Безмолвие

Виктор Яиков

Экипаж проводит рядовые сутки на линкоре «Новороссийск» в октябре 1955 года. Им не ведомо, как через несколько часов взрывом будут отправлены на дно все мечты о счастливом будущем в мире после тяжелой войны. Историю трагедии слушает менеджер России двухтысячных. Он приезжает в Новороссийск с целью увести управление порта по серым схемам финансовых махинаций. Обыватель наблюдает за событиями Болотной площади в мае 2012 года. Предательство и отвага Новой России – ода гражданскому обществу.

Глава 7

1 апреля 2012, г. Москва

Довольно странно было видеть мужчин, одетых в брезентовые плащи, с респираторами на лице, тут, при колоннаде оперного театра. Они персонажи из другой реальности, той, что еще не случилась, но вот-вот грядет — некий атомный арамагеддец, что вскоре накроет земной шарик, вынуждая людей одеваться так странно.

— Мышка, как ты думаешь, что сей перфоманс означает? — Валерий облокотился на дизайнерский фонарный столб при кованной лавочке.

Маша рылась в сумочке, ища билеты на оперу, и ей было вовсе не до загадочных мужчин, устроивших фотосессию в постапокалиптичных костюмах на фоне архитектуры стиля барокко. Мысли ее еще витали где-то на теплом побережье.

— Я бы мог предположить, что эти граждане намекают нам на некую токсичность грядущей в театре постановки… — сам себе отвечал Валера, вовсе не ожидая, что спутница поддержит его стремление разгадать художественный ребус людей в респираторах, — но мне кажется, этим ребятам вовсе не до внимания публики. Зачем им гитары?

Девушка подняла взор на происходящее. Мужчина в потасканном кожаном плаще, снятом с перекатанного грузовиком байкера, держал на вытянутой руке электрогитару, второй пытался поймать прыгающий кадр так, чтобы попасть без толпы зевак на фоне. Опытный взгляд фотомодели оценил несуразность кадра, недостаток освещения, неуместность прохожих на фоне. Маша сострадательно покачала головой.

— Нашли время и место, — фыркнула она и на ощупь вытащила билеты. — Держи, кавалер.

— Я знал, что у тебя они будут в сохранности, — улыбка едва оголила его зубы.

Глаза пробежались по врученным бумажкам: время, место и даже название постановки совпадали. Маша не напутала в этот раз ничего.

«А жаль, — отметил Валера, — хотелось бы просто посидеть попить коньячку в буфете». Однажды так и случилось, когда Маша по природной ветрености перепутала даты на купленных билетах. Рок-опера «Иисус Христос суперзвезда» состоялась за день до прибытия парочки на свидание. Валера тогда не сильно расстроился, вечер после буфета, наоборот, приобрел более яркие краски. Они не стали ожидать второго пришествия Христа и направились в заранее снятый гостиничный номер. Приезды в Питер на театральный сезон могут удивлять.

Повторения прошлогоднего культурно-просветительного тура ожидать не пришлось. В этот апрельский теплый день Маша внезапно изъявила желание насладиться постановкой «Юнона и Авось».

— Это что-то про любовь?

— Разве может быть иначе? — пожала плечами Маша.

— Не замечал в тебе ранее стремление к романтике.

— А его и нет. Просто хочу на кого-нибудь посмотреть со стороны. Надоело самой вечно быть в центре внимания толпы.

Валера прищурил глаз и многозначительно посмотрел на Машу сверху вниз.

— Ой ли? — цокнул языком. Маша явно имела свою важную и никому не ведомую причину нынешней культурной вылазки.

— И для этого надо выходить в свет. Посмотреть на людские трагедии ты можешь и со своего балкона в Балашихе.

Маша закатила глаза.

— Тебе не все ли равно? Просто сопроводи свою даму на оперу.

— «Свою даму», — просмаковал фразу Валерий.

После приезда из Новороссийска Валерий то и дело заговаривал с Машей о семейных парах, с которыми был знаком; всячески, не намереваясь специально, в разговоре с ней уклонялся в тему совместного проживания. Вчера и вовсе предложил пожить у него до следующего полета на очередную фотосессию.

— Не начинай… — отрезала она.

— Хорошо, — мужчина сделал театральную паузу и добавил, — моя дама.

Маленькая дамская сумочка ударила по плечу.

— Придурок, пойдем.

