Безмолвие

Виктор Николаевич Яиков, 2022

Экипаж проводит рядовые сутки на линкоре «Новороссийск» в октябре 1955 года. Им не ведомо, как через несколько часов мощнейшим взрывом будут отправлены на дно все наивные мечты о счастливом будущем в мире после тяжелой войны. Историю этой трагедии слушает эффективный менеджер времен «стабильной» России двухтысячных. Он приезжает на Черноморское побережье с целью увести управление порта Новороссийска по серым схемам финансовых махинаций. Эти две истории не имеют общих героев, но переплетаясь на страницах романа, дают четкую картину происходящего в обществе Безмолвия на пороге катастрофы. Матросы безропотно выстраивают шеренги на тонущем корабле, не имея возможности спастись. Обыватель наблюдает со стороны за событиями Болотной площади в мае 2012 года. Герои не молчат, их трагедии не замолчаны. Истории подвига реальных моряков, их поступки на пути спасения гибнущих товарищей. Предательство и отвага Новой России. Попытка обрести спасение на перевернутом судне.

Безмолвие.

Посвящена девушке с каменным характером и пламенным сердцем, способной преобразить мужчину, а вместе с ним и весь мир.

Предисловие.

Я расскажу вам одну и ту же историю. Несколько раз. Нет, то будет не диктовка с повторением слов, как на уроках в школе. Вы не успеете уловить на лету слова «диктора» и записать их. Ведь роль учителя в нашей школе жизни продолжает исполнять «история» — о том я не устану повторять. Вселенной отмерено время очередности, в которое учитель вновь и вновь диктует предначертания судеб. Не бестолковая череда обстоятельств, в которых люди принимают единственно предначертанное решение, но вызов к поступкам, за которые нести ответственность поколениям. А мы вольны записать в своей книге жизни слова, что могли бы воплотить в дело, но по большой собственной рассеянности топим их в безмолвии вечности. Мы — нерадивые ученики, что подняли иголку шариковой ручки, лишь окончив начертание крайнего слова, продиктованного учителем; вслушиваемся, ожидаем второго шанса на повторение предложения. Но поздно, «история» не повторяется, как мы того хотим. Она, опытный экзаменатор, огласит итоги диктанта в момент, когда не ожидают.

И я не учитель, не орудие фортуны, что крутит колесо со сбывшимися предсказаниями. Стечение обстоятельств для одних — продиктованы последствиями действий других. Я человек, глазом одним смотрящий на прошлое, но в ушах различающий крики чаек из настоящего. Птицы, питающиеся трупами морских обитателей, столь же истошно кричали и в прошлом.

Глава 1.

28 октября 1955 года, бухта Севастополя

Волны бегут не с горизонта. Они видны простой полоской между черно-синим множеством мутной взвеси и матово грязной дымкой неба. Горизонт окрашен в монотонный цвет моря, поглощает корабли из виду. Волны рождаются не там. Они появляются в нашей голове. Насколько хватает глаз, различаем зарождение их из глади морской. Покуда хватит терпения, доводим переливистое вспенивание от момента «рождения» до трагической гибели — где, разбиваясь о скалы, волны рассыпаются брызгами о берег. Ещё мгновение, и капли высохнут на камнях, не оставляя следа от длительного пути из недр морских. Бессмысленное и бесконечное занятие.

Занятие бестолковое, как стояние на вахте матроса Ивана Науменко, в октябрьский вечер послевоенного 1955 года. Из всех боевых кораблей Севастопольской бухты он нес службу на древнем трофейном линкоре, гордо величавым «флагманским», а по сути, учебно-опытном корыте. День в море — семь на ремонте. Из всех караульных постов Ивану достался самый неинтересный, тот, что смотрит на береговую линию с госпиталем. Из всех смен ему досталась та, что закрывает ужин. Придется вновь есть почти остывшую баланду. Хуже стоять в смену, завершающую сутки в полуночи, когда посты обходит вахтенный офицер.

Первые полгода службы на корабле Ивана ставили на вахту при кубрике. Так командиры берегли вчерашних школьников от шквальных ветров палубы, подготавливали их к боевой службе. Науменко отлично помнит последнюю смену для «малышей».

— Стой. Не выпущу! — юнга Науменко преградил выход на палубу служилому детине. У того через месяц списание на берег, пять лет на корыте за спиной. Что ему до сопляка, охраняющего тапочки?

— Уйди, дурак, мне покурить надо! — замахнулся нарушитель ночной тиши.

— Не положено! — запротестовал юнец. Он вспоминал, как земляк Гера хвастался, что прихватил с собой кое-какие медикаменты. Мазь от синяков очень пригодится через мгновение.

Иван услышал легкие шаги со стороны лестницы на верхнюю палубу. Кто-то крался со спины.

— Мне Губа запретил кого-либо выпускать, — продолжал обороняться юнга.

Старший матрос взял юнца за грудки. Ботинки плавно вознеслись над полом. Дедовщина умеет творить не только чудеса левитации. Забывшие о совести старослужащие способны воду превращать в вино руками новобранцев.

— Отставить рукоприкладства! — тихо скомандовал старший лейтенант Федор Антонович Тюменцев. Вот чьи шаги слышал Иван с лестницы. Но радоваться защите от «деда» рано. Появившийся командир башни явно слышал, как в перепалке его назвали «Губой». Обидное прозвище, за которое некоторым морякам прежде доставалось от Федора Антоновича. За спиной старшего лейтенанта частенько шли шутки матросов про его пухлые губы. Но никто не осмеливался называть командира башни «Губой» при личной встрече.

— Старший матрос Ефимов, в койку! — команда была излишняя. Желавший покурить среди ночи задира, завидев старшего лейтенанта, отпустил вахтенного матроса. Образцово выполнив строевой прием разворота на месте, дембель зашагал во мрак кубрика.

— А ты храбрый малый, Иван Данилович. Можно и оружие доверить. Пойдешь ко мне главное орудие охранять.

Похлопав по плечу матроса Науменко, офицер направился далее по коридору.

С тех пор Иван Науменко третий год заступает на вахту у первой башни главного орудия. Гордился не только доверенным постом, но и тем, как заслужил свое место. Хвалился в письмах. Теперь, спустя три года, Науменко сам стал тем самым дембелем. Он попросту тоскует по малой Родине. По суше. Насмотрелся на волны за время службы.

А еще он устал от множества ограничений. Душе моряка хотелось свободы. Оглянувшись по сторонам, Иван достал пачку папирос. Провел пальцем по нацарапанным на плотной оберточной бумаге черточкам. Раз, два, три… «Откуда взялась третья нарисованная палочка?» — пронеслось в голове матроса, но значению мимолетной мысли не придал. Чиркнул спичкой, уверенный, что никто в темноте вечера не заметит огонек на караульном посту. Закурил.

Без двух месяцев дембель мог себе позволить нарушать незыблемые правила.

Линкор «Новороссийск», в девичестве «Юлий Цезарь», только вернулся в порт Севастополя после маневров. Для Науменко то было значимое событие, ведь после почти полугодичного заточения на крайнем ремонте выход 28 октября 1955 года в открытое море — глоток свежего воздуха. Возможно, это было последнее плавание Науменко, ведь за днем великого Октября его ждало списание на берег.

Выпуская едкий дым Беломорканала, Иван смотрел на серое море и вспоминал вчерашний выход. Вчера он вместе с приятелем, Леонидом Бакши, коротал отдыхающую смену в кубрике.

— Эх, Ваня! Погода-то какая сегодня стоит! Само море соскучилось по нам, ее обитателям. — старшина Бакши стоял у люка и смотрел, как волны расходятся вдаль при движении корабля полным ходом.

Их кубрик располагался на нижних палубах носовой части линкора, и оттого вид, представший Бакши, был поразительным. Иван подошел к старшине:

— Может, откроем иллюминатор? Насладимся ветром свободы!

Бакши кивнул.

Морозный ветер ворвался в кубрик, раскидав в стороны листки недописанных писем, что оставил Науменко на столе. Быстро собрав их, матрос вновь подскочил к люку.

— Это ветер перемен, — не отрывая взгляд от моря, произнес Бакши.

— Морозный…

— Как в марте пятьдесят третьего. — мечтательно вздохнул старшина. — Тогда дул такой же свежий ветер, — он замолк, пробуждая в памяти момент, — когда я услышал по радио о смерти Сталина.

Легкая улыбка коснулась лица Бакши. Он редко вел подобные разговоры и по-настоящему мог доверять только ему, Науменко, старому другу, тянущему лямку службы вместе уже четвертый год. Ребята, будучи юнгами, разглядели друг в друге печальную мелодию прошлого. Не своего прошлого. Почуяли прошлое их отцов, чьи судьбы перечеркнул пером по бумаге великий кормчий Советского народа.

Под Прагой Даниил Науменко погиб, будучи в штрафном батальоне.

Отец Бакши не провожал сына на перроне вместе с другими отцами призывников. В призывном пятьдесят первом Иосиф Бакши отбывал срок на Колыме. А Леонид Иосифович видел крайний раз своего отца еще до войны. Тот не умер героем на фронте — не дали такой возможности. Тот не совершил трудовых подвигов — по крайней мере, о них не говорили. Тот просто вернулся домой, к седой жене весной пятьдесят четвертого, через год после смерти Сталина. Мать написала о его возвращении. Выслала фотокарточку, на которой Леня не узнал в силуэте трупа с живыми глазами, что обнимал мать, — своего отца. Впервые увидев его таким, матрос уловил холодный весенний ветер. Это же дуновение ворвалось в раскрытый люк, весело раскидывая письма Науменко.

— А мне кажется, Сталин не умер, — затянул старую песню Иван.

— Это почему же? Кого же тогда положили в мавзолей рядом с Лениным?

— Ты думаешь, Ленин там настоящий? Экие праведники, чьи тела не берет время. Восковые дурилки. Вождя просто сместили. На самом деле он где-то на дачах пишет мемуары…

— Мне кажется, его убили, — на выдохе произнес Бакши, — отравили или еще как… А всем сказали, что от старости помер.

— Откуда ты так знаешь?

— Не знаю. Я так полагаю, и мне от этого легче живется, — и в уме добавил, но не озвучил мысль о чужой смерти, которая его пугала, но в то же время успокаивала: смерть Сталина — значит конец тирании в России. Это значит, что в мире еще есть справедливость. История обернется несколько раз. Будет новый «Сталин» и будет раболепная толпа, боготворящая его и с той же неистовой силой — жаждущая его смерти.

Морская пена взбивалась у металлического корпуса и разносилась ровными линиями в серую гладь. Нос корабля прорезал в море путь, а оно, играя с ним, противилось, вздымалось. Казалось, под напором бьющего ветра надстройки линкора накренились. Тени, что бежали за ним по водной глади, кривились причудливыми формами. Науменко не отрывал взгляд от рисунков света на воде, фантазировал узоры в их линиях. Словно барашки из облачков, только белой пеной по серой бумаге моря. Увенчал сей рисунок силуэт корабля, отмеченный лучами солнца по границе тени. Облик кормы был огромен, он перекрывал собой фок-мачту, и казалось, что корабль, завалившись на бок, вот-вот перевернется.

Экипаж скучал по выходу в море. Наслаждаясь своим последним заплывом, матрос Науменко с горечью осознал, как большую часть службы провел в доках при напрасном ремонте судна. Трофейный корабль оказался с дефектом. Командование флота отчаянно пыталось залатать «подарок капитализма» и доказать, что при дележке Итальянских трофеев западные партнеры не облапошили Советский Союз, вручая линкор «Юлий Цезарь».

Прикованный ремонтом к берегу, линкор чах. А бесконечные игры в карты, вахты и работы на берегу сушили души моряков. То ли дело минувший поход! И снаряды пошибче поставили к заморским орудиям! Удалось всласть пострелять. Ох, и грохот был на палубе. Еще бы так…

Делу — время, потехе — увольнение. Кому повезло со сменой, вечером после возвращения с плавания сошли на берег. Науменко досталась участь охранять юнцов, что военкоматы заблаговременно прислали на линкор в замену ноябрьским дембелям. Этих мальчиков собирали по илам прудов, да приговаривали, вручая повестку: «Треска, матросом будешь!». Какие из них матросы?! Некоторые и плавать не умеют. Смотрели удивленно на фок-мачту, парус искали. Они на картинках сказок видели, в том месте обязательно у корабля должен быть парус. А его лет сто там нет. Досада одна, а не поколение.

То ли дело молодцы поколения Науменко! Они в десять лет на фронт рвались фашистов бить. Такие Иваны мечтали о битвах, жили грезами о морских сражениях. Минувшим днем матрос Ваня вдарил залпом по учебной цели. Надо будет, и по агрессору даст огонь.

Служба матроса Науменко на линкоре подходила к концу. Три года он креп морально и физически в строю бравого корабля среди тысячи себе подобных, приглашенных на металлический борт призывом романтики. Он из тех мальчишек, которые сквозь слёзы смотрел в спину уходящим на фронт отцам. Он мечтал быть достойным его боевого пути. Отцы являлись могучим оплотом, тем самым поколением, что из разношёрстной массы переплавлены в единый монолит меча. То поколение знало смерть и ее цену. Поколение матроса Науменко познало цену жизни. За его радостный детский смех при виде ночного салюта в небе была заплачена непомерная боль. За тихие вечера под зреющей июльской яблоней в обнимку с Любой разрывались мрачными годами тысячи снарядов над городами. За возможность спокойно уснуть при печке бессонно бдел в окопах под Прагой его отец. Настал черед Ивана проводить ночи на вахте, охранять покой страны.

Звучит топорно и пафосно! Никому он не нужен в морозную октябрьскую ночь при палубе учебного корабля во внутреннем порту самой сильной державы мира.

Враг больше не подкрадется в четыре утра — его кости сокрушены. Не нужно высматривать с дозорной мачты среди морских волн противника. Его приближение ещё за линией видимости обнаружит мощный локатор прибрежного контроля. Вражеские самолёты превратятся в труху от ударов зенитных установок. В прицел их орудий смотрят такие же замёрзшие пары глаз, как у Науменко.

Но есть боевой расчет. Существует хитрый план, определяющий куда следует направить матроса, дабы он не спал в кубрике. Холодный пост номер восемь, с которого виден берег бьющихся волн, да первые линии домов большого города. Мирно спящего города. Жители этих домов полагаются на несущих в ночи службу матроса Ивана и тысячу его товарищей.

А ему и не видно врага. Он молча наблюдает за волнами, выжидая двадцати часов вечера, времени прихода смены.

Нет, он вовсе не халтурщик — отбывающий свой срок на корабле молодой человек. Будучи юнцом-призывником, Иван крутил головой во все триста шестьдесят, когда стоял на вахте. Старался зорко высмотреть коварного врага в засаде. С годами к служилым людям приходит мудрость. Бестолковая суета новобранцев становится не в почете. Опыт военной службы показывает, что враг вопреки ожиданиям не появится в момент медленного моргания глазами, но возникнет из-за спины, при беге в ночи из теплой девичьей постели к линкору «Новороссийск». У такого врага есть имя. Грозный майор Загудаев, что не смыкает глаз сутками, выискивая самовольщиков и дезертиров в порту. Он обладатель феноменальной чуйки на таких оперившихся моряков.

Юнец-новобранец не побежит с корабля в город ночевать под юбкой у девки. Таким не хватит сил доползти на свою шконку в переполненной каюте на сто с лишним человек. Бывалые матросы, чья служба измеряется в количестве дней до приказа, — такие после тяжёлой дневной гребли на корабле всю ночь не дадут уснуть городу девичьим стоном из-за стенки.

Чего греха таить, на прошлом ремонтном рейде Иван уже убегал от майора с собачьим носом. Той майской ночью матрос со своими друзьями-земляками Герой Исаковым и Валей Помогайбиным чуть не попались коменданту.

«Поймал!» — Загудаев схватил Валентина за ботинок, когда тот взобрался на кованный забор. Ох, и чудеса Помогайбин вытворял на турниках и перекладинах! Упёршись локтями в крепкий молодцовский пресс, матрос с размаху зарядил свободной пяткой по щеке коменданта. Рука отпустила ботинок и безвольно упала на щебень доков.

Следом за Валей из укрытия выбежали друзья. Они ловко перескочили ограждение и запетляли между портовых контейнеров с грузом.

