Осень давнего года. Книга вторая

Виктория Булдашова

Приключения Иры, Светы и Саши – теперь уже семиклассников – продолжаются! Они прямо из школы попадают в чудесную страну Нелживию, где сражаются с монстрами и учатся ещё крепче дружить. Но оказывается, что путь ребят лежит ещё дальше – в Москву 17 века.

2. Несмешной Потешный городок

Пончик снова накинул уже снятый пиджак и улыбнулся. Мурлышенька потерлась о его ногу, подняла глаза к небу, тревожно мяукнула. Мы с подружкой проследили за ее взглядом и ахнули: над горизонтом за рекой показался ярко пылающий край солнца. Иноземцев хмуро кивнул:

— Да, девчонки. Восход уже начался, а мы до сих пор здесь! Ну-ка, взяли ноги в руки и быстро двигаем в Пресбург! Где он находится, Кирилл Владимирович?!

Бабочки, отдыхавшие на наших рукавах, подхватились от Сашкиного крика и не спеша полетели над водой к другому берегу.

— Что это значит? — удивился Акимов. — Там находится Потешный городок? Но у нас нет лодки, чтобы перебраться через реку!

— Подумаешь, какие мы нежные, — усмехнулся Саня, сбрасывая на землю пиджак. — И так переплывешь, саженками. Речка неширокая, течение слабое. Правда, вон там, сбоку, виден какой-то большой спокойный разлив — ну да нам он до лампочки. Мы здесь, где поуже, форсируем водную преграду — а может быть, и вброд ее перейдем! Девчонки, отвернитесь. Мы первые с Антохой разденемся, свяжем одежду в узлы, поднимем их над головами и войдем в реку. Тогда я крикну, что вам можно повернуться назад и тоже готовиться к форсированию. Вы скатаете одежду, как мы, и поплывете следом. Когда будете уже близко от того берега, закройте глаза и добирайтесь до него вслепую: вдруг мы с Тохой еще не успеем одеться? Там наверняка мелко будет, не утонете. Мурлышенька, тебе придется ехать, обвернувшись вокруг Антохиной шеи — ты же кошка и плавать точно не умеешь. Кирилл Владимирович, как Вы? Сможете перелететь через реку сами? Или сядете мне на голову, и я Вас постараюсь очень аккуратно перевезти на тот берег?

Скворец выслушал Иноземцева с большим удовольствием.

— Что ж, Александр, — сказал гид, — отдаю должное твоему тактическому мышлению: ты мгновенно разработал план, как большой компании переправиться через реку. И, главное, ничего не упустил из виду: учел даже мои старческие недуги и великодушно предложил усталой птице помощь.

— Значит, Вы одобряете план операции? — просиял Иноземцев. — Тогда действуем! Девчонки, отвернитесь. Антоха, раздевайся!

Скворец радостно встряхнул крыльями:

— Не торопитесь, ребята! Дело обстоит проще, чем вы думаете. Просто Нелживия проверяла вашу принципиальность в борьбе за правду: не убоитесь ли вы возникших препятствий, не передумаете ли из лени защищать Афанасия от клеветы? Поэтому страна пока скрывала от ваших глаз некоторые подробности местного ландшафта. А вот теперь они проявились! Посмотрите вперед, друзья! Что вы видите перед собой?

— Мост, — удивился Антошка. — И вон там, справа, еще один! А мы тут вплавь собрались на ту сторону плюхать. Побежали быстрее, солнце уже наполовину поднялось! Только скажите, Кирилл Владимирович, по какому мосту надо идти, чтобы попасть в Пресбург?

— Тот, что в отдалении от нас, ведет к конюшням, — ответила птица. — Вон, посмотрите, к нему подъехали телеги с сеном и овсом. Это доставка корма для лошадей Потешного городка. А мы с вами здесь переправимся. Вперед, ребята! Времени больше терять действительно нельзя: в Пресбурге уже бьют барабаны, и войска юного царя строятся рядами на утреннюю поверку.

Мы заспешили с берега вниз, ступили на колеблющийся мостик и побежали по нему на противоположный берег. Кошка мчалась нога в ногу со своим хозяином. Кирилл Владимирович сидел на Санином плече и зычно командовал:

— Осторожно, не оступитесь! Сами видите: переправа шаткая, без перил, и можно на полном ходу слететь с нее в воду!

— Скажите, пожалуйста, а что это за вода? — запыхавшись, спросила у скворца Ковалева. — В смысле, через какую реку мы сейчас перебегаем?

— Через Яузу, Светлана. Даю тебе историческую справку. Прошлой осенью, то есть в сентябре-октябре 1684 года, к востоку от Старого Преображенского дворца, на правом берегу Яузы, начали строить Потешный городок для военных игр юного царя. На острове, образованном изгибом реки и озером-старицей, возвели потешную крепость. Устройство ее крайне просто: там имеются две жилые избушки, а вдоль бревенчатого забора — возвышения для орудий.

— Ух ты! — восхищенно присвистнул Сашка. — Это ж как здорово в войну играть можно! Все, что надо, имеется: артиллерийские расчеты и штаб. Повезло пацану.

Я рассмеялась:

— Это ты про Петра? Ну да, пока еще ему везет: забавляйся со старшими мальчишками сколько влезет, води их в строю под барабан, штурмуй понарошку крепость. Но через четыре года, если ты не забыл, молодой царь едва не лишится не только короны, но, может быть, и самой жизни. Ведь если бы Софье Алексеевне удался переворот, Россия так никогда и не узнала бы царя-реформатора Петра Великого!

— Но он был умный и крутой пацан, — сверкнул на меня глазами Иноземцев. — Обставил свою сеструху, запер в монастыре. Так ей и надо, дуре!

Скворец на его плече неудержимо захохотал:

— Ох, Александр! Нет у тебя ни капли почтения к ныне правящей особе. И страха перед ней нет. Это хорошо, конечно. Вот что значит внутренняя свобода нового, непоротого поколения 21 века! Однако, мои дорогие друзья, мы уже почти пришли. Смотрите, впереди Пресбург, а перед его воротами — множество гостей, желающих попасть внутрь крепости. Антон, мы с тобой — и, конечно, вместе с Мурлышенькой — должны оставить ребят, чтобы не выдать их приближение к городку. Погоди, я перелечу на твое плечо. Так. Теперь сворачиваем с дороги направо. Вон там есть безопасное место, где ты можно спрятаться. Идем скорее. Смотри, на нашу группу уже обратили внимание двое господ — вон они стоят, спешившись возле своих коней. Это, как ты понимаешь, может быть очень опасным для ребят.

Акимов зарысил направо. Мурлышенька по-прежнему бежала рядом с ним. Черная птица, покачиваясь на Антошкином плече, что-то тихонько говорила пончику на ухо. Вот они втроем нырнули за буйно разросшиеся рядом с дорогой кусты, покрытые разноцветными листьями. Двое осанистых вельмож у ворот Пресбурга, пристально наблюдавших за нами, пожали плечами и заговорили между собой. Значит, они потеряли всю компанию из виду!

— Отлично, — обрадовалась Светка. — Теперь мы можем свободно перемещаться среди местных жителей. Никто не заметит семиклассников, прилетевших из 21 века!

Я усмехнулась:

— Ага. До тех пор, пока Акимову не надоест сидеть за кустами, и он не прибежит в городок, чтобы с нами пообщаться.

— Я думаю, не должен, — авторитетно заявил Иноземцев. — Оказалось, Антоха не слабак. Умеет, если надо, вовремя просечь фишку и решить вопрос по-пацански! Мне кажется, он своих друзей не предаст.

Мы подошли к Пресбургу. Что и говорить, это было внушительное сооружение! Высокие стены, сложенные из огромных бревен. Крепкие тесовые ворота наглухо закрыты. Из-за них доносится барабанная дробь и командные крики. Получается, построение уже в разгаре! И правда: солнце заметно поднялось над горизонтом и заливает окрестности ярким светом. Сколько вокруг коней, карет, возков и телег! Рядом стоят оборванные слуги: оседланных лошадей держат под уздцы, запряженных в экипажи — гладят, похлопывают по бокам, расчесывают животным гривы и хвосты. Ага, вон и Дормидонт Ильич скромно притулился к забору слева. В тени не видна его подлая жабья оболочка. Моя подружка фыркнула, разглядывая живоглота:

— Надо же, стоит себе, бороду поглаживает, как нормальный человек. Нас вроде бы не замечает. Любой посмотрит и скажет: отец соскучился по сыну, пришел его проведать. А нежный папаша сейчас, небось, только и думает, что о двадцати рублях, обещанных Афанасию за ложь. Мечтает поскорее сгрести их зелеными лапами и прижать к сердцу.

Мы с досадой отвернулись от Дормидонта. Народу-то, народу перед воротами! Чванные, богато одетые бояре. Строгие бородачи с бумагами под мышкой и чернильницами, привязанными у пояса. Они в кафтанах поскромнее — наверное, это дьяки и подьячие. Но почему-то никого из посетителей не впускают в городок! Мы, скрытые от посторонних глаз, могли бы сейчас легко пробраться в Пресбург в общей толпе. Только как это сделать, если ворота не открывают?! Через высоченные стены нам не перелезть, а время не ждет!

Из-за левого угла крепости послышался отчаянный плач и звуки ударов. Низкий голос со сдерживаемой яростью забубнил:

— А ты как думал? Твой отец у меня в позапрошлом годе денег занял — якобы тягло заплатить — и не отдал! Продал сыночка в закладники за давний долг — вот теперь терпи, терпи, терпи!

Опять свист плети. Ребенок, захлебываясь, тонко визжал под ударами.

— Что там происходит, князь Иван Борисович? — спросил кто-то сзади нас.

— Да не беспокой себя понапрасну, Борис Алексеевич. Обычное дело: Федька Шакловитый опять своего ростового холопа учит, — равнодушно ответил вельможе собеседник. — Каждый раз боярин, сюда приезжая, хлещет ребятенка беспощадно — уж не знаю, за какие вины. Только, слышь, толку в этом я вижу немного: холоп-то уж больно мал, на вид не старше семи годков. Ну, что подобному крохе внушить можно? Проплакался он, встряхнулся, да и сразу забыл господское поучение по своей детской глупости.

Мальчик продолжал кричать, и слушать его стоны было просто невыносимо! Переглянувшись, мы бросились бежать за угол крепости, чтобы прекратить истязание малыша — правда, еще не представляя, как мы это сделаем, но прекратить немедленно! Пробиваясь сквозь толпу, мы слышали удивленные возгласы:

— Эй, кто тут толкается?

— И нас тоже зашибли.

— Вот невежи!

«Сами невежи! — возмущенно думала я. — Причем жестокие и бесчувственные. Рядом бьют ребенка, а вы стоите себе как ни в чем не бывало и спокойно болтаете. Ну, хоть бы кто-нибудь заступился за несчастного!»

На всех парах мы залетели за крепостную стену. Здоровенный мужчина, потряхивая кудрями, одной рукой держал за шиворот вырывающегося мальчика, а другой размеренно бил плеткой по детским плечам: пах! пах! пах! Рядом с негодяем притоптывала, охваченная высокими языками пламени, алая ящерица. Толстая, раздувшаяся от сытости, она была ростом Шакловитому по плечо. Передними лапами Жестокость раздирала Федькину грудь, а зубами выхватывала и судорожно глотала куски его сердца. Расшитый самоцветами белый кафтан злодея был залит кровью. Возле нарядной кареты, у входа в которую и происходила порка, спиной к нам стояли какие-то люди — на вид подростки. И тоже, представьте, даже не думали вмешиваться в этот ужас — настоящие истуканы! Отшвырнув в сторону мальчишек, мы подскочили к мерзавцу. Сашка вырвал у него кнутик и, размахнувшись, забросил через стену Пресбурга. Шакловитый изумленно икнул, проводив глазами улетающую плетку. Ящерюга оглянулась на Иноземцева и грозно рыкнула на него. Саня в ответ наступил ногой рептилии на хвост, накрепко прищемив его к земле. Жестокость зашипела от боли, вырвалась от нашего друга, прыгнула в воздух и, вся в бледных сполохах, умчалась за горизонт. Светка залепила садисту подзатыльник, а я сбоку пнула его так, что Федька отлетел к карете, въехал головой в распахнутую дверцу, стукнулся об нее и затих. Малыш, радостно всхлипнув, подтянул сползающие штанишки и бросился бежать.

— Вот как надо действовать, новобранцы! — рявкнул откуда-то знакомый голос. — Учитесь боевому духу у взвода Кирилла Владимировича! А то стоите, глазами хлопаете, как сонные овцы. Будьте бойчее, ясно?

— Ясно, — уныло протянули в ответ Щукин и Мухин, — это были, представьте, они!

Но где же, интересно, их командир? Страус — птица крупная. Так просто ей не спрятаться! Ага, вот и Савва Романович, — над крышей экипажа показалась его голая макушка, следом — большой блестящий глаз. Птица обвела им окружающее пространство и выпрямилась во весь свой немалый рост. Значит, прапорщик хоронился за громадной каретой жестокого Федьки! Только зачем? Акимова-то рядом нет — значит, никто из местных жителей и так не заметит страуса. Странно! Распушив черно-белые перья, Савва Романович вышел к нам и одобрительно гаркнул:

— Молодцы, Саша, Света и Ира! Объявляю вам благодарность перед строем!

— А чего Зема с ботаничками в наше дело влезли? — надул губы Ленька. — Кто их просил?

— А того, — ехидно ответила птица, — что кое-кто здесь позорно струсил перед фашистом, избивающим ребенка. И вместе еще с кое с кем не торопился заступиться за мальчугана!

— И вовсе я не испугался, — сказал Щука и вдруг — о чудо! — густо покраснел.

В утреннем воздухе соткался огромный серый слепень. Он с налета ударил Леньке в глаз и, раздраженно жужжа, скрылся за стеной. У Щуки над веком тут же налилась багровая шишка. Глаз его заплыл и вспух.

— Так тебе и надо, — удовлетворенно кивнула Ковалева. — Не будешь врать!

— А почему мы вообще должны были за него заступаться? — пискнул Мухин. — Мало ли кого лупят? Такое часто бывает. Подумаешь, мелкий слюнтяй, неженка-мороженка! Потерпеть, что ли, нельзя?

Птица грозно подняла лапу:

— Можно, разумеется, и даже нужно! — если попадает за дело. Иногда я, например, по справедливости наказываю вас, новобранцы, за трусость или подлость. А малыш, поверьте, ни в чем не виноват. И ваш мужской долг — заступиться за него, чего бы вам это ни стоило! А ну, рядовые, сми-ирно!

Пашка с Ленькой поспешно вытянулись и задрали вверх подбородки. Страус рявкнул:

— Слушай мою команду! Громко и внятно повторить пословицу, которой я вас научил!

— Солдат ребенка не обидит! — проныли мальчишки.

— То-то же, — вздохнул Савва Романович. — А вы его обидели — своим бездействием.

Птица постучала когтистым пальцем сначала по Ленькиному, потом — по Пашкиному затылку:

— Взво-од, подтянись! Отвечайте: я вам скомандовал идти в атаку на врага?

— Так точно, товарищ прапорщик! — отчеканили мальчишки.

— Почему же вы не исполнили свой воинский долг?

— Потому что Вы с нами не пошли, — пробурчал Мухин, — а мы не знали, как этого дядьку атаковать.

