Игра на деньги

Виктор Казаков, 2015

…В повести «Игра на деньги» – в основе своей автобиографической – продолжается исследование постоянной в творчестве В. Казакова темы: социально – политические условия жизни людей и нравственность общества. Автор убежден, что «коммунистическое воспитание» утомило, глубоко и не в лучшую сторону исказило души соотечественников, наверно, это – основная мысль всех произведений Виктора Казакова; об этом он рассказывает правдиво, часто с юмором, но – отметим это как одно из бесспорных достоинств – без мелкого подхихикивания и злорадства, а скорее с добрым сердцем и сочувствием. В. Казаков любит и своих героев, и страну, где они живут. Семьдесят лет длилась их общая беда.

Глава вторая. Окно в Европу

1

Чтобы немного отдохнуть, мы остановились на небольшой полянке у правого берега все еще не покидавшего нас Днепра. Вышли из машины. Медовые запахи воздуха пьянили…

— Здесь древние скандинавы ремонтировали лодки…

— Некоторые задерживались тут надолго, служили в дружинах «руссов»… Киевский князь Олег в 907 году, когда стоял под Константинополем, для переговоров с греками послал дружинников Карла, Фарлофа, Вельмуда, Рулава и Стемида.

— Как ты все это запоминаешь, Танька?

— Не знаю… само запоминается.

Но о варягах долго думать не хотелось.

— Здесь летом в первый год войны на месяц задержали немцев. Отличился Тимошенко.

— Маршал! Через год из — за упрямства положил на юге две армии.

Мне редко удается рассказать Таньке что — то не известное ей…

Солнце, не торопясь, по ясному небу клонилось к западному горизонту. Длинной стрелой магистраль разрезала густой сосновый лес.

Я повернулся к Таньке:

— За этими соснами — Катынь.

Танька молча покивала подбородком.

«Возле Катыни — могилы расстрелянных сталинскими палачами поляков».

Танька читает мои мысли.

— Не любил Сталин поляков.

— А кого он любил? Всех друзей, даже грузинских, расстрелял.

— Поляки были главными врагами.

…Недавно в государственных архивах России открылись раньше засекреченные фонды, в печать попали даже некоторые документы госбезопасности.

Вспоминаю один такой документ.

Оказывается, золото на Колыме геологи нашли до революции. Но осваивать месторождение цари не стали: там — вечная мерзлота, река триста дней в году скована льдом, даже олени в иную зиму гибнут от холода. Но нам, как известно, «нигде нет преград». В тридцать втором году летом на золотые прииски привезли двенадцать тысячзаключенных, их охраняли две с половиной тысячи солдат с овчарками, — зимой замерзли все, даже собаки. Через год из тридцати двух тысяч зэков перезимовали чуть больше шестисот. В следующем году мороз погубил сорок восемь тысяч душ — весь контингент! Летом тридцать пятого сюда снова прибыли тридцать восемь тысяч заключенных…

— Человек в том нашем государстве был только средством производства — как лом, лопата, кирка… — пересказываю я документ Таньке.

Она устало отзывается:

— Такова природа таких государств.

…Так мы, проезжая через пахнущий смолой и грибами лес, думаем и говорим о времени, в котором довелось нам родиться и печать которого теперь уже навсегда останется и на образе наших мыслей, и на наших душах и характерах.

Танька, похоже, начинает сердиться — или на меня, который и на этот раз рассказывает ей то, что она и сама знает, или на государство, в котором унижали человека, или она просто устала и, я знаю, скоро на несколько минут заснет в кресле.

Мне уставать нельзя.

2

К середине дня погода стала портиться. Навстречу нам на горизонте всплыли невысокие белые гребешки; лениво поднимаясь, они постепенно превращались в серые тучи, тучи заволакивали все большую часть неба и через полчаса уже наглухо закрыли солнце.

