Пролог

Виктор Рымарев

В небольшом райцентре Кашине пропала девушка Татьяна Никитина. Милиция бессильна. Начальник кашинского ОВД отправляется в Калинин, где просит прислать в Кашин молодого и симпатичного следователя. Его цель – войти в доверие к Таниной подруге Наташе Петровой и попытаться узнать от неё, куда исчезла Татьяна. Под видом молодого специалиста в Кашин приезжает молодой следователь областной прокуратуры. Он знакомится с Наташей и выполняет задание. Только вот радости от этого не испытывает.

Глава первая

29 июля 1975 года. Вторник. Калинин.

— Заканчивается посадка на автобус до Кашина с отправлением в семь часов пятьдесят пять минут. Повторяем…

Когда она началась, интересно знать? Я торчу на вокзале не менее сорока минут. Неужели прослушал? Я взглянул на часы: ого, 7.54!

Поспешно свернул газету, засунул в «дипломат» и, взяв его в одну руку, а огромный кожаный чемодан в другую, начал проталкиваться к выходу через единственную открытую дверь.

Возле автобуса, новенького «Икаруса», было пусто. Лишь шофёр, молодой парень в форменной куртке, закрывал багажное отделение. Он никак не отреагировал на мой красноречиво протянутый вперёд чемодан и, без всякой надобности пнув каблуком прекрасно накачанное колесо, молча полез в кабину.

Удивляться нечему. Ему явно не по нутру мой супермодный наряд. Это ясно читалось в презрительном взгляде, которым парень удостоил меня с высоты своего шофёрского величия, давая понять, чтобы я поторапливался: у него график и недосуг тратить драгоценное время на всяких там…

Поднимаясь по ступенькам в автобус, я заглянул парню в глаза. Вот ещё одного врага нажил. Надеюсь, не более чем на время поездки.

Не нравилось мне всё это. И больше всего я сам. Длинный напыщенный павлин с казёнными перьями в распущенном хвосте. А как бестолково начался день! Чуть не прозевал автобус, затем шофёр со своим ущемлённым самолюбием, и, в результате, тащись с чемоданищем через забитый салон, ищи своё законное место, которое, как сам того пожелал, где-то в самом конце автобуса.

Спотыкаясь о портфели и сумки, задевая чемоданом сидящих в креслах пассажиров, я уныло брёл по узкому проходу, ежесекундно готовясь услышать дружеский оклик какого-нибудь «приятеля», который, по закону подлости, непременно должен отыскаться в проклятом автобусе.

Тогда всему конец.

И ничего нельзя поделать. Поезда в Кашин из Калинина не ходят. Машину отбросили сразу: «Городок у нас маленький». Оставался автобус.

Я сделал всё, что было возможно сделать в данной ситуации: билет взял в конец салона, чуть свет притащился на автовокзал и даже нарядился соответственно.

И всё насмарку. Как я прозевал начало посадки?

Я боялся оторвать взгляд от чемодана, всем телом ощущая любопытные взгляды пассажиров.

Вот сейчас, сейчас раздастся ликующий вопль:

— Вадим! Какими судьбами?!

И, обращаясь к соседу (соседке):

— Теперь ехать не страшно: моя милиция меня бережёт!

Или ещё что-либо в подобном духе. Обязательно с намёком на мою профессию.

Ну, скажу я олуху царя небесного, что я вовсе не Вадим Красноталов: тридцати двух лет, женат, двое детей, а Владимир Николаевич Лебедев: двадцать пять лет, холост, молодой специалист, следующий по распределению в город Кашин на завод электроаппаратуры.

Кого убедишь моей «песней», предъяви я даже паспорт, диплом и направление? Злодей, конечно, извинится и даже ручку к груди приложит, но со своим соседом (соседкой) соответствующей мыслишкой поделится.

«А городок у нас маленький».

Эх, Нароков, Нароков, не вышел из тебя Шерлок Холмс, даже Анискин не получился. Хоть и мал твой городок и знаешь ты в нём каждую собаку.

Но, кажется, обошлось. Я благополучно добрался до указанного в билете места и кое-как пристроил вещи. Строго говоря, моё место у окна было занято, но там сидела такая молоденькая и такая хорошенькая девушка (студентка КПИ, судя по стройотрядовской форме), что у меня не хватило наглости согнать её оттуда.