— Балбесы, мямли косорукие! — рассердился Савва Романович. — Чему только я вас учу? Во время наступления командир не может постоянно находиться рядом с каждым подчиненным! Задача старшего по званию — направлять общий ход боя. Я затем и скрылся за каретой, чтобы не мешать взводу проявлять инициативу! Вы, получив команду, должны были дальше действовать самостоятельно. И добиваться исполнения приказа во что бы то ни стало! Где были ваши бодрость, смелость и солдатская смекалка, отвечайте?

Я рассмеялась:

— Они остались лежать под кустом в нашем дворе. Ведь именно там Ленечка с Пашечкой смело нападали на малышей и девчонок.

— Бодро обзывали их и вовсю метелили, — продолжил Сашка.

— А потом смекали, как побыстрее сбежать с поля боя, чтобы не попало от родителей обиженных детей, — презрительно добавила Ковалева.

— Э-э-э… — ошеломленно переглянулись Щукин и Мухин.

Впрочем, возражать нам они не решились — да и что мальчишки могли бы провякать в свое оправдание здесь, под присмотром Нелживии, сурово карающей за любое вранье? Ведь мы сказали правду!

Издалека послышался детский крик:

— А-а-ай! Помогите! Она бешеная!

По дороге, пролегавшей вдоль стены крепости, несся назад маленький холоп. Шагах в двадцати за ним бежала лохматая собака. Пес догонял ребенка. Животное высунуло из пасти длинный язык. С него в дорожную пыль текла слюна. Собака тяжело дышала. Ее глаза блуждали по сторонам, ноги подкашивались, но псина не прекращала преследования своей жертвы.

— Взво-од, смирно! — рявкнул Савва Романович. — Слушай мою команду: живо набрать камней!

Щукин и Мухин, присев на корточки, выполнили приказ.

— Теперь за мной, короткими перебежками, кидая камни в собаку, но не попадая в нее, — вперед!

Страус выкатил глаза и громадными прыжками помчался по дороге. Мальчишки, пуляя камнями, устремились за птицей. Ребенок не заметил своих спасителей и резво пробежал мимо них. Животное, отскакивая от падающих рядом булыжников, поневоле замедлило движение. Собака увидела прапорщика с подчиненными и удивленно мотнула головой. Затормозив, псина попыталась сесть. Но она была слишком измождена для такого простого действия. Собака взвыла, повалилась на дорогу и стала биться в конвульсиях. Мальчик в это время, едва не сбив нашу компанию с ног — хорошо, что мы догадались посторониться! — поравнялся наконец с каретой. Ребенок забрался в нее прямо по лежащему через порожек Шакловитому и попытался захлопнуть за собой дверцу. Понятно, что из этого ничего не получилось: отгородиться от опасности мешало тело Федьки. Ребенок опять заплакал — теперь от бессилия! — и принялся трясти Шакловитого за плечи:

— Боярин, а боярин, очнись! Давай закроемся от собаки, а то она нас обоих заест!

Тот не шевелился. Впрочем, мальчик расстраивался зря: животное на дороге уже затихло и перестало дергаться. Похоже, оно сдохло. К карете возвратился прапорщик вместе с запыхавшимися мальчишками. Ленька и Пашка сияли, торжествующе поглядывая на нас. Птица вскинула голову и крикнула:

— Взво-од, стройся!

Наши давние враги торопливо встали плечом к плечу и подравнялись. Страус, радостно взмахнув крыльями, сказал:

— Рядовые Щукин и Акимов! Приказом по взводу объявляю вам благодарность за проявленные в атаке быстроту и храбрость! Собака действительно оказалась бешеной. Но вы, не испугавшись ее, пошли в наступление и задержали бег больного животного. Малыш спасен. Боевая задача выполнена.

Что ж вы думаете? Ленька и Пашка расплылись в улыбках! Мало того: мальчишки выкатили грудь колесом и гаркнули:

— Служим России!

Мы с сомнением переглянулись: не слишком ли много берут на себя эти типы? Особенно учитывая, что они пока еще и не солдаты! Дурачки ненадолго стали ими только здесь, в Нелживии — да и то по милости Саввы Романовича. А отвечать, смотрите, дурачки научились, как настоящие армейцы! Но страус, похоже, не возражал против их отклика на объявленную благодарность. Вид у птицы был довольный. Ну, что ж. Если Савва Романович считает, что все происходит правильно, я тоже, пожалуй, воздержусь от ехидных замечаний в адрес мальчишек. И, по правде говоря, маленького раба они и в самом деле выручили из беды — с этим не поспоришь. Ладно уж, пусть радуются!

Ребенок внезапно замолчал — мне показалось, от испуга. Мы оглянулись на карету. Вот оно что! Жестокий Федька пришел в себя, сполз по ступенькам наружу и сидел теперь в пыли, хлопая глазами. Вот его взгляд упал вниз, на перепачканный кровью, изорванный кафтан. Злодей вздрогнул, вскочил на ноги и начал озираться по сторонам. Потом обошел карету, заглянул под нее. Облегченно вздохнул. Спросил в открытое оконце экипажа:

— Андрюшка, ты здесь?

— Здесь, боярин, — всхлипнул мальчик. — Жду, чего прикажет твоя милость.

— Ты никуда не отходил?

— Нет, боярин. Ты ведь запретил мне отбегать от кареты больше чем на пять шагов. А ежели ослушаюсь, сулил на конюшню отправить, чтобы розгами выпороть, — ответил ребенок с настороженной хитростью загнанного зверька. Конечно, дитя не могло признаться злому господину в том, что недавно пыталось убежать от него! Ведь это впоследствии означало бы для малыша неминуемую расправу на конюшне. — О-о-ой!

— Чего пищишь, постреленок? — с подозрением спросил Шакловитый.

— Да словно бы, боярин, комарик малый меня в губу укусил, — ответил Андрейка. — Я по нему хлопнул, смотрю — а никакой мошки и нет. Верно, она в окошечко вылетела.

— Вот дурень, — лениво протянул из-за экипажа Федька. — Ну, разве бывают осенью комары?

— Сам дурень! — крикнула я. — Из-за твоей жестокости ребенку приходится врать. А Нелживия малыша за это наказывает, хотя надо бы, по справедливости, его господина!

— Кто-о тут смеет на меня, главного советника царевны-государыни, рот разевать?! — в бешенстве заорал Федька, выскочив из-за кареты. — Да еще продерзостно о справедливости рассуждать, коей нет и не было на свете?

Не увидев «оскорбителя», мерзавец опустил поднятую для удара руку и удивленно крякнул. Продолжая осматриваться, спросил елейным голоском:

— Так, стало быть, Андрюшенька, ты отсюда вовсе не отлучался?

— Нет, боярин. А-ах… Вдругорядь комар кусается!

— Тогда ты, значит, ведаешь до скрупулезности, что здесь произошло. Ну-ка, вылезай наружу! Стань насупротив. Смотри мне в глаза. Так. Отвечай теперь немедля: кто на мне кафтан подрал и крючьями железными грудь мою истерзал до крови? Кто у меня плетку вырвал и за стену забросил? Почему я без памяти оказался, головой в карету посунувшись?

Мальчик упал на колени и умоляюще сложил ручки:

— Не прогневайся, боярин, смилуйся над нерадивым холопом! Упустил я из виду обидчиков господских. Только помню: возле тебя в ярком полыме красная гадина мелькала. Ух, и когти у нее были — каждый будто мой мизинец! И еще очи круглые эта нежить зело страшно выпучивала — они светились, точно огненные плошки.

Шакловитый что-то промычал. Наклонился к Андрейке, с притворной лаской погладил его по голове. Проговорил вкрадчиво:

— Ну, полно, холоп мой верный. Встань. Не сержусь я на тебя.

Ребенок, бросив на своего владельца недоверчивый взгляд, поднялся на ноги. Впрочем, он тут же отступил на всякий случай подальше: очевидно, малыш успел хорошо изучить коварный нрав Федьки. Шакловитый кашлянул:

— Ты вот что, Андрюшенька. Я тебя, конечно, бью иногда. И тут ничего не поделаешь: таково исстари повелось. Господин, как известно, завсегда прав, а его раб — виноват. Но ты на меня зла не держи. А самое главное — никому в доме, как вернемся, не сказывай про ту гадину, что здесь видел. Иначе донесут в Аптекарский приказ о сотворенном якобы Феодором Леонтьевичем колдовстве, и плохо будет нам обоим! И господина на дыбу подвесят, будут драть раскаленными щипцами, и раба его не пожалеют. Так что держи рот на замке! Понял?

— Понял, — дрожа, ответил маленький холоп и отступил еще дальше.

— А бью я тебя от сокрушения сердца, — продолжал негодяй, — потому что не могу спокойно переносить несправедливость жизни. Вот скажи, чем я хуже надменных московских бояр? Они ведь глупы, и ленивы, и неповоротливы. Только и радости у этих увальней — надев шубы да шапки горлатные, в кремлевских покоях от жара упревать, в надежде на царевнину милость. Или еще между собой спорить, кто из них древнее родом и кому, стало быть, надлежит на пирах да на советах ближе к царям сидеть. Что и говорить, олухи! Боярство наше — зяблое дерево. Никакой пользы от него нет, один крик да гордыня непомерная. А я-то и ловчее их, и живее умом, и быстрее в делах. Оттого государству Московскому от меня большой прок, ибо я завсегда нужды его и выгоды наперед рассчитать могу. Да и посоветовать, как водится, могу государыне Софье Алексеевне, что следует предпринять в том или ином случае. Конечно, собственную выгоду я тоже умею соблюсти, хе-хе! Зря, что ли, жалован был за верную службу государями Московскими? Дарованы мне были и чины высокие, и поместья богатые. Последнее имение, на Брянщине, получил недавно от царевны-государыни совместно со званием думного дворянина — еще и двух лет не прошло с того радостного дня. Это ли не отличие, не почет?! А князья да дворяне знатные все же нос дерут передо мной, смеются, худородным называют, выскочкой пустомельным! Просто, ты понимаешь, кровь закипает от ярости из-за этакого презрения к мудрому советнику государыни! Я же повинен только в том, что не из князей столичных вышел, а из брянских детей боярских! Не утрудились мои пращуры при возвышении Москвы в столицу переселиться да к царям русским вовремя подольститься — а я страдай! Вот так, холоп мой Андрюшка: в бедах детей всегда отцы бывают виноваты. Взять хотя бы и твоего родителя. Ткач он умелый, сукна выделывает добрые. Да угораздило же незадачника прошедшей зимой забрести в кружало и хлебнуть там лишнего! Ну, и не дошел простак до дома, упал в снег и заснул. Утром стража его нашла, подняла, домой направила — но что толку! Застудился глупец на морозе. Стали его лихоманки жаркие трепать — еле выжил твой отец. Три месяца пластом пролежал, ничего не соткав. Понятно в таковом разе: откуда ж ему было взять денег, чтоб заплатить в казну тягловый налог? «Пришел ткач ко мне бить челом: „Займи“, — говорит, — немного, уважаемый Федор Леонтьевич. Иначе предстоит мне вместе с многочисленным семейством по миру идти. А к Троице я тебе, дескать, долг с наросшими деньгами всенепременно верну». Ну, я дал. Да только не сумел слободянин к лету достаточно наработать, чтобы деньги в срок вернуть — вельми слаб был после болезни. Все кашлял да за грудь хватался — какое уж тут ткачество? И ничего другого не оставалось твоему отцу, Андрюшка, окромя как привести сына в терем да в холопы и запродать, пока я не потребовал в Дворцовом приказе описать ваш дом и имущество. Иначе: прощайте, мои денежки! Ух, я в таких случаях очень строг бываю и справедлив: обязался что-то исполнить — значит, сделай, хоть в лепешку расшибись! Сам твой родитель в холопы ко мне пойти не мог: тогда семья ваша вся сгибла бы от голода. Получается, через кого ты, дитя, кнута получаешь безвинно? Через родного же отца. Потому и терпи кротко, бессловесно побои нещадные — вот как сегодняшний, скажем. Ибо надо же мне на ком-то злобу срывать! Каждый раз, когда приезжаю я в Потешный городок по поручению благодетельницы моей, царевны-государыни, обязательно выношу на себе высокомерие княжеское да боярское. Сквозь зубы нынче у ворот поздоровались со мной Черкасский, да Троекуров, да Голицын! Ну, и взыграло во мне ретивое, и всыпал я тебе горячих от души. Но ведь сие справедливо, Андрюшка! Рассуди сам: почему я через своих незадачливых пращуров должен мучиться, а ты через твоего отца — нет? Нехорошо получится, нечестно!

Мальчик в ответ на это подлое заявление прижал ручонки к глазам и заплакал. Из-под кареты к Шакловитому метнулось рыжее пятно. Мерзавец отчаянно замахал руками и словно бы подавился собственными словами. Так и есть! Изо рта Федьки свесился вниз распухший синий язык. На конце его висела, рыча, большая лисица. Она жадно рвала и глотала лживую часть тела Шакловитого. Вот боярин наклонил голову, увидел зверя и заскулил. Андрейка вздрогнул, отнял ладошки от глаз, испуганно попятился. Тут мы словно очнулись! До сих пор все только и могли, что таращиться друг на друга, слушая ахинею, которую нес Федька — настолько она была наглой и дикой! Прадеды ему, видите ли, не угодили, не сумели сто лет назад стать московскими князьями! Только ведь если бы не они, сам Шакловитый — такой «живой умом»! — вообще бы на свет не родился. И еще, надо же было додуматься: на полном серьезе назначить малыша ответственным за карьерные неудачи собственных предков! И приводить при этом какие-то доводы в пользу собственной изуверской правоты. Но теперь уж мы дали волю возмущению! Я и Светка первыми подскочили к Федьке и залепили ему пощечины: Ковалева — справа, я — слева. Шакловитый изумленно примолк и заворочал глазами, пытаясь обнаружить нас. Как бы не так! Акимов не зря остался сидеть за кустами — выдать нас было некому. Щука поднял камень, прицелился и запустил его в советника. Попал по правому плечу. Федька вскрикнул. Саня, подойдя к садисту сзади, дал ему пинка. Шакловитый не удержался на ногах и полетел вперед, чуть не подмяв собой урчащую от злобы лисицу. Но там его уже поджидал Савва Романович. Он не позволил вруну упасть. Вытянув навстречу Федьке огромную ногу, страус принял на нее советника и мощным броском закинул Шакловитого на крышу кареты. Лиса во время полета оторвалась от полусъеденного языка негодяя, свалилась на землю и куда-то исчезла.

— Аи-иэ! А оэ э уу! — донесся сверху молящий голос Шакловитого.

— Простите! Я больше не буду, — перевела я.

Светка уперла руки в боки:

— Да уж конечно! Трудненько Вам будет мучить ребенка, сидя на крыше.

— Слушай, Павлик, — спросила я у Мухина, — а ты почему не наподдал Федьке? Может, ты считаешь, что он прав? Отвечай!

Мальчишка в ответ криво усмехнулся и отвел глаза в сторону. Это меня еще больше рассердило. Я схватила Мухина за плечи и начала трясти.

— Ира, — строго сказал Савва Романович, — оставь Павла в покое. Что ты знаешь о своем товарище, чтобы судить о его поступках?

Я прошипела:

— Еще чего, нужен мне такой товарищ, который с фашистом заодно!

— Нет, не заодно, — покачал головой страус и обратился к Пашке: — Правда, рядовой?