Танька заскучала — она не любит пасмурную погоду. «В ненастья я хочу только спать», — как — то призналась она. А мне хотелось, чтобы пошел дождь. Радуясь тучам, я говорил про себя — позволяя некоторую торжественность в словах: пусть голубое небо будет остужено этим дышащим влагой огромным черным полотнищем!

Вскоре дождь крупными каплями пробарабанил две короткие очереди по крыше машины и вдруг полил упругими струями. За стеклами машины все стало черно — белым, асфальт заблестел и закурился невысоким туманом.

Сразу похолодало. Танька, не просыпаясь, подтянула к подбородку «молнию» куртки; я включил кондиционер на «тепло».

К границе подъехали, когда стемнело. Дождь к этому часу прекратился, лишь иногда лениво брызгал на лобовое стекло безвольные струйки. Но рассердившаяся погода не торопилась успокаиваться: вдруг поднялся ураганный ветер, он гнул деревья (лес подступал прямо к нашей дороге), ломал на них сухие ветки и зло швырял этот мусор на магистраль, прямо нам под колеса. Держась за руль, я чувствовал, как, упираясь в бок машины, ветер упорно старался забросить тяжелый «Форд» в кювет или разбить его о деревья.

— Ты не устал? — не отрывая глаз от освещенного машиной куска асфальта, спросила Танька.

От ее участия у меня прибавляется сил.

— Зато, Танюш, через пять минут будем у государственного шлагбаума!

Несмотря на длинную, утомившую и меня, и Таньку дорогу, мы не теряли бодрого настроения.

Раздвигая лес, магистраль круто повернула вправо, и мы сразу поняли, что подъехали к границе: наша машина, подчинившись жесту укрытого плащ — палаткой милиционера, остановилась в хвосте длинной автомобильной колонны, начало которой скрывалось где — то далеко — далеко, в белесом, освещенном прожекторами тумане.

— Что это? — с трудом выговорила Танька.

Хотя нам обоим уже было понятно: к пограничному шлагбауму стояла длинная очередь.

«Как быстро движется эта очередь?»

Я выключил мотор. Фыркнув в очередной раз, «Форд», будто утомившийся зверь, погасил фары и покорно замолк.

Я облокотился на спинку кресла и опустил на колени уставшие руки.

3

Ветер, кажется, слегка утих.

Я вышел из машины, надел теплую куртку и направился к мужчине, курившему на обочине, — как выяснилось, это был водитель стоявших перед нами «Жигулей».

— Как быстро движется очередь?

Сосед сердито сплюнул в темноту.

— А она вообще не движется.

–??

— Посмотри… — он проводил взглядом «Мерседес», который по свободной полосе, слева от нашей колонны, промчался в сторону горевших в тумане прожекторов. — Тут зарабатывает бабло милиция. Видишь, — показал на фигуру в плащ — палатке, — он поднес ко рту переговорник, сообщает дежурному у шлагбаума, мол, этого пропусти… Я давал ему деньги — не берет.

— Берут в городе, в «отделении». Там сейчас сидит служилый, у которого на погонах звездочек больше, чем у этой «шестерки» в плащ — палатке.

Когда я злюсь, голова у меня светлеет и думает плодотворнее.

В машине я пересказал разговор Таньке.

В ответ жена только вздохнула. Взгляд ее, неподвижно сидевшей в кресле, в те минуты был устремлен в бесконечность, а голова, наверно, комбинировала разные умные мысли, из которых надо было выбрать самые умные.

— Сказал «не берет»? — Танька, наконец, пошевелилась и повернулась к окну, стараясь разглядеть в темноте стоявшего рядом с нами милиционера. — Мало давал.

Мимо нас, лишь на секунду останавливаясь возле правоохранителя в плащ — палатке, каждую минуту проносились одинаковые — или в темноте только казалось, что они были одинаковыми? — черные легковушки.

Слева от дороги, на опушке леса, горел яркий костер. Слышно было, как, пожираемые огнем, стреляли в небо сырые дрова. Чтобы не мешать Таньке думать, я направился к огню — без ясной цели и в скверном состоянии духа.