— Стой, дурак! — Науменко догнал Валентина и, ухватившись за плечи, прижал его к стенке контейнера. — Как ты посмел?

— Ты чего, дурной? — попытался вырваться Валя.

— Смеешь бить боевого офицера?! Тебе следует идти с повинной к товарищу майору!

— Вань, тебе девки весь мозг высосали сегодня? — Валентин оттолкнул держащего его друга и последовал за ушедшим вперед Герой.

— Ты мог уйти от погони иначе! — настаивал Иван.

— Мог, — согласился тот, — только тогда бы он на тебя, дурака, переключился. На землю списаться захотел?

Иван сжал губы и махнул кулаком по воздуху.

Полгода прошло с того разговора, а все равно, будучи в увольнении, Науменко отводил взгляд при появлении коменданта. Будто не друг ударил офицера, а он сам.

Майору и не ведомо было о стыде Науменко. Долго он еще искал по порту обидчика, но Валю вычислить так и не смог.

У майора Загудаева был длинный, словно собачий, нос. Срабатывал сей удивительный орган за километры на одно единственное вещество — тестостерон. Он переполняет вены ищущих приключений юношей.

Их можно понять. На флот парни отправлялись за бравыми походами в далекие порты. За возможностью пальнуть из пушки калибром с коровью голову. А вместо того капитан первого ранга руководит ими в выплавке вокруг бухты и обратно. Из приключений в комплекте: чистка палубы, муштра на юте, бестолковое перетаскивание тяжеленых боеприпасов.

За упражнения с боеприпасами Науменко, наоборот, благодарен мудрому командованию. Пара лет тренировок со смертоносными снарядами на плечах укрепила хилые детские руки, превратив их в мужественные клешни, способные побороться за счастье Родины.

***

Войны нет. И дело флота — воспитывать мужчин.

Последняя вахта, скоро дембель. Науменко поднял взор от нескончаемых волн на город. Там, за тремя домами вглубь, есть подъезд с синей дверкой. Скрипучая, зараза. Она скрывает ступени до третьего этажа. За той дверью живут студентки Зина и Лена. С ними он познакомился два месяца назад, будучи в очередном увольнении, и теперь обдумывал, когда бы поскорее выбиться на свидание.

Воспоминание о девичьем смехе согрело паренька. Запах каштановых волос прогнал холодные ветра приближающейся зимы.

Завтра он пойдет в увольнение. В кино будут показывать индийские фильмы. Любила Лена слушать распевы Раджеша Капура. А Ваня обычно на выходе из сеанса умилялся ее восторгам: «Какой у него голос! Мелодично поёт!». Он знал, в кино показывают сплошные сказки, а поёт не индус. Раджеш даже русского языка не знает!

Дорога в даль

Зовет меня,

Зовет меня…

То был голос озвучивающего кинокартину артиста Рашида Байгутова.

От приятных мыслей о завтрашнем свидании Ваня потопал башмаками в такт напетой песне.

К назначенному времени по палубе застучали вовсе не женские каблуки. Уставные башмаки, ничуть не согревающие ноги в промозглой приморской осени. От холода подошва башмаков деревенела, выбивая звоном об палубу последние капли сна у бдящих ребят.

— Часовой Науменко! Сдать пост, — лениво скомандовал разводящий.

Последовала уставная церемония чеканного шага и докладов. В момент, когда старый и новый часовой сошлись плечами, Ваня ловко перекинул в ладошку сменщика свёрток.

За годы службы самым главным ритуалом стало именно это действие, а не прописанные седыми людьми буквы уставного доклада.

Три пары твердых, как вечная мерзлота, подошв заклацали по металлической палубе. Шаги, словно барабанная дробь, выбивали бодрящую маршевую песню. К тем звукам не в такт добавились басовые ноты. Еще одна пара уставной обуви грозно вмешалась в маршевый порядок.

— Стой, — прозвучал командный поставленный голос.

Разводящий, старший матрос Алферов, даже не продублировал команду, смена и без того застыла как вкопанная. Перед ними предстал пропагандист корабля капитан-лейтенант Аникеевич. Весьма пронырливый офицер, без устали снующий по кораблю и вызнающий о недостатках при несении службы. Его глаза на фоне серого морозного неба с нескрываемой хитрецой смотрели на караульную смену.

— Товарищ капитан-лейтенант, разводящий караульной смены старший матрос Алф… — принялся докладывать Алферов, но тут же был пресечен.

— Кто только что сменился с восьмого поста? — твердо спросил офицер.

— Я, матрос Науменко.

— Что Вы делали на посту, товарищ матрос? — всё тем же монотонным голосом задавал вопросы Аникеевич.

— Охранял Родину, товарищ капитан-лейтенант, — без запинки, как выученную песню Раджеша, протараторил Науменко.

— Славно Вы ее охраняете, товарищ матрос, — офицер как удав приближался к сменившемуся караульному, — с папиросой в зубах Вы ее охраняете.

От услышанного Алферов вздрогнул, лямка автомата соскользнула с плеча.

— Раньше нужно было переживать, товарищ разводящий, когда людей на посты расставляете, — Аникеевич принюхался к лицу Науменко. Тот даже глазом не моргнул при словах о курении. Задержал дыхание, хоть это не спасет от чуткого внимания политработника к любым проявленным запахам неблагонадежности. За пьянку мог и под трибунал отдать, коль запах учует. Но табачный дым не так просто выветрить.

— Товарищ капитан-лейтенант, разрешите уточнить, — подал робкий голос Алферов.

— Не разрешаю. Тут и уточнять нечего, — оборвал офицер и вновь повернулся к Науменко. — Курил на посту?

— Так точно, — сознался Иван, поскольку понимал, препирания с Аникеевичем бесполезны. Если этот пропагандист обвинит матроса хоть в курении, хоть в знании английского языка (дабы передавать ментальные телепатические сигналы противнику, не иначе как), хоть в неискренней декламации мыслей Ленина — знай, это уже не обвинения, а конкретный приговор.

— Сдать оружие, — скомандовал офицер.

Образцово выполнив строевой прием, Науменко вручил автомат и подсумок с патронами подошедшему Алферову.

— Товарищ старший матрос, доложить своему непосредственному начальнику о случившемся. Настоятельно рекомендую ему отправить матроса Науменко на гауптвахту. А сейчас со сменой продолжайте нести службу, — скомандовал Аникеевич и, уже отойдя на пару шагов, добавил вслед, — бдительно продолжайте нести службу. Бдительно.

***

Заступивший на восьмой пост матрос Георгий Исаков недовольно помял полученный скарб. По первому ощущению от пачки папирос ушло больше половины. Так не пойдет! Ещё вся ночь впереди! Что передавать на согрев сменщику в полночь?!

Пост номер восемь располагался при удобном углублении в корпусе палубы. Находясь на обдуваемом западным ветром борту, у караульного была возможность спрятаться меж башен орудий, незаметно запалить спичку и прикурить папиросу. Кроме ценного табака бумажная пачка сигарет содержала не менее важное послание. На белой карте Беломорканала карандашом мелко приписаны палочки с отметкой времени. Это счет количества прибывших и убывших шлюпок с матросами. В ночь кроме увольняемых на берег могла уйти лишняя шлюпка.

Заприметив шальных морячков, не нужно поднимать панику. Следует поставить на пачке сигарет галочку, а к полуночи старшина сделает подсчет убывших и прибывших. До утреннего построения на мостике контролирующий все сверхсрочник обязан знать, кто не вернулся с ночной прогулки.

Это негласное правило было вторым уставом корабля, где по правую руку мудрого офицера был поставлен знающий, как разить врага молодецких душ, старшина. В таком коллективе необходим смышлёный старшина, умеющий управлять людскими сердцами и думами.

По бумагам на линкоре «Новороссийск» полторы тысячи рабочих пар рук и столько же зорких глаз. В действительности, корабль обладал полутора тысячей человеческих душ. Нигде в бортовых журналах не учтены их страдания и порывы. Знали о них лишь старшины палуб.

Офицеры прекрасно понимали, протокольными требованиями не измерить тесноту молодых людей на корабле. Их пыл требует спуска, разбушевавшаяся ярость должна выплёскиваться вне палубы и кают. Уставом такое не предусмотрено. Для работы с людьми мало рапортов и план-конспектов. Нужны лечащие душу действия.

Матрос Исаков не имел права курить на посту, но имел возможность согреться сигареткой в морозной ночи. Шедший в каюту бодрствующей смены матрос Науменко не имел права уйти следующей ночью в гости за синюю дверь. Но заслужил разрешения побыть одну ночь вне каюты из сотен уставших ощетиненных лиц.

Это маленький клапан в кипящем котле человеческих страстей. Фактор теневой воспитательной работы. И люфт такового механизма строго ограничен. Выпуская пар большее положенного, не ровен час, спустишь с рабочего котла корабля всё давление, оставляя угли любви к Родине тлеть без пользы. Уметь соблюсти равновесие между машиной и человеком, уставом и необходимостью — важная задача настоящего командира. Воинский долг, лишенный любви к простым человеческим потребностям, — текст на бумаге без мастичной печати.

Георгий решил обойтись в вахте без курева. Наиболее важен табак замыкающему рассвет матросу, поскольку ему предстоит тяжелейшая битва с «дядей Рубеном».

Так моряки в шутку называли непосильное желание спать на посту. По зимним новогодним лесам ходит дедушка Мороз, облачая движением ладоней деревья в снег. По весенним лугам танцует Матушка Весна, из широких рукавов размашисто сыпет красочные цветы по траве. В холодное предрассветное утро приходит к охраняющим Родину бойцам дядюшка Рубен и одним взмахом кулака по глазам отправляет нерадивых отроков в сон. «Из сознания выРубает» — говорили про обессиленного воина. Пробудить такового способен крепкий отцовский пинок пришедшего на пост разводящего.

Каждый моряк спасался от Дядюшки Рубена по-своему.

Иван считал волны и думал о глубинном механизме, рождающем их. Размышлял о сущности и предназначении белой пены на холке соленой воды.

Георгий мурчал себе под нос песни, что днем слышал по радио.

А сменивший его к полуночи матрос Валентин Помогайбин молился в третью стражу. Оттого и просился в смены на рассвет — самые противные для всего остального личного состава.

Глава 2.

Март 2012 года, г. Новороссийск

Поездка в Новороссийск казалась Валерию Борисовичу нудной пыткой. Коллеги, что протаптывали корпорации дорожку в местную администрацию, отзывались о городе как о грязной портовой дыре. Поездку в порт возможно объяснить лишь наличием действительно важных деловых встреч. Выходит, Валерий был сослан сюда в то время, как деловые партнеры загорают на собственных итальянских виллах или проводят выездные корпоративы в роскошных президентских отелях с конференц-комнатами и видами на загорающих мулаток.

Вырвав Валеру из суеты московских клубов, совет учредителей постановил провести сделку по Новороссийскому порту на месте. Нужен человек, который проследит за тем, чтобы местная администрация не дала задний ход.

Сумерками он прибыл в гостиничный номер отеля Hilton и, не особо стремясь прогуляться вдоль моря, плюхнулся в мягкую койку. Перелеты утомляют, а еще больше добивают поездки от Геленджика под песни аульских «mega-stars» до проклятого Посейдоном Новороссийска.

Не обижайся, прибрежный житель, суждения о городе вызваны многими причинами, по сути своей не связанными с твоим домом конкретно. Проблемы с транспортом порой заставляют проклясть само мироздание, не говоря о медленном продвижении в пробке по серпантину.

Всю ночь проспал под кондиционером, хваля азиатских создателей за заботу о человечестве в собственном скромном стремлении заработать денег. Крайняя мысль приснилась в жутком антураже подсознательных переживаний о цели поездки. Комфорт предоставленного номера вывел на корочку во сне сюрреалистические картины. В них звучали лекции профессоров научного коммунизма о доктрине российского бизнеса, выраженного в экстенсивном паразитизме, нежели созидании конкретного блага в желании разбогатеть. Русский язык могуч в нюансах. Слово «заработать много денег» имеет мало общего с термином «разбогатеть». Азиаты, повесившие над потной спиной Валеры кондиционер, — именно заработали много денег. Он приехал в порт Новороссийска в стремлении разбогатеть. Будет ли в ближайшие сутки носить тяжелые мешки из корабельных трюмов в широкие ангары закромов Родины? Нет. Бред. Он привез портфель важных документов. Товарищи из магометанского клана ждут, когда администрация порта подпишет свою капитуляцию. В противном случае судьба местной администрации предрешена. Из теплой причерноморской песочницы они отправятся в далекий северный край, где родился страх советского народа, по замыслам современных идеологов.

Тяжёл ли портфель Валерия? Для него — нет. Важен ли его труд? Он оценивается в миллион раз дороже, чем старания грузчиков в порту.

По утру позавтракал в отличном ресторане отеля под all inclusive. Достаточно взять бутерброд и вкусный кофе. Не стоит утруждать организм плотным бесплатным завтраком. Ехидно посмотрел на соседей по столику. Привыкшие к турецким отелям, они набрали по два подноса различных блюд, устроив «царский» завтрак. Валере вспомнился университетский приятель, что вел себя аналогичным образом в студенческой столовой. Они с Машей без конца подтрунивали того обжору, а после, уже в состоявшейся жизни профессионалов, частенько вспоминали данный эпичный образ жадности при случае и не очень. В процессе завтрака Валера решил поделиться фотографией «родственников нашего студенческого друга» со старой приятельницей. Кстати, Маша… Давненько Валера ей не звонил, не писал. Надо непременно о себе напомнить, предложить встретится, когда вернется в Москву, как раз и случай подходящий.

Ох, уж эта хохотушка Маша. Как сладки были с ней студенческие ночи! Да и не только ночи, бывало, из шалости запирались в пустом лекционном классе, где прямо на парте придавались утехам. Безумие и сумасбродство, вот что роднило его с Машей. Причем выплески адреналина и кураж не сопровождался соплями о высоких чувствах. Это нравилось Валере, а их отношения принимали долгоиграющий вид приключений без истерик и слёз. Не подумайте ничего пошлого, дружба Валеры и Марии зиждилась не исключительно на половом влечении. Гормоны лишь познакомили их, сблизили. Родственные души находили увлекательную тему для разговоров, смежные взгляды на жизнь приводили к обоюдным решениям. Одно из таких: не состоять в браке друг с другом. Данная договоренность имела обратную сторону, не менее прельщающую Валеру: стороны не обязаны друг другу в верности. Союз интересов и плоти продолжался после выпуска из института.

Почему Валерий вспомнил за завтраком о Маше? Наверное, тоска припортового города навеяла желание развлечься. А где веселье, там всегда Маша. Она выжимала из каждой возможности, что дает жизнь, все эмоции до последней капли. Без сомнений, в подобном отеле она устроила бы потеху над соседями по столику.

Валера незаметно щёлкнул на камеру телефона натюрморт пиршества по соседству, олицетворяющего в бренном мире чревоугодие и халяву. Отправил по модному мессенджеру, созданному умными индусскими старателями. Ай да азиаты, ай да двигатели прогресса! Торопливость пальцев подвела. Не проверив набираемое сообщение, доверившись привычке и мышечной памяти, он щёлкнул «отправить». Абонент, из затейливой вредности названный в записной книжке «Мышка-малышка», отрапортовал о прочитанном сообщении.

В диалоговом окне к сообщению с фотографией, кроме ржущего смайлика, прилепилась геолокация «Отель Новороссийск».

Ругнулся, пытаясь исправить отправленное. Говорите, слово не воробей? А кибер-птица, злобная такая, вылетает из рогатки и пробивает всё на своем пути? Даже самооценку зажравшегося московского гостя. Умный телефон определ его геолокацию на сто метров западнее, в сторону отеля, на две звезды слабее того, где поселился. И что теперь подумает Маша о статусе отправителя? Не с той помпезной ноты он сейчас напомнил о себе. Ладно, проехали. Придется вечером разбавить аккаунт социальной сеточки сочными фотками с самого пафосного места побережья. Может, удастся блестками стереть из глаз подписчиков неудобные места геолокации.