Мухин сгорбился. Губы его задрожали. Мальчишка шагнул к Щуке и спрятался за Ленькиной спиной. «Что все это значит?» — удивилась я. Случайно мой взгляд упал на Андрейку. Ребенок потрясенно смотрел на крышу экипажа, где сидел, что-то шамкая, его господин. Шакловитый жестами подзывал маленького холопа. Тот испуганно пятился назад, не замечая нашу группу на своем пути. Вот Андрейка наткнулся на Саню, быстро повернулся, никого не увидел и замер на месте, как зайчонок. Иноземцев смутился и неловко погладил бутуза по голове:

— Не бойся, мы тебе плохого не сделаем. Будь смелее, ты же пацан!

Малыш улыбнулся и обхватил нашего друга ручками за пояс. Мы со Светкой подбежали к ним и тоже начали обнимать Андрейку. Мальчику это очень понравилось — наверное, бедного ребенка давно уже не ласкали! Шакловитый на крыше кареты встрепенулся и въедливо спросил:

— Эй, огарок, чего ты там ухмыляешься и руками машешь? Обрадовался, что я тебя достать не могу? Так я сейчас слезу и…

— И не тронешь мальчика пальцем! — рявкнул ему в лицо подскочивший к экипажу Савва Романович. — Понял, Гиммлер недобитый?

Страус, распушив перья, крепко клюнул Федьку в лоб. Тот откинулся навзничь и завизжал:

— По-онял, Ваша милость! Не прогневайтесь на меня, глупца бессчастного! Не погубите жизни моей во цвете лет!

— Немедля сесть! — скомандовала птица.

Советник суетливо повиновался.

— Прыгнуть с кареты на землю!

Шакловитый, перекрестившись, свалился вниз. Вскочил, начал кланяться, поворачиваясь бледным лицом в разные стороны:

— Вот он я, Ваша милость, слуга Ваш преданный и усердный. Приказывайте! Все, что пожелаете, вмиг исполню.

Савва Романович брезгливо потряс головой и чуть отступил от негодяя:

— Сади ребенка в карету — да не вздумай, даже случайно, сделать ему больно! Потом оправься, отряхнись, подтянись — а то ты на чучело похож! — и ступай к воротам, их вот-вот откроют. Не забыл за передрягами, для чего отправила тебя сюда государыня Софья Алексеевна?

— Нет, Ваша милость! — выкатил глаза Федька. — Все как есть помню.

— Вот и выполняй! — гаркнула птица. Потом вздохнула, повернулась к нам: — Рядовые, отпустите Андрюшу. Этот эсэсовский выползок, — страус презрительно махнул крылом в сторону советника, — пока больше не посмеет мучить ребенка. Так что не беспокойтесь за мальца, побои ему в ближайшем времени не грозят. А вам тоже пора в Пресбург, не забыли?

Иноземцев осторожно отцепил Андрейкины ручки от своего пиджака. Мы с подружкой с сожалением отпустили вихрастую головенку мальчика. Отошли назад. Малыш оглянулся — и, разумеется, не увидел нас. Страус поднял лапу и ткнул ею советника в спину:

— Чего стоишь? Выполняй приказ!

Шакловитый на трясущихся ногам подковылял к Андрейке и сказал ему фальшиво-сладким голосом:

— Ну, идем в карету, дитятко милое. Посидишь там, пока я с делами управлюсь.

Тот покорно подал мерзавцу руку и поплелся за Федькой к экипажу. У меня сдавило горло от жалости. Несчастный ребенок, оторванный судьбой от семьи! Ну, как помочь ему вернуться к маме и папе?!

Из-за угла крепости послышался мощный гул голосов. Наверное, там что-то произошло! Страус кивнул нам и Леньке с Пашкой, показал крылом вперед, быстро зашагал к воротам. Все поспешили за ним. Вот и площадка перед Потешным городком. Почему вдруг наступила тишина? И господа, и слуги молчат словно воды в рот набрав и взволнованно смотрят в сторону реки. На глади Яузы покачивается широкий плот. На плоту стоит карета, запряженная серыми лошадьми. Вокруг нее — разноцветная толпа. Плот причаливает к берегу. Двое слуг соскакивают на землю, привязывают сооружение к береговым опорам. Возница трогает лошадей, они осторожно свозят экипаж с плота. Карета, еле-еле трюхая, медленно приближается к городку. Вдруг сзади нас слышатся знакомые голоса:

— Вы видите, князь Борис Алексеевич? Я думал, это пустой слух насчет прибытия матушки-царицы! А она, извольте видеть, и взаправду уже здесь. А как же, скажите, обычаи старинные, древлие законы благочестия, кои гласят: не годится государыне среди суетной толпы открыто появляться! Ее место — тихие покои дворцовые. А если случается царице следовать на богомолье в дальний храм али монастырь, то выехать она обязана тайно, скрытно от народа московского — и не светлым днем, а рано утром либо в темный ночной час. Тут же — что делается!

— Ну-ну. Успокойтесь, уважаемый Иван Борисович. Нам, конечно, ведомо, сколь привержены Вы соблюдению стародавних заповедей, как и все Троекуровы. Но ведь, как известно, и покойный государь Алексей Михайлович лишь один разок слегка пожурил Наталью Кирилловну за то, что она приоткрыла окно кареты среди множества народа во время царского выхода. Государыня супруга своего скромно выслушала, а потом-таки снова и снова открывала оконце — и ничего!

Мы со Светкой оглянулись: прямо за нашей группой стояли те самые двое вельмож, которых мы встретили, впервые подойдя к Пресбургу.

— Так ли уж необходимо затворничество теремное да дворцовое, в коем без вины прозябают жены и дочери царские и боярские? — продолжал Борис Алексеевич. — Я вот, хотя тоже из старинного рода Голицыных происхожу, не вижу никакой надобности в таком насилии над естеством человеческим. Ну, зачем девиц и женщин взаперти держать?

— Скажи еще, свет-князь Борис Алексеевич, — загорячился Троекуров, — что следует их и воспитывать по-иноземному, приобщая к наукам латинянским!

— А что плохого будет, ежели девица с ранних лет ума наберется? — не сдавался Голицын. — Тогда она сможет без ложного стеснения достойно поддерживать разговор с мужчинами, а не прятаться в задних комнатах, как дурочка убогая. Наталья-то Кирилловна, государыня наша матушка, жила в отрочестве в доме дяди своего, Артамона Матвеева. И вот он, как истинно заботливый родственник, денег на ее образование не жалел, обучал девицу тем же европейским премудростям, кои постигал его сын — сиречь гиштории, математике, словесному искусству и даже такой почти неведомой у нас науке, как физика. Так-то, друг мой Иван Борисович! А ты думал, почему столь умна царица-матушка, столь тонка она в обхождении? Почему деток своих с самых младых лет — я слыхал, что Петра Алексеевича с трех с половиной! — грамоте обучила? Зачем она учинила Потешное войско, где наш юный государь и языки иноземные — от офицеров из Немецкой слободы, и пушкарское дело, и науки точные, и умение водить войска, и обретать себе сподвижников в игре постигает? Да затем, что государыня видит ясно: сынку ее предстоят великие дела! — и готовит Петра Алексеевича к борьбе и трудам. Светла разумом Наталья Кирилловна — и государю нашему молодшему истинная опора!

Троекуров насмешливо хмыкнул:

— Ну, и наговорил, Борис Алексеевич! В чем-то, пожалуй, ты и прав: недаром ведь состоишь при Петре Алексеевиче дядькой-воспитателем. Знаю, что поощряешь ты изо всех сил его занятия здесь, в Преображенском, военным делом и науками. Да и сам открыто дружбу с иноземцами водишь, латынский язык до тонкостей знаешь. Но то — дело мужское! А ведь сейчас по-твоему выходит, что девиц, для превращения их в будущем в хороших матерей, надо учить всяким немецким фокусам — математике там, гиштории…

— Чтению книжек, как Костину! — ехидно заметил Щукин.

— И игре в шахматы, как Ковалеву! — подтявкнул ему Мухин.

Вельможи испуганно икнули и замолчали — хотя и неясно, но они услышали реплики мальчишек. Ну, разве можно так глупо обнаруживать себя — и нас заодно? Сашка повернулся к Леньке и Пашке и показал им кулак. Савва Романович возмущенно взмахнул крыльями. В сердцах клюнул дурачков сверху по затылкам и рявкнул:

— Не рассуждайте о том, в чем не понимаете! Образованная, благородная умом женщина — настоящее украшение жизни человеческой!

— Охти мне, грешному, — пробормотал, крестясь, Иван Борисович. — Мало того, что визжит кто-то рядом, аки порося у пустого корыта. Тут еще ветер чуть с ног не сваливает на ровном месте…

Борис Алексеевич захохотал:

— Знамо дело, даже воздух говорит тебе, воевода Киевский, что я прав!

Троекуров вытаращил глаза и попятился, грозя пальцем Голицыну:

— Признайся, Борис Алексеевич: это все ты устроил! Вместе с кукуйскими механиками, басурманскими друзьями своими, притащил сюда хитроумные кунштюки! Завел их тайно малыми ключиками, они и пошли, задребезжали: тебе на потеху, а христианам православным на страх непомерный! Ты ведь человек ума великого и любишь забавы разные. Эвон сколько здесь немцев собралось. И все надеются в городок войти, да попасть на глаза царю, да милостей от него себе добиться. Смотрят сейчас кои-то из них на меня и посмеиваются, нехристи, что русского боярина напугали! Стыдно тебе, право, Борис Алексеевич, так шутить надо мной, пожилым человеком! Да что с тебя взять, вольнодумца? Ты первый из нас начал с иноземными купцами, да учеными, да офицерами обходиться. И даже Петра Алексеевича склонил к ним в милость, вот что! Скоро они нас, коренных русичей, вовсе от государя ототрут, и ты будешь в том виноват!

Иван Борисович, раздраженно тряся бородой, отошел от Голицына и занял место впереди народа, встречающего карету.

Тройка медленно везет экипаж. Следом за ним бредет множество дородных, ярко разодетых женщин. У них важная осанка и неприступный вид. Отдельной ватагой шагают разновозрастные мальчишки в парчовых, сияющих на солнце кафтанчиках. Вот из толпы выскочили какие-то непонятные, крошечные существа, увешанные поверх одежды звенящими бубенчиками. Они прыгают, кривляются, хлопают руками, как крыльями, кудахчут, изображая кур. Я вглядываюсь и замираю от неловкости: оказывается, это две старые женщины-карлицы. Как ужасна их жизнь! Дожив до преклонных лет, бедняжки вынуждены скакать и гримасничать на потеху надменным толстухам и глупым подросткам! Вон, один мальчишка наклонился к шутихе, дал ей щелчка по затылку и ухмыльнулся. Старушка сильно вздрогнула, ее сморщенное личико исказилось от боли. Но несчастная сразу же вспомнила о своих обязанностях, сдержала слезы и визгливо рассмеялась. Топнув ногой и приставив два пальца ко лбу наподобие рогов, карлица принялась подпрыгивать и блеять. Очевидно, теперь она исполняла роль бодливой козы. Две тетки в огромных киках прервали на секунду беседу и снисходительно улыбнулись шутихе. Старушка еще громче замекала, прошлась колесом по земле и радостно понеслась к Пресбургу впереди остальных — только бубенчики загремели! Не в силах смотреть дальше на это унижение человеческой природы, я повернулась к Светке и увидела, что она плачет. Ковалева почувствовала мой взгляд и прошептала, глотая слезы:

— Ир, ты заметила? Эта старушка похожа на мою бабу Лизу — только крошечная совсем! А они над ней издеваются.

Подружкины плечи затряслись от рыданий. Я обняла ее: а что я еще могла сделать? Как странно надменны и жестоки были люди по отношению друг к другу триста с лишним лет назад! Ни за что не хотела бы я жить среди них. Честное слово, это огромное счастье — родиться ближе к концу 20 века и счастливо вступить в 21, когда обижать стариков считается постыдным делом. Не говоря уже о том, чтобы отдавать своих детей в рабство за долги! Впрочем, мне все еще не верилось, что Шакловитый сказал Андрейке правду насчет его холопства. Соврал, наверное, чтобы еще сильнее запугать ребенка, внушить малышу мысль о безвыходности его положения. Надо спросить у Саввы Романовича — он, как гид, наверняка знает истинное положение вещей! Я повернулась к страусу, стоящему сзади нас троих вместе с Ленькой и Пашкой. Птица внимательно глянула на меня сверху огромным глазом и заявила:

— Не сомневайся, Ира: Шакловитый не обманул мальчика. Отец его, хамовник Ефим…

— Кто-кто? — нахмурился Сашка.

— Хамовниками в то время называли ткачей. И он в самом деле задолжал советнику Софьи Алексеевны, чтобы заплатить налог в государственную казну. Деньги-то были невеликие: всего восемь рублей да три алтына. Но разве мог Ефим сесть в долговой застенок? Ведь у ткача хворая жена и, кроме Андрюши, еще трое детей. Что бы с ними сталось без единственного-то кормильца? И потому, сколько ни плакала Ефимова супруга, сколько сам он ни кручинился, а не нашлось у семьи другого выхода, кроме отдачи старшего сына Шакловитому.

— Навсегда, что ли?! — возмутилась Ковалева.

— Нет, Света. Закладной холоп — не крепостной крестьянин. Его можно выкупить на волю. И вообще… Нас с вами, конечно, возмущает такое безобразие: маленький ребенок — и вдруг раб. Но в 17 веке продажа себя или своих детей в холопство была обыкновенным делом.

— И на сколько при этом уменьшился долг Ефима? — деловито поинтересовалась Ковалева.

— А ни на сколько. Служба мальчика советнику — как бы вам это попроще объяснить? Ну, в общем, сейчас это называется: проценты по кредиту, а не основная сумма. Пока хамовник не вернет все деньги полностью, Шакловитый не отдаст ему Андрюшу. А на ткача, как назло, сыплются несчастья: то дом у него чуть не сгорел — семья потратилась на достройку, то корова сдохла — и как оставить детишек без молока? Пришлось опять занимать, другую животину покупать. Вот и не может Ефим наскрести денег на выкуп сынка из кабалы.

— Лох какой-то! — зло сказал Щука. — Мой отец обязательно что-нибудь придумал бы, но не отдал бы меня этому прибабахнутому.

— Ну, почему же прибабахнутому? — поинтересовалась я. — Ты ведь, Ленечка, и сам такой же, как Федька, — вечно долбающий малышей гад. Поэтому вы с ним — братья по разуму. А родственников обзывать нехорошо!

Щукин растерянно моргнул. Дернувшись, балбес хотел щелкнуть меня по лбу. Но не успел: сам получил клювом по макушке от Саввы Романовича — и, очевидно, крепко получил, потому что зашипел от обиды, как сдувающийся воздушный шар. Из глаз Леньки градом посыпались слезы.

— Рядовой Мухин! — обратился страус к Пашке.

— Я! — опасливо отозвался мальчишка.

— Ну-ка, скажи, чего вы, военнослужащие Российской армии, не должны делать ни в коем случае?

— Настоящий солдат никогда не ударит ребенка, женщину или старика! — отрапортовал Мухин, покосившись на Щуку.

— Молодец! Рядовой Щукин, повтори три раза!

И пришлось Леньке, неудержимо всхлипывая, бормотать сквозь зубы солдатское правило. Честное слово, я бы на месте Саввы Романовича заставила Щуку говорить его не три, а сто три раза — и гораздо громче и четче! Но ничего, мы свое удовольствие все же получили. Поверьте, слышать такие слова от нашего давнего врага — пусть и сказанные по приказу! — было прекрасно. Мухин, глядя в землю, тоже прятал насмешливую улыбку.