Вокруг костра топтались человек десять — водители и пассажиры стоявших в неподвижной очереди машин. Разговаривали вяло — как видно, только для того, чтобы незаметнее скоротать время. Широкоплечий крепыш в черной кожаной куртке объяснял маленькому тощему мужичку, закутанному в одеяло (тому, очевидно, и в одеяле было холодно — он заметно дрожал и старался держаться поближе к костру):

–…много времени тратим на самое бесполезное — на разговоры о мешающих нам жить обстоятельствах.

— Многим мешает еще зависть, — простуженным голосом вставил реплику стоявший напротив куртки. Был он в одном спортивном костюме; на трикотажных брюках по бокам белели широкие лампасы.

— В результате сил на дело не остается.

— А у того, кто ничего не делает, всегда много помощников…

— Тут, братцы, если хотите, проблема в психологии, — из темноты выдвинулся и присел на корточки новый собеседник. Костер ярко осветил его: мужчина в летах был в черной стеганке, джинсах, ноги его были обуты в крепкие, военного образца, ботинки; длинное лицо украшали дорогие очки и седая клинышком бородка. — Как появляются обеспеченные люди? Я, конечно, не говорю о тех, кто разворовал наши заводы и недра, или о мелких паразитах, таких, как наш милиционер, — борода кивнул в сторону дороги, — говорю о нормальных людях, которые захотели стать обеспеченными и стали.

— Сейчас все хотят стать богатыми, — опять вмешался в разговор тот, что был в брюках с белыми лампасами.

— Тут одного хотения мало. Некоторые мечтают, — протянув к костру руку, говоривший чуть не коснулся ладонью пламени костра и стал загибать пальцы, — мечтают получить наследство, выиграть в лотерею, выйти замуж за иностранца… — хотят разбогатеть ничего не делая. Они обречены проигрывать.

— А когда проиграют, громко скулят — у них виноваты все, но только не они сами, — подтвердил мысль тот, что был в кожаной куртке.

— А другие, — галантно поклонившись единомышленнику, продолжал борода, — напрягают мозги: а что я могу сделать, чтобы заработать, — пусть сегодня немного, завтра еще немного, потом еще. К сожалению, таких у нас пока мало.

— Как мало! — тощий мужичок, с трудом придерживая одеяло левой рукой, правую руку протянул в сторону дороги. — Посмотри, сколько машин скопилось!

Борода покачал головой:

— Надо больше. Намного больше.

— Ну, а… личный пример? — дипломатично полюбопытствовал тот, что был в штанах с лампасами.

— Хочу открыть конструкторское бюро. Есть небольшое помещение. Знакомых ребят, мозги которых, к сожалению, не пригодились нашему государству, у меня сейчас шесть человек. Нет денег, чтобы оборудовать лабораторию, поэтому и сижу среди вас — везу продавать матрешки.

«Уж не на Выставку ли в Марсель, — подумал я, вспомнив о матрешках в багажнике нашего «Форда». — Конкурент?..»

4

Мои коммерческие размышления прервало давно ожидаемое событие: у нескольких машин, стоявших в голове очереди, заурчали моторы. Захлопали дверцы легковушек, туман, все еще укрывавший остаток ночи, прорезали вспыхнувшие десятки автомобильных фар. Очередь готовилась сдвинуться с места!

У костра засуетились.

— Тушим огонь! — крепыш в кожаной куртке схватил длинную палку и стал ею раздвигать ярко горевшие поленья. Угли гасли и густо дымили.

Тот, что был в очках и с бородкой клинышком, уходя от костра, сказал водителю в спортивном костюме:

— Давай, Паша, ключи, я продвину и твою машину. А ты тут все хорошо потуши и засыпь землей.

— Сделаю, Алексеич…

Я в очередной раз тепло подумал о людях, к которым уже чувствовал корпоративную близость.

