Крылом мелькнувшая

Виктор Красильников, 2013

Эта книга ищет читателя, которому не чужда морская романтика в реальных историях. Автор сколько раз убеждался, что подменять выдумкой жизнь на морях ни у кого не получалось. Потому в книге, всё как было когда-то с кем-то, да и со мной на самом деле. Ещё автор уповает на скромную возможность передать некоторые черты прошедшего времени. Так сказать, оставить сколько-то описательных фотографий эпохи с особой морской субкультурой и её замечательными носителями.

Тихая вода

«Тьма странностей на свете. Кто тайны душ одолеет? Касательно женщин — вообще мрак сознанию». Так, примерно, высказывался мой приятель, которому стоит верить. Достаточно поживши, много испытавший. К тому же в моря когда-то ходил. Понимание жизни обнаружилось у нас полное. Даже путать временами стал: не я ли это? До того сердце знакомо задевало. Всё оставлю на ваше суждение. Сколь хватит скромного мастерства, перескажу.

«Самое заманчивое было — дождаться пухлого отпуска. Месяца на три, не меньше. Настрой души в первый день необыкновенный. Одолеешь этажи, как на взлёте. Обнимешься с заждавшимися предками. Разом у всех лица именинные. Подарочки раздам. Сувенирчики куда-нибудь приткну.

— Забыл, где штопор?

— Да как же! На прежнем месте.

Вот за столом с родными сидишь, маминым закусываешь. Кайфуешь, словом. После шестой рюмки выясняется: радость пошла гулять, не взяв тебя. Оно понятно. Нет, не перебрал. Просто горсть минут, чтоб всё прочувствовать, отпущена.

Бездельные дни потянутся. Обязательно насморк подхватишь. Грипп заломает. Обидно. В плаваниях, хоть бы хны. Из машины в Арктике высунешься — благодать!

А тут манергеймовское пальто на меху не теплее битловки. С батей уже без причин стопочки начисляем. Дальнейшая свобода ещё тускнее. Интересного — шиш. Домашняя каюта начинает раздражать без перемен. Видишь, мать зряшне исхлопоталась. Чтение запнулось на давно знакомом. Свежим, занятным книгам всякие Сусловы появляться не дают. Что ж получается? Родину закрасили в шаровый цвет?! Большинство серость бытия устраивала. Сверху спустили подсказку, как отвечать: «Лишь бы не было войны».

Недель через пять ощущаешь себя конкретным дураком. Когда дойдёшь до мысли: «лучшее оставил в морях», обратно хочется. Только с качающейся палубы даль чистая, неохватная. По заходам в порты и портишки можно географию изучать. С перерывом на рейс широту души показать в нашенском кабаке. Не только сам от зимнего отдыха доканался. Отец приболел. Ему-то простительно: войну изведал. На ней солдатики мёрзли в окопах. В траншеях, заливаемых дождями, свыкались с мокрой кирзой. Наркомовской водкой глушили память о человеческом житье.

На излюбленной генералами разведке боем сносило мозги в прямом и переносном смысле. «Жми-дави» из никчёмных противогазов весь употребили. От примерного курса молодого бойца перестали кланяться свисту пуль. Уразумели: свою не услышишь. С того началась у них война по-настоящему…

Врача участкового через регистратуру вызвал. Тот с прочими лекарствами прописал ему витаминные уколы. На следующий день пожаловала медсестра. Сосредоточенная на своём, быстро укольчик всадила. Ни на кого не поглядела толком. То ли стеснялась, то ли профессиональное. Не один и больной.

В новый приход к ней присмотрелся. Из себя ладненькая. Шатеночка. Над столом втянула содержимое ампулы в шприц. Развернулась, чтоб сделать на секунду больно.

Моё зрение раздвоилось. И было от чего! На стенке зависала репродукция известной картины. Случилось на руанском базаре не разорительно «шедевр» купить. Чем-то тронула из 18-го века милашка с полотенцем.

Ну, так вот. Обе лицами совпали. Разница в поправимом. Та — в приятной оголённости. Живая — в строгом белом халате. Разве от мечты художника претерпеть в тягость? Чего-то сморозил на сей счёт. Она глаза карие на меня вскинула. Вроде и сама удивилась. Как с клавиш аккордеона сорвалось неизбежное: Под нашей старою луной С тобой нам вышло встретиться.