Они подошли к позирующему музыканту атомной пустоши. Кожаный плащ, издали показавшийся брезентовой накидкой от противохимического костюма, почти подметал землю, но всё же смотрелся весьма антуражно в комплекте с потертыми полусапогами и шерстяным свитером. На долю секунды Валера прочувствовал задумку фотографа по композиции кадра. Гитара гармонировала с фасадом оперного театра, а неряшливая поношенность облачения музыканта как бы говорила об упадке современной культуры.

Щелчок затвора.

— Извините, — Маша оказалась у плеча фотографа, — мы поспорили, что Вы создаете обложку для своего нового альбома.

Валера не удивился Машиной фразе о каком-то недавнем споре. Для нее придумать незатейливые обстоятельства самой глупой ложной ситуации, словно чихнуть — выходило внезапно и весьма привлекательно. Маша любила откалывать подобные номера перед официантом, чтобы не платить по мелким счетам. Причем делала это вовсе не из экономии средств, а попросту из скуки.

— Альбом? Нет! — улыбнулся музыкант и подошел поближе, — мы создаем афишу.

— В многолюдном месте средь бела дня?

— Сроки поджимают, некогда время выбирать, — продолжал улыбаться музыкант.

— Что же такого внезапного должно произойти? — наивная улыбка Маши обескураживала.

— Атомный Армагеддон! — воскликнул музыкант. — Через месяц состоится премьера нашего рок-мюзикла «История одного апокалипсиса».

— Мы как раз на один такой идем, — Валера подтолкнул спутницу в сторону оперы, но девушка на удивление вросла в землю.

— Приходите в «Шестнадцать тон», — музыкант протянул Маше черную визитку на помятом картоне.

«Да, конечно, в удивительные времена живем, даже у бомжа есть визитка», — отметил Валера и подхватил девушку под локоть.

Слякоть талого льда вперемешку с песком хлюпала под ее сапожками, прилеплялась ржавыми брызгами к наглаженным брюкам Валеры. Он так и не отпускал ее локоть до самого входа, что, кстати, спасло Машу пару раз от падения при скользкой ходьбе.

— Мы с тобой спорили?

— Ну, тебе же было интересно, что снимают эти оборванцы, — Маша пыталась выглянуть из-за плеча впередистоящего в очереди гражданина, далеко ли еще толкаться до билетёра. — Вот я и доказала тебе, что ты был не прав.

— В чем?

— Строишь вечно догадки на пустом месте, излишне усложняешь ситуацию, ищешь смысл там, где его нет… — Маша улыбнулась и попыталась спародировать голос Валеры. — «Это перфоманс!».

— Очень похоже.

— Очень тупо. Еще раз говорю, ты всё усложняешь напрасно.

Билетёр надорвал корешки контроля и пожелал приятного вечера.

Они оказались в изобилии налепестного зеленого мрамора и красных бархатных штор. Люди, только что, словно пингвины, толпившиеся у двери, теперь с важным видом протягивали старушке за прилавком пальто и меховые шубы. И как они только умудрились в таком обличии доползти по апрелю до центра Москвы?

Валера скинул на руку кожаную курточку и помог девушке сдать вещи в гардероб.

Неспешно нашли свои места на балконе, иных и не достать на такую постановку. Чуть удаленная точка обзора, с балкона не разглядишь каждого волоска на парике актера, но и рок-опера не тот это вид искусства, чтобы наслаждаться детализацией пикселей. В указанном билетом месте слышимость от присутствия стен, что экранировали звук, становится более насыщенной. Но главное достоинство балконного расположения — здесь меньше людей. Всего три ряда. А еще — сидишь выше остальных. В общем, Валера наслаждался своим положением, ему было глубоко безразлично, что кому-то оно могло показаться периферийным.

— Смотри, и Жорик тут, — Маша облокотилась на ограждение, словно школьник на парту при скучном уроке. На самом деле Валера понимал, она коршуном высматривала мышек, что рассаживаются по своим норкам там, на поляне партера.

— Давно его не видел, — Валера еле сдержал за зубами фразу «еще бы столько же не видел».