Отель выходил на городскую набережную. Пройдя мимо ровно насаженных деревьев по аккуратной плитке, Валера вышел к бетонным ограждениям города. Под опершимися на камень руками разбивались волны, шумело море. Цемесская бухта пролегла длинными противоположными берегами, разделив город напополам. В одной стороне отели и элитные новостройки. Напротив — разделенные водной преградой малоэтажные строения жилищ портовых работников, городской порт — виновник прибытия московского менеджера в город. Все жители — заложники портфеля, оставленного в сейфе номера Валеры.

Сделка с подписанием бумаг назначена на послеобеденное время. А значит, выдалась пара часов размяться и хорошенько обдумать детали переговоров.

Конечно, за Валеру все сказано в Москве. Он — посыльный с берестяной грамотой, на которой нужно кровью поставить отметку о согласии платить дань. С завтрашнего дня деньги порта потекут к новым владельцам. Потекут людям, в глаза не видевшим волны у берегов Цемесской бухты.

Этот мир построен неуклюже. Впрочем, когда он стоял не кверху головой? Главное, держать ключевой портфель в своих руках. Тех самых руках, что имеют нынче право распределять: кому работать в портовом городе, а кому зарабатывать.

С мыслью о собственной важности Валера прошелся вдоль набережной до порта, покуда хватило сил и настроения. Его никто не торопит. Он всегда успеет развернуться, направиться обратно в номер под уютный кондиционер. Нет автомата за спиной, нет командира, орущего «Шагом марш прямо и до заката».

Валерию повстречались нелепые скульптуры: мраморный глобус (метафору создателя понял сразу — наш мир холоден и скользок, как городская скульптура), далее была девушка на дельфине с позой летящего в пропасть камикадзе. Красиво развевались волосы по ветру. Забавно, что расположили ее относительно моря с неумолкающим ветром так, что волосы позировавших при скульптуре зевак синхронно повторяли направление металлического сплава.

В отдаленной видимости предстала длиннющая морская оградительная линия, уходящая вглубь бухты. Бетонное безобразие в тон городу. Появилось неуёмное желание пройтись по ней до маяка. Справочник телефона предупредил о прогулке в километр от берега. Не пройдя и десятка шагов вдоль белой стены в два добрых метра толщиной, Валерий решил развернуться обратно. На молу¹ он находился между естественным выбором идти вперёд до манящего маяка и вернуться в исходную точку к девушке-ихтиандру. Путь, выстланный монолитным бетоном вдоль миллионных портовых контрактов. Этот путь ведет… в тупик! О Боже, какая чудная шутка градостроителя! Город смеется над целеустремленными менеджерами, увидевшими впереди маяк надежды и последовавшими к своей цели. Красно-белый маяк, венчающий мол, по сути был ржавым строением столетней давности, оплеванным зеваками, заросший мусором.

Решив не тратить полчаса личного времени на беспричинную прогулку над водами и обратно, Валерий стал осматривать огромные металлические пушки на набережной. Табличка гласила, что орудие было поднято со дна морского, где пролежало полвека с момента участия в боевых действиях.

Тяжелая штука, отправлять которую на переплавку Валера бы не стал. Он сволочь, но память дедов уважает.

В кармане прожужжал телефон.

«О, Валерка, ты никак решил ко мне через море добраться? Тут рядом», — писала Маша. Интересно, чем она занималась до полудня, томя Валеру ожиданием своего ответа на утреннюю шутливую фотографию.

«Вот, всё угнаться за тобой не могу. Ты где?» — Валера проглотил небрежное сокращение своего имени, Маше доставляло особое удовольствие его дразнить. Хотелось уколоть шарадой из разряда «Машка-мышка, мышка-малышка», но не стал, поскольку интрига с близлежащим географическим расположением подруги захватила его внимание. Надо было уточнить и не спугнуть разговор. На душе стало тоскливо от осознания факта, что даже Машка катается в командировки за моря.

В ответ подруга прислала фото своего улыбающегося личика на фоне морского пейзажа. Такая же застроенная городская набережная, на которой находился Валера. Только множество пальм, погода светлее, и попавшие в кадр прохожие подозрительно одеты не по российской фешн-культуре. Она действительно рядом, всего лишь за морем. Это фото она прислала с другого берега Черного моря, Турецкого берега.

Словно издевка судьбы, перед глазами москвича на набережной нарисовался огромный белый лайнер. Садись и плыви! Корабль долгое время был скрыт за неказистым зданием причала, но стоило Валере перенаправить путь с обходной линии террас, как обзору предстали и прочие пустующие пирсы.

Не удалось выбраться на морскую прогулку вдоль Турции, так может здесь, после подписания контрактов, совершит путешествие по воде. Подойдя, прочитал: «Князь Владимир». Кого ещё прославлять создателю нынешнего времени?

Путь к кораблю был перегорожен решётчатым забором. Чаянья о морской прогулке развеялись после слов стоявшей при заборе охраны. Лайнер не местный, на день заплыл погостить. Пассажиров не берет.

— Где можно купить билет на этот корабль?

Охранник при калитке покачал головой. Пассажиром красивой жизни можно стать, лишь заплатив в Москве кругленькую сумму. Тут не пустят.

Устало присел на лавочке при вытянутой в небо стеле с ангелом. На противоположном берегу крутились башенные краны, изредка доносился звонкий шум ударяющегося металла. По карьеру поднималось облачко пыли. Ох, и не завидно тем, кто трудится на погрузке танкера щебнем. Запасных легких природа в этой жизни не выдает. А свои продавать за тридцать три серебряных в месяц соглашаются работяги от безвыходности. Люди, живущие в городе с молом, уходящим в тупик. Тут не дают выбора сбежать с корабля. Все сидят в долговой яме. Лесенка из той ямы лежит в сейфе номера, в филиале забугорной гостиницы Hilton, что освежается изумительным кондиционером азиатской страны изготовления.

Перед глазами вырос огромный баннер на шток-мачте старого военного корабля. Надпись гордо гласила: «Новороссийск».

Да, всё правильно, ржавый ты пережиток советского прошлого, вышедший на одиночный пикет с транспарантом при городской набережной. Именно так ругательно и надо называть наше современное состояние новой России: Новороссийск. В этом слове есть что-то обыденное, штампованное и лишенное уникальности. Ожидаешь, поехав по побережью, увидеть указатели городов типа Новороссийск-2 и Новороссийск-666. Сам суффикс «ийск» в имени придает будничную бланочность бытия. Это место, где суть изначального сюжета так и останется без развития, несмотря на префиксы — 1, — 2, — множество.

Такая она, новая Россия.

К сидящему Валере подъехал загорелый старичок на инвалидной коляске.

«О нет, пожалуйста, не надо у меня ничего клянчить!», — пронеслось в голове московского гостя.

— Не против, если я закурю рядом с вами? — твердо, с некоторым скрипом в голосе произнес старик.

Москвич растерялся. И не только от ожидания услышать вовсе другие слова с иной интонацией (шепчущей), он скрывал возмущение из ряда: «Что ему подальше от меня не курится? Площадь огромна и пуста».

Ход мысли прервался не заставляющим ждать пояснением:

— Это единственная лавочка вокруг, так хорошо прикрытая от ветра. К тому же, единственная урна для бычков на всю площадь.

Валера развел руками, понимая, что не имеет права отказать старику.

Лавка не является его собственностью, город принадлежит поквартирно каждому жителю, а в целом горожанам. Площадь место совместного пользования города, в котором Валера не прописан. Он только по документам властитель местных денежных потоков. По факту — изящный щеголь, сидящий на лавочке рядом с потертым временем стариком. Удивительно тактичным стариком. Тот мог просто, без лишних слов и прелюдий задымить дешевый вонючий «Chesterfield» или «Тройку». А после ехидно хихикать, глядя на удаляющегося с проклятиями московского гостя. Но нет, старик деликатно попросил разрешения и достал нечто удивительное!

Из серебристого (отполированного алюминия) портсигара дед вынул самую настоящую газетную самокрутку и смачно задыми на округу.

Табак без химических примесей, выращенный на благодатных землях Кубани, нежным ножом по маслу ворвался в нос Валеры. Менеджер обезумел от страсти. Захотелось попробовать этот аромат самому.

— Не желаете? — протянул портсигар старик, лишь сосед по лавке открыл рот для обращения.

— С удовольствием! Сами выращивали?

— Нет, — старик улыбнулся и кашлянул. Открыл серебристый портсигар с выгравированным по центру якорьком.

Валера взял дар земли Кубанской, некоторое время разглядывал кончик самокрутки без фильтра. Приминал газетную бумагу, раздумывая, стоит ли с табаком без фильтра рисковать легкими?

— Табак мне друг поставляет, — хохотнул старик, после очередной вкусной затяжки. — Он, кстати, плавал на этой посудине.

— Крейсер «Новороссийск», — с видом знатока отличного табака и прожженного морского волка Валера причмокнул папироской.

— Ой, молодежь! Беда с вами, — захохотал старик. — Только и умеете заголовки читать. На мачте у этой посудины повешен рекламный проспект по случаю праздника в городе. Перед нами крейсер «Михаил Кутузов».

— Странно, я, кажется, читал о стоящем на рейде корабле-памятнике в…

— Верно ты читал, — перебил старик, — но не дочитал, видать. Линкор «Новороссийск» затонул в 1955 году и вовсе не здесь.

Синий горизонт скрывал тот далекий берег через залив и море, где случилась далекая-давняя история гибели тысячи надежд.

— Вместе с этим кораблем, — дед вынул папиросу изо рта и протянул ее в сторону корабля, — они стояли в октябрьскую ночь пятьдесят пятого на рейде Севастополя. Там и случилась трагедия.

— Кажется, о нём слышал, — Валера был далек от дел морских, книжки больше нравились про волшебников с драконами.

Они смотрели на былую мощь советского флота и курили, каждый думая про свое. Старик вспоминал рассказы друга-табачника про походы «Кутузова» по средиземноморским волнам. Москвич пытался разглядеть на палубе хоть кого-нибудь.

— Хотя, что-то припоминаю… — нарушил молчание Валерий, — мне бабка очень давно что-то рассказывала про кораблекрушение времен ее молодости. Только я не понял тогда, где оно произошло. Помню лишь, причитала бабка полоумная иногда: «Новороссийск, Новороссийск…».

Появилась мысль подойти поближе к музею на воде.

Был линейный корабль «Новороссийск» и утонул. Теперь внуки погибших моряков ходят по портовому городу «Новороссийск», а завтра Валерий утопит город в слезах, отдавая закладные местных тружеников в руки новых владельцев.

— Линкор тот был не наш.

— Подкинули?

— Трофейный. Корабль возвели итальянцы еще в 1914 году. «Юлий Цезарь» назвали. Воевали против немцев в первую мировую, а во вторую — за немцев. После войны трофеем в советский флот перешел. Тогда и переименовали в «Новороссийск».

— Горькая аллегория… — Валерий выпустил клуб терпкого дыма. С непривычки крепкий табак кружил голову.

— Аллегория? — настала череда удивляться старику.

— Идея построения государства Российского. Она не наша. Италийская да немецкая, а мы на себя перенимаем да переделываем.

— Так сколько можно переделывать…

— От чего утонул линкор, говорите?

Старик пожал плечами. «Много чего говорят» — прошептал, сплевывая остатки обгоревшей папиросы в урну.

— У тебя есть еще этого табака? — неожиданно даже для собственного сознания спросил Валерий.

Старик ухмыльнулся.

— Я куплю! — резво добавил турист и потянулся за бумажником.

— Нет, милый человек, мне не нужны твои деньги. Я отдам тебе остаток того, что есть покурить, — старик достал блестящий портсигар.

Валерий стушевался, сомневаясь, не слишком ли он навязчиво повел себя с инвалидом.

— Но, вижу, ты человек «Новой России» и привык жить в расчете — за всё платить, — в глазах старика не было хитрости, но прищур выдавал некую затейливость происходящего. — Так вот, взамен ты пообещаешь мне, что сходишь на экскурсию по этому кораблю.

Дряхлая рука протянула портсигар в сторону крейсера «Михаил Кутузов», а после плавно подвела папиросы к носу Валерия.

— По рукам! — вместо крепкого рукопожатия турист выбрал все папиросы, возвратил портсигар хозяину.

— Ладно, мил человек, бывай! — старик принялся неспешно крутить колеса коляски, уезжая в сторону автобусной остановки.

Проводив его взглядом, Валера отправился к крейсеру «Михаил Кутузов». С его палубы видна гибель идеи новой России. Она собрана по кусочкам. Сшит трупный монстр из устаревших передовых тенденций зарубежных партнеров.

Подошел к краю набережной, от водной глади москвича отделяли белые головы бетонных конструкций. Среди них он казался еще одной каменной болванкой, ничем не отличимой от окружающего бытия. Белый костюм: брючки и пиджачок легкого покроя разбавлялись контрастным пятном синей рубашки на груди. Белая шляпа беспощадно включала Валеру в антураж разделительных столбов, выкрашенных в белоснежный цвет.

С палубы, где нынче под солнцем томятся якорные цепи, на туриста посмотрел паренек. Под расстегнутой курткой виднелась яркая футболка с надписью на английском языке «Мстители». По крейсеру проходила очередная экскурсия, а в голове у мальчугана засели войны, былины о которых слагаются меж далеких холодных звезд.

Глава 3.

28 октября 1955 года, бухта Севастополя

К полуночи пришла смена, отправившая Георгия на отдых. Ровно через месяц, пятнадцатого ноября, Георгий Исаков сойдет по трапу с чемоданом в руках и поедет в родное село Изобильный, что в Ставропольском крае.

Естественно, в путь он отправится не один, а с верными боевыми друзьями. Иван Науменко и Валентин Помогайбин — они заступали на смены один за другим три года подряд. И так же дружно вернутся на малую родину.

Георгий сдал оружие и проследовал в кубрик. Бездельно шастать по кораблю запрещалось, кроме того, на ближайшие четыре часа моряк числился в бодрствующей смене. Нахождение вне каюты смены чревато на последствия. Исаков знал, во сколько и где можно застать патруль. В полуночный час вахтенный снаряжается на проверку несения службы. Встреча с ним исключена.

Георгий искал старшину, дабы привычно в конце суток доложить об увиденном на вахте. Белое поле канала, что на пачке сигарет, разделено пополам. Карандашом значились палочки по обе стороны прочерченной линии.

Старшина, лысоватый дяденька средних лет, провел глазом по списку. Сосчитал в уме, присвистнул.

— Кто-то, братец, из вас, Ставропольцев, сегодня проспал вахту…

— Исключено.

После четырехчасового стояния на вахте голову заполняла вата. Георгий не удосужился предварительно сам сосчитать прибывших и убывших. Доверился опыту.

— Вот, сам посчитай. Видишь, ушло три шлюпки, вернулось четыре. В первой смене кто стоял?

— Помогайбин. Он всегда бодро свою вахту несет.

— А откуда лишняя шлюпка пришла?

Гера растерянно завел руки за спину. В подобную ситуацию он попадал впервые. Метод старшины по проверке, не спят ли люди на вахте, оказался действенным. В иных случаях нерадивые матросы просыпаются от топота по палубе каблуков проверяющего, следуют расчету времени — на корабле всё происходит по часам, в том числе шаги проверяющих во тьме. Спросить под конец суток контрольное число, правильный ответ на которое заранее известен от вахтенного офицера, — надежное средство.

«Математика — царица наук» — в таких ситуациях любил приговаривать старшина.

Матрос, прослуживший на корабле без малого четыре года, неловко стоял перед узеньким столом и переминался с ноги на ногу. Такой гневный взгляд в свою сторону от старшины он испытывал лишь раз, и то будучи юнгой.

«Балда!» — старшина гневно оттолкнул матроса и прошел к выходу.

— Меньше курить надо на посту. Как мне теперь за Науменко отчитаться перед командованием?

— Старшина, вы же знаете, что за человек этот Аникеевич…

— Отставить обсуждения.

— Не с проста он на восьмой пост поглядывал… — попытался оправдать товарища Георгий. — Знал, видать, про третью шлюпку.

Лоб вздохнул. Он тоже подумывал о самом неприятном объяснении случившегося казуса: что если снятие часового на гауптвахту и появление в списке лишней шлюпки — звенья одной цепи?

— Пойду на трапе спрошу, сколько прибыло, — оказавшись в коридоре, Лоб повернулся, просунул суровую голову в каюту и добавил, — скажи Валентину, чтоб после смены ко мне подошел.