Карета наконец добралась до Потешного городка и остановилась. Толпа сопровождающих женщин и подростков расположилась за ней почтительным полукругом. Вперед вышел долговязый парень лет семнадцати и зычно провозгласил:

— Ея величество царица-матушка Наталья Кирилловна прибыла к сынку своему, Петру Первому Алексеевичу, Великому государю, Царю и Великому князю, всея Великия, и Малыя, и Белыя России Самодержцу, с любовью и родительским попечением!

Царицына свита низко опустила головы. Восторженный вздох пролетел по толпе у ворот. Господа согнулись в глубоком поясном поклоне, их слуги повалились на колени, лбами в землю. Юноша подскочил к экипажу, распахнул дверцу и тоже замер, переломившись пополам. Вниз по ступенькам сошла молодая женщина. На ней было скромное платье. Черный платок, повязанный вокруг головы, оттенял черты прекрасного лица. Мы с подружкой разочарованно переглянулись: и это — царица? А где ее роскошный наряд и золотая корона? «Впрочем, — вспомнила я, — русские государыни носили, кажется, не корону, а только легкий венец с одним или тремя зубцами. Он надевался сверху на кисейную фату, которая окутывала волосы, плечи и спину. Но тут и о таком венце речи нет! А вместо белой накидки — черный платок. Может, Наталья Кирилловна отказалась от своего сана и стала монахиней? Нет, не похоже. Вон как все ей кланяются — глаза боятся поднять на матушку-царицу!»

Государыня быстрыми шагами направилась к воротам. Они, как по волшебству, распахнулись перед женщиной. Никто вокруг не посмел даже шелохнуться, пока Наталья Кирилловна не ступила в Потешный городок. Потом толпа распрямилась, разошлась на обе стороны, чтобы пропустить вслед за царицей ее придворных дам и пажей. А уж когда в проеме исчез шитый серебром кафтанчик самого младшего из мальчишек, князья и бояре ломанулись в Пресбург, как стая диких лошадей! При этом они спесиво надували щеки, норовили оттолкнуть друг друга от ворот и первыми пройти в них. Мы видели, как Шакловитый, оказавшийся проворней всех, — а кто бы сомневался? — ударом ноги далеко отбросил не успевшего дать дорогу господам Дормидонта Ильича.

— Коа-акс! Коа-акс! — испуганно проблеяла квакуха, пятясь вдоль стены перед разноцветным потоком сановников.

И никто, представьте себе, не удивился таким странным «словам» новоиспеченного конюха! И никто не шарахнулся в сторону при виде его жабьей оболочки, зелено вспыхнувшей в солнечных лучах — а ведь Дормидонт был уже вытолкнут из тени!

— Люди не видят его мерзкой сущности, — покачала головой Светка. — Жаль! Ведь если бы заметили, что конюх — чудовище, уж точно не пустили бы его в городок.

— И фофан не смог бы навредить Афанасию! — рубанул воздух рукой Иноземцев. — А пришел сюда жмотяра именно за этим, разве не ясно? Глядите-глядите, он спокойно заходит в ворота, как нормальный чел. А сам — жадный урод!

— Ну и рожа! — хищно осклабился Щукин, проследив глазами, куда мы смотрим. — Я таких здоровущих жаб еще не встречал. Слышь, Паха? Пошли отпинаем ее, жирную! Ух, дрожит, переливается — настоящее желе! Давай быстрее, а то не догоним, уйдет!

Мухин, взглянув в бугорчатую спину Дормидонта Ильича — селянин последним вошел в Пресбург, — втянул голову в плечи и пробурчал что-то невнятное. Забывшийся Ленька, грубо пихнув приятеля, поволок его к воротам — разве мог Щука пропустить такой случай? Ведь издевательства над слабыми всегда были для него любимым развлечением! Этот дурбень видел перед собой не человека, а жабу — хоть и огромную, но без зубов и когтей, а значит — беззащитную. И уже предвкушал, как они сейчас с Пашкой будут над квакушкой безнаказанно измываться.

— Взво-од, стой! Раз-два, — скомандовал мальчишкам Савва Романович.

Щука злобно дернулся и выругался сквозь зубы, но все же остановился. Пашка сделал то же самое — с видимым облегчением.

— Кругом! Сми-ирно! — гаркнул страус.

Мальчишки повернулись к нам и вытянулись.

— Рядовой Мухин!

— Я! — просиял Пашка.

— Отвечай, какую еще заповедь вы должны постоянно помнить?

— Настоящий солдат применяет силу только против врага, и никогда — против мирного населения!

— Молодец! Тебе ясно, рядовой Щукин?

— Это жаба, что ли, мирное население? Да она — животное, — заворчал Ленька.

— Я задал тебе вопрос, рядовой Щукин! — заорал Савва Романович и грозно вскинул лапу. Ух, как сверкнули на ней громадные когти!

— Ясно, — бегая глазами по сторонам, буркнул Щука. — Из-за жабы Вы готовы человека ударить — это что, правильно, да?

— Конечно, — кивнула птица, — если человек ведет себя, как дикий зверь.

Ленька насупился и опустил голову. Мухин исподтишка бросил на него торжествующий взгляд.

В воздухе засвистели крылья. Подумать только! — Кирилл Владимирович, озираясь по сторонам — не видит ли его кто? — собственной персоной летел к нам из-за бревенчатой стены городка. Скворец кричал:

— Вот теперь пора, друзья мои! Наступает решительный момент!

Птица камнем упала на Сашкино плечо. Торопливо проговорила:

— Скоро Петр отдаст приказ закончить строевые учения — ведь к нему приехала Наталья Кирилловна, а юный царь — почтительный сын. Он должен поклониться матушке, поприветствовать ее, осведомиться о государынином здоровье — и так далее по принятому чину. Родственники побеседуют. А потом, как вы думаете, что произойдет?

— Царь наконец-то заметит, что одной пушки не хватает, — упавшим голосом сказал Сашка, — и тогда…

— Афанасию несдобровать! — крикнула Ковалева и ткнула пальцем в Щукина и Мухина: — А все из-за вас, тупицы! Вздумалось дурачкам, видите ли, нас выстрелами пугать. Невинный человек может пострадать, вы это понимаете? Э, да что говорить с пеньками бесчувственными?!

Пашка с обидой возразил:

— Может, мы с Ленчиком и пеньки, Ковалева, — но не бесчувственные. И нам товарищ прапорщик уже давно объяснил, — Мухин почесал затылок, — что произошло из-за кражи пушки. И мне жалко того парня, Афанасия. Обидно бывает пропадать ни за что! — ты думаешь, Ковалева, я уж совсем баклан?! И до меня не доходит, что на самом деле из той «шутки» вышло? А привел нас сюда Савва Романович для того, чтобы все исправить, ясно?

Из Пресбурга послышались громкие крики. Разом стих мерный шум шагов, смолкли барабаны.

— Вперед, ребята! — воскликнул скворец, указывая крылом на ворота. — Иначе может быть поздно.

Наша выросшая компания двинулась в крепость. Впереди шли я, Светка и Сашка со скворцом на плече. За нами — Ленька и Пашка. Замыкал шествие Савва Романович.

— Скажите, пожалуйста, Кирилл Владимирович, — обратилась я к гиду, — а где же Антон? Вы же недавно вместе с пончиком и с Мурлышенькой спрятались за кустами на подходах к Пресбургу. Получается, Вы оставили их одних и прилетели в городок? Но ведь Акимов не вытерпит и тоже прибежит сюда! И что тогда будет, Вы представляете?

— Хор-роший вопрос, Ирина! Правда, ты могла бы его и не задавать, если проявила побольше сообразительности. Поэтому я немного разочарован. Но все же хочу сообщить: ты правильно оценила душевное состояние Антона. И логическое следствие его метаний тоже верно спрогнозировала. Так что ответ напрашивается сам собой.

— Как, Акимов здесь?! — ахнула Ковалева. — Но он же нас выдаст!

— Антон и кошка уже в крепости, — подтвердил скворец. — Действительно, наш маленький друг недолго смог прятаться за кустами. У него тут же появились вопросы ко мне, как проводнику по Нелживии. Например, такого рода: «А разве честно получится, если ребята будут там одни Афанасия спасать, а я в безопасности отсиживаться?» или еще: «Как Вы не понимаете, Кирилл Владимирович, что дело касается моего предка? Да я просто обязан ему по-родственному помочь, чтоб последним гадом не стать! Вы не согласны?» Признаюсь, возразить на такую эскападу мне было нечем.

— И Вы разрешили Антохе припереться сюда? — заныл Щукин. — И нас теперь из-за этого валенка схватят? Конечно, что птицам за дело до людей? Вы улетите себе в небо, а товарищ прапорщик убежит в лес, и его никто не догонит! А другим пропадать, да?!

Мы уже вошли в ворота. Двое дюжих парней в зеленых мундирах, стоявшие за стеной у входа в городок, как видно, услыхали Ленькины крики. Потешные разинули рты и вытаращились на нашу группу — но, разумеется, никого не увидели. Щуке пришлось замолчать: страус мощно поддал ему сзади ногой. Звук, поверьте, был хлесткий! Парни вздрогнули, проводили нас подозрительными взглядами и бросились запирать ворота. «Ух, — подумала я, — хорошо еще, что Щука не заорал раньше! Тогда мы точно остались бы стоять снаружи! — и все из-за этого труса!»

Иноземцев остановился и повернулся к Леньке. Отчеканил, глядя в глаза склочнику:

— Слышь, Рыба тупорылая? Мне сейчас с тобой разбираться некогда: есть дела поважнее. Но запомни — и покрепче: по себе людей не судят, понял?

— И птиц тоже, — добавила я.

— Дорогие друзья! — растроганно сказал скворец. — Мы с Саввой Романовичем благодарим вас за оказанную гидам дружескую поддержку.

Страус кивнул и окинул Щукина уничтожающим взглядом.

— А насчет того, Леонид, что Антон может выдать наше присутствие в Пресбурге, можешь не беспокоиться, — как ни в чем не бывало продолжал Кирилл Владимирович. — Нелживия высоко оценила и одобрила слова твоего друга. Да-да, именно их — о личной ответственности Антона за то, что скоро здесь произойдет! И страна помогла мальчику незаметно проникнуть в Потешный городок, окружив его и кошку облаком порхающих голубей. Птицы перенесли Антона с Мурлышенькой на своих крыльях через ограждение Пресбурга в надежное место, где можно спрятаться от досужих взглядов. Устроив твоего друга вместе с кошкой, голуби улетели. Никто из присутствующих в крепости не понял, что произошло, можешь поверить мне на слово! Видишь ли, Леонид, Нелживия иногда нарушает ею же установленные правила — конечно, очень-очень редко и только для самых достойных своих гостей. А я, таким образом, получил возможность отправиться на помощь к вам, друзья. А теперь прошу, ребята: оглянитесь вокруг! Вы находитесь в историческом месте: именно из стен Потешного городка через несколько лет Петр Первый в полном блеске выведет в мир свои войска — Преображенский и Семеновский полки. Они станут предтечей русской регулярной армии в современном, а не в средневековом смысле этого слова.

Сашка вскинул голову и загоревшимися глазами окинул Пресбург. Мы со Светкой, по его примеру, сделали то же самое и пожали плечами. Подумаешь, историческое место! Ничего особенного: из строений в городке — только две избушки. Вдоль одной из крепостных стен тянется длинное возвышение, на котором стоят орудия. Их всего шесть. Ах, как бросается в глаза прореха в этом грозном строю! — там, где отсутствует одна пушка, украденная Щукиной компанией. Удивительно, как Петр еще не заметил пропажи? Между прочим, не все пушки юного царя — расписные деревянные, как та, из которой по нам стрелял дурень Ленька. Есть и железные, и медные — то есть вполне, надо думать, боеспособные! Серьезно, однако, учится военному делу будущий Российский император! Ну и, конечно, везде, насколько хватает глаз, — ровные ряды подростков и юношей в зеленых мундирах с золотыми галунами. Развеваются на ветерке черные знамена. У солдат за плечами — старинные ружья очень забавного вида. Потешные войска Петра стоят смирно, ни один из парней даже не шелохнется! Во главе каждой шеренги — офицер с тростью. Смотрит на своих подчиненных строго-внимательным взглядом, под которым мальчишки еще более тянутся в струнку, дерут вверх подбородки. Кажется, Иноземцев в полном восторге от этой картины! Наш друг стоит прямо, колесом выкатив грудь, и орлиным взором смотрит на будущих семеновцев и преображенцев — ну, просто Наполеон перед Бородинским сражением, ни больше ни меньше! А нам со Светкой скучновато: ну, играют мальчишки в войну — что тут может быть увлекательного? Мухин наблюдает за происходящим хмуро и недоверчиво. Ага, а на кого там столь злобно уставился Ленька? Я смотрю по направлению взгляда Щуки и недоумеваю: чего он вдруг взбесился?

У передней стены городка, ближе к ее левому углу, собралась толпа гостей, которых мы видели у входа в крепость. Все они стоят полукругом, умильно улыбаясь, — бородатые важные вельможи, дородные боярыни, нарядные пажи — и смотрят на Наталью Кирилловну, которая разговаривает с высоким кудрявым юношей. Он тоже одет в зеленый мундир. На голове у парня — странного покроя коричневая бархатная шапка. На груди висит барабан. В руках юноша сжимает палочки. Мы с подружкой ошеломленно переглядываемся: неужели…

— Да-да, — кивает скворец. — Вы, сударыни, не ошиблись. Это он, будущий Петр Великий, первый Российский император, о котором Александр Пушкин позже напишет: «То академик, то герой, то мореплаватель, то плотник, он всеобъемлющей душой на троне вечный был работник».

— Ха, работник! — кривит губы Щука. — Такой же, как и остальные лупени у власти: только бы самому в три горла жрать да над народом издеваться.

Я возмутилась:

— Не мели чепухи, глупый Рыбун! Ты хоть что-нибудь слышал о реформах Петра Первого, о создании царем российского флота и армии нового типа, о победе под Полтавой, о расцвете наук и ремесел в его правление? О постройке Петербурга, наконец?

— Где там! — презрительно бросила Ковалева. — Ленечка историческую книгу и открыть-то боится: вдруг мальчик свои кисельные мозги случайно перегрузит?

— Все цари, и короли, и президенты — придурки! — упрямо гундел Щука. — Как только получат власть, сразу офигевают от нее. Другие люди для правителей — мусор, который им можно топтать безнаказанно и удовольствие от этого получать.

Крошечный комар впился Леньке в глаз. Щукин с досадой хлопнул себя по лицу, но по насекомому не попал: оно, зудя, улетело. Правильно, так и надо дикарю необразованному! Я отвернулась от Леньки. Ну, в самом деле, не спорить же с балбесом? Меня сейчас волновало совсем другое!

— Кирилл Владимирович, — обратилась я к скворцу, — Вы ведь говорили, кажется, что Петру сейчас тринадцать лет? Но этого не может быть. Посмотрите, ему же не меньше восемнадцати!

— Конечно, — поддакнула моя подружка. — Петр совершенно взрослый парень — высокий и сильный. И у него есть усы — а разве они могут вырасти в тринадцать лет?

Птица кивнула:

— Такое случается, если мальчик быстро развивается и умственно, и физически…

Ленька, прищурив опухший глаз, демонстративно фыркнул. Наш гид продолжал:

— Если он много занимается физическими упражнениями, постигает разные науки и ремесла, копает рвы, строит стены…

— Кто, вот этот красавчик? — ткнул пальцем в сторону Петра Щука. — Не похож он на землекопа. И на ботаника тоже не похож. Зачем перцу науки, а тем более ремесла, если он — царь?