Тем более, соседка, похоже, была не в духе. Не часто доводилось мне видеть у столь прелестных и юных созданий столь мрачного личика. Она демонстративно отвернулась от меня и прилипла к оконному стеклу. Что и говорить, там было на что посмотреть: облупленный пивной ларёк с полупьяными мужиками вокруг.

Интересно, чем я ей не угодил? Калининская она или кашинская?

Может быть, её знакомая или подруга. «Городок у нас маленький». Но бог с ней, с девушкой. Пора окончательно входить в образ.

Я откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза…

Вчера я после отпуска вышел на работу. Всякий знает, как чувствуешь себя в первый рабочий день, когда весь ещё мысленно там, на песочке под жарким южным солнышком.

Я лениво перебирал бумаги, входя понемногу в рабочий ритм, когда меня неожиданно вызвал Кузьмич.

Он был в кабинете не один. Рядом с ним сидел Нароков — начальник ОВД кашинского горрайисполкома.

— Как дела, отпускник? — приветливо пробасил Кузьмич, окидывая меня придирчивым взглядом цепких серых глаз.

— Нормально, — ответил я, пожимая протянутые немозолистые руки.

— Хорошо, просто замечательно, что у тебя всё нормально. Ты присаживайся, разговор будет долгий. Вот сюда, поближе к столу, чтобы мы с Петром Ильичём лучше видели тебя.

Чего на меня смотреть? Что я, переходящий вымпел? Неужели не надоел за столько-то лет совместной работы? Тем не менее, я опустился на указанное место под яркий свет настольной лампы. Как на допросе.

— Ну, — усмехнулся Кузьмич, — соскучился по работе? Тебе бы сейчас гору повыше да лопату побольше?

— С меня и бугорка достаточно. Больно горы у нас вонючие.

— Ха-ха-ха! — Кузьмич откинулся на спинку кресла. — Вонючие, говоришь? Верно. Ещё как воняют. Как там Маяковский говорил: «Ассенизаторы, партией мобилизованные». Так вроде?

Кузьмич глянул на молчаливого Нарокова. Тот согласно боднул большой коротко стриженой головой.

— Похоже.

— Вот я и говорю: в самую точку Владимир Владимирович попал. Прямо о нас… Ну, ладно, — Кузьмич посерьёзнел. Вздохнул. — Как бы там ни было, а работать надо… Хорошо выглядишь, — сделал он резкий поворот в разговоре. — Посвежел. Загорел. Лет двадцать пять, больше не дашь. Как считаешь, Пётр Ильич?

Нароков вновь мотнул головой.

Я на всякий случай улыбнулся. Попробуй, пойми, что у начальства на уме?

— Ездил куда или на даче ковырялся?

— То и другое. Недельку на даче попаслись, затем на юг махнули.

— В Крым?

— Феодосию.

— Вдвоём?

— Всем кагалом. Вчетвером.

— Забыл, сколько твоей младшей?

— Три годика.

— Ничего?

— Лучше всех дорогу перенесла.

— Как там цены?

Чем дольше продолжался наш разговор, тем менее я что-либо понимал. Наша беседа совершенно не соответствовала характеру Кузьмича и, тем более, занимаемой им должности. Может он перед Нароковым разыгрывает из себя демократа? С чего бы вдруг? Да знает его Нароков, как облупленного. Что-то здесь не то. Впрочем, дело подчинённого не рассуждать и, тем более, не обсуждать поведение начальства, а с наименьшим напряжением делать то, что оно, начальство, велит тебе делать. Не выходя за рамки уголовного кодекса.

Потому я самым добросовестным образом рассказал им (в жизни не имел более благодарных слушателей) о том, что жили мы не в самой Феодосии, а в Береговом — небольшом посёлке, который находится в нескольких километрах от города, по существу являясь его продолжением. Что жизнь в посёлке гораздо дешевле, нежели в Феодосии, и пляж там прекрасный, как раз такой, какой нужен для отдыха с детьми — он так и называется Золотой. Правда, там частенько дуют ветры, чего, к примеру, лишены отдыхающие в Коктебеле, расположенном между гор, но зато в Береговом гораздо спокойнее, а это главное для детей. Что овощи и фрукты мы покупали в государственном овощном магазине, там они гораздо дешевле, чем на рынке в Феодосии, цены на котором точно такие, как у нас, в Калинине. Что касается качества продуктов, то, к примеру, помидоры, при стоимости их в магазине десять копеек за килограмм, ничем не хуже рыночных. А персики, которые мы покупали в магазине по пятьдесят копеек за кило, хотя и были мельче и мятее рыночных, пятирублёвых, но зато гораздо вкуснее последних, так что мы стали покупать персики только в магазине. Наш девиз был таков: лучше маленький, но спелый и вкусный персик, нежели большой, но твёрдый и кислый! А вот картошку приходилось брать у частника. Там она дефицит и стоит рубль, а то и полтора рубля за килограмм. (В этом месте Кузьмич покачал головой, а Нароков сочувственно хмыкнул).