И вновь осыпал смену восьмого поста искрометными эпитетами.

Звук отборной моряцкой брани, как лава, исходил из жерла вулкана. Он вливался в душу через трещину самообладания, в месте на груди, куда гневно толкнул старшина. Их тройка никогда не подводила уговор команды. Число прибывших и убывших сходилось. Три года уговор шел безотлагательно. А моряки, участвующие в системе, имели возможность выйти на ночь с разрешения старшины.

Оплошность в цифрах скажется на запланированном посещении кинотеатра завтра. Но не это тяготило Георгия. Старшина знает всё на палубе. Оттого и сразу понял, кто из сменщиков проспал самовольщиков. Гера произнес ему имя своего друга. Не предал, не подставил, всего лишь озвучил, кто стоял в часы «недочета».

Надо быть чуточку внимательнее, собранней. Перед докладом старшине проверил бы сам численность шлюпок. Но положился на привычку. Понадеялся, что сегодня — всё как всегда. Каждый день нов. И неизвестно, что ночь грядущая уготовила морякам «Новороссийска».

— Товарищ старший-лейтенант, — почтительно буркнул Лоб. Решительно выходя из канцелярии, он ненароком чуть не сбил командира башни Тюменцева.

— Чего шумишь, Владимир Егорович? — обратился офицер к старшине. Матросу слышать, как Лба называют по имени-отчеству, было не привычно.

Тюменцев ходил по кораблю почти беззвучно, как призрак. Это могла быть отличная способность разведчика где-нибудь на границе или вахтенного офицера, затеявшего осуществить внезапную проверку с дрессировкой юнцов, спящих на вахте. Секрет Федора Антоновича был прост. Но он не хотел им злоупотреблять. Туфли он носил не совсем уставные — трофейные, из Италии. Смешно сказать, Тюменцев выменял их еще при приеме линкора. Сменялся с загорелым инженером на пачку крепкой советской примы. Этот табак был в диковинку изнеженным легким итальянца. За такую пачку он не пожалел коробочку с выданными казенными ботинками натуральной мягкой кожи отборных тосканских бычков. Подошва мягкая, не деревенеющая на морозе, а оттого тихо ступающая по металлу палубы. Нет привычного звона каблуков, так некстати выдающего путника в тишине корабля.

— Федор Антонович, всё в порядке, просто демонстрирую матросам образец командного голоса.

— Чтоб не спали?

— Чтоб не спали, — согласился Лоб уже тихим, почти шепчущим голосом.

— А мне вот тоже не спится… — вздохнул Тюменцев и жестом пригласил пройти Лба вперед. Проследовал за ним к верхней палубе.

После душной канцелярии воздух октябрьского неба упоил свободой. Первоначальная мысль Лба выйти покурить растворилась с первым глотком мороза. Дурман исчез сам собой.

— Людей не хватает?

Старшина кивнул.

— А я вот, наоборот, лишних насчитал. — Тюменцев кивнул головой в сторону трапа.

— Как так?

— Прогуливался по второму ярусу. По делам. Юнцов заселили на нижней палубе преимущественно, — после недолгого молчания добавил старший лейтенант. — Но и там, где я проходил, встречал салаг. Неодетые, а на ком-то как мешки висят выданные робы.

— Притрется роба-то… — кивнул Лоб.

— Притрется. Только вот двое чудиков мне показались странными. По виду не худые щенки, и роба на них была не новая. Но не помню я этих лиц. Хотел было им что-то сказать, да прошли они. И будто немые оба. Разве так ходят морячки друг с другом?

— Идут, не шутят, не подкалывают друг друга, ни на секунду не улыбнутся?

— А как еще на флоте прожить, — засмеялись в оба голоса, — без шутки-то да подколки…

— Вот-вот. И я про то же. А эти идут и молчат.

— Где, товарищ старший лейтенант, говорите, видели их?

— На второй палубе, у перехода. Да мало ли, куда их занесло с последних минут.

Лоб пожал плечами.

— Слышали, Аникеевич в ночь решил дозоры проверять?

Офицер кивнул головой, не желая комментировать укоры в сторону командования.

— Седьмое ноября на носу, хочет выслужиться на очередном докладе, — всё же озвучил свою неприязнь старшина.

— Ну, ладно, доброй ночи, Владимир Егорович.

Старшина приложил вытянутую ладонь к виску и направился к восьмому посту. Надо проверить стоящего на дежурстве Помогайбина. Спать после проделок Аникеевича тот не станет, да и не позволял себе матрос того и до попадания под пристальное внимание. Правильный он. До неприязни правильный. Холодный как эта октябрьская ночь. Лоб поежился на морозе и зашагал. Его тянуло на пост, чтобы лично посмотреть на ту часть моря, с которой могла приплыть шлюпка, не замеченная остальными караульными. Шлюпка-призрак, не иначе как.

Парочка, упомянутая Тюменцевым, могла бы пролить свет на одну лишнюю шлюпку, пришвартовавшуюся у линкора ночью. Федор Антонович служит на корыте с момента его отрофеивания от итальянцев. Но и состав команды в более чем тысячу душ обновляется почти каждый день. Всех не упомнишь. К тому же той парочкой зевак могли оказаться простые гребцы с пристани, что дежурили по наряду при порте. Доставили, к примеру, на линкор юнцов, а сами искали гальюн, вдруг приспичило.

Тюменцев направился к себе в башню. Время уже за полночь, а завтра еще ответственный день по отбору прибывших команд. Из юнцов кого-то распределят к нему в подчинение. Многому ребят предстояло обучить.

По привычке зашел в БЧ, проходя мимо связистов. Там сегодня должен был дежурить Колька Мельниченко. Мужичек бывалый, много интересных баек рассказывал за годы совместной службы с пятьдесят второго года. Такого перед сном проведать — приятную сказку на ночь послушать.

«Вот те на…» — удивился Тюменцев представшей картине. В иллюминатор, что был на полпути к Артиллерийской башне, он увидел вальяжно расположившегося на прокладочном столу рубки сказочнике Мельниченко. Тот подложил под голову какие-то приборы вместо подушки и мечтательно смотрел в потолок, ища на ржавом металле звёзды.

Старший лейтенант постучал пальцем по стеклу.

Колька встрепенулся, посмотрел на звук и подпрыгнул со своего гнездышка. Матросик у дальней перегородки продолжал невозмутимо спать на стуле. Во сне он умудрялся сохранять баланс и не съезжать с деревянного неширокого пристанища.

Тюменцев пальцем, приложенным к большим пухлым губам, попросил не шуметь и не будить остальных обитателей рубки. Поманил выйти на воздух.

— Доброй ночи, Федор Антонович…

— Дисциплину расслабляешь, Николай Григорьевич.

— Притомились за сегодня мои ребятки, товарищ старший лейтенант, — Мельниченко почесал затылок, не находя других слов в оправдание своей минутной слабости.

— Да, денек выдался тот еще…

Тюменцев вспомнил непростое возвращение с похода, суету с прибытием новобранцев, неразбериху с погрузочными командами. Рулевой рубке досталось по расчету быть во всех перечисленных мероприятиях в составе хозяйственных команд. Не сладко.

— Да не подумайте… Службу несем исправно. Это тут приютились ребятки не с дежурных команд. Мои стоят на своих постах, — тыкнул в угол стекла, — вон, видите, Пашка спит, он должен был сегодня в увольнение пойти. Не сложилось. Что-то напутали в канцелярии. А внизу, у них там на палубах нижних, душно очень. Вот они и попросились тут, на свежем воздухе, ближе к небу, выспаться.

— Да, небо сегодня и вправду особо приятное. Дышится легко, — офицер сделал глубокий вздох. Как в последний раз, до пьяна. Хоть и не надышишься перед смертью. Сегодня воздух был особо приятен и до жадности хорошо ложился в легкие.

Тюменцев прислонил щеку к стеклу, вглядываясь в уютную рубку, где мило сопели матросики. Паша Лэнь, озорной паренек из первого БЧ, устроился на диванчике в углу, накрылся бушлатом вместо казарменного одеяла и сонно пускал слюни. Рядом с ним на стуле, борясь со сном, сидел матрос Кузнецов. Он отважно вскидывал голову при засыпании, пытался держать осанку прямо, чтобы его силуэт не выдал проверяющему минутную слабость ко сну. Но глаза разлепить не было сил. Словно слушатель пламенных призывов Фридриха Энгельса на буче рабочих немецкой ткацкой фабрики, этот матросик кивал головой в нужные, особо эмоциональные места речи. Задирал ухо к диктору и вновь съеживался под давлением сна. Нет, конечно же, матросу Кузнецову снилась не стачка рабочих столетней давности. Он наблюдал из-за садовой калитки за бегущими к речке девушками. Они выскакивали из объятой паром баньки и ныряли в холодную воду. От всплесков этой сонной воды матрос просыпался, вздрагивал, но после вновь уходил в созерцание приятного зрелища.

Свет луны оранжевой дорожкой пересекал рубку, чуть не доходя до носа спящего. Как котенок в новогоднюю ночь под елкой. Сладко-сладко стало Тюменцеву от созерцания царства сна, разморило его самого.

— Ладно, Николай, отдыхай. Не проспи смену.

— Никак нет, Федор Антонович, не сплю.

— Доброй ночи.

Тюменцев зашел в башню и уселся за уже породнившийся фанерный письменный стол. Вот где они сигаретки! Серебристый портсигар с выгравированным якорьком по центру лежал на краешке стола. Офицер нежно взял его, обстучал об край, прислушался. Что-то еще осталось покурить.

Федор Антонович с грустью посмотрел на палубу. Тихо, ни души. Будто корабль призрак средь мглы медленно тянется к острову проклятых душ под светом полной Луны.

«Надо выйти покурить» — мелькнула мысль.

Мельниченко постучал по стеклу. Кузнецов подскочил со стула, с грохотом его опрокинув к перегородке.

— Сань, подойди сюда, — поманил пальцем старшина. Кузнецов, грозно строивший бдящий вид, прильнул ухом к окну. Кивнул, чего, мол, хотел, отвлекаешь от несения службы.

Обидно, что девки ополоснутся в речке без его наблюдения.

— Сань, ты иди к себе в кубрик. Я всё равно не сплю. Ночь какая-то странная. Томная. Не могу покоя найти. Иди. Тебе так и так до смены полчаса осталось. Что мучиться.

— Никак нет, товарищ старшина, не могу.

— Иди, говорю, бестолочь, — погрозил кулаком Мельниченко.

Матросик подобрал с пола опрокинутый вместе со стулом бушлат и направился к лестнице на нижний ярус.

— Спасибо, Николай Григорьевич, — обернулся он на ступеньках.

Старшина махнул рукой.

***

Возвращаясь из канцелярии, Гера наткнулся на группу призывников. Тощих котят еще не успели одеть в морскую форму, и они ходили по кораблю в белом белье да тапочках. Возглавлял делегацию переселенцев комсорг башни Витька Гнусин.

— Вот, братцы, посмотрите, это гроза военно-морского флота, матрос Исаков.

— Что людей балагуришь, Вить?

— Занимаюсь важной работой. Провожу экскурсию по кораблю. Хвастаюсь, на каком продвинутом судне мы несем службу.

— Георгий, — протянул руку для рукопожатий новобранцам.

— Я — Самат, а это Колька и Иван, мы с Приэльбрусья, — высокий худой парнишка пожал руку. Совсем недавно стрижен под ноль, с торчащими ушками и впалыми щечками. Все призывники казались на одно лицо, Самат отличался неким огоньком в глазах. Такой на славу послужит Родине.

— Какие у вас хилые рукопожатия, ребят. Каши не ели в учебке? — вмешался Витя. — Гера, покажи мускулы.

Исаков решил подыграть комсоргу. Разыграть юнгу — любимая забава старослужащего. Он закатал по плечо рукав робы и согнул руку так, чтоб кулаком почесать усики Гнусина. Молодецкая сила играла в мышцах, пыша жаром выступивших вен по контуру объемного бицепса. Сотни перенесенных пудовых снарядов делают руки бравого бойца словно вылепленными на скульптурах греческих богов.

— Чуешь, чем пахнет, басурманин? — протараторил Исаков, пародируя Витьку.

Комсорг был парнем веселым, и любила его команда за подвешенный язык. Но более его обожали девки. Карие татарские глазки угольком смотрели над аккуратными тоненькими усиками, длинными, как у гусара на картинках. Парни, когда собирались в увольнительной на танцы, старались не звать с собой Витьку, иначе всех девок отобьет.

— А корабль настолько технологически обеспечен, что скоро на нём появятся автоматические средства передвижения. — погрозил указательным пальцем Витька и отодвинул Герин кулак от своего лица. — Вот, меня уже мопед дома дожидается, поеду в отпуск — привезу его. Буду по палубе разъезжать, поручения раздавать.

— А так можно? — удивились новобранцы.

— А как же, на передовом корабле служим!

— Так вот и технологически передовом? — уловил нотки сарказма Исаков.

Витька подмигнул:

— Сейчас спустимся к механизму подачи снарядов. Так там, товарищи будущие мореплаватели, настолько всё для людей инженерной мыслью продумано, что диву даешься. Жарко там от механизмов да двигателей. А как снаряд шарахнет, так вообще сущая пустыня Кара-Кум. И что же придумали советские инженеры? С заботой о личном составе они поставили при пусковом механизме автомат газированной воды. Ей-богу, не вру. Жарко бойцу станет, он подойдет да нальет себе стаканчик газированной воды. Пойдем, покажу!

Исаков не смог сдержать смех. Дело в том, что Витька почти не соврал. В хитром артиллерийском механизме действительно предусмотрен автомат для газирования воды. Только вот пить ее никак нельзя. Это жидкость для охлаждения привода подачи снарядов. Впрочем, сливать ее без надобности из механизма тоже нельзя.

Пожелав Самату, Кольке и Ване успехов в дальнейшей службе, Гера направился в комнату бодрствующей смены.

— Пойдемте. — подбадривал шаг Витька и запел:

Наверх, вы, товарищи, все по местам,

Последний парад наступает.

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,

Пощады никто не желает!²

Делегация спустилась вниз по лестнице, а до Исакова продолжали доноситься слова песни.

Зашел в каюту. Отбывавшие сутки на морозе сослуживцы бодро начищали обувь, завершали приготовления к смене. Коля Кривопадкин и Димка Минаков весело обсуждали, как теперь величать Серегу Севастопольского: крымчанином или украинцем.

«Крым теперь наш!» — шутил запорожец Колька. «Не важно, Крымская область только формально входит теперь в Республику Украина» — парировал ростовчанин.

Они обернулись на вошедшего Геру, чая спросить у него мнения в споре.

— А что какой грустный? С поста, что ль, не отогрелся?

— Там с подсчетом проблема вышла… — небрежно буркнул Исаков, проходя к кушетке.

— Что?

— Лоб просил, чтобы Валька зашел к нему после смены. Напомните, пожалуйста, мне. Там одной палки не хватает в его вахту.

— А что сразу не хватает? Может, раньше шлюпка ушла. Или ты во сне лишнюю поставил, — подбадривал Коля.

— Или даже две! — подтрунил Дима.

— Хочешь, я с тобой пойду еще раз ко Лбу? — Кривопадкин положил руку на плечо опечаленного товарища.

— Нет уж. Сам. Один схожу чуть попозже.

Рука Исакова потянулась к регулятору громкости радиоприемника. Пластмассовая гайка приятно ложилась между указательным и большим пальцем. Крутить ручки на черном прямоугольнике с сеточкой, выпускаемом заводом «Красный Октябрь», доставляло Гере море приятных впечатлений. Под надписью «Москвич-3» пополз в сторону указатель волны. В музыке Гера забывался, топил свои печали.

— Ребят, вы пока подремлите. Я не хочу. Посижу на стороже, тихонько песни послушаю.