На последнем десятом разике провитаминила батю. Уже как-то очень расположенно стали прощаться. Волнение девушки уловил. Что она больше всего в тот миг желала, то и сказал:

— Вдруг придётся обратиться за милосердием. Как вас, Галя, найти?

Та, в отличии от картинной, зарделась.

— Домашнего телефона нет. А терапевтического кабинета вот. — И протягивает мне заранее написанный номерок. Кроме этого взглядами обменялись. У кого их читать получается, вышло бы: «Буду очень ждать. Позвони обязательно». — «Обещаю не забыть. Вдруг судьба?» — «Мне тоже кажется. Не пропадай».

Человек я не горячий. Снял трубку и накрутил пять цифр лишь перед концом отпуска. По Галиному голоску понял: обрадовалась нежданно. Предложила встретить её вечером у поликлиники. Что и говорить. Меня всё это кольнуло. Некоторую виноватость перед ней почувствовал. Не без причины, конечно. Недавнее прошлое ещё цепляло.

Трудно дался тупиковый романчик с одной питерянкой. Сам, небось, заканчивая ЛВИМУ, обзавёлся подругой. Архангельску, однако, изменить не мог. Потому-то ничего, кроме душевных переживаний, не вышло. А Танечка (тут он жалобно подвыл) была изумительно как хороша! Вспоминалась и вспоминалась…

Оделся так, что маман, не утерпев, аттестовала:

— Форсун питерский.

— Иным не подражаем.

На который-то раз, прохаживаясь вдоль крыльца на виду всей Павлиновки, увидел знакомое миру личико. Медсестричка застыдилась своего обтрёпанного пальтишка, сапожек местной фабрички «Северянка». Против этого сразу пожарные меры принял. Правую руку браво кренделем и выдал комплимент. Не совсем строго на север курс взяли. Разговор повели шутейный. Незаметно перешли на «ты». Жила воплощение деятельного сестричества в начале Обводного канала. За ним — дикое поле да створами торчали трубы ТЭЦ.

При долгом шагании пыталась путаную мою судьбу прояснить. Посчитал: эк, некстати! Серьёзное — совершенно против лирических правил. К тому же робкие звёздочки зажглись. Зачастили двухэтажные запущенные деревяшки.

Под верхними окошками забавно свешивались провиантские авоськи. Благоразумней, одначе, было смотреть под ноги. Вот где почти что предусмотрено вмиг сковырнуться. Край города, как-никак, и власти с её дворниками, ментами, депутатами.

В подъезд подобного дома вошли. Честно исполненное провожание нуждалось только в одном. Я привлёк Галю к себе. Губы наши встретились. Теперь она сама, как истосковавшаяся по ласке, растворилась в чувственном поцелуе.

— О-о, ты целуешься сладкой женщиной.

— А я и есть женщина. Ещё немного и поплыву. Позвонишь?

— Спрашиваешь?! Тебе бы винные склады с расстояния поджигать, чтоб мужики наконец-то вашими сёстрами занялись.

Галя засмеялась, раскрепостившись на глазах. Стала юморной и крайне притягательной. Я почти уже любил её. Опять нас замкнуло. Желанно припали друг к дружке. Оказалось: мы напрасно порознь жили на свете. Слава Богу — нашлись.

Следующий свой вечер сочинили в соавторстве. Сперва проделали тот же путь. Правда, я обдуманно не одолел последние мосточки-досочки. Артистка по вдохновению сыграла маме, что идёт на день рождения к подруге. Из этого вытекало: там и ночевать останется. Когда же к нам пришли, в лицедея обратился я. Организовал кофепитие, достав большую банку заморской развески.

Старики мои гостье обрадовались. Тары-бары. По общей задуренности пустую киношку по телику посмотрели. Альбом, гитарка. Ох, времечко уже двенадцать! У всех троих вырвалось:

— Куда на ночь-то глядя? Останься.

Галочка ресницами внутреннюю борьбу изобразила и… сдалась. В моей комнатке очутились. Перед отплытием в счастье — лёгкое волнение. Выходя из образа, славная медичка показала кулачок.

— Если и обманывать, так только вместе. Порознь — ни сама себе и ни тебе не позволю. Ведь я замужем побывала. Оттуда вынесла: враньё ужасно.

С улыбочкой смягчилась.

— Ты ведь не такой?

— Да я робкий, домашний, ну и малость туповат.

— А я тихая вода. В моём имечке это заложено. Сам увидишь.

Искрила напропалую редкая подарочная ночь. Перед тем, как сном забыться, благодарно коснулся её груди. Почувствовал исходящий от Гали блаженный покой. Будто опустил ладонь в реченьку, где лодочка — надёжный корабль.

