышен его крик: «А-а, гады!» — и громкий удар мышкой по столу. Ощущение такое, что мышка разлетелась на куски.

— Все, теперь свободен? — спрашиваю я.

— Блин, Кит! — кричит Егор. — Вот надо было тебе сейчас позвонить? Мне все заново теперь проходить.

— Ерунда это все. У меня проблемы похуже, — говорю я и рассказываю, что случилось. Егор перестает злиться и спрашивает, чем помочь. Я прошу его зайти к нам (будто он не знает, что меня нет) и осторожно осмотреть коридор — вдруг я выронил деньги дома, пока собирался. У мамы я этого спросить не могу. Если денег нет и я их действительно потерял, я получу взбучку.

— Если бы она нашла эту тысячу, она бы тебе уже позвонила, — говорит Егор.

— Она могла не увидеть. Посмотри хорошенько.

— Как я посмотрю? Она же будет возле меня стоять.

— А ты попить попроси. Она в кухню пойдет, и у тебя будет время.

— Ага, я поднялся к вам воды попить. Дома же у нас нет воды.

— Ну не знаю… Придумай что-нибудь.

— Ладно, — ворчит Егор и отключается.

Я сижу на лавке и нетерпеливо постукиваю ногой по асфальту. Ну почему так долго? Что у них там происходит? Подняться на пятый этаж и спуститься с него — дело одной минуты. Отправить маму на кухню и осмотреть коридор — еще две. А прошло уже пятнадцать. Что можно делать пятнадцать минут?

Наконец телефон оживает. Егор говорит в трубку:

— Все окей. Нашел. Куда нести?

У меня будто гора с плеч сваливается. Не придется теперь объясняться с мамой, деньги целы. Как хорошо!

Мы встречаемся с Егором возле аптеки, и он передает мне злополучную тысячу. Я в знак благодарности хлопаю его по плечу, он небрежно отмахивается. Мы вместе покупаем все по списку, тащим до подъезда, а потом расходимся по квартирам.

— К тебе Егор заходил, — говорит мама. — Странный он сегодня. Заставил меня искать какой-то диск у тебя на столе. А потом сказал, что перепутал и этот диск у него. И пройти отказался, так и ждал в коридоре. Он не заболел часом?

— Не знаю, может быть, — бормочу я и выкладываю из пакета покупки. Потом отдаю маме сдачу и с ужасом думаю, что, если бы не Егор, сейчас бы у нас происходил совсем другой разговор.

Вечером мама идет купать Маринку, а мне велит собрать ее игрушки. Я поднимаю с пола зайцев, кукол, мячи и машинки и кидаю их в большую коробку. И вдруг… Я замечаю на дне коробки какие-то зеленые клочки. Я поднимаю один, второй, третий… и у меня темнеет в глазах. Это денежная купюра. Тысяча рублей, разорванная на четыре части.

Я чувствую, что задыхаюсь. Зажимаю клочки в руке, кричу папе, что я сейчас вернусь, и несусь вниз, на второй этаж. Дверь открывает отчим Егора, дядя Андрей.

— Я к Егору, — сообщаю я, подныриваю под его локтем и бегу по коридору.

— Ну проходи, — удивленно говорит он мне вслед.

Я шумно врываюсь в комнату. Егор разбирает постель. Я подхожу и разжимаю кулак перед его лицом. Он смотрит на смятые зеленые бумажки, поднимает глаза и усмехается:

— Все-таки дома потерял?

— Да, дома, — говорю я. — А Маринка нашла и порвала. И сунула к себе в игрушки. Я только сейчас обнаружил.

— Хорошо, что ты нашел, а не твоя мама.

— Где ты взял эту тысячу?

— Да какая разница? — говорит он и продолжает встряхивать одеяло. Но мне и не нужен его ответ, я и так знаю. Это его деньги. Он копит на роликовые коньки. Он мечтает о них уже долго, полтора года. Его мама напрочь отказывается покупать, она боится, что он свернет себе шею. Он эти ролики себе на день рождения просил, а мама — ни в какую! Мне, говорит, не денег жалко, а твои кости и голову. И тогда Егор решил сам накопить. Все деньги, которые мама дает ему на карманные расходы, он не тратит, а складывает в маленькую коробку из-под сока. Это у него копилка. Только недавно он радовался, что у него набралась целая тысяча. Мы пошли в магазин и обменяли кучу мелких денег, и железных, и бумажных, на одну тысячную купюру. Ту самую, что я сегодня потратил на лекарства и продукты.

— Зачем ты это сделал? — спрашиваю я.

— Ну сделал и сделал, — говорит он. — Все же получилось?

— Ты думал, я не узнаю?

— Я думал, ты потерял ее на улице. Да не парься ты, Кит. Я еще накоплю.

Он улыбается, а у меня почему-то щиплет в носу.

— Я отдам, — говорю я и чувствую, как сипит голос.

— Отдашь, отдашь, — говорит Егор. — С первой получки.

Я иду домой и думаю: как здорово, что у меня есть такой друг.