Я ещё много чего им наговорил. А они сидели и слушали. Внимательно слушали.

Наконец я выдохся и, обессиленный, вопросительно посмотрел на Кузьмича. Тот переадресовал мой взгляд Нарокову. Нароков неопределённо пожал плечами.

— Вам решать, — сказал он Кузьмичу. — Вы лучше знаете свои кадры.

Кузьмич усмехнулся, почесал обширную плешь и ещё раз внимательно осмотрел меня с головы до каблуков.

— Вот какое дело, Вадим, — сказал он задумчиво. — Надо помочь Нарокову. — Кузьмич замолчал, барабаня пальцами по столу, что он делал всегда, когда предстояло принять ответственное решение. — Поедешь в Кашин, — голос Кузьмича окреп, в нём зазвенел такой знакомый металл, что я с трудом удержал себя от желания вскочить на ноги и встать по стойке «смирно», — где поступишь в распоряжение Петра Ильича.

Я вопросительно уставился на Нарокова, но он был непробиваем.

— Ну что, Пётр Ильич, — Кузьмич грузно повернулся к Нарокову, — симпатичного парня, как ты просил, мы тебе подобрали. Смотри, какой орёл! Неужели какая-то соплячка устоит перед таким «красавцом». Приоденем соответственно, так ваша кашинская Дульцинея сама ему на шею бросится.

— Парень он, конечно, видный, — с сомнением в голосе проговорил Нароков, — но… бойкости в нём не чувствуется. А нам, сам знаешь, нельзя тянуть.

— Какая ещё бойкость? — нахмурился Кузьмич. — Тебе что, конферансье требуется?

Нароков досадливо сморщился.

— Ты не понял меня. Очень занудно он рассказывал про свой отпуск. Разве так можно? Всё-таки в Крыму, не в Рамешках побывал. О ценах десять минут талдычил, а про музеи Грина и Айвазовского не заикнулся.

Кузьмич громко, от души рассмеялся.

— Чудак-человек! Чего ему перед нами, старыми хрычами, бисер метать? А то он не знает, что нам эти музеи нужны как мёртвому припарки. Вот попроси его Леночка про Крым поведать, — он кивнул на дверь, за которой, в приёмной сидела его секретарша, — тогда он таким соловьём зальётся… Давай ближе к делу, не тяни кота за хвост.

Нароков не стал спорить. Кто спорит с начальством? Он раскрыл портфель, достал папку и положил на стол. Судя по её толщине, дело было серьёзное.

Пётр Ильич раскрыл папку.

— Подробно?

Кузьмич отрицательно качнул головой.

— Незачем сейчас рассусоливать. Ты введи его в курс, а там, на месте, он сам вникнет во всё. Парень толковый, разберётся, что к чему.

— Хорошо.

Нароков откашлялся, вынул из папки фотографию и протянул её Кузьмичу. Кузьмич бегло взглянул на снимок и передвинул фото ко мне. Чёрно-белая фотография размером 13х18. Явно любительское фото, но качество неплохое. Была снята девушка (или молодая женщина) в купальном костюме (бикини), на берегу небольшой заросшей тростником речушки. Девушка стояла на траве, слегка откинув назад голову с длинными, до плеч, белокурыми волосами, и, жмурясь от яркого солнца, весело кричала что-то фотографу, либо кому другому, кто стоял за кадром… Красивая. Грудь, ножки, всё как положено.

— Красивая женщина, — сказал я, возвращая фотографию Нарокову. — Что натворила?

— Никитина Татьяна Фёдоровна, — прилежно, как первый ученик в классе, забубнил Нароков, убрав фотографию в папку, — 1957 года рождения, мастер лёгкого платья комбината бытового обслуживания, проще говоря, портниха, — Нароков сделал паузу, — пропала без вести. Последний раз её видели 30 июня 1975 года, то есть месяц назад.

