Я поступила в университет (сборник)

Виктория Габриелян, 2018

Герои рассказов Виктории Габриелян – поколение «детей шестидесятников». Им довелось пережить и «застой» позднесоветского периода, и распад СССР, и «парад суверенитетов», и военные конфликты, и эмиграцию. О перипетиях их непростых судеб, зачастую трагических, а подчас смешных, автор пишет с живым сочувствием и симпатией. «Мы родились в СССР слепыми и доверчивыми, как котята. Политбюро позвало нас ласково и требовательно: «кис-кис», предрешая нашу судьбу, не давая выбора, и мы побежали к кормушке. Конечно, не все были ручными, многие сгинули в жерновах перестроек, перезагрузок, разборок, в объявленных и необъявленных войнах. Их имена не высечены в камне, о них, в основном, не помнят. А потом нам, подросшим и осмелевшим, сказали: «Брысь отсюда! Живите, как хотите». Тогда мы повернулись лицом к миру: огромному, непредсказуемому, неведомому, но страшно интересному. И этот мир прищурился, разглядывая нас, и поманил загадочно: «Мяу… крошки… Идите к нам…». Эта книга о самых обыкновенных людях, чьи жизни не изменили ни политику, ни экономику ни одной страны. Их идеи не стали революционными. Побывав в жерновах трех эпох, они выжили и даже счастливы».

Цветы

Я еще сплю, утренний сон сладкий-сладкий, как зефир. Мне восемнадцать, я не хочу просыпаться, но сквозь сон слышу, как шлепают по полу босые ноги, как приоткрывается дверь в комнату, какой-то шорох, смешок. Я еле-еле открываю глаза, мутное облако близорукости, ничего не понимаю, на соседних кроватях подружки хохочут, уткнувшись в подушки, я вожу рукой по тумбочке, нащупываю очки, и тут на меня градом падают ромашки, маки, васильки, колокольчики, эдельвейсы, лаванда — все цветы высокогорных лугов ложатся на плечи, путаются в волосах, опускаются на простыни. Я машу руками, а дождь из цветов продолжается. Я выпрыгиваю из кровати, на мне короткая футболка и трусики — мне восемнадцать — длинные ноги, длинные волосы, длинные руки, грудь торчком, нос тоже, глаза в очках, наконец-то я вижу: это Миша пробрался в комнату, где мы живем с подружками на студенческой летней практике в Анкаване, и посыпает мою постель цветами. Тысячами лепестков — голубых, желтых, красных, лиловых. Запах — терпкий, дикий — так пахнут полевые цветы. На часах — всего семь утра, мы, студенты биофака, почти до рассвета куролесили огромной толпой, пели под гитару, сидели у костра. Я вернулась под утро, упала на кровать. «А я не мог спать, — говорит мне Миша, — я собирал для тебя цветы».

Я вздрагиваю и открываю глаза, меня разбудил какой-то мягкий звук, будто что-то легкое, как шелковое покрывало, опустилось на постель. Еще раннее утро, я люблю понежиться, со снами расставаться не хочется, они цветные, они сладкие. Вижу окно, лучи солнца пробиваются сквозь дырочки кружевных занавесок, расплываются золотыми пятнами по стенам, отражаются на полированных поверхностях мебели, в хрустальных подвесках люстры, в капельках росы на розах, гвоздиках, гладиолусах, хризантемах — и какие там еще цветы на ереванских рынках продаются? Вожу рукой по тумбочке, ищу очки: близорукость добавляет непонимания происходящему. Очки помогают не очень. Я дома, Миши рядом нет, а вся кровать в цветах. Розовые розы, белые гладиолусы, красные гвоздики, желтые хризантемы. Приоткрывается дверь:

— Кофе будешь?

— Миша, что это? Ты ограбил цветочный магазин?

— Не мог спать, собирал для тебя цветы!

Я поворачиваюсь на другой бок, цветы колются, царапаются, но это приятно. Кажется, всего на секунду закрываю глаза, а вижу уже пятый сон. О, молодость! О, юность! О, незнание бессонницы!

Под стальным крылом земля похожа на бабушкино лоскутное одеяло. Бархатные отрезы маковых полей, шелковые заплатки васильков, крепдешиновые оборки лютиков, сатиновые вставки хвойных лесов. Самолет летит бесшумно, я сижу за пилотом, не вижу его лица, но знаю: это — Миша. Маленький двухместный самолет взмывает ввысь: «Мы летим на Тэж!^[2]» — кричит Миша, не оборачиваясь. Под нами зеркалом блестит озеро. Скалы настолько близко, что кажется — протяни руку, и сотрешь вековую пыль с их шершавой поверхности. Самолет выровнялся и летит теперь прямо к горе со снежной шапкой на вершине, ледяная пыль несется навстречу, царапая лицо. «Это цветы», — почему-то думаю я. Миша отпускает штурвал и машет мне руками, пытаясь что-то сказать. Я слышу только крик: «А-а-а-а-а-а-а!»

«Мы разобьемся…», — шепчу я. Гора стрелой несется на нас. Оранжевая вспышка…

Запах свежесваренного кофе будит меня. Мы устраиваемся с Мишей в кровати с маленькими чашками армянского кофе с пузырящейся пенкой.

— Ты мне снился. Мы летели в самолете, и ты был пилот, — я смеюсь, зачем рассказывать про плохой конец.

И Миша смеется, и я уже забыла, что мы влетели в гору.

Мы строим планы на час, на день, на год. На жизнь. Мы молоды и счастливы Мы еще не знаем, что моим планам суждено осуществиться, а Мишиным — нет. Сегодня Миша еще жив, а завтра его не станет. И вся жизнь разделится на «до» и «после».

Год спустя я внезапно проснулась среди ночи. На кухне шептало радио, шел какой-то радиоспектакль. Я прислушалась к голосам актеров.

— Милый, — произнес женский голос, — ты рано ушел, тебя больше нет со мной, ты далеко и близко. Когда ты умер, я удивилась, что не умерла вместе с тобой от горя. И если мое сердце не перестало биться в тот час, когда перестало биться твое, значит, я проживу долгую жизнь. Ты молчишь для всех, но не для меня, я слышу твой голос каждой клеточкой своего тела, я веду с тобой нескончаемый разговор.

— Любимая, — ответил мужской, — ты остаешься здесь за меня, я буду ждать тебя долго, сколько нужно. Я не исчез, не просочился сквозь песок. Ты проживешь со мной каждую минуту. И только, когда уйдешь ты, уйду и я. Постарайся узнать про жизнь все. А когда мы встретимся, ты целую вечность будешь рассказывать мне, что случилось на земле с тех пор, как я ушел.

Примечания

2

Тэж — гора в Армении.