И поспешил к «Форду».

Спрятав подбородок в воротник куртки, Танька спала, улыбаясь во сне. Наверно, ей снился Марсель. Я сел за руль и вовремя включил мотор: стоявший перед нами «жигуль» медленно пополз вперед.

Проехали метров двадцать.

Танька проснулась. Узнав от меня новости, повертелась в кресле, всмотрелась в темноту и, зевнув, сообщила:

— А милиционера на дороге уже нет.

Я повернул голову к окну — там, где еще недавно важно топтался человек в плащ — палатке, действительно никого не было.

Через час очередь продвинулась еще метров на двадцать.

На том месте, где стоял милиционер, появилась кучкавеселыхмолодых парней. Потолкав плечами друг друга и обменявшись короткими смешками, они через минуту разбрелись вдоль автомобильной очереди.

К нашей машине не спеша подошел худощавый, узкоплечий, невысокого роста хлопчик лет двадцати. Наклонился к моему открытому окну, и, минуя меня взглядом, галантно улыбнулся Таньке:

— Не пожелает ли мадам проехать без очереди?

Я собрался было объяснить непрошенному благодетелю, что его предложение безнравственно и глубоко оскорбительно для нас, но Танька энергично отодвинула меня к спинке кресла и, облокотившись на мои колени, строго спросила:

— Сколько?

— Двадцать.

— Долларов?

— Ага.

— Как тебя зовут?

— Ваня.

«Этот Ваня возьмет деньги и смоется».

Танька, видно, опасалась того же.

— Когда платить?

— За первым пограничным шлагбаумом.

— Договорились.

Оторвавшись от окна, Ваня быстрым шагом пошел к началу очереди. Через несколько минут вернулся и сообщил:

— Надо десять долларов заплатить пограничникам. Я принесу квитанцию.

Танька достала из сумочки десять долларов.

Ваня опять исчез. Прошло пятнадцать минут, двадцать… У машины, хихикая, зароились несколько парней. Открываю дверцу:

— А где, ребята, ваш Ваня? Он что, обманул нас? Насовсем исчез?

Широкоплечий бычок расплывается в улыбке:

— Да вы чио! Ванятка — честный парень. Счас придет.

И Ваня действительно через минуту появился. В руках у него была бумажка, похожая на трамвайный билет. Когда он отдал мне эту «квитанцию», я разглядел на ней едва заметный оттиск печати и синим «шариком» написанную цифру десять.

Просунув голову в окно машины, Ваня объяснил наши дальнейшие совместные действия:

— Как только подам знак — я, чтоб вы меня видели, буду стоять на обочине. — выруливайте на левую полосу; я запрыгну к вам в салон. На максимальной скорости едем к шлагбауму — он в это время будет открыт, пограничники разрешат въехать нескольким машинам из очереди. Я отдам пограничнику квитанцию, — он взял из моих рук и положил в карман куртки «трамвайный билет», — и нас пропустят. За шлагбаумом пристроитесь к небольшой очереди. Тут рассчитаемся.

И минут через десять он подал знак!

Все продолжилось по плану Ванятки: вырулили, запрыгнул, подъехали, провожатый наш сунул пограничнику бумажку… Поэтому, читатель, чтобы не рассказывать то, что теперь ты и сам легко можешь себе представить, передвинем сюжет нашей повести через пограничный шлагбаум на маленькую площадку, где, уже рассчитавшись и попрощавшись с Ваней, мы стоим в небольшой очереди и с любопытством ждем, что будет дальше.

5

Здесь все было освещено укрепленными на высоких столбах прожекторами; справа и слева от нас шли ряды невысоких служебных строений, в промежутках между строениями видны были высокие загородки из колючей проволоки. От яркого света казалось, что ночь, которая, судя по часам, должна была уже чуть — чуть ослабнуть, сгустилась еще сильнее.

Конец ознакомительного фрагмента.