Разрядившимся в ноль от счастливой встречи, вновь в машинной яме очутился. Поставили нас и многих на линии снабжать страну зерном. Своего, де, не хватает. Это поносно болтливые горбацёвцы принялись топить державу. Быстрёхонько организовали перебои во всём. С такими — ненавозишься.

Нашей коронкой стала кривая Архангельск — Ипсвич. Там под кишку элеватора становились. За несколько часов улаживали и свои делишки. Благо, портишко не велик. Имелся базар, пяток синих⁴² дверей. По возможностям четвёртого механика купил красивое шоколадное платье. Сам же обошёлся приличным секэнд-хэндом. Неношеный с жилеткой жениховский костюм в точности на меня. Карманные часы под брегет. Отпад!

Как раз на день родного города заявились. Галинка обомлела, взглянув в обновке на зеркала трельяжа. (Распространённейшей штуки из тех лет). По набережной незабвенно прогулялись. На что-то народ там внимание заобращал, сгрудился. И мы примкнули. Картинная подружка оказалась впереди. Меня же учтивость губила. Пришлось ей вмешаться. Взяла мои руки и притянула к себе. Таким нужным я ещё ни для какой не был.

Назавтра выпало мне суточное дежурство. После него с Галей смотались в Пустошь, где стоял их родовой дом. Совсем иной мир. Трогательная русская старина: иконы в красных углах, большая печь, самовар. Само собой чугунки, ухваты, вековой обиход. Во дворе денёк весь залит солнцем. Воздух — будто в букет полевых цветов носом ткнули. И никаких тебе моторов.

— Давай на мою любимую речку сходим?

— Шикарная мысль!

Приветливей мест ещё не видал. На чём бы взгляд ни останавливался, хотелось умилиться. Первопроходцем вбежал на пригорок. Иллюзион на блюде — игрушечная часть Архангельска.

— Как здорово у вас!

— Не тем любуешься. Догоняй!

Звонко рассмеялась, лифчик сбросила и амазонкой вдоль бережка. Быстро-быстро замелькала. Флот позорить не годится. Рванул вдогонку. На призовой стометровке настиг-таки. О, какой поцелуй со сбившимся дыханием был наградой! Не потрогал бы Галину грудь, точно бы сердце выскочило.

— Как речку звать?

— Кавкалянка.

— Пойду, брошусь. Может, остыну.

Слепая наивность! И в новом рейсе недавнее жгло. То выявленную поморку извлечёт, то замечательный июньский день. Любо стало на свете жить. Торопя время, заранее восторженным ждал встречи. Ну что там до Англии туда и обратно со стоянкой в несколько часов?! Валюты без депонента хватило лишь на мелочёвку. Оторвал уценённую блузку с симпатичным мышонком. Набрал диковинных для Союза шоколадок. Ударно выглядевший кошелёк в шотландскую клетку призвал довершить праздник вкуса. Вот и всё, что смог для душечки.

С приходом после обязаловки дежурства смотались в деревеньку. Дождило не слабо. Затопили печь, баню. Потребовалось зелени к столу нарвать.

— Если что, считай поручиком, — и нырнул под небесный душ.

Из распахнутого оконца команды:

— Эту сорви, теперь на другом рядке, теперь…

Когда мокрым вбежал, удостоился трёх наград. Первой — к печке поставила.

— Действительно поручик! — потвердила. Мило смутившись, пообещала:

— В баньку с собой возьму.

Тикали ходики. На перине лежал как на облаке. Неосуждающе с фото смотрел строевой николаевский пехотинец в лихой фуражке. Наследник его, погибший на гидрографическом боте, деликатно приглядывался к дочкиному выбору.

Галюшка с нежной теплотой прижалась в полудрёме. Я понял, что обвёрнут с головы до пяток счастьем. Именно так. Дождик едва слышно шелестел. Подружка тихой водой помогала плыть в сон. Ручку свою забыла на мне иль хотела уберечь от всего…

С московских начавшись, дошло до туместных кочек: всё позволено. Самая масть госимущество расдербанить и деньги спереть.

Так закрутилась карусель избавления от вполне «живых» судов. Нашего «поляка» тоже приговорили. Через промежуточные рейс-задания упекли аж в Бангладеш! Оттуда безлошадными с двумя одесскими экипажами самолётом Дакки — Москва. Странно: летим вместе и не общаемся. Совсем не потому, что им по полной гостиничные выдал жуликоватый земляк — представитель морфлота. Нам же — мелочь из однодолларовых бумажек. Просто хлопцы задурились насчёт объедания Украины москалями.