В первый день моего отпуска. Восемнадцать лет. Совсем девчонка. А на фото выглядит старше. Гораздо старше. Может, качество бумаги? Или фотограф перемудрил?.. Да, но причём здесь «орёл, симпатичный парень»?

— Мы сделали всё, что могли, — Нароков ласково, как любимую кошку, погладил папку. — Со временем не считались. Но, — Нароков искоса глянул на Кузьмича, — как сквозь землю провалилась!

— Погоди, — перебил Кузьмич Петра Ильича, — что ты перед нами оправдываешься? Не маленькие. Понимаем, что к чему. Ты лучше объясни парню, что тебе надо от него.

Нароков оторвался от папки, выпрямился и глубоко вздохнул. Чувствовалось, он подходит к самому неприятному месту в своём сообщении.

— Как я говорил, мы сделали всё, что могли. И даже больше, — Нароков нервно потёр руки и опять вздохнул, — Городок наш маленький. Пукни, (он употребил другое слово) — через минуту весь город будет знать. Так вот, есть у нас девушка. Наташа. Точнее, Петрова Наталья Сергеевна.

— Опять ты за своё, — не выдержал Кузьмич, — городок, девушка. Давай ближе к делу!

— Куда ближе, — огрызнулся Нароков. — Сейчас всё объясню. Погодите минутку. На чём я остановился? — он наморщил лоб. — Ах, да. Городок у нас маленький, — Кузьмич безнадёжно махнул рукой, — и есть такой слушок, что должна Наталья знать, куда запропастилась её лучшая подруга.

— Они дружили? — поинтересовался Кузьмич.

— В одном классе учились.

— Так в чём дело? Раскрути. Тебя что, учить надо, как такие дела делаются?

Нароков скрипнул зубами. Но сдержался.

— С Никитиной тридцать человек в одном классе учились. Всех не раскрутишь. А у Петровой железное алиби. Её мать лежала в больнице после тяжёлой операции на сердце, и Наташа сутками не вылезала оттуда. Десятки людей подтвердили её невиновность. Я же сказал: городок у нас маленький, все знают обо всём.

— Только не знают, куда Никитина подевалась, — съязвил Кузьмич.

— И это известно, — вздохнул Нароков. — Наверняка известно.

— Всем, кроме тебя.

— Всем не всем, но… Я с Петровой неоднократно беседовал. И к себе вызывал, и домой к ней заходил. И по-хорошему и, — Нароков резко оборвал фразу и сокрушённо развёл руками. — Упёрлась. Твердит, что ничего не знает. Хоть ты ей кол на голове теши!

Кузьмич с сомнением помял подбородок.

— А, может, действительно не знает?

— Врёт, — отрезал Нароков. — Всё ей прекрасно известно. Я ведь её, как облупленную, вот с этаких пор знаю. — Нароков поднял руку сантиметров на пятьдесят от пола. — На моих глазах выросла… Но почему говорить не хочет?.. И сын мой, Колька с Таньк.. Татьяной десять лет просидел на одной парте. Как их Марья Иосифовна в первом классе посадила. Дружил он с Татьяной и Наташей. После школы гуляли вместе. Всегда, бывало, втроём. В армии он сейчас, — несколько поспешно ответил Нароков на наш немой вопрос. — Весной призвали. В Туркмении служит. Слыхали про такой город — Мары?

— Впервые слышу, — нейтрально заметил Кузьмич.

— Далеко, — вздохнул Нароков.

— Надо думать, — буркнул Кузьмич. — А не было у них, случаем, любовного треугольника? — поинтересовался он, высказывая мою мысль.

Пока парень тянет армейскую лямку, деваха избавилась от соперницы. Чего проще. Подобных «love story ” сколько угодно. В подобные любовные треугольники людей засосало больше, чем в Бермуды.

— Нет, — вздохнул Нароков. — Здесь что-то другое. Мы этот вопрос с особой тщательностью проработали.

— Тогда ясно и коротко доложи, что тебе нужно?

— Так я и говорю: городок у нас маленький…

Кузьмич застонал, а я едва сдержал смех.

–… Все друг друга знают. Поэтому мне и нужен новый, неизвестный у нас человек. Молодой и симпатичный. Чтобы мог войти к ней в доверие.

— Кому это, к ней?