На первой попавшейся волне диктор рассказывал о недавно завершившемся семнадцатом чемпионате СССР по футболу. В финальном матче сразились Динамо и Спартак. Оба Московских спортивных коллектива были глубоко безразличны Гере, как и сам незатейливый вид соревнования. Ему было интересно попинать мячик с друзьями, подурачиться на зеленом поле, обгоняя друзей. Однако сидеть в тесной коморке средь шумного механического монстра и вслушиваться в шепелявящий голос было не так увлекательно. Можно еще послушать новости, очередной сеанс должен начаться вот-вот, в перерыве между таймами. Однако узнавать про и без того ожидаемые события в большой стране советов было тягостно. Того и гляди, под ровный говор диктора о спортивном состязании легко нарваться на дядюшку Рубена. Его чары усыпят, так и не рассказав новости с полей. Гера знал наперед: в совхозе имени светлого пути, что гордо несет знамя коммунизма, произошел очередной ударный бой за урожай. Тонны надоя и кубометры улова шибко ложились в закрома Родины, немыслимо опережая сроки недопятилеток.

Исаков прокрутил радиоволну дольше.

Нечто небывалое он поймал на ранее пустовавшей частоте. Затейливые ритмы незнакомой песни наполнили кубрик. Моряк покосился на крымчанина и ростовчанина. Ребята спали. Инструменты, издававшие мелодию, были незнакомы Георгию, он слышал подобную музыку впервые. О том, что слушает именно песню, он понял по ритмичности звуков и немного различимому средь фона помех юношескому голосу:

Наши голоса в морской пустыне

сорваны в такт.

Наши имена раскроют миру

через много лет спустя.³

Из глубин морских рождались волны, звук их плавного движения по водной пустыне преображался в движения рук музыканта. Арпеджио пробегалось по клавишам, гадая, на какой участи остановится мелодия: черная или белая. Это были звуки тех самых пенистых гребешков, что матрос наблюдал приходящими из-за горизонта и разбивающимися о берег. Клавишному перебору вторил гитарный бой, звучащий для Исакова крайне непривычно. Он мог бы подумать, что гитара музыканта расстроена, а ее струны выполнены из дребезжащего металла, но то лишь искаженное звучание плохо пойманной радиоволны.

Внезапная мысль пронзила Георгия. Он ненароком поймал «Голос Америки» или какую-то еще вражескую передачу. Он не должен это слушать! Это голоса сирен, что заманивают моряков в свои сети, а после губят.

Но он не мог оторваться от сладкой мелодии моря. Музыкант распевал о голосах из морской пучины. Они рассказывали историю ушедшего на дно корабля. Мелодия песни была настолько красива, что Георгий не смог себя заставить переключить волну.

Чуть подкрутив указатель «Москвич-3», матрос сделал звук песни более чистым. Песня смерти заиграла сильнее.

Глава 4.

28 октября 1955 года, бухта Севастополя

Всё не важно. Помогайбин успеет дочитать ночное молитвенное правило в тишине и спокойствии, без лишних свидетелей. Товарищи спят. Он их охраняет. Не только глазами, прочесывающими берег, но внутренне. Силами души. В его молитве призыв милости Божьей не к одному замерзшему на посту моряку, но ко всему кораблю.

Он еще не открылся товарищам в своем решении служить дальше. До вчерашнего похода твердо не ставил перед собой вопрос о деятельности по окончанию срока службы. С грохотом палящего оружия он осознал вчера, что жизнь на суше будет ему теперь в тягость. Подобные вахты его не волновали. Наоборот. Безмолвие ночного бдения прельщало его особым благодатным духовным состоянием. Охраняя главное орудие первой башни, он сосредотачивался на Боге. Эти моменты ценны для него отрешенностью от каждодневного мирского. Его душа находила покой в стоянии на волнах.

Смущала перспектива иного… Не нравились Валентину ходившие по кораблю слухи о «спецснарядах», готовящихся для следующего выхода. Неделю назад они не просто репетировали парадный выход в честь столетия битвы за Севастополь. Они стреляли холостыми зарядами, прототипами грядущего вооружения. Таковой выход был преднамеренно предпринят до принятия пополнения новобранцев на борт. Линкор прибыл в порт, где на него глазели щенячьей радостью призывники. Им выдалась честь служить на самом мощном корабле Союза!

Не надо быть тайным агентом или диссидентом, чтобы знать: в стране идет масштабная подготовка к новой войне. Финал мировой войны показал новое оружие, которым теперь обладает не только запад. Душа тревожится при мысли о ядерной бомбе. А вскоре она будет здесь, у него под рукой.

«Господи, убереги нас от участи сей» — молил Валентин, уповал не застать нового смертоносного заряда на вахтах.

Он таскал стамиллиметровые снаряды весом под тридцать килограмм. От них пахло машинным маслом и мертвой древесиной. Елью. В воображении моряк рисовал запахом смерти именно таким.

Не стоит страшиться будущего. Бог всё рассудит. Наступит рассвет субботы. После обеда они с друзьями сойдут на берег, будут сидеть на лавочках и смотреть на мирную жизнь граждан. Надо потерпеть. Всё будет.

Чтобы согреться, Валя переминал ногами по холодному металлу. Не танец, но некое ритуальное действо с покачиванием в такт песнопению. Колебания, созвучные молитвенному подвыванию, уходили вглубь корабля через перекрытия палуб и переборки трюмов.

Наступившая тьма не означала мирный сон на боевом корабле. В нём течет жизнь, кипит бдение, испаряются мечты.

***

Гера оглянулся, не следит ли кто за ним из длинного слабо освещенного коридора, и зашел в помещение кают-компании. Находиться тут после отбоя, да еще и не по регламенту своей смены — опасная затея. Следующие сутки может остаться спать на нарах при гауптвахте. Но аромат залежавшихся с ужина котлет манил.

— Завтра на ужин будет гречневая каша, — сонно пробурчал Юрий, протирая разделочный стол. Этот матрос интендантской службы казался совсем мальчишкой. По его худому телосложению вовсе не скажешь, что мальчик, наводящий на камбузе порядок, на самом деле самый настоящий, бывалый и мастеровитый кок! Он чуть выше поварешки, с хитрыми узкими глазками и не слезающей с губ улыбкой. Как обычно насвистывал, прибираясь после ужина.

В столовой к полуночи остался только кок да забежавший после смены матрос Исаков. Подобная привилегия — прокрасться на кухню после общего приема пищи — дозволена не каждому обитателю лайнера.

Повседневной заботой матроса Юрия Голоцуцкого являлось шуганье от дверей кухни робких бойцов, что надеялись перехватить дополнительную пайку или попросту согреть горло остатками чая. Юре не жалко продуктов, и даже наоборот, обидно за недопитый компот, что придется слить для высвобождения бачка под новые приготовления. Окрики «жадина» его не докучали. Больнее было, когда Лоб, заявившись с проверкой на кухню и застав едоков не по регламенту, шлепал и самого Юру поварешкой по пятой точке.

«Иди отсюда» — Голоцуцкий махал полотенцем всякому, не вовремя зашаркивающему к обеденному столу.

Сложнее приходилось с крысами. Мохнатые завсегдатаи корабля не боялись ни полотенец, ни криков. Был случай, когда отважному коку пришлось взяться за филейный нож и сразиться с королем крыс, подобно Щелкунчику на Рождественском балу.

Как и положено во всех строгих предписаниях, Голоцуцкий иногда делал маленькие исключения. В круг допущенных к ночному перекусу входила определенная когорта. На корабле матросы были друг другу товарищами и братьями. Среди них сложно выделить особенных. Но свыше того существовал негласный институт землячества. Коллектив из Ставрополья рассредоточился по линкору, выручая друг друга в житейском морском брении.

Из всех земляков Юре посчастливилось распределиться поближе к теплому котлу с кашей. Полученное до службы кулинарное образование способствовало тому.

— С рыбными котлетами? — прожевывая еле теплый ужин, Исаков посматривал на выход с кают-компании. Почудились чьи-то шаги по коридору. Нет, прошли мимо, не застав Георгия за нарушением распорядка дня.

— Котлеты до тебя съели, извиняй.

Гера с тоской подумал о том, как, провожая с призывного пункта на вокзал, бабушка говорила: «Там вас кормить будут по-нормальному».

Юрий не выкидывал остатки с котлов до тех пор, пока не сменятся полуночники. Кто-то из ребят, замученный холодным бдением на палубе, то и дело забегал к нему на корабельную кухню, чего-нибудь пожевать. Окошко для выдачи пищи закрывало от кают-компании самые приятные для уставших юнцов ароматы. В него после вахты, украдкой, стучали морячки. Стоило убрать со столов, начистить котлы, как начинала тянуться вереница «нехватов». Так называли вечно голодных бойцов, прибегающих за дополнительной пайкой. Самообладание поваров в подобные приходы было тверже прикрученных к полу стульев. Единая массивная ножка намертво прицеплена в металлический пол кают-компании. Кругом у столь же надежно прикрепленных столов мягкие кожаные сиденья веяли уютом в одном из приятнейших мест корабля. Со стены нежно улыбался дедушка Ленин, уверяя неокрепшие умы, что тщательное пережевывание пищи приближает страну к коммунизму.

— Спасибо нашим поварам за то, что вкусно готовят нам! — Гера поставил пустую миску на полочку при окошке. Металлическое донце звякнуло о блестящую лакированную доску.

— Тише ты, поэт. Расшумелся! — Юра ловко подхватил посуду, моментально другой рукой протер полочку от капель с миски.

Очередные шарады так и не слетели с языка Георгия, они были вовремя подхвачены своевременным напоминанием о преступности подобного перекуса не по расписанию. Едва окошко раздачи с унылым щелчком захлопнулось, из коридора раздался топот башмаков.

— Ложки на стол, языки к осмотру! — ворвался в столовую парень с термосом в руках. Его лицо поделено широкой улыбкой пополам, а на плече висел автомат.

Георгий вытянулся по стойке смирно от громогласного приказа, но, разглядев вошедшего, выругался и погрозил кулаком. Невысокий матросик с широкими плечами мало похож на вахтенного офицера со свитой.

Даже не пытавшийся спрятаться кок стёр выступивший пот со лба. Что толку прыгать под стол или тараканом заползать за угол кубрика, коль старший офицер чует нарушение порядка сквозь броню корабля. Вошедший матрос Серега Бойко не из тех, кого следует бояться, хоть и выглядел весьма крепко для своего юного возраста.

— Сергей! Етить твою налево! — выпалил Голоцуцкий из окошка. — Не шуми, крысы сраться начинают от твоего голоса! А тебе потом компот с этим пить.

— Что, хомячишь? — вошедший караульный выставил на раздаточный прилавок плохо помытые термосы.

— Ты не слишком дерзок для салаги? — смелость вернулась к Исакову. Матрос, что стоял перед ним, служил на корабле от силы полгода. Исакову доводилось уже его видеть в качестве караульного карцера.

Бойко смерил взглядом артиллериста. Он мог запросто повздорить с этим матросом свободной смены, что не к расчету оказался на кухне. После потасовки правда будет на стороне караульного, пришедшего по регламенту за пищей для заключенных под стражу. К тому же храбрившийся Георгий рискует вовсе попасть в карцер под его же охрану. Решающей переменной в этом уравнении молодецкой удали стало желание самого Бойко подкрепиться чем-нибудь горяченьким. Желание могло быть неосуществимым, поскольку раздосадованный кок не потерпит превращение обеденного зала в ринг кулачного боя.

— За голодающих узников радею, — уже шутливым тоном произнес караульный. — Не обессудь.

— Ну, ладно, бывай. — Георгий мог бы с одного удара выщелкнуть в коридор зазнавшегося салагу. После подобного поступка первые вопросы появятся в адрес кока, мол, а что товарищ Исаков делал на камбузе? Подставлять земляка не хотелось. Отступил.

Юрий погремел посудой в стараниях подогреть остатки ужина для заключенных.

— Что-то ты припозднился, — отметил кок, забирая пустые термосы.

— Да, пока начальство про нас вспомнило, пока дало команду отправиться за пайкой.

— Кабы не специально забыли… Ванька-то еще томится на нарах? Тот, что мичмана послал.

— Медведков? А то, куда ж денется, голубчик, раз старшине батареи грубит. Ты положи побольше, там еще второй на шконке.

— Кто таков, за что? — отрешенно спросил кок. Ему не было дела до корабельных сплетен, чертовски хотелось спать.

— Пес его знает, подсадили. Науменко.

— Не знаю таких… Сам перекусишь, служивый?

Юрий не дожидался ответа, произносил вопрос, уже высыпая из черпака кашу в миску для караульного.

Глава 5.

Март 2012 года, г. Новороссийск

В назначенное время Валерий вышел к дверям отеля. Он ожидал увидеть черный автомобиль, что должен приехать за ним. Но единственное, что ждало его на выходе, это голубая вода Цемесской бухты. Валерий посмотрел в сторону моря, куда выходила бухта. На краю берега сквозь дымку торчала огромная корма корабля. Это монументальный памятник битве на Малой Земле, издали кажущийся на горизонте мертвым кораблем с задранным к небу носом. Выброшенный мусор истории. Воображение дорисовало вокруг исполина тысячи подобных обломков. Но нет. Там пустая земля, заросшая высоким сухостоем, заставленная скудным комплектом военной техники. Всё, что осталось от величия империи, самой сильной державы на планете. Погибла память. Знаете, кому мешает память? Чайкам да прибрежным бакланам, что стремятся всё растащить. Память не дает покоя, не позволяет застроить дорогостоящую пядь земли у линии пляжа кварталами многоэтажками. Тысячи квадратов элитного жилья не умещаются на костях павших в этих местах советских бойцов. А вокруг жизнь, пестрят афиши, блестят фасады зданий.

В размышлениях о предстоящей покупке пыльного порта Валерий сел в подъехавший автомобиль. Тронулись не скоро, вальяжно бродящие у побережья туристы неспешно переходили дорогу прямо у носа шофера. Валерий узнал в них своих недавних соседей по столу за завтраком. Такие пассажиры ежедневно выходят из отеля десятками.

Автомобиль с Валерием проехал среди тенистых узеньких улочек по параллельной к набережной улице. После очередного светофора путь пролегал по открытой дороге, справа от которой расположилась обширная Форумная площадь, упирающаяся в море. Хорошо просматривался круизный лайнер, пришвартованный к пристани напротив военного корабля-музея. Взгляд Валерия скользнул по КБК Михаил Кутузов. Промелькнувшая в движущемся окне картина мерещилась ему завалившимся на крен линкором «Новороссийск» в далекой бухте Севастополя полвека назад. Ржавый корабль с транспарантом на мачте служил зеркалом, впитавшим свет истории в скорлупу собственного существования. Бликами солнца он выдавал прохожим несвойственные иллюзии.

Вечером перед деловой встречей Валерий вновь приходил к митингующему с транспарантом кораблю. Велением судьбы он успел на крайнюю экскурсию того дня. Не подгадывая такового счастливого совпадения, он примкнул к команде зевак, что вел экскурсовод по узким лабиринтам корабельных трюмов. Он рассказывал о советском флоте, заграничных походах крейсера, о Владимире Высоцком, что некогда снимался тут в фильме. Когда спустились на нижнюю палубу, разговор зашел об операции по спасению линкора «Новороссийск». Услышанное там еще не раз после приснится московскому менеджеру дивным переплетением мыслей.

Сидя в фойе отеля, ожидая свой транспорт, Валерий поинтересовался в Интернете деталями трагедии линкора. Совсем немыслимым для него стал факт гибели безумного множества юнцов на палубе мирно стоящего на рейде корабля. Они молчали, наблюдая собственную неминуемую смерть. Никому не пришло в голову покинуть установленный регламентом периметр. Ждали команды. Так устроены люди. Валера наблюдал за ними много раз, принося в портфеле весточку о банкротстве. Они смотрят наверх, на главную палубу, где мудрый руководитель скажет веское: «Спасайтесь!». До того никто не предпримет действий. Им все должны, от них ничего не зависит, им нужна команда спасения извне.

— Что ты делаешь на этой фабрике? — как-то спросил Валерий мужичка с запитыми глазами.

— Кручу тот станок, — сплюнул сигарету тот.

— Но ты видишь, на нём неправильно выставлено заземление. Защитный кожух снят, и крутящиеся детали отвратительно шумят! Сделай что-нибудь с ними, пока тебе не оторвало руки!

Мужик посмотрел на Валерия Борисовича с призрением:

— А оно мне надо? Вон, Николаевич, главный по цеху! Пусть и заботится об этом.

— Но это же вопрос твоей безопасности!

Мужик посмотрел на него изумленным взглядом усталого безразличия, коим смотрят на суетливого прохожего, что будит бестолковым шумом. В таких случаях еще бросают ленивым языком: «Не жужжи».