В аэропорту Внуково остолбенение нашло. Хочешь — сразу в Архангельск. А желаешь — через Питер. Некоторые второй вариант предпочли. Была не была! Проведаю-ка Танечку. Не пуд, так килограмм соли на их кухне съел. Случалось свободное времечко — водил её Наташку в детский садик или вечером забирал. По воскресеньям в парке кормили уточек. Оттуда виднелись нечёткими силуэтами краны и судовые рубки. Не хухры-мухры. Гавань Туруханских островов!

— Видишь корабли морские? Мы там когда-то стояли.

— Как далеко ты бы-ы-л! — восторгалась восседающая на плечах. И тут же неупустительно вставляла:

— Давай, по тайне, две конфеты купим.

Будущая белокурая обворожилочка верила в волка, греющегося по ночам в подъезде. Изумлялась фокусу держания носом карандаша. Подучено декламировала:

Вернись, я всё прощу: Упрёки, подозренья.

Когда госы сдав, с номерной Комсомольской отчаливал, безутешно ревела. А мне каково рвать проверенную дружбу?!

Татьяна сдержанной дворянкой на испечённый пирог с цедрой капнула слезинку. Сущие ножи под сердце…

В Питере уже другое лето наступало. Только-только освежили всё майские ливни с грозами. Парк Победы буйно зеленел островком средь асфальтового штиля. Крохотная часть судьбы, навроде дёрганья за рукав, требовала продолжения. Под компас рассудка, как в приключенческом фильме, кто-то подложил топор. Зато какая накатная музыка жизни!

Осталось пересечь до мелочей знакомый дворик. Ещё минута. Высокая, широкая дверь на втором этаже «сталинки». Жму кнопку звонка. Татьянка открывает. За её спиной мужская особь. Этакий городской нервический хлыщ. Понятно: просто так с газеткою зашёл. Страшно огорчаюсь. Всё ж, не глядя, метко вешаю козырное кепи. С плеча снимаю ремень перегруженной сумки. В ней честно поделённая тушёнка из судовой артелки.

Мой океанский видок по-новому расставил фигуры. Собственно одну, лишней нет. Прохожу на кухню, где плачет бедная Танечка.

— Полно, полно, матушка. Где Наташка?

— В детском пансионате. Тебя всё ждала.

Два коротких денька и ночки промелькнули, как станции метро. В Архангельск грустным заявился. Позвонить Гале не счёл нужным. С ней долгая жизнь впереди. Воз радостей будет. Двух бы питерских голубушек за приют и простоту отблагодарить. Взял да и подался обратно возвращателем сердечных долгов.

Жаль: маленькая подружечка ещё на летнем оздоровлении была. Со звоночком динькающим купил ей велосипедик. Татьянке — обновки из чекового «Альбатроса». В Петродворце погуляли около серебряных струй роскошных фонтанов. Пи-теряночка моя бесспорно перекликалась с ними красотой. По такой, любя, сохнуть положено — и никак не иначе. Надумаем дома посидеть — отрады не меньше. В просторной комнате вышивки хозяюшки, рукоделия отменного её вкуса. На бангладешной новенькой клеёнке кушанья ресторанного класса.

Куда как превосходно, кроме одного. Не мог я без Архангельска, а она без великого города. Простились горько. Ничуть неутешенный, с теми же приумноженными долгами убрался восвояси.

Быстро переключаться с душевных состояний не удавалось никогда. На этот раз и подавно. Сижу небритым, затрапезным, вообще никаким. Кто-то с площадки позвонил. Пошаркал. Ручку тяну. Галя! На личике у неё вспыхивает радость, как от тысячи английских платьев. Портретные глаза одновременно и в слезинках, и смеются.

Вдруг сияние прекрасной чувственницы стирается. Она поняла: долгожданный давно приехал — и… ни звоночка!

Притворной ложью не защитишься. Даже пытаться не попробовал. Разбирающаяся в чести куда строже, разворачивается на каблучках. Дверь подъезда хлопает крахом последнего романа. В треугольниках злодейки судьбы случаются истории похуже. Тем и утешился.