Кузьмич, разумеется, вовсе не нуждался в уточнении, но своим вопросом давал понять, что пора и мне проявить активность. Всё равно от дела не отвертеться.

Но мне и самому всё было понятно. Нужно втереться в доверие к девчонке, Петровой и выудить у неё, куда запропала её разлюбезная подруга. При условии, что Петровой известно что-либо. А это вилами на воде написано.

Всё хорошо, но чтобы войти в доверие к женщине до такой степени, чтобы она согласилась распахнуть перед тобой свою душу со всеми её затаёнными уголками и закоулками, нужно, как минимум, забраться к ней в постель. И устроиться там весьма основательно.

А мне вовсе не улыбалась подобная перспектива. И проблемы с ней связанные.

— К Петровой, — пояснил Нароков.

— Дохлый номер, — подал, наконец, я свой голос. — Что она, дура, выложить всё первому встречному?

— Иной раз первому встречному такое выкладывают, что родному отцу вовек не расскажут.

На что Кузьмич намекает? Или делится богатым семейным опытом?

— У нас нет другого выхода, — вздохнул Нароков. — Это наш последний шанс.

— Ладно. — Кузьмич рубанул ладонью по столу. — Задача ясная.

И посмотрел на меня.

Ему, конечно, всё ясно. Он здесь останется. Мне, а не Кузьмичу придётся тащиться в затрюханый Кашин и соблазнять там какую-то девицу. Хорошо, если симпатичная. А если корова коровой?

— Не справлюсь я, Михаил Кузьмич. Отвык. Я и говорить с ними разучился. Одни запчасти да навоз на уме, а ими не то, что девушку, старуху не соблазнишь.

— Тебя никто не заставляет её соблазнять. Ты подружись с ней, войди в доверие.

— Если дело в том, чтобы войти в доверие, то никто лучше Мишки Винника не справится. Он без мыла к любой бабе в… душу залезет. Он моложе меня, и холостой в придачу. Может жениться на девушке. Для пользы дела.

— Михаил мне здесь нужен, — отрубил Кузьмич. — И вообще, — поморщился он, — давай без кокетства. А насчёт женитьбы — хорошая идея. Сколько тебе было, когда с Ниной расписался?

— Двадцать пять.

— Вот и прекрасно. Начнёшь сначала. Сделаем тебя опять молодым и неженатым. Чем плохо? Что у вас там есть из предприятий? — повернулся Кузьмич к Нарокову.

— Ликёроводочный, завод электроаппаратуры, льнозавод, сельхозтехника, — Нароков старательно загибал пальцы.

— Так, — оборвал его Кузьмич, — на завод электроаппаратуры приезжает молодой специалист. Предположим, экономист. Симпатичный парень, двадцать пять лет, холост, спортсмен, не пьёт, не курит. Что ещё надо? Какая девка устоит? Но смотри — не зарывайся. Без глупостей. Впрочем, парень ты серьёзный. Не подведёшь.

Что означало: приговор окончательный и обжалованью не подлежит. Правда, оставалось неясным, куда или во что именно я должен был «не зарываться» и какие «глупости» он имел в виду?

— Детали обсудишь с Нароковым, в чьём распоряжении ты отныне находишься, а документы тебе сейчас подготовят, — подытожил Кузьмич и встал. — Да, кстати, — крикнул он мне вдогонку, — зайди к Воронцову, подбери барахло помоднее. Я ему звякну. И вечером обязательно загляни ко мне.

Я согласно кивнул и вышел к Нарокову, который нетерпеливо переминался в приёмной. Провёл его в свой кабинет.

— Давайте обсудим детали, — сказал я, кивая на свободный стул.

— А что обсуждать? — развёл руками Нароков. — Жду вас завтра в Кашине. Там и разберёмся. Первый автобус в 7.55. Очень удобный рейс.

— Завтра? — удивлённо переспросил я. — К чему такая спешка?

Как землю роет. Чего так расстарался? Раньше надо было стараться. А теперь: рой не рой… Поздно.

— Мне, всё-таки, подготовиться нужно.

— Чего готовить? Документы давно готовы. Фотографии наклеить.

— Хорошо. Завтра так завтра. Как будем поддерживать контакт?

— Завтра, — с ударением на первое слово проговорил Нароков, — как приедете в Кашин, сдайте вещи в камеру хранения, садитесь на рейсовый автобус (он у нас один) и езжайте до центра. Завод электроаппаратуры рядом с остановкой. Если не будете тянуть, то до обеда успеете в отдел кадров. Обед у них с двенадцати до тринадцати. Обращайтесь непосредственно к начальнику отдела. Он в курсе.

