Передозировка счастья

Виктор Некрасов (2024)

Предлагаемый текст является частью романа «Ставропиги, или удивительные приключения Святой Елены, которая так и не поняла, что она святая». Действие данного фрагмента происходит в 326 году новой эры. Елена основала свой суд, для того, чтобы покарать виновников своих личных обид. Главными объектами её ненависти стали дочери покойного уже императора Максимиана — Теодора, к которой ушёл её бывший муж Констанций, и её сестра Фауста, ставшая супругой её сына Константина. Но в её замыслы вмешалась судьба…

Чудеса, явленные в Геллеспонте

А создатель «Церковной истории» епископ Евсевий Кесарийский заинтересовался механикой небесного покровительства, которым, без сомнения, пользовался Крисп Благословенный.

Он пригласил адмирала, свидетеля блистательной победы царевича в морском сражении в Геллеспонте (то есть, в проливе Дарданеллы), на инквизицию в церковную канцелярию. Слово «инквизиция» в те годы ещё не имело жутковатого средневекового подтекста, а обозначало просто собеседование для выяснения некоторых обстоятельств.

— Владыка, принесли Синтория! — доложил епископу его одноглазый секретарь Акакий.

— Кого принесли? Почему принесли? — встрепенулся задремавший Евсевий.

— Синторий — это геройский наварх (флотоводец), — невозмутимо отвечал синкелл. — Принесли на паланкине, потому что у него нога не сгибается после сражения у Халкедона. А потому принесли, что мы приглашали его на инквизицию.

— А можно его сейчас унести, а принести потом? У меня сейчас глубоко молитвенное состояние.

— Нельзя, владыка!

— Почему ты меня всё время называешь «владыка»?! — сердито спросил Евсевий.

— Это перевод еврейского титула «рабби». А что, разве плохо?

— Никогда не был на инквизиции, — оправдывался адмирал, озираясь по сторонам. — Не знал, что надеть. Вот решил надеть свою кожаную перевязь, балтеус свой парадный, а кортик цеплять не стал — общественное место, как-никак. Извиняйте, если не угадал с формой одежды.

Синторий выпил предложенного ему вина, вытер губы кольчугой и с тоской проследил, как Акакий заткнул бутылку восковой пробкой и спрятал в шкаф.

— Это для задушевности беседы, а не для пьянства, — строго пояснил секретарь.

— У вас тут хорошо! — отметил адмирал с довольной улыбкой. — Светло, ароматом пахнет, вино вкусное… А я думал, что христиане всё по катакомбам шухерятся… Отстал от жизни в своих морях.

— А мы бы и прятались, если бы ты не победил гонителей, славный адмирал, — отвечал Акакий, и его глаз засветился искренней благодарностью. — А теперь к делу. Мы хотели, чтобы ты поделился воспоминаниями о царевиче. Ведь ты сражался с ним против флота Лициния в Геллеспонте. А его преосвященство епископ Евсевий пишет труд «Деяния божественного Криспа».

— Какого? — оживился Синторий. — Божественного?! Так вот оно что! А я-то думал, что это за хренотень! Теперь всё ясно!

— Я попросил бы более тщательно подыскивать выражения и стиль слога для данного присутственного места, — терпеливо сказал Акакий и показал взглядом на епископа.

Синторий тоже посмотрел на Евсевия и замолк, словно выискивая в своих запасах слова, пригодные для этой непривычной ситуации.

— Так что ты там говорил про хренотень? — бесстрастно спросил Акакий.

— Про что?

— Вот твои слова, только что записанные: «А я-то думал, что это за хренотень». Так чем она выражалась, эта хренотень? Были какие-то знамения, знаки? Вспомни подробнее. Для этого тебя и пригласили.

— Знаки? Был знак — от Перегрина. С фрикториона, сигнальной вышки. Он сообщил: «К тебе, Синторий, едет Крисп-цезарь». А я ему: «А он что-то в морском деле смыслит? Дам ему напильник, пошлю носовой таран заточить»! — Синторий разразился смехом, а потом пояснил: — Это у нас так обкатывают сухопутных салаг!

— Не отвлекайся от темы, адмирал, — попросил Акакий.

— У Абанта было в три раза больше кораблей, они были крупные и хорошо оснащённые. Поэтому нам пришлось ждать подкрепления из Эгейского моря. Мы расположились у мыса Каранфилос, охраняя южный вход в Геллеспонт. Одновременно мы следили за утёсом, из-за которого могли появиться вражеские корабли.