— Тебе, Рыба, этого не понять, — блестя глазами, выдохнул Сашка. — Скажешь, легко было крепость построить, орудия установить и такую армию организовать? Будь у Петра тупая голова и кривые руки, мы стояли бы сейчас на пустом месте! А до чего у потешных солдат веселое знамя! — я думаю, его тоже царь придумал. Вон, гляди, справа стоит главный знаменосец и держит флаг — черно-желто-красный, а посередине полотнища — белый крест. Классно!

«Ленька, конечно, осел и невежда, — со странным волнением подумала я. — Но в одном он прав: Петр очень красивый парень. И видно, что ловкий, сильный, уверенный в себе. А какой у него смелый взгляд!»

Светка уперла руки в боки:

— Вот я тут слушаю вас всех по очереди и не могу сообразить: помнит ли кто-нибудь, зачем мы сюда пришли? Кирилл Владимирович, ну хоть бы Вы остановили их болтовню!

— Здесь, на этом дворе, я уже не командую вами, Светлана, — мягко возразил Ковалевой скворец. — Как, впрочем, и Савва Романович больше не имеет полномочий руководить своим взводом. Теперь наши подопечные сами принимают решения, и дальнейший ход событий зависит только от их действий. Мы же с товарищем прапорщиком можем вмешаться в дело только в самых крайних случаях — если, например, гостям Нелживии будет грозить серьезная опасность, или они начнут уж слишком глупо себя вести…

— О, смотрите, Петр кланяется Наталье Кирилловне. Значит, их разговор окончен, — зачастила моя подружка. — Сейчас царь отойдет от своей мамы, оглянется назад, на пушки, и — вы представляете, что будет?! Вон, я вижу Афанасия. Он стоит в начале третьей шеренги. Ах, у солдата такое бледное лицо! И я его понимаю: заволнуешься тут! Думаю, Афанасий уже, конечно, увидел своего отца среди гостей. И понял, что тот сюда явился к сыну не с добром, а с желанием опозорить его перед царем вместо Воротникова. Ох, я бы на месте Афанасия не смогла так спокойно стоять и ждать, когда меня обвинят в краже пушки. Какой мужественный парень! А мы, вместо помощи честному человеку, торчим здесь и зря треплемся. Быстро идем поближе к Петру — хотя бы будем знать, что вообще в Пресбурге творится!

Светка схватила меня и Иноземцева под руки и потащила к яркой толпе гостей. Краем уха я услышала, как страус успел вполголоса спросить у нашего гида:

— Кирилл Владимирович, дорогой! Может, мне ради особого случая нарушить правила? Направить бойцов куда следует, дать им четкие указания?

— Ни в коем случае, Савва Романович! — оглянулся на него скворец с Сашкиного плеча. — Это должен быть их душевный выбор, а не приказ проводника. Иначе ничего у ребят не получится, и Вам это хорошо известно.

Даже на расстоянии — а мы успели довольно далеко отойти от прапорщика с его взводом! — я услышала, как тяжко вздохнул страус. Видно, он не очень-то верил в сообразительность Щуки и Пашки, которые должны будут в скором времени сделать какой-то выбор. Эх, узнать бы еще, о чем, собственно, речь! Сплошные загадки, честное слово.

— Кирилл Владимирович, — с жадным любопытством спросил у скворца Иноземцев, — а что это за странные ружья у потешных?

— Данные образцы огнестрельного оружия 17 века называются следующим образом: карабины, мушкеты, а также пищали винтованные и завесные, — любезно проскрипел скворец. — А выглядят они, я согласен, необычно — разумеется, для нас, жителей иного времени…

— Послушайте! — завопила Светка. — Ну, о чем вы говорите? Санек, посмотри на себя! У тебя же руки дрожат и губы прыгают. Совсем, что ли, голову потерял из-за игры в войнушку? Нам сейчас предстоит Афанасия спасать, а ты витаешь в облаках. Ау, вернись на землю!

Иноземцев вздрогнул и неловко улыбнулся:

— Извините, девчонки. Что-то я и правда в сторону отъехал. Не беспокойся, Ковалева: Афанасия я еще раньше тебя в шеренге срисовал. Неужели, ты считаешь, я о нем не думаю? Да еще побольше некоторых!

Моя подружка вдруг покраснела как вишня. Сказала срывающимся голосом:

— Тихо, Саня, а то нас услышат.

Действительно, мы уже давно стояли с краю толпы князей и придворных, полумесяцем окружавших Наталью Кирилловну и Петра. Юный государь, чуть подбоченясь, улыбался в усики. Ветер нежно приподнимал его черные кудри. Мне на мгновение почему-то стало трудно дышать. Светка отпустила наши с Иноземцевым руки. Ага, вон и Дормидонт Ильич! Расположился поодаль от сановных гостей. Я подтолкнула друзей локтями и кивнула им на бывшего крестьянина, прошептав:

— До чего же он скромен и смирен! Вздыхает с умилением. Голову склонил, лапы свои жабьи сложил, как ангелочек, глаза-тарелки в землю уставил. А сам, небось, только и думает, что о тех двадцати рублях, жмот зеленый!

— Погоди, Ир, — Светка опять схватила меня за руку. — Лучше посмотри, кто вышел пред царские очи!

Меня передернуло: посередине разряженной боярской стаи стоял, льстиво ухмыляясь, Шакловитый. Наталья Кирилловна смотрела на него с нескрываемым отвращением. Отведя в сторону руку, Федька изящно поклонился в пояс — сначала царю, потом царице-матушке. Провозгласил высоким голосом:

— Государь наш пресветлый Петр Алексеевич! Царица-матушка всемилостивая Наталья Кирилловна! Царевна-государыня Софья Алексеевна шлет вам со мной родственный привет и пожелания доброго здравия и благополучия!

— Ишь ты, до чего ловок, шельмец! — опять прогудел рядом с нами знакомый голос. — Не хуже немчина умеет европейский политес соблюсти, только что не подпрыгивает и шапкой перед собой не метет. А все же пустое это дело. Один блезир, и больше ничего!

— Почему, Борис Алексеевич? Разве не отменно учтив пройдоха Федька, не благолепен в движениях? Я ему даже завидую. Мне, грешному, не удалось бы столь легко согнуть и разогнуть стан перед Петром Алексеевичем. Куда уж, с моим-то пухлым чревом!

Справа и чуть впереди мы увидели расшитые золотом кафтаны Голицына и Троекурова. Иван Борисович огорченно тряс седой бородой: до того ему было обидно не иметь утонченных манер Шакловитого! Голицын хмуро отрубил ему:

— Вежливость тогда уместна, когда исходит из искреннего добронравия! Федька же, хотя и умен, и речист, и смел, а зело жесток! Я слышал уже нынче от тебя про его несчастного холопа-семилетку. Но, поверь, лютость Шакловитого не токмо на сего дитятю падает! Помнишь, несколько лет назад он начальствовал над Пушечным двором? Так вот, мне доподлинно известно: голова пушкарей московских Ивашка Кержавин написал на Федора Леонтьевича слезную жалобу, что, мол, приезжает Шакловитый к ним на двор пьяным и нещадно бьет ни в чем не повинных мастеров. И еще знай: царевнин советник — настоящий заплечных дел мастер! Прошлой осенью он лично, по своей охоте, проводил сыск по поводу доноса на вдову Марью Брусилову. В кляузе было написано, что она якобы говорила кому-то затейные и к смуте завидные слова. Да мало ли что может сболтнуть по легкомыслию глупая баба! Но Федька дал делу полный ход, запытал вдову чуть не до смерти — и все сие, как я слышал, с улыбочками да прибаутками. Каково? А ты восторгаешься ловкостью его поклона государю! Нет уж, Иван Борисович. Лучше тяжело кланяться, да быть добрым христианином, чем извергом, Шакловитому подобным.

Мы с подружкой удрученно переглянулись. Действительно, просто редкостный гад этот Федька! Иноземцев повернул к нам голову. Его щеки пылали.

— А что вы хотите, — процедил сквозь зубы Сашка, — если этот дяхан — главный советник Софьи? Сама царевна — разве не жестокая? Пройдет несколько лет, и она захочет напасть на Петра — своего брата, между прочим. А зачем? Да чтобы власть удержать, не отдавать ее законному государю! Вот и Федька ей под стать, чему тут удивляться.

Шакловитый меж тем, прижимая руку к сердцу, извивался ужом.

— Ах, государь ты наш батюшка, — сладко вещал советник, — не вели казнить, вели мне правдивое слово молвить. Мягок я сердцем, жалостлив до крайности…

Над головой Шакловитого замельтешили какие-то бархатистые комочки. Я вгляделась: это была стая шмелей. Федькин язык удлинился и с треском вывалился изо рта, как толстая колбаса. Насекомые роем опустились на него и густо облепили «сардельку» с разных сторон. Придворные и князья, выпучив глаза, уставились на советника. Шакловитый удивился, глянул вниз, икнул от страха, но не умолк. Видно, ему очень хотелось доиграть перед государем взятую на себя роль любящего наставника. Правда, шепелявил и картавил при этом Федька просто немилосердно. Царевнин советник сипло бубнил:

— Потому и не могу я, надеза-госудаль, по доблоте своей не сплосить тебя с заботой дусевной: посьто тлудись ты на подлых лаботах луцьки белые? Посьто не белезесь здлавие цалское, для нас, лабов твоих, длагоценное? Слысьно на Москве, будто ты сам, своею особою, масесь на постлойках то тополом, то лопатой, находясь пли этом беззаботно следи людей плостого звания. А если кто по неблезности, а пуссе того — по злому умыслу возьмет, да и глубо заденет свясенное тело помазанника Бозьего? Сьто тогда?

Из-за стены, шурша крыльями, выметнулась довольно крупная Ложь. Стрекоза распласталась на груди Шакловитого, сжав его шею мягкими жвалами. На кафтан Федьки ручейками потек желтый яд. Советник закашлялся.

— И что тогда? — насмешливо спросил Петр.

— Да как зе? — воздел руки вверх Шакловитый. — Возникнет посягательство на цесть и здлавие Петла Пелвого Алексеевиця — Великого госудаля, Цаля и Великого князя, всея Великия, и Малыя, и Белыя Луси Самоделзца. Вот о цем селдецьная боль моя. Пецялюсь я днями, не сплю ноцями, телзаясь дусой об опасностях, тебе глозяссих, надеза-госудаль. А уз сестлица твоя, свет-цалевна Софья Алексеевна, и вовсе глаз от слез не осусает, беспокоясь о твоем благополуции…

Шакловитый повалился на колени, картинно простирая руки к Петру. Стрекоза на Федькином горле вздрогнула от радости и мгновенно увеличилась чуть ли не вдвое. Еще бы! — ведь боярин врал без всякого стеснения. Только вот голос окончательно изменил обманщику. Советник, стоя на коленях, бил себя в грудь и пытался еще что-то сказать — куда там! Из его груди вылетало одно глухое сипение. Придворные ошалело наблюдали эту сцену. И, между прочим, в глазах многих из них я увидела откровенное злорадство! Многие крестились, шептали слова молитв, но ни один из царедворцев даже не подумал помочь Шакловитому — хотя бы прогнать шмелей или снять с его шеи стрекозу! Красивое лицо Натальи Кирилловны заалелось от еле сдерживаемого гнева. Ее большие черные глаза сверкали. Очевидно, присутствующие крепко недолюбливали этого человека — и я их понимала: у меня тоже не было к боярину особого сочувствия. Только вот…

— Кирилл Владимирович, — удивленно спросила я скворца, — скажите: мне это кажется или действительно Петр, единственный из всех, не видит, что творится с советником? Он смотрит на Шакловитого равнодушно, как ни в чем не бывало. А остальные — и государыня в том числе — в омерзении подались назад. Может быть, царь слеп?

— Нет, Ирина, — с готовностью ответила птица, — со зрением у Петра все в порядке. Но царь с самого раннего детства так привык к лести, расточаемой ему с разных сторон, что пока еще не может различить ложь в словах Шакловитого. Для юного государя низкопоклонство в свой адрес — норма обращения с окружающими, потому он принимает вранье советника за чистую монету. Соответственно, мальчик не замечает ни шмелей, поедающих язык Федьки, ни белую Ложь на его горле. Государя только забавляет неизвестно откуда взявшиеся хрипотца и косноязычие советника, а посмеяться Петр очень любит.

— Девчонки, тогда почему мы стоим? — возмущенно спросил Иноземцев. — Получается, что Петр верит Шакловитому. А тот и рад дуть царю в уши что попало! Свет, да оторви ты глаза от Афанасия — с ним пока ничего не случилось. Вон Ирка тревожно смотрит на Петра — и правильно делает, потому что пацан конкретно в опасности!

Жаркая волна опалила мне лицо: Сашка сказал правду, я действительно не отрываясь смотрела на Петра — его огненные глаза и горделивая осанка просто завораживали! Наш друг решил, что я наблюдаю за царем с тревогой — ладно, пусть… Только вот на самом деле — как, а? Иноземцев частил:

— Ясно, что Шакловитый пришел сюда по заданию Софьи все как следует высмотреть, а если получится, то и напакостить Петру и его сторонникам. Сейчас наврет царю про кого-нибудь всякую дрянь и довольный скроется в Москву! Идем!

Мы с подружкой хихикнули: надо же такое выдумать! Что тут высматривать, детскую игру? И кому вредить, тринадцатилетнему полководцу? Саня сердито схватил меня и Светку за руки и поволок вперед. Кирилл Владимирович еле удержался на его плече — так быстро мы помчались к Петру и Федьке. Шакловитый уже поднялся с колен, подскочил к царю и, вытягиваясь в струнку, — он был гораздо ниже Петра, — гнусаво шептал что-то прямо в ухо государю. Тот с удовольствием слушал и хохотал. Распухший фиолетовый язык советника теперь висел чуть не до земли. По нему ползали, сыто жужжа, сотни шмелей. Ложь стала величиной с учительскую указку. Глаза твари радостно мерцали, челюсти глубоко ушли в шею Федьки. «Пропеллер» стрекозиных крыльев, пронзительно свистя, образовал тугой круг. Я видела: его края хлестко били по левой щеке и плечу царя — ведь Шакловитый стоял очень близко к Петру! Но государь ничего не замечал, а только весело смеялся. Рядом с доверчивым мальчишкой осталась одна его мать — остальные гости отошли от их группы на значительное расстояние и взволнованно переговаривались между собой. Наталья Кирилловна с болью, ломая руки, смотрела, как ее сын слушает лживые бредни Федьки. Я точно знаю: моя мама на месте государыни давно бы вмешалась, оборвала вруна и не позволила ему внушать дочке невесть что! Но, получается, царский этикет конца 17 века отличался большой церемонностью: видно было, что Наталья Кирилловна очень хотела, но не могла себе позволить прекратить разговор царя с Шакловитым. Ее глаза полны были бессильных слез.

Все это в одно мгновение пронеслось перед нашими глазами. В следующую секунду Сашка обеими руками вцепился в загривок стрекозы и сдернул насекомое с Федьки. Крикнув нам:

— Девчонки, действуйте! — оттащил Ложь назад, бросил ее на землю и крепко придавил сверху ботинком.