— Что именно он знает?

— Не волнуйся, — улыбнулся Нароков, — лишь то, что к нему должен обратиться мой знакомый, которого нужно устроить на работу. Кстати, он отставник, умеет держать язык за зубами. После того как оформишься на работу, отправляйся по адресу: Луначарского, 9. Запомнил?

— Луначарского, 9.

Быстро он вошёл в начальственный образ.

— Там живёт Шорникова Марья Ефремовна. Она держит квартирантов. Сейчас у неё комната свободная. Скажешь, что её порекомендовали тебе на заводе.

— Почему именно Шорникова?

— Мы с ней соседи. Огороды рядом и нужник у нас общий. Поводов для контакта будет более чем достаточно.

— У неё частный дом?

— А ты что думал? — усмехнулся Нароков. — Не в Париж, чай, едешь.

Действительно, не в Париж. Но какая честь: ходить в один нужник с Нароковым! Как бы голова не закружилась от неслыханного доверия.

— Суду всё ясно. Не смею больше вас задерживать.

— До встречи, — сказал Нароков, подавая руку.

— В нужнике, — закончил я. — А папочку?

— Ах, да, — поморщился он, — совсем из колеи выбился с этим делом.

Нароков положил папку на стол и вышел из комнаты.

Я стал перелистывать документы. У меня было слишком мало времени, чтобы ознакомиться с делом досконально, да этого и не требовалось. Всему своё время. Сейчас я ставил перед собой более скромную задачу: меня интересовал стиль работы Нарокова. Но как ни скромна была моя задача, папка была объёмна, и даже на то, чтобы просто перелистать её, потребовалась уйма времени. Затем возня со шмотками. Даже перед собственной свадьбой я так не копался в тряпье. Что поделаешь, слишком много значат они в нашей жизни. Особенно, когда ты обязан соблазнить молоденькую девушку. Мы с Воронцом перерыли весь склад ОБХСС. В итоге набрался целый чемодан сплошной «фирмы».

С чемоданом я и завалился к начальству. Вид у Кузьмича был… От холеной утренней барственности не осталось и следа.

— Садись, — устало кивнул он на стул. — Выкладывай, что накопал? Только короче.

— Ничего хорошего. Дохлое дело. Несчастный случай отпадает. Утонуть там негде. В Кашинке вода в лучшие годы выше колен не поднимается. Уехать не могла. Все документы, включая сберкнижку, остались дома. Как была в стареньком сарафанчике и простеньких туфельках, так в них и пропала. Единственная, более-менее приемлемая версия — похищение. Вопрос: кому она понадобилась? Не ЦРУ же?

— Что надумал?

— Есть пара идей.

— Ну?

— Девичья фамилия матери — Оболенская.

Я выразительно посмотрел на Кузьмича. Клюнет?

— Ну и?

— Белая гвардия. То да сё…

— Ермакову (начальнику УГБ) хочешь спихнуть? Не выйдет. Моя мать — Голицына. Что из того?

Сорвалось.

— Вторая версия такая. Деваха она молодая, красивая, блондинка. А в их районе джигитов, как мух, развелось. Грузины, армяне, чеченцы, кого там только нет. Парни молодые, горячие. При деньгах. Уговорили девку, а то и силой в машину затолкали. Дальнейшее известно. Что от неё осталось? Добили. Сунули в багажник. Отвезли подальше. Закопали. Ищи теперь ветра в поле.

— Вот и получается, что всё в подругу упирается, — задумчиво проговорил Кузьмич. — Сумеешь расколоть девчонку?

— Далась вам…

— Нароков прав. Петрова — наш последний шанс. И учти, — Кузьмич поднял вверх указательный палец правой руки, — этим делом Москва интересуется.

— Москва?

— Москва.

Странно. Какое дело Москве до провинциальной девчонки? Скромной портнихи из местного КБО. Пусть даже и красивой блондинки.

х х х

Нина была дома. Она лежала на диване с раскрытым томиком Игоря Северянина в руках. Полы и без того коротенького халатика задрались, полностью обнажая тёмно-коричневые ноги. Интересный факт: Нина у меня натуральная блондинка, но ни разу в жизни не видел её с облупленной либо красной от недавно слезшего загара кожей. Хотя на солнце она может торчать целыми днями. То ли кожа у неё такая, то ли загорать умеет.