И в это время местная кимба, рыбацкая лодка, привезла Криспа-цезаря. Он легко вспрыгнул на борт, а на палубе два матроса играли в плесингу. Царевич подошёл и спросил, что это за байда. Ты пиши-пиши, одноглазый, тут самое главное! А ему объяснили, что это такая игра, смысл её — забрать все фишки у противника. «Ну, так в чём дело?», спросил цезарь, сгрёб все фишки у матроса напротив и протянул их тому, что был рядом. «Нет, не так!», загалдели зрители. «Надо соблюдать правила!». «Зачем?!», искренне удивился Крисп. «Либо забрать, либо правила — что-нибудь одно!». И тогда я на мгновение взглянул на жизнь его глазами — и у меня покачнулся разум, как палуба во время шторма у Малых Стихад.

И знаешь, что я увидел, одноглазый?.. Трудно мне объяснить, так мало слов я знаю, и все они не про то, что хочу сказать… Жизнь наша страстная, мы больше играем и притворяемся, чем занимаемся жизнью. Может быть, когда мы говорим «надо!», оно нам и не очень надо… Или надо, но при каких-то условиях… Эх, чувствую, мимо пролетают мои слова… Вот, скажем, коллекционер, страстный собиратель. Захотел бы он, чтобы у него сразу оказались все вещи, о которых он мечтал? Может быть, сгоряча и захотел бы, но потом бы понял: нет у него коллекции, а есть склад, пресный и постный.

Говоря всё это, адмирал всматривался в лицо собеседника, в надежде обнаружить признаки понимания. Но Акакий бесстрастно конспектировал слова моряка.

— Или вот ты даёшь милостыню убогому. Почему? От добросердия, скажешь ты. А если нищий накупит на эти деньги дёгтя, чтобы облить тебя со смехом. Подашь ты ему следующий раз? И куда твоё добросердие делось? Наверно, оно было, кто спорит… Но не истинное, не чистое, немного отдающее дёгтем. Вижу, не понятно и путано я рассказываю… Я больше привык к командам, ясным и солёным, — грустно признался Синторий, а потом внезапно крикнул:

— Набить грота-брасы! Чтобы дрожали от трепета, как дева Мария под святым духом!

От адмиральского ора проснулся дремавший Евсевий. Синторий понял, что переборщил с доходчивостью объяснений и вернулся к прежнему режиму повествования.

— К чему я это всё рассказывал? Ага, вспомнил: я хотел сказать, что цезарь Крисп жил без азарта. Он делал всё, что ему надо, без красоты и артистичности. Жизнь для него — как случайная прохожая, с которой он сейчас разминётся и больше никогда не встретится. Зачем она ему? Понимаешь, в чём дело… Я опытный моряк, и Абант — мой противник — опытный моряк. И поэтому мы знаем, что это невозможно. Из опыта знаем, что так нельзя. А он этого не знает. И потому — делает!

Синторий отпил вина и задумчиво посмотрел в окно. Помолчал немного, а потом продолжил:

— Вот такой человек прибыл на мой флагманский корабль!.. Часть вражеского флота тогда находилась в Тесноте (τὸ Στενόν) пролива, между местом впадения реки Родиас и остатками персидского моста. Их либурны укрылись под обрывистым берегом бухты Мадитос, на Абидосском рейде. Они просто связались тросами, не рискнули стать на якорь, потому, как дисорма¹ там, а ещё сильное течение, и приходится вытравливать много каната. Вот такая была обстановка перед днём битвы, когда всё понеслось нежданным поносом…

— Так, о битве — как можно подробнее, — попросил Акакий и почесал стилосом за ухом.

— Тем утром я вышел на палубу, всё небо было в мелких розовых облаках. Царевич висел вниз головой, зацепившись коленями за спущенный рей.

— Слышишь, цезарь, — сказал я ему, — эскадра Колиноса уже приближается к Лагиссам, а я до сих пор не знаю, что мы будем делать.

— Как, что? — бодро ответил цезарь. — Побеждать! Разве ты первый раз идёшь в бой?

— Нет, не в первый, но раньше на румпеле была только моя рука, — отвечал я. — А теперь вроде как два рулевых. Ты будешь вмешиваться в командование?

— Буду! — радостно ответил царевич и ловко спрыгнул на палубу.

