Храм любви. Книга 3. Шаг в бездну

Виктор Иванович Девера

В данной книге как продолжении предыдущих говорится о дальнейшем развитии событий. Скрытая любовная измена главной героини и кража денег делает все мероприятия по дальнейшему продвижению ее песен невозможными. Главный герой, не подозревая об измене, проводит невероятную сделку и с нуля вновь зарабатывает деньги для продвижения задуманного ими мероприятия. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 8. Новая жизнь

Каким бы ни было увлечение безрассудным, если оно порождает прекрасное и пробуждает дремлющие способности и силы человека, то это, скорее, божий дар.

Автор

В этот же день он собрал все свои вещи и переехал жить с Надеждой на свой недостроенный коттедж, где были отделаны всего две уютные отапливаемые комнаты.

Жена находилась на своей даче, и ей пока ничего сообщать не стал. Она с детьми уже неделю назад уехала туда на четыре летних месяца. В этот период она редко приезжала в Москву и он так же редко появлялся на ее даче.

Дела по спиртовому производству и на дебаркадере он приостановил, а точнее забросил, оставив по доверенности печать и весь контроль по фирме на своего друга и помощника Рушави. Часть полученных кредитных денег он решил использовать на выпуск альбома, рассчитывая быстро их обернуть и снова вложить в дело. Сделать все необходимые перечисления поручил Рушави.

Перед отъездом в один из периферийных городов для записи аранжировок он напоследок зашел вместе с Надеждой к Рушави.

— Ну вот, познакомься, это моя новая спутница жизни. Нашлась та девчоночка, которую я вывез из Чечни, когда тебя выкупал.

— Ты что, разошелся с женой? — спросил он.

— Нет пока, еще не разошелся, но дело, видимо, идет к этому. Тебе, Рушави, нужно будет увидеть мою жену и в мягкой деликатной форме изложить эту ситуацию. Скажешь ей, что я ушел к другой женщине и в ближайшее время нужно ждать бракоразводного процесса.

Рушави задумался. Посмотрел на Надежду и, смутившись, перевел взгляд с ее ног на письменный стол. Она сидела рядом в коротеньком платьице и, мило улыбнувшись ему, спросила?

— Ну как мы смотримся? — и, пересев к Арабесу на коленки, стала весело смеяться, обнимая и целуя его, при этом на мгновение подняла ноги так высоко, что из-под платьица сверкнули трусики.

— Прекрасно, — почесав у висков, ответил он. — Правда, в нашем Коране говорится, что когда мужчина занимается любовью со своей женой, тогда он разговаривает с Богом и это приравнивается к молитве, а когда с другой женщиной — забрасывается камнями. Вы же мне нравитесь, и камнями забрасывать не буду. Главное, чтоб любили друг друга, ведь человеку для счастья много не нужно, достаточно, чтоб его любили, когда любит он.

Тут он прервал свою речь, будто споткнулся, подумав, зачем им, христианам, он навязывает свое мусульманское понимание. Чувствуя, что сказано как будто не то или не так, стал раздумывать.

— Ну-ну, говорите уж до конца, смелее, а то как будто что-то недосказали. Считаете грехом? — стала допытываться Надежда.

Он продолжил, показывая, что неплохо знает и Библию:

— По Библии, еще до снятия с дерева греховного яблока Бог говорил Адаму и Еве: «Плодитесь и размножайтесь» и грехом эрос любви не считал. Даже когда спрашивал апостола Павла, любит ли он его, тот только на четвертом разе в ответ заплакал, так как в это понятие он вкладывал божественное начало.

— Нет, нет, божественное начало в человеке — это стяжание, только святого духа, и возможно ли оно без стяжания страсти? Не надо говорить о платонической, мертвой любви. Живою, настоящей любовью является страсть духа и тела. У нас даже что-то больше. Просто любви мне недостаточно. Я хочу вечной любви, в каждом миге, в коже и голове. Такая любовь может быть?

— Наверно, нет. Для женщины любовь — это фронт, для мужчины она — это тыл. Мужчина не может себя отдавать любви полностью, так как для него это всего лишь параллельная жизнь, а для женщины основная, — ответил он ей. — Конфликт неизбежен.

Арабес посмотрел на их и, услышав неожиданно возникшую дискуссию, хотел прервать ее, но влезать в нее не стал, так как Надежда ее оживила.