Мы со Светкой принялись рукавами стряхивать шмелей с языка Шакловитого. Те сразу же бодро расправляли крылья и пускались в полет. Советник, не видя нас и ничего не понимая, ворочал по сторонам глазами с кровавыми прожилками. Мне очень хотелось стукнуть его по гладкому наглому лбу, обрамленному темными кудрями — прямо и не знаю, как я удержалась от этого! Наконец все шмели убрались восвояси, и язык Федьки приняв нормальные размеры, втянулся обратно ему в рот. Иноземцев, показав нам с подружкой большой палец, поднял Ложь за обвисшие крылья в воздух и, пнув хорошенько, выбросил за крепостную стену. Петр, так же ничего не понимая, как и Шакловитый, вглядывался в нас настороженными глазами — очевидно, он слышал какой-то шум и видел колебания воздуха от действий неизвестных лиц. Мы втроем переглянулись и дружно вздохнули:

— У-ух!

Федька вздрогнул и попятился. Царь побледнел, заморгал, вцепился в руку матери. Мы замерли: зачем еще больше пугать людей? Толпа придворных в нескольких метрах справа вдруг завыла:

— Государь ты наш любезный!

— Батюшка единственный!

— Демоны тебя одолевали, а мы, рабы негодные, и рты разинули!

— Ох! Ах!

— Казнить таковых неретивых рабов надобно на плахе!

— Нет, на колесе!

Петр опомнился, встряхнул головой. Поднял вверх руку и крикнул:

— Тихо!

Наступило молчание. Царь милостиво кивнул вельможам, дамам и пажам, приказал:

— Подойдите.

Те, дрожа, приблизились. Встали полукругом на прежнее место, поклонились. Шакловитый неуверенно оглянулся на разодетую толпу. Подумав, опять отошел в ее центр, легко согнул стан, выпрямился.

— А вот теперь и поведай нам, Федор Леонтьевич, прямо и без утайки, что за дело привело тебя в Пресбург, — Петр впился лучистыми глазами в лицо советника. — Какой милости хочешь от меня, своего государя? О чем челом бьешь?

Иноземцев озорно улыбнулся и, придержав на плече скворца, в два прыжка оказался рядом с Шакловитым. Крикнул ему в самое ухо:

— Слыхал, что тебе сказали: без утайки? Не вздумай врать, а то пожалеешь! Говори правду, не юли!

Сановники, мальчишки и боярыни шарахнулись от Федьки и пустились бежать к воротам. Две толстухи в парчовых платьях налетели друг на друга, упали и завизжали. Никто не обращал на них внимания: почти все придворные без оглядки улепетывали из крепости. Женщины побарахтались немного на земле, потом вскочили, подобрали подолы и со страшной скоростью устремились за остальными. Остались только двое наших знакомцев: Голицын и Троекуров — и еще один седобородый боярин. Вельможи быстро собрались вместе сзади советника. Борис Алексеевич спросил Шакловитого с притворным сочувствием в голосе:

— Никак в себя не придешь, Федор Леонтьевич? Конечно, статочное ли дело — подвергнуться колдовству! Подумать только: бесовские шмели чуть языка тебя не лишили, а невиданная стрекоза — самого дыхания! Но смотри: государь ждет. Не гневи его, отвечай, как тебе велено.

— Вот именно! — заорал Сашка, стоя напротив советника. — И поживее! — Иноземцев схватил советника за воротник кафтана и начал трясти Шакловитого.

Кирилл Владимирович на плече нашего друга оглянулся, отчаянно махнул крылом: была не была! — и с силой клюнул Федьку в лоб. Тот завопил. Трое вельмож за спиной Шакловитого чуть побледнели и отступили назад, но со своего поста не ушли. Пожилой боярин строго сказал в затылок Федьке:

— Что себе позволяешь, Федор Леонтьевич? Не отвечать на вопросы царя-батюшки — это ведь прямое к нему непочтение! Тут уже бунтом попахивает, понимаешь ли ты сие?

Советник шумно рухнул на колени, пополз к Петру, завывая:

— Ох, надежа-государь, не вели меня, грешного, казнить! Все тебе скажу, как на духу. И до чего же хорошо, восчувствовал я сейчас, правду сказывать — вот словно бы ноша тяжкая с души падает! Слушай, всемилостивый царь — батюшка. Послала меня к тебе царевна-государыня Софья Алексеевна с наказом узнать, как проходят братнины детские потехи, велико ли теперь Потешное войско и много ли времени ты с ним проводишь.

— Ну, что я говорил? — горделиво обратился к нам с подружкой Иноземцев. — Вражеский шпион пробрался в Пресбург, а вы мне не верили и смеялись, как две дурочки.

Петр польщенно улыбнулся:

— Передай заботливой сестре Софье Алексеевне, что походами и ученьями занимаюсь я весьма преизрядно, что воинским наукам обучаюсь прилежно и что число моих потешных достигло уже трехсот человек.

— Ох, какое горе! — схватился за голову Шакловитый.

— Что ты сказал, Федор Леонтьевич? — изумленно спросил царь. — Горе?

Трое бояр и Наталья Алексеевна вперились в советника настороженными взглядами. Иноземцев гаркнул Федьке прямо в ухо:

— Чего замолчал? Говори все до конца!

— Да я и не скрываюсь, дух неведомый, — залепетал Шакловитый. — Разве я смею тебя ослушаться? Ты вон как свиреп и грозен! Где уж мне, человеку земному, спорить с бесом?

— Что ты там несешь про бесов? — нахмурился Петр. — Отвечай немедля, почему чувствуешь горе от моих потех?

Советник застонал:

— Да какая у меня, мужа государственного, может быть от них радость, коли ты, отрок пока еще малый и неразумный, сумел сильное войско себе завести?! И ведь не похожи твои потешные на наших крикливых стрельцов. Они у тебя на иноземный лад обучены — вон до чего прямо стоят, ажно не шелохнутся! Груди выкатили, смотрят сурьезно — видать, строгих ты им подобрал начальников. Я сам во время турецкой войны занимался устроением стрелецких полков. Я усмирял Хованского с его бунтовщиками. Сейчас заведую Стрелецким приказом, кое-что понимаю в воинском духе и вижу: преданы тебе потешные безмерно. Надо будет — в огонь и воду пойдут за своим государем. И спрашиваю с тревогой: что в сем есть хорошего, если воевода их — дитя малое? И неизвестно, на какое дело он может повести в таком разе зеленокафтанных ратников…

— Это я, по-твоему, дитя? — рассердился Петр. — Ох, смотри, Федька, не бери на себя лишнего!

Наталья Кирилловна, не сводя глаз с разболтавшегося советника, взяла сына за руку и, обняв, прижала его к себе. Казалось, царица очень хотела дослушать до конца откровения Шакловитого. Петр немного успокоился, перестал размахивать руками. Но губы его по-прежнему дергались от злости.

— Не гневайся, надежа-государь! — советник ударил себя кулаком в грудь. — Говорю я прямо и без утайки, как приказано. Так вот: опасны твои игры и забавы для спокойствия государства Московского. Мало ли что из-за них произойти может?! А если, паче чаяния, падет тебе на ум озорная охота восстать на сестрицу свою — истинную благодетельницу русскую? Да и двинешь ты потешных на Москву? Может произойти новая смута! Давно говорю я свет-государыне Софье Алексеевне: извольте, мол, запретить малому братцу Петру сии богопротивные игры! Не доведут они его до добра! А она отмахивается: пусть, мол, волчонок нарышкинский вдали от Кремля забавляется как ему восхочется. Главное, чтобы не вспоминал мальчишка о правах своих на престол и не стал бы заботиться их вернуть. А потехи его грубые нам, мол, выгодны, потому как, если дитя предается им безостановочно, это непременно в конце концов испортит нрав отрока. Значит, когда Петр Алексеевич войдет в пору совершеннолетия, народ не захочет видеть его над собой царем. И мы, мол, сохраним свою власть державную без усилий непомерных…

Петр, Наталья Кирилловна и трое вельмож в полном ступоре слушали признания Шакловитого — до того они были поразительны.

— Ах ты раб негодный! — воскликнула, не сдержавшись, царица. — Это сын мой, государь твой, — волчонок?!

Юный царь побагровел, сдернул с шеи барабан, отшвырнул его вместе с палочками далеко в сторону. В бешенстве сжал кулаки, шагнул к советнику:

— Вот, значит, чего возжелала Сонька, Великая государыня-царевна и Великая княжна, сестра моя прехитрая? Решила она вместе с тобой, псом паршивым, к престолу наследника законного не допустить, потому и не препятствует потехам моим? Будто бы я благородными экзерцициями воинскими нрав себе испорчу, а за то народ меня не полюбит? Ха-ха-ха!

Петр отрывисто засмеялся, но взгляд его при этом остался холодно — неподвижным. Федька наконец опомнился, задрожал и отступил назад. Похоже, до советника только сейчас дошло, как неосторожно выдал он себя и царевну-государыню. Побледнев, Шакловитый сделал движение к воротам в надежде скрыться от гнева царя.

— Стой! — топнул ногой Петр.

Лицо его исказилось судорогой, большие черные глаза выкатились из орбит. Голова царя задергалась. Шакловитый, в ужасе шепча что-то, повалился на колени и прикрыл затылок руками.

— Притих, изменник?! — взревел Петр. — Не смей молчать, не смей, не смей!

По моей спине пробежал холодок. Сейчас юный государь не только не был красив — он был страшен. Куда делись его богатырская стать и ясная, открытая улыбка? «Михель-великан из сказки Гауфа — вот кто царь на самом деле, — подумала я. — Не хватает только высоких сапог да бревна на плече». Я оглянулась на Светку: подружка смотрела на государя настороженно. А Иноземцев, представьте себе, наблюдал за этой сценой с радостным торжеством! Ну да, с его точки зрения, Петр был прав в своем негодовании против сестры вместе с ее советником, а Шакловитый получил по заслугам: не подкапывайся под законного наследника престола!

С пронзительным свистом, корчась в огне, через стену перелетела крупная алая ящерица. Она упала к ногам Петра, уже нависшего над Федькой, чтобы вцепиться ему в волосы. Наталья Кирилловна взволнованно шептала что-то в ухо сыну — видно, старалась отговорить его от немедленной расправы с Шакловитым. Выпрямившись, Жестокость оглядела присутствующих глазами-шариками. По мне и Светке скользнула взглядом без всякого интереса. По вельможам и царице — оскалившись. А по Сашке — мы с Ковалевой тревожно переглянулись — утробно захохотав. Гадина топнула лапой, и из-под ее ступни выбежало несколько красных ящерок. Каждая из них стремительно кинулась к своей жертве. Три, подпрыгнув, впились в бояр, одна — в Наталью Кирилловну, а последняя — самая рослая из пяти — в нашего друга. Удовлетворенно кивнув, Жестокость-великанша повернулась к царю — она доставала головой как раз до его груди — и не спеша вгрызлась в сердце Петра. Государь замахал руками, закричал что-то нечленораздельное, гневно пнул советника в бок. Вместе с мальчишкой сразу пришли в ярость сановники, царица, а больше всех — Иноземцев! Скворец сразу же перелетел с Сашкиного плеча на мое и печально нахохлился. Мы с подружкой обомлели: пятеро человек, недавно вполне разумных, сбивая друг друга с ног, бросились к Шакловитому. Больше остальных — и это было особенно страшно! — трясся в ярости наш друг. Он, вместе с гримасничающим царем, прямо готов был убить незадачливого Федьку. Ящерки, подергивая хвостами, уже погрузили свои хищные головенки в сердца обезумевших от злобы людей.

— Кирилл Владимирович, — в панике спросила я нашего гида, — что происходит? Почему Жестокость Петра размножилась? И что делать с Саней?

— Мы его таким еще не видели, — растерянно пробормотала Светка.

— Пороки монархов! — воскликнула птица. — Окружающие их просто не замечают, поэтому безнравственность быстро расцветает в сердцах правителей. В результате, не встречая себе сопротивления, душевные изъяны властелинов заражают собой их родных, приближенных и слуг. Ведь любой царь, король или раджа в глазах его подданных — это наместник Бога на земле, а значит, то, что он делает, — правильно и хорошо. Следовательно, и остальным можно — и даже нужно! — пускаться вместе с венценосцем во все тяжкие! Впрочем, Наталья Кирилловна нападает сейчас на Шакловитого скорее из страха за жизнь и благополучие своего ребенка. Она видит в советнике врага — и будущее подтвердит ее недобрые предчувствия.

— Но Саня-то — не придворный и не родственник Петра! — в отчаянье возразила я. — А Вы посмотрите: он как бешеный лупит Федьку по щекам. Тот уже и не шевелится. Что делать?!

Скворец покачал головой:

— Александр сейчас считает царя правым, понимаешь? Жестокость вашего друга, девочки, особенно опасна, потому что он действует не из подражательства Петру, а по искреннему порыву души. Александр убежден, что поступает по совести: заступается за несправедливо обиженного царя…

— А также за Андрейку, — подсказала Светка.

— На самом же деле просто тупо мстит советнику! — крикнула я. — А значит, поступает ничем не лучше Шакловитого. Иноземцев ведь так может и в ящерюгу превратиться, как Дормидонт в жабу!

Птица кивнула:

— Действительно, помочь Александру будет трудно. Но вы все равно идите ему на выручку — и о других тоже не забудьте. Я, если кого-то интересует мое мнение, советую начать с них!

Мы с подружкой подскочили к боярам и довольно быстро оторвали от них ящерок. Раскрутив рептилий за хвосты, перебросили их за крепостную стену. Вельможи, опомнившись, отступили от Шакловитого и прижали ладони к окровавленным дырам на кафтанах. Потом я сдернула маленькую Жестокость с груди Натальи Кирилловны. Царица вскрикнула и заплакала, прижав руки к глазам. Светка, пыхтя, старалась оттеснить огромную ящерюгу от Петра — но не могла! Чудовище ловко отмахивалось от Ковалевой хвостом и передними лапами и продолжало, чавкая, пожирать сердце государя. Я сказала подружке:

— Оставь ее пока! Идем-ка лучше к Сане!

Вид у нашего друга был измученный. Временами он судорожно мигал и оглядывался по сторонам — Иноземцев пытался понять, что с ним происходит. Но алая гадина, сжав когтями его разодранную грудь, с новой силой вгрызалась в Сашкино сердце. И мальчишка опять начинал месить потерявшего сознание советника.

— Ну, погоди же! — хором крикнули мы с Ковалевой, вцепляясь в обнаглевшую рептилию.

Светка, морщась, ухватила пальцами липкую от Саниной крови голову ящерицы, чтобы отодрать ее зубы от сердца Иноземцева. Однако Жестокость не желала отпускать жертву! Тогда я, собравшись с силами, начала пальцами отжимать от Сашкиной груди глубоко вонзившиеся в нее когти рептилии. Это оказалось невозможным: они были как каменные и совершенно не двигались. Вдруг нас с подружкой опалило жаром. Я оглянулась: Жестокость Петра, вывернув шею, злорадно косилась на нас огненным глазом. Ее лапы топали по земле, еще больше раздувая в стороны окутывающее гадину пламя. Волосы у нас на головах, готовые вспыхнуть, затрещали. Но не могли же мы бросить Иноземцева одного погибать!

Ковалева кивнула мне и схватила Сашку под левую руку. Я схватила под правую. Мы с трудом оттащили мальчишку от лежащего навзничь Шакловитого — а что еще можно было сделать? Санина ящерица, забеспокоившись, убрала зубастые челюсти от его сердца. Рептилия на мгновение высунула голову из раны и попыталась зацепиться кончиком хвоста за лапу Жестокости Петра, которую та ей протянула.