Опять костяшку-год на тайных счётах кто-то за нас отбросил. Очередной отпуск влечётся жалкими днями. Нечем его вспомнить, кроме одного потрясения. Встретил Галину в интересном положении, как в старину говаривали. Должно быть, я глупо обрадовался. С того совсем плохо с юмором и арифметикой вышло.

— Не мой ли, — спрашиваю, — животик? Вам лучше алиментами или сочетаться?

Дорогая потеря находчиво приструнила.

— Лучше завтра прогуляй меня по набережной.

В назначенный час пересеклись у кузнечевского моста. Приуставшая от попажи на стрелку нуждалась более в скамейке. Присели почти сразу. Бережок эффектно высоковат. Чайки черноголовочки с криками носятся. Сначала бы начать! Эх! Со стороны мы, вероятно, смахивали на счастливую парочку. На самом же деле из кривого зеркала донимала нас злая насмешка рока. Разговор не клеился. Шоколадка, которую из куртки извлёк, и та язвила переводным названием: «Кот и кошечка».

— Прими заместо цветиков.

Попыталась ловкими пальчиками вскрыть — не получилось.

— Ой, в иностранщине зарочило⁴³ — рассмеялась прежней, до боли знакомой да осеклась.

Молчанка иль коробящая нервы пауза при конце провальной пьесы. Никто иной — мы, оба бестолковых, её же и написали.

Некой аллегорией катерок влёкся течением Кузнечихи. Должно быть, пакостник, резвясь, отвязал. Его владелец не ведал о том ни сном, ни духом. На заводе, поди, гнал вдохновенно в это время стружку из-под резца.

В самостоятельном плавании сшитого из тонюсеньких дощечек «соломбальца» несло боком. Косо заклиненный руль правил им.

Сравнил невольно:

— Почти нас напоминает.

— Ещё как! — виновато отозвалась Галина, — приди сюда завтра.

— Во-во. «Теперь с другого рядка».

Оба позволили себе примирительно улыбнуться.

По такому же свойству уступчивой натуры младенца из роддома вынес. В крестинах участвовал. Мать с отцом советовали Галю вернуть. Пусть и с чужим ребёнком. Но это уже не по силам души оказалось. Она-то попытаться понять тогда не захотела. Теперь не хотел я…

Главная мечта не сбылась. Хоть исполнима вроде бы. Да замены редким сударушкам нет. Перед тем, как телефонные номера сменились, вечерний звоночек.

— Елки зелёные! Сама Галина Васильевна! Как поживаю, спрашиваешь? Да вот одинёшенек у разбитого корыта. Ни папеньки, ни маменьки — сирота. Заходи на огонёк.

Больше из вежливости предложил, чем в надежде повидаться. Однако пришла.

Ставшие сдержанней, обошлись без чмоканья и обниманий. Просто говорили и говорили, что накопилось сказать за годы. С кофием вообще никакой сонливости. Светлым седьмым часом Галя, в неизменой манере, тихой водой ушла в свою жизнь. О ней-то достаточно мне поведала.

Живёт-де на юге(!) губернии в городке Котласе. Квартиру купили, продав памятный поморский дом. Сын и дочь — подростки. Муж законный. Всем детям — родной. Словом, как бы ничего не упущено. Всё алентово. Глаза почему грустные? Может, встреча подействовала? Или что-то не досказала?

Странная есть почта погасших судеб. Через пятых, десятых людей возьмёт и доставит. Случайности исключены. Ведь окольные дороги — не шараханье впотьмах. Одна из них на меня вывела. Мало ль горького изведал? Так нет же, заполучил ещё! Жестокое известие заставило с киношной скоростью пережить давнишнее. Будто разрывная вспышка высветила затаённое в последней встрече.

На том северном юге что-то стряслось. Сердце Галинки никак не растворяло нестерпимую обиду. Объясниться со скандалом — иной родиться надо. Но и простить голубушка не смогла.

Отвергнут же какой-то Сашка и я, пытавшийся быть благодарным. Новым руслицем свернула вольная прочь. На этот раз терзал её совершенно другой расклад. Достало бы времечка как-нибудь излечиться душе! Спасает Вера, спасает щедрость дней с терпением и привычкой жить. Злая бесовская сила, боясь проиграть им, внушила поторопиться…

Галинка, Галинка, что ты наделала?! На бережку занебесной реки, где мается душенька, знаю, жалеешь нас. Милосердней, похоже, меня, ибо видела наказанного больше всех».

Примечания

42

Синие двери — признак секэнд-хэндовских магазинов в Англии.

43

Зарочило (поморская говОря) — запуталось.