— Фу как грустно, — возразила она Рушави. — Неужто вечная любовь — это сказка? Я так думаю, что если людей объединяет не только красота и секс, но и душа, то это может быть вечным.

— Любовь это в первую очередь буря страсти, поднятая красотой, — продолжал Рушави, — а красота не может быть вечной.

— Этот человек во мне начинает будить зверя, — обратилась она к Арабесу, показывая на Рушави. — Скажи ему, что если роман любви переплетен душевными нитями и общими интересами, как единым сюжетом, он будет вечным.

Арабес усмехнулся и промолчал, а Рушави продолжил:

— Не знаю, насколько это верно, но если душевной и деловой связи может быть найдена замена, и вечность может оборваться.

— Я так думаю, — подхватила она, — если мне легко найти будет замену, то я как человек никакой ценности представлять не буду. Я этого не допущу.

Рушави был с виду тактичным, очень обходительным и мягким человеком, но мог превращаться в жесткий кремень. В данном случае он не стал далее с ней спорить и успокоил ее своим согласием.

Ростом он был ниже Арабеса, и на вид ему можно было дать не более тридцати с небольшим лет. Вел холостяцкий образ жизни. После демобилизации из Афгана увлекался фотографией и даже вел в одном из дворцов пионеров фотостудию, но эти времена канули в Лету, и последние годы он подрабатывал, помогая Арабесу.

С Арабесом они были знакомы давно. Породнила и подружила их Афганская война, оттуда и демобилизовались почти в одно время. Клички их, Рушави и Арабес, были родом тоже от Афганской войны.

Арабес — это все, что осталось от былой клички Арамис, Рушави образовалась скорее от слова «Шурави» и пришла из его плена.

Одно время, перед первой Чеченской кампанией, при содействии Арабеса Рушави промышлял в Чечне нелегальным бизнесом.

Однажды, спихнув туда партию задаром приобретенных полевых кухонь, обмундирования, вывезенного из Восточной Германии с машиной «Урал», он был пленен. Арабесу пришлось его освобождать, обменяв через своих однополчан на их пленников.

В Чечне в то время промышляли многие. Коммерческий крупняк, угрожая национальной резней, ломал на уступки правителей, помельче торговали оружием. Оттуда гнали ворованные нефтепродукты, туда — ворованные или списанные военные машины разваливающихся военных частей, оборудование, гуманитарную помощь. Даже люди там со временем стали самым дорогим товаром. В Чечне обналичивали и прикарманивали любую денежную предоплату и все, что можно было украсть. Искать там концов было уже бесполезно. Криминальный бизнес привел со временем к криминальной войне.

— Он как человек, в прошлом связанный с фото, может помочь снять клип, — объяснял Надежде Арабес, — и даже написать сценарий. Раньше тоже играл на гитаре и даже на дутаре, но после того как в афганском плену его помяло, не видел, чтобы он ее брал в руки.

— Я могу, наверно, уже и вспомнить, память почти восстановилась, и если заиграю снова, значит с ней все в порядке, но сейчас хочу сбегать в магазин, а то холодильник пустой.

— Да, и захвати коньячку, — подавая деньги, сказал Арабес.

— Я пойду с ним. Выберу что-нибудь для себя. Ты не против? — спросила Надежда, обращаясь к Арабесу.

— Против. Объясни ему, он все уловит.

— Ты чего? — возмутилась она, чувствуя его недоверие. — Так не пойдет. Ты мне должен доверять.

Она подошла, поцеловала его, и он махнул рукой.

Весь этот день они провели все вместе. Уехав в лес, гуляли, ели шашлыки, фотографировались, рассказывали анекдоты и стихи. Так у костра, уже выпив вина, Надежда попросила оценить ее песню. Взяв гитару и надев шляпу Арабеса, запела, изображая будто бы мужчину.

— «Босонога», — объявила она.

Скрипит, качается и гнется мораль аскета на ветру.

И тех, кто много в жизни любит, о, не судите, вас прошу.

Сама проказником слыву и для музы жду любви.

Вот крест любви свободной дан от бога на груди.

Босонога, босонога! Босонога жизнь моя.

Но дорогою богата, на распятие креста.

Босонога, босонога! Где же ты, любви свеча?