Уйдешь с поста линкора, попадешь под трибунал. Возьмешь спасательную шлюпку, набьешься туда по расчету, без команды сверху — это несогласованный митинг. Жизнь в России приучает человека к единому паттерну: тебе скажут, что делать, до того — не высовывайся.

Валерий в поездке по складской припортовой зоне размышлял о возможностях существования гражданских прав и свобод в рамках военного корабля. Его автомобиль остановился у портовых доков.

При входе в офис Валерия встретил молодой, коротко стриженый мужчина. Его узнал по аватарке из телефона. Сотрудник администрации города оставил приятное впечатление о себе — далеко идущий клерк, в свои тридцать с лишним имеет определенную власть в порту.

— Валерий Борисович, что грустный такой? — Дима протянул руку, когда гость вылез из затонированного автомобиля.

— Дорога, мысли.

Лично они виделись впервые. До того почти год общались исключительно по телефону. Порой созванивались в видеоконференции. По началу спорили. Выгадывали привилегии от сделки каждый в свою сторону. Позже, когда сферы влияния без обид распределились между их хозяевами, ребята попросту спелись, обсуждая юридические тонкости сопровождения сделки.

Дмитрий, как говорится, не по годам был мудр. Однако со временем Валерий стал замечать, что кажущаяся мудрость его оппонента — скорее шаблонные ходы и фразы из некоего бизнес-учебника. Он был типичным продуктом коуч-эгиды, плесенью, проевшей мозги поколения двухтысячных. Эти люди смотрят на успешных людей, добившихся в жизни влияния. Они пользуются исключительно роскошными вещами, демонстрируя свой статус. Им чужды обывательские размышления о смысле жизни, ценности лучей рассвета и предназначении муравья в жизни овцы. Такие люди воспринимают окружающий мир созданным исключительно ради них. Они эгоистично требуют себе удобства на пути к собственному «развитию личности». В таком случае они упускают важную диалектику развития. Личность, как вещь сама в себе, не способна развиться в нечто новое. Необходима внутренняя работа, дополненная историческим процессом становления во времени. Что является источником их развития? Вещь, история или отношение личности к увядающему окружению? По сути, их развитие приходит к отражению собственной значимости на контрасте окружающей действительности.

— Я ожидал, приедешь на белом коне, Юлий Цезарь. Торжественно!

— Цезаря утопили… — отрезал Валерий, следуя вместе с членом администрации к зданию.

— Разве!? Всегда считал, что убили ножом в спину… — засомневался Дмитрий, но осекся, поняв, что данный исторический случай неуместен в контексте сегодняшней беседы.

Опасные аналогии.

— Эзоповым можно и так сказать. А затопили его намерено.

Дмитрий на мгновение застыл в изумлении, пытаясь осмыслить, всё ли правильно расслышал, а после осторожно протянул:

— Загадками говорите, Валерий Борисович… — протянул Дима.

— Не бери в голову, Дмитрий, — Валерий не вспомнил отчество распевающего чиновника. — Линкор был такой «Юлий Цезарь». Его потом свои потопил.

— Не было у нас в порту линкоров, не топили, не причастны, — Дмитрий сложил руки на груди, шуточно перегородив путь к лестнице гостю.

— Знаю, — дружественно улыбнувшись, Валерий похлопал чиновника по плечу.

Процедура, ради которой Валерий проделал долгий путь из Москвы, заняла чуть больше часа.

Документы были согласованы юридическими конторами заранее, размеры «принуждения» к принятию определенных решений на делегацию города были заранее приняты.

Двумя росчерками перьевых ручек власть в городе официально перешла к Московскому клану. О том знали с десяток человек в администрации и пара-тройка в Москве. Ни к чему предавать огласке подобную сделку. Деньги любят тишину, особенно те, что управляли теперь городом через Кипрские офшоры.

Поток прохладного воздуха настойчиво дул в левое ухо. Валера подумал, что надо будет обязательно сказать, чтобы кондиционер перевесили подальше от рабочего стола. На этой мысли он запнулся и улыбнулся в глубине сознания. «Это же не мой кабинет!».

Огляделся по сторонам.

Помещение без излишеств. Аккуратная фанерная мебель: огромный офисный стол и несколько мягкий стульев с обшивкой ненавязчивого фисташкового цвета. Стены были покрашены в кремовый «короед». Местами повешены фотографии с портовыми пейзажами. Распечатанные из Интернета картинки были вовсе не про Новороссийские доки.

— Пройдем, машины у входа, — Дмитрий встал из-за стола, подписав документы вслед за Валерием.

— Чей это кабинет?

Представитель администрации пожал плечами. Он заходил в это здание не так часто, чтобы запомнить секретаршу на входе в офис, не то чтобы знать лично каждого из обитателей местных кабинетов. Валерию было достаточно такого ответа, поскольку самого удивило, для чего вдруг понадобилась эта информация. Будто интуитивно спросил что-то для себя. На данный момент ему хватало знакомства с директором порта и парой его заместителей.

Они проследовали по светлой лестнице с хромированными перилами. Незамысловатый разговор разносило эхо полупустого здания.

— Зачем такие большие бестолковые помещения выстроили?

Дмитрий удивленно посмотрел на москвича.

— На мой взгляд, это здание значительно моложе соседних. Судя по конструкции, вот там, — Валера показал на кирпичное строение, занимающее весь вид лестничного окна, — цех по ремонту какого-то оборудования.

— Почти, — почесал подбородок Дима, — там первый этаж забит холодильными установками. Чинят их там.

— В порту?

— Удобно. Тут же выгружают различный скоропорт. Надо же где-то чинить холодильные установки, которые гибнут на такой жаре, словно бабочки-однодневки, — Дима отошел от окна и продолжил путь к выходу, — а это здание планировалось как большой офисный центр. Тут лет пять назад программа реновации была. Здание построили, презентации какие-то завлекающие вели, а потом всё как-то… что-то и потом…

— Дай угадаю, строительный подрядчик порта — какой-то знакомый городского чиновника?

Дима рассмеялся. В его смехе звучали истерические нотки.

— Его жена, — пояснил Дима, вытирая выступившие от смеха слёзы.

Валера цокнул языком.

Машины стояли у ворот, водители не стали утруждаться и выходить из приятно охлажденных кожаных кресел. Дремали, выжидая высокопоставленных пассажиров.

— Покурим?

Валера кивнул головой, подобная мысль его посещала с тех пор, как болезненно запершило в горле от кондиционера в кабинете. Сейчас бы прогреть связки горячим кофе или продезинфицировать коньячком, чтобы не шли воспалительные процессы, но и дым сигарет неплохо справится с такой задачей.

Валера достал серебристый портсигар из дипломата, прикурил, предложил Диме.

Тот отказался, щелкая зажигалкой у своей излюбленной марки сигарет.

— Какие еще производства вы тут развели в порту?

— Ну… — Дима затянулся дымом, перебирая в голове, о каких предприятиях можно говорить, а про какие стоит тактично умолчать перед глашатаем новых хозяев порта. — Всякого разного понемногу. Мужички местные стараются развивать мелкое производство, мы им не мешаем.

— В моих наивных представлениях порт — это там, где много кораблей и вокруг полно всяких корабельных плотников, боцманов, рыболовных сетей и прочее.

— Как в фильмах про пиратов?

Валера ухмыльнулся.

— Почти, — именно картинку с вооруженными чумазыми людьми в старинных треугольных шляпах он вспомнил первой при упоминании слова «порт».

— Нет, современный порт — это километры неиспользуемых производственных площадей. Когда строили в советское время подобных монстров, — он обвел сигаретой пространство вокруг, — станки были громоздкими, товары были неманевренными. Чтобы загрузиться, следовало самосвал загнать в ангар, к примеру. Сейчас всё иначе. Производственные мощности не габаритны, но выдают продукции соизмеримо больше. Им не надо столько места. А море одно, оно мельче не стало. И корабли в доках одни и те же.

— И хозяин у них один, — подхватил мысль Валера.

— И он не хочет выводить отсюда то, что ему будет мешать.

— А если все эти пустые здания снести?

— Это денег стоит.

— А на месте построить что-то пригодное к погрузке суден…

Дима помахал головой, затушил окурок об крышку урны, перекрывшим горло хрипом выдал:

— Дохлый номер, — сплюнул вслед за окурком в урну.

— Что так?

— Никто не захочет вписываться в этот весьма затратный проект, зная, что через несколько лет хозяин порта может смениться и захочет строить здесь что-то иное. Или вовсе подумает выкупить то, что у тебя есть, по бросовой цене — он же хозяин земли. Откажешь такому, он тебе пути кислорода перекроет, что сам доволен не будешь, отдашь выстроенное кровным трудом предприятие, на которое работал всю жизнь, за бесценок, лишь бы долги покрыть. А новые хозяева продадут недоделанное, но, в принципе, выгодное и грамотно спроектированное производство какому-нибудь турку. Тот, в свою очередь, по тайским технологиям навезет оборудования блочного, выстроит конвейер по сборке суденышек или штамповке консервных банок. Деньги мимо города пойдут. Налоги тот турок будет платить на родину, кое-какую пошлину в «Рашке», а больше, конечно, отдаст хозяину порта за аренду.

«Поэтому вы его выселили» — мелькнула мысль в голове Валеры. От прошлого собственника земли администрация ничего не имела. Потому и подставили, довели до монастыря. Хозяева Валеры, видать, предложили неплохо поделиться.

Дима умолк, поняв, что слишком разоткровенничался. Подписанный сегодня договор в финансовом плане касался получения прямых дивидендных выплат новым хозяевам порта. Однако он никак не определял обязательства субподрядов, трудящихся в порту. Эта ниша так и осталась пока еще в кармане администрации.

— Поехали выпьем, что ль, за сделку, — не дожидаясь москвича, Дмитрий побрел к машине.

Валера покрутил в руке недокуренные полсигареты. «Capitan Black» длиннее всяких там «Парламентов». Их раскуривают под долгий разговор. За это Валера и выбирал данную марку сигарет, более отнесенную к сигариллам. Оппонент, подсознательно ориентируясь на длинную сигарету, продолжал и продолжал говорить, пока тлеет табак. А что зря молча стоять? В этот перекур собеседник сорвался с крючка.

— Вы докуривать будете?

Валера только после слов заметил рядом с собой облокотившегося на кирпичную стену рабочего. Тот сложил руки на груди и ждал то ли обеденного перерыва, то ли когда солнце чуть спрячется за здание, и дорога домой будет пролегать не по солнцепеку.

Валера не сразу понял, кто и что у него спрашивает.

— Сигарету, — рабочий показал на тлеющий предмет в руке Валеры. — докуривать будете?

— А, нет…

— Можно? — мужчина подошел к москвичу и ловко подцепил из его пальцев дымящийся сверток.

Валера хотел было идти следом за Дмитрием, но покидать подошедшего с просьбой человека, не обмолвившись и парой слов, было неловко.

— Давно работаете в порту? — растерянно произнес менеджер.

— Всю жизнь, — мужчина крепко откашлялся. — Хорош табачок, спасибо.

Короткие волосы с проблесками седин на кончиках, а может это капельки пота средь редких волос. Красная морщинистая кожа. Валера пытался угадать, сколько ему лет и как долго тянется его рабочая «вся жизнь» в порту. Терялся в догадках от сорока до пятидесяти лет.

— Как только кончил девятый класс в перестройку, больше некуда было податься. Тут хоть консервную банку из дока стащишь, и то ужин. Вот как жили.

Тридцать пять, быстро посчитал в уме Валера и ужаснулся. Перед ним стоял сверстник, чуть старше его.

Еще лет пять, и у Валеры тоже появятся седины, а под глазами вырастут мешки от недосыпания.

Нет. Эта жизнь не для него.

— Бывай, мил человек, — Валера махнул рукой и пошел к машине.

Площадка перед административным зданием порта была не заасфальтирована, покрыта всё тем же затертым в труху бетоном, коим заливали огромные доки в советские времена. И цивилизации той, развитой, не осталось, а следы ее промышленной мощности всё еще ощущаются под ногами. Садясь в машину, Валерий постучал туфлями друг об друга, стряхивая цементную пыль. Кончики туфель не так блестят, как в кабинете. Запылились всего-то за два шага по порту.

Зажужжал телефон, это пришло сообщение от Маши.

«Что делаешь?».

— Поехали пообедаем, — буркнул он водителю, а подруге написал:

«Курю со своими новыми мертвыми душами».

В ответ пришел грустный желтый кружок.

***

Машина остановилась на застланной плиткой набережной.

— Сегодня днем ты спросил меня, отчего я так понур, — нарушил уединение в шуме волн Валерий.

Они сидели на балконе ресторана, неподалеку от отеля «Hilton». Удачное расположение на главной набережной города, а также отличная картина проданного с потрохами порта на противоположном берегу бухты послужили критериями выбора на вечер этого заведения. Будний день подходил к концу, и солнце еще звало горожан на послерабочие прогулки по набережной. Заведение пустовало, и жадные до чаевых официанты всматривались в вальяжно раскинувшихся у балкона джентльменов.

Валерий вспомнил, как по пути от гостиницы до этого ресторана ему встретились памятники «самодержавного типа». Белогвардейский офицер, обдуваемый бурным ветром, что расправлял парусом бронзовый плащ, тянул за узды строптивого коня. Скакун не хотел подчиняться воле хозяина — отправиться на противоположный берег моря, в бегстве от новой идеологии, кровью растекшейся на былых зеленых пастбищах. Конь боится покидать Родину, но офицер его тянет, поскольку тоже понимает, без рабочей лошадки на том берегу жить станет туго. И более того, он не хочет оставлять коня им… преследователям. Скульптура запечатлела мгновение Исхода, когда держатели былого порядка гонимы искать свое новое место в далеких краях. Но искусство литого металла сокрыло от уличного зрителя следующую сцену, где офицер, не желая оставлять на этом берегу своего коня, поскольку не может забрать с собой на пароход… застрелил его. Чтобы не доставался никому.

К чему символы ностальгии по самодержавию? Почему вообще Валерий стал обращать на внимания символы и знаки судьбы? Повестка дня сегодняшнего. Общество, в котором он чувствовал себя рыбой в воде, вернулось на двести лет назад, в крепостное право. Вместо барской грамоты теперь подобные портфельчики с акциями и договорами. Захочет раб сбежать с дворянского поместья — нет привязи. На деревне нынче кнут послаще для крестьянина выбран — кредитный договор. Сиди в этой яме, мужичок, и не рыпайся. Да только знай подгребай под собой землю плодородную да наверх передавай барину в уплату долга. Тем самым делаешь свою яму глубже. Ай да Мишка с Борьбой, ай да сукины дети, хитро придумали!

— Я ожидал увидеть в твоем лице больше энтузиазма, — пояснил чиновник. Ему не хотелось оставить впечатление беспардонного торгаша, радующегося фатальной ошибке соперника, приведшей к краху. Ведь именно так можно расценивать сегодняшнюю сделку со стороны покровителей Валерия Борисовича.

— По дороге в порт я услышал историю, потрясшую меня, словно смерть младенца. По сути, это и была таковая смерть — сотен нерожденных малышей, что сгубила номенклатура и тупость.

— Простите, я не совсем понимаю.

— В порту стоит корабль «Михаил Кутузов». Он свидетель и последний надежный друг, причастный к трагедии линкора «Новороссийск». Мне кажется очень важным знаком, что данный корабль находится именно в нашем порту, — Валерий осекся, осознав, что уже употребляет собственное местоимение относительно порта. — Это символ самый громадный из тех, что способен написать человек. Буквы по широкому песчаному пляжу «SOS». С берега они непонятны бегающим вокруг жителям погибающего островка. Зато видны издалека пролетающим самолетам. И этот корабль говорит: «Смотри»! Каждому жителю города говорит: «Вы горите».

— Эко, тебя, брат, от бурбона разнесло…

— Постой. Я недоговорил. Чем мы сегодня занимались? Мы перезакладывали крестьянские души в новый банк. Для них что-то поменялось?

Дима покачал головой с мутным взглядом.

— Они могли повлиять на произошедшее?

— Вооруженное восстание с изъятием у тебя портфеля?