Третий звонок, и погас свет. На сцене актер в белых лосинах офицера Российской Империи принялся что-то вещать о великом долге Родине средь подвешенных на канатах балок — абстрактное обозначение кораблей, что стоят на верфи. Юнона и Авось — два судна, что отправились из Петербурга в далекую торговую экспедицию Американского побережья. Офицер видит необходимость кардинальных общественных перемен для отсталого аграрного строя России. Он стремится вытянуть экономику страны на международный рынок, расширить горизонты возможностей для благосостояния населения — те грани горизонта, что не связаны с кабальным выжиманием последнего зерна у голодных и бесправных крестьян. Однако, в отважном рвении он встречает всевозможные бюрократические преграды.

Начинают театры с вешалок,

Начинаются царства с виселиц.⁴

Виселицы — вот что строит Царство Божье на земле. Офицер Империи отправлялся в далекое плавание под благословение министров о начинании свежей вехи жизни, открытии новых путей, что оживят болото российской действительности. Он чаял найти его в общении народов, во всеобщем обмене транснациональной торговли — Валера видел в этом знак. Персонаж оперы шел путем мира, что лишит людей вражды и классовой ненависти. Открытый мир, без конфессий, без прелюдий к догмам самобытности, без оков общественного гнёта. Он думал, что всё возможно в мире открытого рынка Но в то же время эти два корабля отправлялись под юрисдикцией одной единовластной и твердой морали — насаждении русского мира в континенты, далекие от понимания сущности царства православного.

Естественно все благие начинания губит любовь. Человек, отвлеченный на построение собственного сокровенного счастья, не способен принести это счастье сообществу. Русский офицер влюбляется в юную мексиканку, проваливает торговую компанию.

— Мышка, что тут происходит? — вздохнул Валера, пытаясь хоть в чём-то понять поступки главного героя представления.

— Любовь…

— Это глупо.

Маша кивнула, но не отвела взгляда от сцены. Занавес закрылся на антракт, зааплодировали зрители.

— Скажи мне, почему он не остался в Калифорнии и не женился на Кончите?

— Валер, ты спал, что ль, последний час? Он же православный! Как он может жениться на туземке?

— Ну, трахать же как-то смог, — справедливо повел плечами Валера у выхода второго этажа.

— Не может русский офицер трахать всё что ни попадя без благословения Императора, — вывела Маша очень неказистую, но отмеченную Валерой как правильную мысль. — Чтобы сыграть свадьбу с иноверкой, нужно разрешение свыше.

— А сразу, отправляясь, чего не спросил заблаговременно такую индульгенцию?

— Не было, значит, такого намерения.

— Но появилось же…

— Дорога ложка к обеду, — заключила Маша и с сожалением посмотрела на девушку, принявшую кокетливую позу у парапета. Ее молодой ухажер пытался поймать красивый кадр на пластиковый китайский фотоаппарат.

Подобные снимки не имели в глазах Маши никакой ценности и несли в себе лишь невнятные попытки доказать кому-то в ближайшем будущем некую свою мнимую значимость от пребывания в месте, редком для посещения как самой запечатленной особы, так и публики, коей намереваются сии фотографии демонстрировать. Валера отметил, что Маша не любила фотографироваться, когда ей за это не платят деньги. А уж если заключен соответствующий договор, то и раздеться перед фотообъективом не против. Но даже в такие алчные моменты она выделяла в создаваемых фотографиях присутствие нити искусства.

— Всё равно не понимаю, — не унимался Валера, — почему офицер так усложняет себе жизнь? Остался бы с возлюбленной, кто бы в Петербурге о том узнал? Калифорния — это же другой конец света! Пока до них доберется святая инквизиция, чтобы высечь за неправомерный брак, успели бы скончаться в счастливой старости.

— Главный судья, он ближе кожи, от него не скроешься, — задумчиво пролепетала Маша и тут же, поймав на себе удивленный взгляд Валеры, пояснила, — совесть.

— Ой, тебе ли о ней говорить.

— Считаешь меня блудницей?

— Не начинай. Я говорил, как отношусь к твоей работе.

— Вижу, тебе неймется вновь о том поговорить.

В иной ситуации Валера бы свел очередной спор с подругой в шутку. Но осознание того, что весь поход в театр лишь повод выискать, с кем спит ее бывший хахаль, взбесил Валеру. И ведь для него самого Машей отводилась на сегодняшнем представлении лишь роль раздражителя Жоржа. Она доказала в очередной раз, что умеет играть с людьми. И в этой игре Валера простой картонный манекен.

— Да, Маша, мне не терпится влепить тебе хорошую оплеуху.