— Обойдешься, — усмехнулась Ковалева, дернув ящерюгу за длинный хвост и оторвав гадину от ее начальницы.

Ящерюга зыркнула на мою подружку и снова приникла к Сашке. Мы усадили Иноземцева, прислонив мальчишку спиной к крепостной стене. Саня потерянно молчал, глядя вниз, на впившуюся в его грудь Жестокость.

— Петруша, успокойся, мой родной, — донесся до нас молящий голос Натальи Кирилловны. — Иначе опять с тобой припадок приключится. А вечером ты зачнешь пустых покоев пугаться, от тишины дворцовой дрожмя дрожать. Ночью от дурных видений спать не сможешь.

— Не мешайте мне, матушка! — нетерпеливо вскрикнул царь. — Измена в государстве есть превеликое зло. Ее огнем и мечом выводить надобно. Лучше помоги поднять с земли Федьку — раба лукавого. Один я не могу, зело тяжел Сонькин наушник… Вот ведь, даже нам двоим сие не под силу. Господа бояре, подойдите сюда!

Вельможи приблизились, степенно поклонились царствующим особам.

— Понудите его встать! — приказал государь.

Сановники, неловко толкаясь, подняли Шакловитого, встряхнули. Поддерживая под обе руки и подпихивая сзади в спину, поставили перед Петром.

— Девчонки, что там происходит? — слабым голосом спросил Иноземцев.

Светка фыркнула:

— Да ничего хорошего! Этот маменькин сынок сейчас будет Шакловитого добивать, а царица и бояре — ему помогать. Это ведь будущий Петр Великий, ему можно творить что угодно.

— Д-добивать? Впятером одного, уже побежденного? — ошеломленно пробормотал Саня. — Не может быть. Зачем Петру так унижать себя? Он же полководец, а не гопник!

Я с радостью увидела, что Жестокость нашего друга недовольно трясет хвостом. Железная хватка ее когтей заметно ослабла — гадина теперь с трудом держится за Иноземцева. Я поймала одобрительный взгляд скворца, сидевшего на плече Ковалевой, и шепнула Светке:

— Смотри!

Подружка скосила взгляд на ящерюгу, кивнула и без малейшего страха сжала руками шею и хвост рептилии. Я же освободила из ее загнутых когтей лацканы и полы Сашкиного пиджака. Воспрянувший духом Кирилл Владимирович сразу вспорхнул вверх и весело закружился над нами. Потом сел на землю рядом с Саньком.

— Раз, два, три! — скомандовала я.

Мы с подружкой дернули вверх обмякшее тело Жестокости. Ух, наконец-то мы оторвали ящерицу от Иноземцева, какое счастье! Ковалева, отодвинув меня рукой, снова ухватила гадину за хвост, со свистом раскрутила над головой и кинула ее через стену. Мы с улыбкой пожали друг другу руки: дело сделано!

Сашка поднял на нас осоловелые глаза и заморгал. Тяжело поднялся на ноги. Ранка на его груди еще продолжала кровоточить — весь пиджак мальчишки был покрыт бурыми оплывающими пятнами. Но Иноземцеву было не до того! Смущенно пробормотав:

— Спасибо, девчонки! Если бы не вы, ящерюга меня бы уже схомячила, — наш друг показал пальцем вперед: — Поглядите-ка, советник вроде очнулся и стоит бодрячком. Значит, не сильно мы его отмутузили? Уф, хорошо!

Иноземцев перевел дух. Скворец взлетел мальчишке на плечо. Иронически кося на Сашку глазом, каркнул:

— Да, Федор Леонтьевич пришел в себя. Но я бы на твоем месте, Александр, не слишком радовался за него. Шакловитому еще предстоят сегодня испытания — и, поверь мне, нешуточные. С этого момента будьте внимательны, друзья мои. Сейчас наступят важные события!

У меня застучало в висках. Я всмотрелась в группу людей невдалеке, которые жили так давно — триста с лишним лет назад! Все они давно умерли, деяния их хорошо известны историкам. Но скажите тогда, почему их чувства, слова и поступки сейчас волнуют нас, занесенных в 17 век волей удивительного случая? Сашка со Светкой тоже напряглись — да и как иначе? В компании царей и придворных творилось что-то непонятное. Петр, с белым от ярости лицом, топал ногами. Его Жестокость, выросшая вдвое и весьма раздавшаяся вширь, почти закрывала собой от наших глаз разбушевавшегося государя. Ведь теперь рептилии приходилось, чтобы достать до сердца мальчишки, сильно наклоняться вниз — так высока стала алая гадина. Советник стоял, поникнув головой. Наталья Кирилловна и сановники мягко увещевали царя:

— Петрушенька, успокойся! Вон как глазки у тебя остекленели, страх да и только!

— Земно кланяюсь тебе, государь, я — дядька-воспитатель князь Голицын: не допустите себя до этакого сумасбродства, Петр Алексеевич!

— Послушай и меня, батюшка наш милостивый. Я ведь давно твоему венценосному роду предан. Еще при Алексее Михайловиче главой разных приказов был: Большой казны, Иноземного, Рейтарского. Управлял и Московским Судным. Все законы государственные доподлинно знаю. И скажу тебе искренне: негоже Помазаннику Божьему самому сыск проводить и изменника наказывать.

— Нет, нет, нет! — орал Петр. — Будет как я говорю!

— А Вы что ж молчите, Петр Васильевич? — царица протянула руки к пожилому вельможе. — Уговорите государя не гневаться! Шереметевы всегда были опорой русскому трону. Вот, сыночек, послушай нашего усердного раба! Он еще деду твоему Михаилу Федоровичу, будучи юным, как ты, отроком, рындой служил. Потом с отцом твоим, царство ему небесное, ходил в походы против шведов и поляков лукавых. Бил победоносно под Путивлем короля Яна Казимира и не отдал ему город. Вспомни недавний бунт, Петрушенька. Когда мы с тобой и братцем твоим Иоанном на Красном крыльце стояли, а под нами во дворе стрельцы бесновались, Артамона Матвеева и дядьев твоих злосчастных на копья подымая, кто вниз сошел, прямо к бунтовщикам безжалостным? Кто, рискуя жизнью собственной, уговаривал их разойтись по домам? Петр Васильевич большой Шереметев. Да и теперь он, несмотря на годы, служит нам исправно. Сейчас вот, скажем, ведает Москвой, пока ты и царь Иоанн числитесь в отбытии. Сиделец кремлевский, как мне ведомо, на богомолье отъехал. Родной твой батюшка, сынок, безвременно скончался. Так прими хоть от Петра Васильевича отеческий совет!

— Благодарю тебя, свет-Наталья Кирилловна, государыня наша добрая, — растроганно отозвался Шереметев. — Я и не знал, что ты столько знать изволишь о трудах моих скромных на благо царства Московского.

— Ах, матушка, — сверкнул глазами царь, — наслышан я достаточно о заслугах Петра Васильевича перед престолом нашим. Вспомни — ты же сама мне и сестрице Наташе премного читала из старой гиштории европейской. А еще рассказывала о славных воеводах русских, кои свои подвиги совершили во времена недавние. Все я знаю и об осаде князем Риги, и о победе над польским королем, после коей он оставил Путивль и убрался в Вильно…

— Так не вели мне тогда, государь, молчать, вели слово молвить! — воскликнул воспрянувший духом Шереметев.

Петр усмехнулся. Встопорщил черные усики, как рассерженный кот.

— Коли мне понадобится наставление в воинском деле, — заявил мальчишка, — обращусь я смиренно к тебе, Петру Васильевич, и внимать твоему голосу стану трепетно. Но сейчас мне угодно вывести на чистую воду злого изменника, и я это сделаю! Да ежели бы я, матушка, слушал бояр, то не здесь бы фортеции строил и благородные науки постигал, а сидел бы в Кремле, аки болван безвольный, и отвечал бы иноземным послам всякие глупости по Сонькиной подсказке. А вспомни, как стращали твоего сына в прошлом годе бояре, чтобы не смел он сам из пушки стрелять! Жужжали в уши: мол, и изувечусь я, и обожгусь, и разорвет меня ядром. А я взял, да и выпалил! Из пистолета и карабина прицельно бить тоже научился. И теперь огненная потеха для русского царя — дело обычное. Что, не так?

— Вестимо так, — осторожно поддакнул ему Голицын. — Однако и посейчас не разрешено тебе, государь, стрельбу зелейную одному совершать. Либо я, царев дядька, при сем действе присутствую, либо капитан выборного полка Симеон Зоммер.

Петр хитро сощурился (красная гадина, поедающая его сердце, подпрыгнула от восторга). Сказал:

— Вот я и надеюсь, Борис Алексеевич, что ты, мой верный слуга, поможешь царю-батюшке. А под твоим-то главенством мы Сонькиного прихлебателя Федьку как следует ущучим, да?

Боярин в замешательстве развел руками.

— Кирилл Владимирович! Объясните мне, пожалуйста, о чем они спорят? — нетерпеливо спросил у гида Иноземцев. — Чего царь добивается?

— Сейчас узнаешь, — вздохнула птица.

Петр выпрямился. Гордо оглядел царицу и троих вельмож. Приказал, указав рукой на Шакловитого:

— Отойдите от лихого ворога подальше, дабы не потерпеть случайно урон здравию своему, для нас драгоценному.

Взрослые, понурив головы, послушались мальчишку. Советник, оставшись в одиночестве, задрожал и упал на колени, бормоча:

— Не виноват я ни в чем. Помилуй меня, государь, Христа ради.

Петр гневно топнул ногой. Грызущая его Жестокость, вильнув хвостом по пыли, снова выросла вдвое. Теперь она стала настоящим драконом! Царь кивнул Голицыну, веля ему идти за собой, и, сильно размахивая на ходу руками, побежал к пушкам. Орудия стояли на возвышении вдоль ширины крепости, слева от входа. По пути следования юного государя офицеры быстро и четко перестраивали ряды потешных, открывая широкий проход для Петра и Бориса Алексеевича. Боярин шел, низко опустив голову. Красная ящерица, несмотря на свои устрашающие размеры, очень шустро пятилась перед царем, не мешая его движению. Ясное дело, обжоре не хотелось расставаться с роскошным обедом! Потом рептилия и вовсе выпрямилась, подхватила мальчишку передними лапами, подняла его вверх, до уровня своей жадной пасти — так Жестокости было удобнее поедать царское сердце — и с удвоенной скоростью заскакала задом к пушкам. Дормидонт Ильич — его зеленая туша ярко отсвечивала на углу между крепостными стенами — замерев, следил за летящим над землей Петром вылупленными желтыми зенками. «Интересно, — подумала я, — он-то, в отличие от остальных, видит ящерюгу или нет? Правда, Дормидонт тоже — подданный его упрямого величества. Но ведь селянин — еще и жаба, милая сестренка Жестокости. Значит, должен узнать родственницу. И, наверное, это так и есть: не зря же конюх вжался в стену и испуганно таращится на происходящее!» Светка сказала:

— Вот странно! Я понимаю: это мы с вами видим, что Петра несет на ручках ящерица, потому царь и передвигается поверху. Но его современники?! Для них, получается, нормально, что Государь Московский летит по воздуху? Смотрите: ну, хоть бы кто-нибудь удивился или вскрикнул!

— Таковы убеждения верноподданных любого монарха, — хмыкнул Кирилл Владимирович. — Государевы рабы твердо знают: их царь велик и могуч, венценосцу подвластно все: и земли, и воды, и воздушные движения в его владениях. А судить о поступках миропомазанного величества простые смертные не имеют права. Это во власти одного Господа Бога.

— Но это же правильно! — горячо отозвался Иноземцев. — Слышали, Петр рассказывал: бояре не давали ему стрелять? Да если бы пацан, как положено нормальному царю, не наплевал на их запреты, в России и не появилась бы сильная артиллерия! Подумайте, из чего бы тогда стрелял по немцам под Москвой мой двоюродный прадедушка? Из раскрашенной пушки, похожей на ту, что свистнул Щука?

— Да оставь ты, Саня, в покое своего героического предка, — тихо сказала Светка, всматриваясь в происходящее возле орудий. — Что это Петр там развопился? Побежали, узнаем!

Мы кинулись к пушкам. «Чего узнавать? — в ужасе думала я. — И так ясно: царь наконец заметил пропажу деревяшки. И из этого наверняка выйдет ужасная дрянь!»

Я не ошиблась. Петр, по-прежнему приподнятый над землей Жестокостью, тыкал пальцем в пустое место между орудиями. Государь негодующе дрыгал ногами и орал:

— Где моя любимая пушка?! Кто посмел ее забрать? Выпал случай заняться делом по-настоящему, а что толку?

Борис Алексеевич, глядя вверх, уговаривал капризника:

— Государь ты мой милостивый! Полно уж надрываться да бушевать. Вдруг головку тебе болью разломит — ну, что хорошего? Раз уж так судьба положила, что лучшая твоя бомбарда неведомо куда подевалась, может, следует отложить дознание преступных замыслов Шакловитого?

— Нет! — взревел царь. — Не стану я сыск откладывать, нашел дурака! Федька отсюда улизнет, к Соньке в Москву уедет, а та его где-нибудь спрячет, вот и вся недолга. Но правда: надо успокоиться. Распалившись духом, нельзя добиться успеха в военном предприятии — так ты всегда меня учил. Кто виноват в пропаже орудия, я потом узнаю. А сейчас — уф-ф, вот и злость прошла! — лучше допрошу-ка я Шакловитого, да с ясным разумом, да без лишнего жестокосердия, чтоб не напугать боярина до времени. А то замкнется со страху лукавый раб, и ничего у него потом не выведаешь.

Ну, надо же! Ящерица сразу стала сдуваться, как проколотая шина. Рептилия оторвала зубы от сердца государя и недоуменно заворочала огненными глазами — что это, мол, происходит? Просто форменное безобразие! Поесть досыта не дают! Вот Жестокость стала ростом с Петра и выпустила мальчишку из когтистых лап. Царь оказался на твердой земле — но, похоже, не заметил этого. Зато Голицын удовлетворенно кивнул: все-таки куда безопаснее для здоровья его воспитанника не болтаться в воздухе, а стоять на своих ногах, как положено доброму христианину. Подошли, ласково улыбаясь, Наталья Кирилловна, Троекуров и Шереметев. Я оглянулась на Шакловитого — хоть бы, и правда, он уже сбежал из городка! Времени для этого у советника было достаточно. Но нет: Федька стоял на прежнем месте, униженно склонив голову. Вот глупый! Петр между тем обратился к Голицыну:

— Как я рад, Борис Алексеевич, что послушал тебя. Теперь-то, остынув, и проведу беспристрастный сыск. Двух потешных ко мне!

Троекуров и Шереметев отошли к ближнему офицеру и что-то сказали ему. Офицер, выйдя из строя, вполголоса скомандовал. И вот уже к государю подлетели и вытянулись в струнку двое парней в зеленых мундирах.

— Ступайте к тому боярину, — царь небрежно ткнул пальцем в сторону советника, — и доставьте его немедля сюда.

Солдаты ходко зашагали к Шакловитому, притащили его, упирающегося, и поставили перед Петром. Ага, ящерюга еще похудела и отступила от царя на целый метр! Вид у рептилии был унылый. Пламя под ее красными ногами еле теплилось.

— Ну что, раб Божий Феодор, — важно обратился будущий император к советнику, — поведай нам, как злоумышлял ты вместе с сестрой моей Софьей Алексеевной против законного государя Петра Алексеевича?