— Как минимум! — приободрился Валерий, услышав собственную озвученную мысль. — Мы — Россия современная. Мы новая Россия. Новороссийск. При передаче корабля из гавани померевшей Империи в нас была заложена бомба. Экономическое неравноправие и юридическое бесправие. И представь, усилиями нескольких диверсантов эта бомба подорвалась. Наш корабль тонет. Ты посмотри, что творится с экономикой! Мы перезакладываем и продаем имущество, сами при этом ничего не производя! Ты, лично ты, сколько поимел при сделке сегодня? Последние акции порта ушли из рук государства. Теперь мы, частники, распоряжаемся правом входа иностранных кораблей в акваторию Российской Федерации. Мы главные хозяева, которые решают: кто друг нашей стране.

Валерий посмотрел на чиновника и не произнес: «… а дружба, нынче продается, да, Дим?».

Дима обомлел, не ожидая столь резкого поворота расспросов. О сумме, упавшей на его счет, он не расскажет и прокурору под пытками.

— А ты… и я — крошки сбираем. Всё растащили и продолжают воровать. Высасывать воздух из кают, что наполняются мутной водой. Новороссийск тонет! Это видно всем! Все знают, надо спасать экономику России! Но никто ничего не делает! Только еще более разбираем пробитый корпус, пытаясь сделать из его остатков себе плот. Но металл корпуса тонет шибче. Это минутное послабление.

— Валерий, ты раскачиваешь лодку.

— Эта лодка уже дала крен на восемьдесят семь градусов. И уверено идет по курсу на дно.

Они синхронно осушили налитое в бокалах и перевели взгляд на порт.

— Тебе было бы легче, если все семь тысяч рабочих порта сегодня заблокировали КПП на въезд, не пуская машину в офис для подписания?

— Нет. Это запоздалое действие. Я был бы спокоен, если год назад избранные этими семи тысячами представители твердо отвергли предложение моего коммерческого директора.

Дмитрий повернулся к морю, более не находя в себе сил продолжать беседу.

***

Валера решил прогуляться вдоль ночной набережной в одиночестве. Водителя отпустил еще по приезде в ресторан, а с Дмитрием и вовсе не хотелось говорить. Этот человек из администрации был по-своему эрудирован, болтлив и приветлив, но такое дружелюбие лишь маска менеджера, продающего с выгодой для себя просроченный товар. Но что более напрягало Валерия в общении с Димой — тот был самой что ни на есть наглой продажной шкурой. В этом человеке Валера видел свое отражение. Он один в один такой же гнусный тип, противный саму себе, лишь стоит остаться вот так, как в данный момент, — наедине с морем и ветром.

На противоположной стороне бухты скупо горели несколько рядов фонарей. Оттуда дул холодный ветер, что заставлял московского менеджера ёжиться в легком белом пиджачке. Прижал шапку рукой, чтобы не сдуло ветром. В ответ проходящая мимо семейная парочка приветливо помахала рукой, решили, что Валера галантно приподнимает перед ними шляпу.

Валера обернулся. Мужчина и женщина средних лет, может, чуть старше его самого. Они прогуливались по набережной, а впереди них бежала маленькая лохматая собачонка. Она изредка потявкивала, отбегала на газон, а после кружилась у ног хозяйки. Вспомнил, что Маша как-то говорила о мечте завести собачку, в ту пору, когда остепенится с поездками и решится на оседлый образ жизни.

И вот посторонние люди теперь удалялись со взора Валерия. Он рисовал в воображении картины, что это он с Машей так галантно и лениво гуляет вдоль Цемесской бухты, посвистывая скотч-терьеру, чтобы не убегал далеко.

Написал Маше: «Не спишь?».

«Что хотел?» — пришло чуть позже.

«Может, сходим куда-нибудь вместе, когда вновь окажемся в Москве?».

Валера отправил сообщение, но тут же захотел его стереть, отменить; слишком прямолинейная просьба. Но поздно, абонент прочитал сообщение. Мужчина выругал себя за поспешность, следовало подумать над более игривой и в то же время однозначной формулировкой предложения выйти на новый уровень отношений. Не старые-друзья-любовники, а уже сложенная пара любящих сердец — некий полуфабрикат перед замешиванием теста в семью.

Девушка на противоположном берегу Черного моря тоже не спала. Ее ответ не заставил долго ждать и порадовал Валерия своей конкретностью.

«В апреле я возвращаюсь. Как раз подумала сходить на рок-мюзикл один. Друзья порекомендовали. Составишь компанию?».

Валера знал, что этот вопрос вовсе не является таким поверхностным. Она, наверное, продумывала этот ход не один день. Ее что-то беспокоит, и совместный поход с Валерой хоть что-то да значит.

Мужчина улыбнулся, положил телефон во внутренний карман пиджака, а когда пришел в номер, уснул крепким и беспечным сном.

Глава 6.

28 октября 1955 года, бухта Севастополя

Караульный Сергей Бойко нес бидон с горячей кашей по коридору. Приходилось то и дело опускать взгляд к башмакам, дабы не задеть грязной посудиной отутюженную матросскую робу. Еще не хватало выпачкаться в каше и всю ночь провести за стиркой брюк. Внезапно он столкнулся со старшиной Бакши.

— Осторожно, горячо, — предупредил караульный и поправил автомат на плече.

Бакши посмотрел ему вслед, ловя приятные ароматы кухни, и подумал, не отправиться ли за ложкой к Юре. Желание выспаться пересилило голод. Спустился на ярус ниже и побрел к своему кубрику.

Караульный следовал длинными, еле освещенными коридорами. Этот путь после томительных смен у карцера был для него приятен. И не важно, что повинность ходить с тяжелыми бидонами считалась зазорной. Самого молодого в расчете, именно его, посылали за провизией и прочими поручениями, в коих удаль молодецких ног спешит к месту.

Самое первое знакомство с географией линкора Бойко не забудет никогда. Весной вступил на корабль. Его, как и прочих призывников, разместили поближе к палубе, чтобы не заблудились в итальянских лабиринтах. Непривычность военной еды, а может, немытые руки вынудили юный организм восстать нутром. Сергей, только-только впервые примерив морскую робу, подбежал к старшине, стремясь первым узнать, где на корабле отхожее место. Не придал он тогда значение хитрой ухмылке лысого мужчины. Тот провел пальцем по схеме от их предполагаемой дислокации до самого что ни на есть носа корабля. Путь пролегал лестницами через несколько палуб, необходимо было пересечь мачту и выйти в единое отведенное для непотребства место у оконечности стометрового линкора. Опытный боец раскусил бы замысел старослуживого, посмотрел внимательнее на схему и вычислил гальюн почти у ног. Соль службы во флоте состоит в том, как необходимый опыт и бойцовская сноровка появляется с преодолением непосильных задач. А уж их-то старослужащие с лихвой накидают юнгам, тем более если ради шутки предстоит отправить несмышленыша за тридевять земель в тот самый момент, когда неокрепшему организму дорога каждая секунда. Свою миссию матрос Бойко в тот раз выполнил, не замарав честь выданного мундира. Он выучил расположение нужных помещений на палубах и более не является самым младшим на корабле.

Как в тот памятный для Сергея день, сегодня, 28 октября, также прибыло пополнение новобранцев из военкоматов. Их появление на пирсе было специально запланировано на момент возвращения корабля с морского похода. Юнцы, на которых еще не было формы, наблюдали с берега за приближающимся из-за горизонта линкором «Новороссийск». Еще час, и шлюпки, приведшие бравых моряков боевого корабля на берег в увольнение, увозили с собой обратно молодую кровь. В обед Бойко проходил по верхней палубе и видел щенячьи глаза прибывших. Кто-то радовался, кто-то гордился, но неизменным на лицах было выражение удивления. Такой большой! Такой стальной! Такой угрюмый! Корабль встречал свою команду.

Следуя к караульному помещению, Сергей наткнулся на парочку новобранцев, выряженных в одно только белое белье. Они прижимали к груди синюю робу со складской перевязкой поперек. Вчерашние дети вчитывались в надписи да указатели, ища нужное помещение. Эх, не видит их старшина палубы. За такой неопрятный внешний вид мог бы вмиг отправить под стражей Бойко в карцер.

— Вам чего, хлопцы? — Сергей поставил термосы и поправил на себе робу.

— Прогладиться нужно. Бытовку ищем, — сказал ушастый лысый паренек.

— Вы почти у цели. Чуете запах? — от столовой еще несло приятным ароматом чего-то вкусного, а рядом с ней располагалась бытовая каюта. — Идите по запаху котлет. Так по коридору до упора и справа будет.

Бойко поводил по воздуху рукой, объясняя надежнее, как пройти. Непременно посоветовал добраться в комнату бытового обслуживания скорее, пока никто не заметил их с нарушением формы одежды.

Этим двум юнгам еще повезло. Им выделили места в какой-то из верхних кают, где при кроватях есть короба для вещей, а кубриком заправляет толковый сержант, что направил выгладить форму. Поговаривают, на нижних палубах часть пополнения пришлось разместить прямо в проходной части, до срока увольнения на берег дембелей. Не так долго ждать, в праздник великого октября планировалось торжественное прощание.

Неспешно завалившись в караульное помещение, Сергей крикнул: «Просыпайтесь, ребята, ужин принес».

— Мне что-нибудь захватил? — отозвался до того дремавший на посту при карцере часовой Семичко.

— Ты свое в столовой съел, Леонид, — огрызнулся Сергей, — узникам и то без котлет осталось.

На долю секунды лицо исказила довольная улыбка. Старший матрос Семичко действительно пару часов назад, до наступления караула, успел заскочить к Голоцуцкому. Ужин только кончился, и угощения были не остывшие. Вспоминая приятный запах блюд от умелых рук кока, Леня потянулся. Жаль, Серега не догадался разделить принесенный пайки на караул и заключенных. Каждый должен есть свое, негоже через решетку с одного котла питаться.

В просвете решеток камеры появился коренастый матрос. Аккуратно выстриженный с модной челкой, зачесанной на бок, Медведков вовсе не был похож на завсегдатая тюрем. Напротив, весьма симпатичный молодой человек с кожей цвета молока, будто бы вылепленный из сладкого зефира. Мышцы, чуть распиравшие матросскую робу, были вовсе не воздушными, хоть и могли показаться могучими грозовыми облаками. Кисти рук сжали решетку. Возможно, он смог бы раздвинуть прутья, преграждавшие путь к ужину, одним движением. Но порядок — есть порядок, и коль нагрубил старпому, то почему бы не посидеть денек-другой на твердом топчане?

Урчание в животе обитателя камеры заключения слышны были даже на юте. Привычное время ужина для помещенных в карцер прошло давно, что для них являлось очередной пыткой. Не специальной каверзой, но произошедшей по обидным сечениям обстоятельств.

Сергей подошел к камере, привычно потянулся к замку, чтобы выпустить заключенного. В ночные часы, когда проверка бдительного несения службы не грозит ближайшие минут сорок, можно позволить себе быть человеком. Находящиеся за решеткой бойцы — только на ближайшие сутки заключенные. Уже послезавтра с утра Медведков и Науменко встанут на дежурство при боевых орудиях. Какой смысл держать их взаперти во время приема пищи?

— Надо бы руки перед едой помыть, — Медведков поддержал замысел Бойко, подходя навстречу к решетке.

Караульный машинально подергал навесной замок, вспоминая, что ключ с обеда находился у старшины. Весь день сегодня наперекосяк! Только прибыли с учебных стрельб, как началась суета: убытие в увольнение, прибытие новых команд. Разводящий не оставил ключ, но сделал всё по уставу. Часовым не дозволено решать, когда выпускать нарушителей порядка.

— Леонид, тебе не вернули ключ? — поинтересовался Бойко.

Тот покачал головой.

— Извините, братцы, — караульный с досадой дернул замок. — Науменко, есть будешь?

Угрюмое бурчание с топчана могло означать что-то вроде пожелания идти в пекло и не мешать спать. Башмаки, неуклюже надетые на длиннющие ноги, выпирали из камеры. Бойко, глядя на своего подопечного заключенного, отчего-то вспоминал школьный поход в зоопарк. Науменко напоминал ему жирафа. Такой же высокий и тонкий. Нет, всё же стройный. Он не был, как говорили на деревне, скелетом — у него не торчали ребра под могучим прессом, он был всего лишь непропорционально вытянутым молодым человеком. Но ассоциации с жирафом возникали, скорее всего, даже не из-за роста. Глаза. Огромные карие глаза, чуть на выкате, украшали спокойное лицо парня. Когда тот в молчаливом созерцании жевал обед, Бойко думал: «Ну, натурально же жираф!». В этот раз обитатель маленькой комнатки за решетками спал, расходитесь, дети, представления сегодня не будет.

— Вань, мне иногда кажется, — Медведков с огоньком посмотрел на соседа по камере, — что ты специально на гауптвахту попросился, чтобы выспаться.

— Я еще тут книжки читаю… — буркнул жираф сквозь сон.

Бойко передал меж решеток миску, спросил:

— Так за что его сюда отправили?

— Умный шибко. Пытался вывести интенданта на чистую воду в том, что пайку матросам не додают.

— Правдоруб? — Бойко протянул половник вслед за врученной миской, наполнил ее с горкой. Отметил, что мясной порции в ней действительно нет, но виноват в том далеко не интендант. Покосился на дремавшего одним глазом Семичко.

Медведков поставил стакан с компотом на пол, аккуратно накрыл его кусочком хлеба.

— Не ставь так хлеб на землю, — подал голос часовой Семичко. — Примета плохая.

— Чего это плохая? — не переставая жевать, Медведков посмотрел на ворчливого охранника.

— Для покойников так ставят, — уточнил тот.

— Типун тебе на язык, Лёнь! — Бойко налил еще один стакан компота и протянул коллеге. Получив отказ, отхлебнул сам. — Что-что, а компот у Голоцуцкого выходит вкусный.

— Велика премудрость, сухофруктов в воду закинуть.

— Эдак можно про каждую профессию сказать.

— Компот да, чудный, — вторил Медведков. — А вот каша хороша только тем, что горячая. Спасибо, Серег, что не поленился, принес.

Бойко махнул рукой. Многое ли он может сделать для помощи ближнему?

— Эх, с детдома помню истину, в такой час и баланда хороша, — причмокивая, матрос Медведков уплетал принесенную пайку. — Через неделю уже буду на своей свадебке пировать. За твое здоровье, Серега, рюмочку подниму.

— Прямо-таки и домой едешь? — караульному, что прослужил на корабле лишь полгода, такой близкий срок до демобилизации казался недостижимым. И хоть указом при очередном съезде партии срок службы сократили на год, служить Сергею Бойко еще предстояло достаточно.

— Дома… — мечтательно повторил Медведков. — Нет у меня дома, сирота я. Сразу к невесте поеду на Тамбовщину. Это еще пару лет назад я подумывал остаться на корабле сверхсрочно. А теперь гори оно всё! Предлагали мне контракт подписать. Отказался. Зачем? Меня невеста ждет. Мы в весенний отпуск с ней уже всё обговорили, даже костюмчик мне пошить успели! О как.

— Прям так и ждет? — дремавший часовой цокнул языком. Ему эти сказочки дембеля для юного матроса были обычным трепом.

Письма от любимой Лёне перестали приходить год назад.

— Ждет, ждет! — Медведков потряс ложкой. Прислонился к самой решетке камеры, подмигнул Сергею и уже шепотом пояснил, — мы с ней ребеночка заделали. Под новый год родиться должен.

— Быстрый ты.

— Судьба свела. А зовут ту судьбу — Колька, — Медведков захохотал так громко, что разбудил соседа.

Науменко забурчал, переворачиваясь на другой бок. От лежания на твердых топчанах тело затекало, хоть на полу спи, хоть стоя — всё ровно.

— В прошлый отпуск Коля пригласил с ним поехать в Тамбов, — продолжил Медведков. — А что мне? Не в свой же детдом возвращаться. Вот, съездили, матери его крышу поправили, забор восстановили. А там, за огородом, вижу, девка косой водит, луг косит. Высокая! Черные как смоль волосы вплетены бантом красным, а сама она, будто балерина из Мариинского театра. Посмотрела на меня, лицо утерла, будто зовя. Ну, я и подошел.

— Где же такую найти, чтоб моряка на берег дождалась? — не унимался часовой.

— Где-где… Где было, там уже нету, — заключенный облизал ложку и протянул пустую посуду караульному. — У Кольки Рылова спроси, он меня познакомил, когда в отпуск вместе ездили.