— Ночью будет возможность, — отрешенно бросила девушка.

— Я не про это… — Валера собрался и выпалил, — пойми, то, что ты считаешь своей работой, иными… даже большинством из «зрителей твоего искусства» не воспринимается как работа артиста. Они… мы, мужчины, в большинстве своем смотрим на результаты твой работы с чувством вожделения, далеким от ощущения гармонии света и красок на твоем теле. Ты толкаешь зрителей в пошлость.

— Мораль мне решил почитать.

— Я считаю, что тебе уже пора повзрослеть и заняться ремеслом посерьезней.

— Например?

Валера повел плечами.

— Устроиться поваром по прямой специальности? Или нарожать детишек и растолстеть, как та бочка, — она зло махнула пальцем в сторону. Женщина, фигуру которой Маша привела в пример, казалось, услышала ее эпитет, что-то буркнула.

Валера покраснел, понимая, что зрители, ожидающие начала театрального представления, навострили ушки в их сторону и были не прочь пропустить выступление музыкантов, лишь бы узнать еще какие-нибудь пикантные подробности из жизни спорящих Валеры и Маши.

Они замолчали. Валера увидел приближающегося к ним Жоржа и плюнул в сердцах. Вот нарочно не придумаешь, как в тему разговора он нарисовался.

Мужчина чуть в возрасте, во всяком случае, старше Валеры, коренастее и с пышной, подкрашенной сединами, шевелюрой, что спадала до плеч. Жорж был одним из фотохудожников, пробудивших в свое время в Маше интерес к обнаженному позированию. Валера догадывался, что они с Машей состояли в некоторой интимной близости. Ведь невозможно, чтобы сластена смотрел на сахар и не захотел его облизнуть.

— Привет, ребята! — Жорж протянул руку, которую Валере пришлось через натянутую улыбку пожать. Губы фотографа протянулись к щеке Маши, сымитировали поцелуй без касания.

— Жоржик, ты тут один? — голос Маши заигрывал.

— Нет, моя спутница, — он замялся на мгновение, — ты ее знаешь, кстати, отошла попудриться, — его взгляд скользнул по окружающей толпе. — Сегодня прямо вечер встреч.

— Надеюсь, случайных встреч, — не удержался Валера.

Маша слегка толкнула его локтем под бок.

— Знакомых увидел со старой работы, — пояснил Жорж и в знак подтверждения кому-то помахал рукой.

— Кстати, Жор, всегда хотел спросить, почему ты уволился из администрации? — Валера ликовал, что смог накопать в жизни этого мужчины несколько интересных и щекотливых моментов.

Тот пожал плечами:

— Скучная жизнь будит чертей, что томятся в душе с окончанием детства. Я всегда интересовался фотографией и рад тому, как смог уже в зрелом возрасте перестроить себя и заняться любимым делом.

«Да, да, — подумал Валерий, — за фотографией ты тянулся, старый хрыч. Трахал в своем окружении всё, что движется, вот и выперли».

— Как тебе постановка? — улыбалась Маша.

— Слабовато. Она была актуальна на заре своего создания — злободневная и отражала чаянья масс, — Жорж говорил со знанием, будто сам присутствовал на премьере в начале восьмидесятых. — Люди в восьмидесятых жаждали демократических перемен в своей социалистической стране, рефлексировали о свободном движении капитала. Сейчас это смотрится наивно.

— Вот-вот, и я о том же Маше говорил, — Валера приобнял спутницу покрепче.

— Однако тема любви, особенно такой вечной, как между Николаем и Кончитой, никогда не потеряет своей остроты, — Жорж ловко завершил оборванную Машей мысль.

— Кстати, Николая играет какой-то увалень, — перебил Валера.

Жорж кивнул:

— Пожалуй, соглашусь.

Женщина-бочка всё это время то и дело поглядывала на Машу с недовольным взглядом прыснула губами:

— Как он посмел назвать заслуженного актера увальнем! Хам и хамка.

Неловко попрощавшись с парой, фотограф ушел искать свою пассию.

— Валер, как ты себя ведешь? — кольнула Маша, когда они подходили к своим посадочным местам.

— Мне не стыдно. Он мудак.

Маша скривила гримасу на лице и спародировала недавние слова Валеры:

— Играет какой-то увалень.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

Фрагмент текста рок-оперы «Юнона и Авось», авторства Алексея Рыбникова и Андрея Вознесенского.