Потом внимательно посмотрел на меня, заметил мою обескураженность и спросил с улыбкой:

— Тебе нужна битва, или победа?!

И, не дождавшись ответа, весело крикнул:

— Вели выдёргивать крючки!

— Какие крючки? — оторопел я. — Якоря, что ли?

— Ну да, те, которыми вы к дну прицепились. Мы идём в бой!

— Какой на хрен бой?! — крикнул я. — Нас же покрошат, как кильку на салат!

А царевич спокойно улыбнулся и нарисовал углём на палубе свой безбашенный замысел.

— Секи сюда, антиквариат реликтовый! Они сейчас на расслабоне, у них сейчас полный тупняк, — с этими словами царевич кивнул на мыс Киноссема, за которым скрывались корабли противника. — Они думают, что мы должны шкериться и гаситься, а мы таким нежданчиком вломимся и замутим мочилово! Вперёд, динозавр! Пока они зависли — всё проконает!

— Ты не забыл, цезарь, — за мысом только авангард противника, а главные силы — дальше! Всё море за Сестосом усеяно вражескими кораблями!

— Не вибрируй, винтаж, я всё помню! Абанто́сы сначала ненадолго обалдеют, потом метнутся на помощь своим, в суете будут сталкиваться и сноситься течением. И вот здесь наши лодки будут протыкать их вот этой фигнёй, что впереди торчит. Они сами будут заплывать в этот аквариум, а мы будем их накалывать на вилку, по мере поступления. Они же будут, как брёвна в струе, а мы их будем клевать: тюк-тюк! У тебя же резвые гребуны, ты же в этом шурупишь!

Потом они, стопудово, вдуплят, что сегодня не их день, и рванут в Лампсак. Пока они будут там зализываться, к нам подойдёт подкрепление. Ну, так что, побулькаемся?! Начинаем движуху!

— И знаешь, одноглазый, он меня почему-то убедил! Чушь несусветная, а я поверил! И мы рванули поскорее, чтобы успеть воспользоваться метидрионом Тесноты!

— Чем воспользоваться? — переспросил Акакий.

— Ну, мефидрион — это место в проливе с противоположными течениями.

Акакий бесстрастно запротоколировал рассказ адмирала и спросил:

— А какое твоё мнение, почтенный Синторий, чем руководствовался царевич? Полагался ли он на слепую удачу, или чувствовал покровительство сверху? Осознавал ли он свою богопоцелованность?

— Он говорил: судьба мне улыбается кривой усмешкой. А что это значит — я в полной непонятке! — простодушно ответил флотоводец. — Он явно не специалист по морскому делу, он специалист по победам! Победил тут, пошёл побеждать туда. Ему всё равно, где побеждать.

И в этом месте к разговору подключился Евсевий.

— Как точно и замечательно сказано: «специалист по победам»! — радостно воскликнул он. — Акакий, записывай дословно, это фраза с места событий, выхваченная из процесса, а не выстраданная в писательских мудроисканиях! Я чувствую, Акакий, это будет лучшее жизнеописание! Продолжай, уважаемый стратилат, свой рассказ о цезаре-победоносце!

— Ему некогда и незачем вникать, изучать тонкости профессии, он победит и уйдёт. Он называл снасти шнурками, корабли — лодками, а всё остальное — фигнёй. Но не всё так просто! Откуда он, например, мог знать, что на течении рулить бесполезно, там надо подгребать?

— Подгребать, чтобы ещё быстрее плыть? — уточнил дотошный Акакий.

— Нет, подгребать — чтобы изменить направление перемещения! На попутном течении мы всегда расплачиваемся за ходкость управляемостью! Понимаешь, в море корабль перемещается относительно воды, поэтому достаточно отклонить рулевое весло — иэйон² — и набегающий поток воды разворачивает корпус. Судно, плывущее по течению, не обтекается водой, и, сколько ты не оттопыривай весло, эффекта никакого не будет. Поэтому для управления такими судами и плотами используется специальное подгребное весло, потесь, педалион³, которое надо не просто отклонять в сторону, а интенсивно им грести. И откуда цезарь мог знать, что я набрал речников и плотогонов с Меандра, которые в этом хорошо разбираются?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

δύσορμος — место с плохим грунтом для якоря

2

οἰήϊον, англ. rudder

3

πηδάλιον, англ. sweep oar