— Как мечтать хорошо Вам в гамаке камышовом, — прогнусавил я, наклоняясь над супругой.

— А, это ты.

Нина хлопнула мохнатыми ресницами и вновь уткнулась в «Громокипящий кубок».

— Иди, поешь чего-нибудь. Я у своих перекусила.

— К чёрту ужин, — «страстно» прошептал я. — Разве можно думать о еде, когда…

Мои ладони заскользили по шелковистой коже.

— Да ну тебя!

Нина раздражённо дёрнула ногой и, скинув мои руки, поправила халатик.

— Отстань! Вечно у тебя одно на уме. Устанешь, как собака, и ты ещё лезешь.

Вмиг улетучилось всё моё вдохновение.

— Можно подумать, — язвительно прошипел я, — что Ваше Величество соизволили отстоять две смены у мартена: так Вы устали, бедненькая, сидя на попочке в уютном кабинетике. И, к Вашему сведению, я не «лезу» к Вам уже полтора месяца. И, по крайней мере, столько же Вам не грозит моё «лезанье», потому что завтра я уезжаю в командировку.

Как понимал я шекспировского мавра.

Но и её я прекрасно понимал.

Я сам устал за отпуск как та же самая собака. Сначала выматывающая душу подготовка (вдруг сорвётся, вдруг её или меня не отпустят, вдруг дети заболеют, вдруг машина сломается…); затем недельная клубнично-земляничная эпопея на даче; затем двое суток дороги в душной машине, в которой из-за детей боялись даже чуть-чуть приоткрыть окна; затем, так называемый, отдых или, говоря нормальным языком, трёхнедельный кошмар, когда на пляж ходили как на работу, а часовое стояние в столовской очереди воспринимали как нечто само собой разумеющееся.

Конечно, там, в крохотной комнатёнке, в которую едва втиснули четыре кровати, об «этом» не могло быть и речи. Но почему, чёрт побери, мы не можем сделать «это» сейчас, когда мы одни в трёхкомнатной квартире (дети с моими стариками на даче), и нам не в состоянии помешать ни одна живая душа?

— Ты что, обиделся?

Она, наконец-то, соизволила оторваться от книги. Её голубые глаза смотрели на меня столь невинно, а длинные ресницы хлопали так дружелюбно, что я обречённо махнул рукой.

— С чего ты взяла?

— Не-ет, — убеждённо протянула Нина. — Ты обиделся. — Она закрыла книгу, не забыв, впрочем, заложить загорелым пальчиком место, на котором остановилась. — Вот дурачок. Дни считаешь. Неужели ты не можешь без «этого»? Ведь не сейчас же? Всему своё время.

Знакомая песня.

Ладно. Переживём.

Но стоило мне загреметь на кухне посудой, как она объявилась подле меня с самым виноватым и смиренным выражением лица, какое только смогла изобразить.

— Я знаю: ты со мной не водишься.

— Да вожусь я. Вожусь. Дай поесть спокойно. Мне ещё нужно собраться.

— Надолго?

— Не знаю. Как выполню задание, так и вернусь.

— Какое задание?

— Секрет.

— Ах, у вас секреты.

Надулась. Обиженно засопела.

— Один отправляешься? — спросила, не поднимая глаз.

Вопрос провокационный. Я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. При всей своей холодности Нина ревнива ужасно. Последний предмет её интереса — Олечка Краснова, наша сотрудница. Нина вбила себе в голову, что у меня с Олечкой роман. Чем руководствовалась — не знаю? Потому что, при всей своей незаурядной внешности, Олечка для меня круглый ноль. Как и я для неё. Ибо мы — одноимённо заряженные частицы, которые, как известно, способны лишь отталкиваться друг от друга.

— Один, — серьёзно заявляю я. — А задание самое заурядное: требуется накрыть одного барыгу.

Как ни прискорбно, но иногда приходится врать. Страшно подумать, что было бы, раскрой я подлинную суть полученного задания.

Дожевав яичницу с колбасой, (что ещё я мог приготовить?) и, запив стряпню холодной кипячёной водой, я весьма вежливо поблагодарил себя за отлично приготовленный ужин (разумеется, она фыркнула при моих корректных словах так язвительно, как только смогла), притащил чемодан и стал собираться в дальнюю дорогу.