Бойко сложил посуду поверх недоеденной каши в термосе, зажал покрепче барашки закруток. Утром он пойдет за завтраком и обменяет этот неказистый термос на чистый, наполненный горячей кашей.

Глава 7.

1 апреля 2012, г. Москва

Довольно странно было видеть мужчин, одетых в брезентовые плащи, с респираторами на лице, тут, при колоннаде оперного театра. Они персонажи из другой реальности, той, что еще не случилась, но вот-вот грядет — некий атомный арамагеддец, что вскоре накроет земной шарик, вынуждая людей одеваться так странно.

— Мышка, как ты думаешь, что сей перфоманс означает? — Валерий облокотился на дизайнерский фонарный столб при кованной лавочке.

Маша рылась в сумочке, ища билеты на оперу, и ей было вовсе не до загадочных мужчин, устроивших фотосессию в постапокалиптичных костюмах на фоне архитектуры стиля барокко. Мысли ее еще витали где-то на теплом побережье.

— Я бы мог предположить, что эти граждане намекают нам на некую токсичность грядущей в театре постановки… — сам себе отвечал Валера, вовсе не ожидая, что спутница поддержит его стремление разгадать художественный ребус людей в респираторах, — но мне кажется, этим ребятам вовсе не до внимания публики. Зачем им гитары?

Девушка подняла взор на происходящее. Мужчина в потасканном кожаном плаще, снятом с перекатанного грузовиком байкера, держал на вытянутой руке электрогитару, второй пытался поймать прыгающий кадр так, чтобы попасть без толпы зевак на фоне. Опытный взгляд фотомодели оценил несуразность кадра, недостаток освещения, неуместность прохожих на фоне. Маша сострадательно покачала головой.

— Нашли время и место, — фыркнула она и на ощупь вытащила билеты. — Держи, кавалер.

— Я знал, что у тебя они будут в сохранности, — улыбка едва оголила его зубы.

Глаза пробежались по врученным бумажкам: время, место и даже название постановки совпадали. Маша не напутала в этот раз ничего.

«А жаль, — отметил Валера, — хотелось бы просто посидеть попить коньячку в буфете». Однажды так и случилось, когда Маша по природной ветрености перепутала даты на купленных билетах. Рок-опера «Иисус Христос суперзвезда» состоялась за день до прибытия парочки на свидание. Валера тогда не сильно расстроился, вечер после буфета, наоборот, приобрел более яркие краски. Они не стали ожидать второго пришествия Христа и направились в заранее снятый гостиничный номер. Приезды в Питер на театральный сезон могут удивлять.

Повторения прошлогоднего культурно-просветительного тура ожидать не пришлось. В этот апрельский теплый день Маша внезапно изъявила желание насладиться постановкой «Юнона и Авось».

— Это что-то про любовь?

— Разве может быть иначе? — пожала плечами Маша.

— Не замечал в тебе ранее стремление к романтике.

— А его и нет. Просто хочу на кого-нибудь посмотреть со стороны. Надоело самой вечно быть в центре внимания толпы.

Валера прищурил глаз и многозначительно посмотрел на Машу сверху вниз.

— Ой ли? — цокнул языком. Маша явно имела свою важную и никому не ведомую причину нынешней культурной вылазки.

— И для этого надо выходить в свет. Посмотреть на людские трагедии ты можешь и со своего балкона в Балашихе.

Маша закатила глаза.

— Тебе не все ли равно? Просто сопроводи свою даму на оперу.

— «Свою даму», — просмаковал фразу Валерий.

После приезда из Новороссийска Валерий то и дело заговаривал с Машей о семейных парах, с которыми был знаком; всячески, не намереваясь специально, в разговоре с ней уклонялся в тему совместного проживания. Вчера и вовсе предложил пожить у него до следующего полета на очередную фотосессию.

— Не начинай… — отрезала она.

— Хорошо, — мужчина сделал театральную паузу и добавил, — моя дама.

Маленькая дамская сумочка ударила по плечу.

— Придурок, пойдем.

Они подошли к позирующему музыканту атомной пустоши. Кожаный плащ, издали показавшийся брезентовой накидкой от противохимического костюма, почти подметал землю, но всё же смотрелся весьма антуражно в комплекте с потертыми полусапогами и шерстяным свитером. На долю секунды Валера прочувствовал задумку фотографа по композиции кадра. Гитара гармонировала с фасадом оперного театра, а неряшливая поношенность облачения музыканта как бы говорила об упадке современной культуры.

Щелчок затвора.

— Извините, — Маша оказалась у плеча фотографа, — мы поспорили, что Вы создаете обложку для своего нового альбома.

Валера не удивился Машиной фразе о каком-то недавнем споре. Для нее придумать незатейливые обстоятельства самой глупой ложной ситуации, словно чихнуть — выходило внезапно и весьма привлекательно. Маша любила откалывать подобные номера перед официантом, чтобы не платить по мелким счетам. Причем делала это вовсе не из экономии средств, а попросту из скуки.

— Альбом? Нет! — улыбнулся музыкант и подошел поближе, — мы создаем афишу.

— В многолюдном месте средь бела дня?

— Сроки поджимают, некогда время выбирать, — продолжал улыбаться музыкант.

— Что же такого внезапного должно произойти? — наивная улыбка Маши обескураживала.

— Атомный Армагеддон! — воскликнул музыкант. — Через месяц состоится премьера нашего рок-мюзикла «История одного апокалипсиса».

— Мы как раз на один такой идем, — Валера подтолкнул спутницу в сторону оперы, но девушка на удивление вросла в землю.

— Приходите в «Шестнадцать тон», — музыкант протянул Маше черную визитку на помятом картоне.

«Да, конечно, в удивительные времена живем, даже у бомжа есть визитка», — отметил Валера и подхватил девушку под локоть.

Слякоть талого льда вперемешку с песком хлюпала под ее сапожками, прилеплялась ржавыми брызгами к наглаженным брюкам Валеры. Он так и не отпускал ее локоть до самого входа, что, кстати, спасло Машу пару раз от падения при скользкой ходьбе.

— Мы с тобой спорили?

— Ну, тебе же было интересно, что снимают эти оборванцы, — Маша пыталась выглянуть из-за плеча впередистоящего в очереди гражданина, далеко ли еще толкаться до билетёра. — Вот я и доказала тебе, что ты был не прав.

— В чем?

— Строишь вечно догадки на пустом месте, излишне усложняешь ситуацию, ищешь смысл там, где его нет… — Маша улыбнулась и попыталась спародировать голос Валеры. — «Это перфоманс!».

— Очень похоже.

— Очень тупо. Еще раз говорю, ты всё усложняешь напрасно.

Билетёр надорвал корешки контроля и пожелал приятного вечера.

Они оказались в изобилии налепестного зеленого мрамора и красных бархатных штор. Люди, только что, словно пингвины, толпившиеся у двери, теперь с важным видом протягивали старушке за прилавком пальто и меховые шубы. И как они только умудрились в таком обличии доползти по апрелю до центра Москвы?

Валера скинул на руку кожаную курточку и помог девушке сдать вещи в гардероб.

Неспешно нашли свои места на балконе, иных и не достать на такую постановку. Чуть удаленная точка обзора, с балкона не разглядишь каждого волоска на парике актера, но и рок-опера не тот это вид искусства, чтобы наслаждаться детализацией пикселей. В указанном билетом месте слышимость от присутствия стен, что экранировали звук, становится более насыщенной. Но главное достоинство балконного расположения — здесь меньше людей. Всего три ряда. А еще — сидишь выше остальных. В общем, Валера наслаждался своим положением, ему было глубоко безразлично, что кому-то оно могло показаться периферийным.

— Смотри, и Жорик тут, — Маша облокотилась на ограждение, словно школьник на парту при скучном уроке. На самом деле Валера понимал, она коршуном высматривала мышек, что рассаживаются по своим норкам там, на поляне партера.

— Давно его не видел, — Валера еле сдержал за зубами фразу «еще бы столько же не видел».

Третий звонок, и погас свет. На сцене актер в белых лосинах офицера Российской Империи принялся что-то вещать о великом долге Родине средь подвешенных на канатах балок — абстрактное обозначение кораблей, что стоят на верфи. Юнона и Авось — два судна, что отправились из Петербурга в далекую торговую экспедицию Американского побережья. Офицер видит необходимость кардинальных общественных перемен для отсталого аграрного строя России. Он стремится вытянуть экономику страны на международный рынок, расширить горизонты возможностей для благосостояния населения — те грани горизонта, что не связаны с кабальным выжиманием последнего зерна у голодных и бесправных крестьян. Однако, в отважном рвении он встречает всевозможные бюрократические преграды.

Начинают театры с вешалок,

Начинаются царства с виселиц.⁴

Виселицы — вот что строит Царство Божье на земле. Офицер Империи отправлялся в далекое плавание под благословение министров о начинании свежей вехи жизни, открытии новых путей, что оживят болото российской действительности. Он чаял найти его в общении народов, во всеобщем обмене транснациональной торговли — Валера видел в этом знак. Персонаж оперы шел путем мира, что лишит людей вражды и классовой ненависти. Открытый мир, без конфессий, без прелюдий к догмам самобытности, без оков общественного гнёта. Он думал, что всё возможно в мире открытого рынка Но в то же время эти два корабля отправлялись под юрисдикцией одной единовластной и твердой морали — насаждении русского мира в континенты, далекие от понимания сущности царства православного.

Естественно все благие начинания губит любовь. Человек, отвлеченный на построение собственного сокровенного счастья, не способен принести это счастье сообществу. Русский офицер влюбляется в юную мексиканку, проваливает торговую компанию.

— Мышка, что тут происходит? — вздохнул Валера, пытаясь хоть в чём-то понять поступки главного героя представления.

— Любовь…

— Это глупо.

Маша кивнула, но не отвела взгляда от сцены. Занавес закрылся на антракт, зааплодировали зрители.

— Скажи мне, почему он не остался в Калифорнии и не женился на Кончите?

— Валер, ты спал, что ль, последний час? Он же православный! Как он может жениться на туземке?

— Ну, трахать же как-то смог, — справедливо повел плечами Валера у выхода второго этажа.

— Не может русский офицер трахать всё что ни попадя без благословения Императора, — вывела Маша очень неказистую, но отмеченную Валерой как правильную мысль. — Чтобы сыграть свадьбу с иноверкой, нужно разрешение свыше.

— А сразу, отправляясь, чего не спросил заблаговременно такую индульгенцию?

— Не было, значит, такого намерения.

— Но появилось же…

— Дорога ложка к обеду, — заключила Маша и с сожалением посмотрела на девушку, принявшую кокетливую позу у парапета. Ее молодой ухажер пытался поймать красивый кадр на пластиковый китайский фотоаппарат.

Подобные снимки не имели в глазах Маши никакой ценности и несли в себе лишь невнятные попытки доказать кому-то в ближайшем будущем некую свою мнимую значимость от пребывания в месте, редком для посещения как самой запечатленной особы, так и публики, коей намереваются сии фотографии демонстрировать. Валера отметил, что Маша не любила фотографироваться, когда ей за это не платят деньги. А уж если заключен соответствующий договор, то и раздеться перед фотообъективом не против. Но даже в такие алчные моменты она выделяла в создаваемых фотографиях присутствие нити искусства.

— Всё равно не понимаю, — не унимался Валера, — почему офицер так усложняет себе жизнь? Остался бы с возлюбленной, кто бы в Петербурге о том узнал? Калифорния — это же другой конец света! Пока до них доберется святая инквизиция, чтобы высечь за неправомерный брак, успели бы скончаться в счастливой старости.

— Главный судья, он ближе кожи, от него не скроешься, — задумчиво пролепетала Маша и тут же, поймав на себе удивленный взгляд Валеры, пояснила, — совесть.

— Ой, тебе ли о ней говорить.

— Считаешь меня блудницей?

— Не начинай. Я говорил, как отношусь к твоей работе.

— Вижу, тебе неймется вновь о том поговорить.

В иной ситуации Валера бы свел очередной спор с подругой в шутку. Но осознание того, что весь поход в театр лишь повод выискать, с кем спит ее бывший хахаль, взбесил Валеру. И ведь для него самого Машей отводилась на сегодняшнем представлении лишь роль раздражителя Жоржа. Она доказала в очередной раз, что умеет играть с людьми. И в этой игре Валера простой картонный манекен.

— Да, Маша, мне не терпится влепить тебе хорошую оплеуху.

— Ночью будет возможность, — отрешенно бросила девушка.

— Я не про это… — Валера собрался и выпалил, — пойми, то, что ты считаешь своей работой, иными… даже большинством из «зрителей твоего искусства» не воспринимается как работа артиста. Они… мы, мужчины, в большинстве своем смотрим на результаты твой работы с чувством вожделения, далеким от ощущения гармонии света и красок на твоем теле. Ты толкаешь зрителей в пошлость.

— Мораль мне решил почитать.

— Я считаю, что тебе уже пора повзрослеть и заняться ремеслом посерьезней.

— Например?

Валера повел плечами.

— Устроиться поваром по прямой специальности? Или нарожать детишек и растолстеть, как та бочка, — она зло махнула пальцем в сторону. Женщина, фигуру которой Маша привела в пример, казалось, услышала ее эпитет, что-то буркнула.

Валера покраснел, понимая, что зрители, ожидающие начала театрального представления, навострили ушки в их сторону и были не прочь пропустить выступление музыкантов, лишь бы узнать еще какие-нибудь пикантные подробности из жизни спорящих Валеры и Маши.

Они замолчали. Валера увидел приближающегося к ним Жоржа и плюнул в сердцах. Вот нарочно не придумаешь, как в тему разговора он нарисовался.

Мужчина чуть в возрасте, во всяком случае, старше Валеры, коренастее и с пышной, подкрашенной сединами, шевелюрой, что спадала до плеч. Жорж был одним из фотохудожников, пробудивших в свое время в Маше интерес к обнаженному позированию. Валера догадывался, что они с Машей состояли в некоторой интимной близости. Ведь невозможно, чтобы сластена смотрел на сахар и не захотел его облизнуть.

— Привет, ребята! — Жорж протянул руку, которую Валере пришлось через натянутую улыбку пожать. Губы фотографа протянулись к щеке Маши, сымитировали поцелуй без касания.

— Жоржик, ты тут один? — голос Маши заигрывал.

— Нет, моя спутница, — он замялся на мгновение, — ты ее знаешь, кстати, отошла попудриться, — его взгляд скользнул по окружающей толпе. — Сегодня прямо вечер встреч.

— Надеюсь, случайных встреч, — не удержался Валера.

Маша слегка толкнула его локтем под бок.

— Знакомых увидел со старой работы, — пояснил Жорж и в знак подтверждения кому-то помахал рукой.

— Кстати, Жор, всегда хотел спросить, почему ты уволился из администрации? — Валера ликовал, что смог накопать в жизни этого мужчины несколько интересных и щекотливых моментов.

Тот пожал плечами:

— Скучная жизнь будит чертей, что томятся в душе с окончанием детства. Я всегда интересовался фотографией и рад тому, как смог уже в зрелом возрасте перестроить себя и заняться любимым делом.

«Да, да, — подумал Валерий, — за фотографией ты тянулся, старый хрыч. Трахал в своем окружении всё, что движется, вот и выперли».

— Как тебе постановка? — улыбалась Маша.

— Слабовато. Она была актуальна на заре своего создания — злободневная и отражала чаянья масс, — Жорж говорил со знанием, будто сам присутствовал на премьере в начале восьмидесятых. — Люди в восьмидесятых жаждали демократических перемен в своей социалистической стране, рефлексировали о свободном движении капитала. Сейчас это смотрится наивно.

— Вот-вот, и я о том же Маше говорил, — Валера приобнял спутницу покрепче.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Мол (итал. molo от лат. moles — масса, насыпь) — гидротехническое оградительное сооружение для защиты акватории порта от волнения, примыкающее одним концом к берегу.

2

Фрагмент песни «Варяг» на стихи Рудольфа Грейнца (в переводе Е. М. Студенской), посвящённая подвигу крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец».

3

Песня «Наши голоса», группа «Инкогнито».

4

Фрагмент текста рок-оперы «Юнона и Авось», авторства Алексея Рыбникова и Андрея Вознесенского.