— Не злоумышлял я, — буркнул Шакловитый, — а токмо секретно обсуждал с царевной-государыней ее семейные дела.

Петр сжал кулаки, шагнул к Федьке и прошипел:

— Пес шелудивый! Каким краем ты принадлежишь к роду Романовых, что смеешь досужий свой язык об наши дела елозить?! Отвечай, не сходя с места!

Советник угрюмо молчал, глядя себе под ноги. Царь дернул ртом, хотел броситься на него, но был остановлен за плечо Голицыным. Ящерюга взбодрилась и сделала шаг к государю. Наталья Кирилловна как-то почувствовала ее движение, встревоженно повернула голову к Жестокости милого сына Петрушеньки — но, разумеется, не увидела ее. Государыня сжала руки и сказала царю:

— Сынок, едем-ка лучше домой. Уж полдень давно миновал, а ты все здесь обретаешься: труды воинские несешь, ножки о землю бьешь. Я сегодня к обеду ячменную кашу с молоком подать велела, столь тобой любимую…

Мальчишка сердито повел на женщину черными глазами:

— Ах, матушка! Еще раз почтительно прошу тебя: не мешай! Если тебе надобно, отправляйся во дворец, а меня к сему не понуждай!

Царица неудержимо всхлипнула и отвернулась от сына. Рептилия снова шагнула к Петру — на этот раз увереннее. Шакловитый поднял голову и забубнил:

— Вот и я осмелюсь просить тебя, государь наш милостивый и справедливый: послушай матушку любезную, езжай с Богом домой и меня заодно отпусти Христа ради, поелику не виноват я ни в чем предосудительном…

— Князь Борис Алексеевич и воевода Петр Васильевич, строители Потешного городка! — завизжал царь. Жестокость, радостно взметнув хвостом, оказалась рядом с мальчишкой. — Велю: помогите мне, государю вашему, обличить в злонравных помыслах боярина Шакловитого. Коли не желает преступник сознаваться добровольно, так сделает это под угрозой жизни его!

Голицын сказал с поклоном:

— Но, государь! Ведь от пушки твоей любимой, коя отменно, при малых зарядах пороха, деревянными ядрами стреляет, и следа не осталось. Чем же станешь ты грозить боярину?

— Борис Алексеевич, слуга мой верный! — вскричал Петр. — Немедля отдай приказ о начале огненной потехи!

— Отдаю, — нехотя промолвил князь.

— Повелеваю: ежели невозможно открыть бомбардировку деревянными ядрами, надобно провести ее пареной репой! И, я думаю, еще больнее будет, коли горячая каша в лицо врагу моему попадет, — усмехнулся мальчишка. — Петр Васильевич, прикажи насчет паренки! Борис Алексеевич, за мной! — и побежал к орудиям. Ящерица, не отставая от царя, топала рядом с ним.

Советник завыл и попытался упасть в траву, прикрыв руками затылок. Но дюжие потешные вздернули его вверх и поставили на ноги. Мы в ужасе переглянулись: царь неудачно пошутил? Или…

— Кирилл Владимирович, — одними губами спросил Сашка скворца, — это что, взаправду? Петр будет бить из пушки по человеку?!

Птица мрачно кивнула:

— К сожалению, да, Александр. Юному царю, по понятным причинам, не разрешается пока самостоятельно палить из мортир чугунными ядрами. Зато деревянными, или пареной репой, или вареным горохом — пожалуйста, сколько угодно.

— Но это же опасно для людей! — возмутилась Ковалева.

— Ты права, Светлана, — согласился скворец. — Историкам известно, что немалое количество «робяток» было покалечено и обожжено в потешных боях. Кстати, и сами солдаты во время учений стреляют друг в друга из ружей не только овощным пюре, но и горящими пыжами. Столь суровыми приемами достигается, так сказать, натуральность военных игр Петра.

— Но то в игре, там всякое бывает, и никто не обижается! — закричала я. — А как можно нарочно стрелять в лицо человека раскаленной массой?

— Как видишь, можно, — развел крыльями Кирилл Владимирович, — если это делает самовластный монарх. Смотрите, друзья, вон уже государю и репу в ведрах несут. Ох, как дымится горячая каша! Видно, ее только что сняли с огня.

— Ну и гад же этот государь! — заорал Иноземцев. — Девчонки, за мной!

Сашка рванул прямо к царю, который вместе с Голицыным суетился у лафета медного орудия со странно коротким и широким стволом. Кажется, такие пушки в старину назывались мортирами. Мы с подружкой полетели следом за Иноземцевым. Может, и правда удастся воспрепятствовать злому делу, затеянному Петром? Вот и добежали! Возле жерла орудия стояли, вытянувшись, двое солдат. В руках они держали деревянные бадьи с репой. От распаренных корнеплодов валил густой пар.

Царь и боярин перестали возиться у нижнего конца мортиры и поднялись на ноги. Вместе с Петром вскочила с лафета и Жестокость. Ящерюга в восхищении таращилась на мальчишку. Предчувствуя скорый пир, рептилия алчно облизывалась черным языком. Лицо будущего императора, перемазанное порохом, сияло. Ах, как мне захотелось треснуть царя по затылку! — но нельзя было заранее обнаруживать наше присутствие. Я засунула сжатые кулаки в карманы жакета. Иноземцев с Ковалевой, по моим наблюдениям, тоже едва сдерживали возмущение: Светка угрожающе притоптывала ногой, а Саня, закусив губу, слушал скворца, который что-то шептал мальчишке в ухо.

— И что же, Федор Леонтьевич? — спросил Петр, в упор глядя на Шакловитого. — Последний раз спрашиваю: сознаешься ли ты в измене мне, своему государю? Или я приказываю тотчас же открывать бомбардировку?

Советник испуганно икнул и замотал головой. Лицо Федьки стало серым. Шакловитый попытался, рванувшись из рук потешных, закрыть его ладонями. Но парни схватили советника за кисти и вновь опустили их вниз, по швам.

— Начинаем! — гаркнул Петр. В руке его неведомо откуда появилась длинная дымящаяся трубка. Ящерюга подскочила к царю и протянула к нему лапы с растопыренными когтями. — Вложить заряд!

Двое потешных, принесших репу, разом поставили ведра на землю. Потом, кряхтя, стали поворачивать мортиру дулом вверх. Царь, наблюдая за процедурой, подошел к ним. Трубка в его руке тлела, распространяя кислую вонь горящего пороха (я знаю: так пахнут, взрываясь, петарды, которые любят поджигать у нас во дворе мальчишки). Вот ствол орудия встал вертикально. Лицо Петра исказилось, усики мальчишки гневно встопорщились.

— Живее! — приказал он потешным. — Чего медлите?

Жестокость, хлестнув хвостом по земле, наклонилась и впилась зубами в успевшую затянуться рану на груди царя. Петр вздрогнул, поднес руку к сердцу. По пальцам государя побежала кровь. Солдаты снова подняли бадьи с репой. Один из них, поднеся горячую кашу к жерлу мортиры, уже собрался вылить массу в ствол. Второй терпеливо ждал своей очереди. Но парню не суждено было ее дождаться! С криком:

— Девчонки, вперед! Уничтожим боеприпасы противника! — Иноземцев подскочил к первому потешному и ударом ноги выбил ведро из его рук. Кирилл Владимирович, победно каркнув, заметался над головой Сани.

Солдат взвизгнул: капли жгучей массы попали ему на чулки — и отпрыгнул назад от растекшейся по земле желтой луже. Мы с подружкой, согласно приказу командира, тоже не моргали. Светка дернула из руки другого солдата бадью, плеснула в сторону репяную жижу. Я выхватила из пальцев царя дымящуюся трубку и кинула ее за крепостную стену. Петр, приоткрыв от изумления рот, проводил глазами улетевшую опасную игрушку. Скривившись, завопил:

— Борис Алексеевич, передай барабанщикам: сейчас же бить алярм! Тревога в Пресбурге! Запал улетел, мой запал улетел — и почему, неведомо! А репа взяла и пролилась — тоже беспричинно!

Государь взмахнул руками, поскользнулся на липкой массе и упал в нее навзничь. Ящерюга, разочарованно хрюкнув, оторвалась от его груди и вмиг уменьшилась до размера кошки. Увязая в репе, попятилась от Петра к Сашке, которого, похоже, не заметила. Иноземцев тут же прижал гадине ногой хвост. Жестокость зашипела, повернула голову к нашему другу, раскрыла пасть и попыталась вцепиться ему в штанину. Саня, захохотав, отпустил хвост рептилии, поддел ее ботинком и увесистым пинком отправил — я думаю, вы уже догадались куда! — правильно, за бревенчатую стену крепости. Ящерюга, зажмурив от ужаса глаза и растопырив в воздухе красные лапы, как миленькая полетела в указанном направлении! И огонь, представьте себе, вокруг гадины не плясал, и не выписывала она в воздухе устрашающие сальто, а все равно со свистом неслась куда велено, не смея изменить курс и вернуться назад, к своей жертве!

Возле жертвы, кстати, суетились Наталья Кирилловна, Шереметев и Троекуров. Они старались поднять на ноги рыдающего от досады царя. Но Петр, сидя в желтой луже, дрыгал ногами и отмахивался от них руками, вопя:

— Измена в государстве Московском! Алярм, полный алярм!

Чуть поодаль нервно переминались с ноги на ногу двое давешних потешных. Они явно не знали, что им делать: помогать царице и боярам или бежать за приказаниями к офицерам. В крепости поднялось движение: трещали барабаны, звучали отрывистые команды, гулко топали, перестраиваясь, шеренги потешных. Вот из-за избушки вышел, оглядываясь, князь Голицын. Похоже, он один сохранял спокойствие в общем переполохе. Впрочем, Шакловитый тоже молча стоял на прежнем месте, стиснутый с обеих сторон солдатами. Те, выкатив от усердия глаза, продолжали исполнять свой «воинский долг» — держать за руки «преступника». Борис Алексеевич, приблизившись к бившемуся в истерике царю, поклонился и промолвил:

— Изволь, государь мой милостивый, встать на ножки, ибо не время сейчас царю Московскому смятенным чувствам предаваться.

Петр сразу притих. Шмыгнув носом, поднялся, с ног до головы заляпанный репой. Спросил недоверчиво:

— Почему — не время?

— А потому, что объявил я, согласно отданному повелению, по всему войску алярм, сиречь тревогу. И теперь солдаты твои, Петр Алексеевич, перестроены в боевом порядке, исполнены доблестного духа. Ратники ждут распоряжений Великого Государя, Царя и Великого князя Российского. А он, вместо смотра дружине, кричит да на земле валяется! Дело ли это? — подумай сам, Петр Алексеевич.

Мальчишка вздохнул. Согласно кивнул воспитателю. Тот скомандовал двоим потешным, все еще не решавшимся отойти от монаршей семьи и вельмож:

— Быстро отряхнуть государя нашего, убрать с его мундира репу, привести Петра Алексеевича в порядок!

Солдаты, толкаясь, бросились исполнять приказание боярина. Очень скоро вид у мальчишки стал вполне благопристойным. Царь ободрился, махнул рукой потешным, веля им отойти. Парни, улыбаясь, застыли по стойке «смирно».

Петр расправил плечи. Насмешливо глядя на Шакловитого, отчеканил:

— Вины твои, раб, для меня ясны и несомненны. Но строгий сыск по ним я волею царской пока отлагаю. А войск потешных ты, Федор Леонтьевич, правильно опасаешься: сильны они, и отменно обучены, и готовы к тяготам походным. Сестра меня малым недоумком считает, а зря. Так смотри же сам, а после царевне Софье Алексеевне передай то, что сейчас увидишь. Пусть знает: не токмо одни стрельцы составляют мощь государства Московского!

Хохотнув, мальчишка бросился к своему барабану и палочкам, лежащим на земле. Бережно поднял инструмент, накинул на шею витой шнур, взял палочки наизготовку и строевым шагом двинулся к войскам. Двое солдат побежали за ним следом. Бояре проводили царя одобрительным взглядом, а Наталья Кирилловна тихонько перекрестилась.

Видели бы вы, как радостно встрепенулось Петрова дружина при его приближении! Воины подтянулись, на их лицах вспыхнули улыбки. Царя здесь любили и уважали — это было заметно невооруженным глазом. Государь, печатая шаг, подошел к молодому — на вид лет семнадцати офицеру, возглавлявшему шеренгу бравых потешных, и что-то сказал ему. Юноша учтиво поклонился. Размахивая тросточкой, отправился к другому военачальнику, стоящему в соседнем ряду. Царь, вздернув плечи, занял место рядом со знаменосцем. Поправил на груди барабан, весело щелкнул палочками.

— Кирилл Владимирович, а кто такой этот парень? — с любопытством спросил Иноземцев у скворца.

— Князь Андрей Михайлович Черкасский, — ответила птица, — комнатный стольник царей Петра и Иоанна Алексеевичей.

— Кто-кто? — изумился Сашка. — Стольник?

— Это такая придворная должность, — пояснил Кирилл Владимирович. — Человек, занимающий ее, обслуживал трапезы монарха, когда тот ел один.

— Значит, кто-то вроде официанта? — фыркнул мальчишка. — А еще князь! Как же этот слуга в офицеры попал?

Светка назидательно подняла палец вверх:

— Ты не забывай, Санек, кому он блюда подавал и за чьей спиной стоял во время обеда. И нечего удивляться, что царя обслуживали бояре и дворяне — это было тогда в порядке вещей. Князь Голицын при Петре, между прочим, сейчас всего лишь дядька-воспитатель. И очень гордится этим! Я правильно говорю, Кирилл Владимирович?

Птица серьезно кивнула:

— Да, Светлана. Князь Черкасский, как доверенное лицо юного царя, был записан им в потешные. Как человек очень знатного и славного рода, назначен капралом. В 1695 году он станет капитаном, будет командовать ротой Преображенского полка. Не раз потом Андрей Михайлович докажет государю свою преданность. Пройдет с Петром оба Азовских похода. К сожалению, карьеру молодого военного оборвет ранняя смерть. Это случится в 1701 году.

— Жалко, — огорчилась моя подружка. — Получается, что князю будет едва за тридцать — а он уже умрет…

Сашка смущенно кашлянул, следя глазами за быстрыми перемещениями Черкасского по площади Пресбурга. Наконец юноша встал в центре двора, выпрямился, взмахнул тростью. Ух ты, как оглушительно грянули барабаны! Солдатские шеренги четко, по-парадному, зашагали по двору. Это было прекрасное зрелище! Мимо нас стройными рядами, ни разу не сбившись с ритма, проплывали войска Петра. Лица потешных были серьезны. За спинами подростков чуть покачивались разнокалиберные ружья. Реяли на ветру флажки, трещали барабаны. Дружина на ходу перестраивалась, ловко поворачивала вправо, влево и кругом. Иноземцев даже рот приоткрыл, наблюдая за происходящим. Он, задохнувшись от восторга, схватил нас с подружкой за руки и крепко стиснул их. Ковалева поморщилась от боли, но тут же забыла о ней: справа от нас, третьим в ряду от знаменосца, высоко подняв белокурую голову на сильных плечах, шагал Афанасий. Он прямо и твердо смотрел перед собой. У Светки при взгляде на будущего бомбардира запылали щеки.

— Ир, — в волнении шепнула мне подружка, — ты представляешь, что Афоня вытерпел за эти полдня, постоянно ожидая разноса за пропавшую пушку? Ох, я бы уже давно скончалась от страха! А он идет себе и ничего не боится. Спокойно принимает то, что будет. Молодец! Ой, смотри, что там происходит?