Я поступила в университет (сборник)

Виктория Габриелян, 2018

Герои рассказов Виктории Габриелян – поколение «детей шестидесятников». Им довелось пережить и «застой» позднесоветского периода, и распад СССР, и «парад суверенитетов», и военные конфликты, и эмиграцию. О перипетиях их непростых судеб, зачастую трагических, а подчас смешных, автор пишет с живым сочувствием и симпатией. «Мы родились в СССР слепыми и доверчивыми, как котята. Политбюро позвало нас ласково и требовательно: «кис-кис», предрешая нашу судьбу, не давая выбора, и мы побежали к кормушке. Конечно, не все были ручными, многие сгинули в жерновах перестроек, перезагрузок, разборок, в объявленных и необъявленных войнах. Их имена не высечены в камне, о них, в основном, не помнят. А потом нам, подросшим и осмелевшим, сказали: «Брысь отсюда! Живите, как хотите». Тогда мы повернулись лицом к миру: огромному, непредсказуемому, неведомому, но страшно интересному. И этот мир прищурился, разглядывая нас, и поманил загадочно: «Мяу… крошки… Идите к нам…». Эта книга о самых обыкновенных людях, чьи жизни не изменили ни политику, ни экономику ни одной страны. Их идеи не стали революционными. Побывав в жерновах трех эпох, они выжили и даже счастливы».

С днем рождения, мама!

Настоящая женщина в любом возрасте и в любом состоянии остается Женщиной. Мама, собираясь три раза в неделю на гемодиализ, никогда не забывает надеть серьги, кольца, раз в месяц требует отвезти в парикмахерскую и на маникюр-педикюр. И не важно, что мама не помнит, какой сегодня день, год и кто у нас президент, зато в клинике у нее есть бойфренд.

— Да, — хвастается мама. — Ждет, место мне греет, в окно рукой машет.

— А как его зовут? — интересуюсь.

— А я там знаю? — смеется мама. — Он что-то болтает-болтает, я ни слова не понимаю, головой только киваю. А как будет по-английски «как вас зовут»?

— «Вот из ё нэйм?»

— Ладно, приду и скажу ему: «Нэйм?!»

Ой, боюсь, отпугнет мама жениха. Так хорошо себе представляю, как она со всей силой своего греческого голоса и докторского характера крикнет ему:

— Нэйм!!! Твоё нэйм как? Как нэйм твоё?

Вот такие у нас субботние утра с мамой. Женихов обсуждаем.

Когда я была маленькой, мои родители каждый день ссорились и разводились. Они и потом много ссорились, когда я уже выросла во взрослую тетку и когда внучка Ева родилась, ссорились вплоть до того момента, когда папе поставили страшный диагноз. Я подозреваю, что мама так быстро состарилась и тоже тяжело заболела не потому, что папа умер, как и было предсказано врачами, через три недели, а потому, что стало не с кем выяснять отношения. Из жизни ушло самое главное: постоянно быть начеку и изобличать все папины прегрешения. Мама сдулась, как проколотый воздушный шарик. Жить стало неинтересно. Перестали волновать пыль на полированной мебели, нестиранные шторы, поблекший хрусталь.

Папу звали по-разному: Александр Кузьмич, товарищ подполковник, Шурик, Шуша. Мама звала его Саша, когда была в хорошем настроении, и «он», когда в плохом. Говорила о нем в третьем лице, даже когда папа находился в одной с ней комнате: «Может, и пожила бы еще… (драматическая пауза, резкие вздохи, как у астматика) какой-никакой год, но он же вгонит меня в гроб!» Папа в такие моменты разгорался, как паяльник, кричал что-то невнятное, но близкое по смыслу к «Нет, так жить нельзя!», и начинал разводиться. А мама совершенно спокойно, обращаясь к невидимому третьему: «Откуда он такую глотку взял? Смотри-смотри, сейчас лопнет!»

Папа становился на стул в коридоре, открывал антресоли и вытаскивал чемодан, который доставался только один раз в году, когда мы собирались всей семьей в отпуск, все остальное время в том чемодане хранилась папина парадная форма.

Он намеренно звучно гремел замками, открывая и закрывая чемодан, выбрасывал из него сапоги и кители, чтобы мама наконец-то сказала: «Не шуми, Виточку разбудишь» и заплакала. Мамины слезы папа воспринимал как шаг к примирению.

А я не спала, я тоже плакала. Я так боялась, что они разведутся.

В маме погибла великая драматическая актриса. Как она могла держать паузу! А какие были реплики в зал!

«Светочка! — кричал папа с порога. — Картошки не было, я купил груши! Попробуй, какие сочные груши!»

Мама:

«Он думает, что вместо картошки я ГРУШИ в оливье нарежу».

Занавес.

И вдруг Саша ушел навсегда. Чемодан с парадной формой, которую давно съела моль, остался, а его больше не было. Некого стало пилить за лишнюю рюмку, за храп, за сигареты, за вечный спорт по телевизору, за неправильно купленный стиральный порошок или опоздание в гости. «Стою на пороге. Одетая. В линзах. Накрашенная. А он все копается и копается. Часами себя в зеркале разглядывает. Я и то столько времени у зеркала не провожу. Что он там увидел?» — спрашивала она у невидимки, всегда стоящего у нее за спиной.

Мама живет со мной и американским зятем в большом доме под Вашингтоном. Она давно потерялась в пространстве и во времени. Ее память коротка, как грибной дождик: брызнет влагой и свежестью и уйдет в землю, будто и не было.

«Виточка, а какой сегодня день?»

«Среда».

«Я куда-нибудь иду?»

«Нет, мама, никуда не идешь».

«А мне нужно что-нибудь делать?»

«Ничего не нужно, отдыхай».

«Спасибо тебе, Виточка, твоя мама живет, как королева, ничего не делает».

И на негнущихся ногах мама удаляется обратно в спальню. Спину все еще держит ровно, как в тридцать лет. Осанке мамы позавидовала бы сама Ермолова, с которой у мамы есть некоторое сходство.

С днем рождения, мама!