Обогрей меня, дорога, и налей бокал вина.

— Ты не пьешь за любовь, и не надо,

А я выпью, и рюмки за это мне мало.

Босонога, босонога! Босонога жизнь моя.

Обними меня, дорога, дай испить любви до дна.

Как в очищение греха,

Любовь в творенье мне дана.

От любви до любви

Километры пути.

Я влюбляюсь опять.

Бог, не надо карать.

Я не чувствую вины.

Боготвори мой грех любви.

Босонога, босонога! Босонога жизнь моя.

Хоть любовь — явленье бога, но судьбы моей сума.

В ней богатство и тревога, музы творчества дорога.

Обними ж меня немного, дай испить любви до дна.

Ой, не вини меня, судьба,

Любви дорога мне судья.

И покину я с нею сей мир,

Как проезжей дороги трактир.

Пусть отрубят мне руки и ноги,

Бросят в море, распнут на кресте,

За любовною страстью в погоне

Я воскресну сгореть на огне.

Босонога, босонога! Босонога жизнь моя.

Обними меня, дорога, дай испить любви до дна.

И не судите страсть как грех,

Это не чувство для утех.

Канонизируйте любовь,

Боготворите страсти кровь.

Ох, не ликуйте, страсти гады,

Из Рая, с подлостью удавы.

Я из яблока греха

Всем нажму любви вина.

* * *

С этими словами она налила всем вина. Они выпили, и она, нахлобучив набекрень шляпу, продолжала:

— Босонога, босонога! Босонога жизнь моя. Обними меня, дорога. Дай испить любви до дна и не будь дорогой торной, пусть засветится звезда.

Под общий восторг мужчин она закончила петь и передала гитару Арабесу, уговорив его тоже что-то исполнить.

Поддавшись уговору соревновательного порыва, то в одном, то в другом, он был вынужден тоже запеть.

— Песня «Бес в ребро», — объявил он:

Ой, какая красивая девочка села рядом со мной.

И встали дыбом волосы на голове седой.

Вот улыбнулась тепло, слегка оголив бедро,

Пригласила на танец, и меня понесло.

Волосами взмахнула, показав красоты плечо.

И не знаю, что в бороду, но точно что-то в ребро.

Так красотой рванула, что-то приличье снесло.

Сопротивленье металла, юности невелико.

— Ты меня завлекаешь юностью, и не грешно?

К пылкости чувств юных я уже клон давно.

— Нет, нет, вы клон, вы моей юности сон.

Для красоты сердечной седина не закон.

Ваши черты для меня — музыки красота.

Мой любимый аккорд — локона седина.

Перешагни сомнений, прошлого Рубикон.

Я подарю твоей жизни нового счастья звон.

Новый по жизни след,

Новых вершин побед.

И, поправляя седую прядь,

Стала меня ласкать.

— Может, я послана богом,

Будьте мне жизни прологом

И сотворенью надежд радостным эпилогом.

Пусть увлеченье сие будет наградой за все.

Очарованье мое уж не разрушит никто.

Ни людской молвы беда,

Ни небесная гроза.

Мужчина в возрасте таком

Богат на чувства, честь при нем.

А даме большего не надо,

Им возвышение награда.

Крыша едет, как в жару,

Словно в пустыне воду пью.

Неужто мне фортуна пала?

Иль, как на грабли в лоб, награда?

И бес опять грызет ребро,

Вино любви порой темно.

Зря я считал, что давно уж пройден

Страсти моей Рубикон,

Но красота великой силы крушит седой закон.

Чем же удержит звезду на своде седеющий небосклон?

Кружат, падают листья, страсти стоит былой звон,

Только для юных порывов насколько же хватит он?

* * *

— Как грустно, — произнесла Надежда. — Ты брось эти мысли, выкинь из головы и забудь. Я тебя не брошу никогда.

Арабес, усмехаясь, молчал, не реагируя на ее слова никак.

Рушави, следовавший за ними, как тень, тут решил исправить ситуацию. Хваля по очереди то одного, то другого, он вдруг взял гитару, решился тоже спеть и этим разрядил обстановку:

— Песня «За чудаков», — и ударил по струнам, старался привлечь внимание, в первую очередь Надежды:

Тик-так, тик-так,

Вышел к публике чудак.

Тик-так, тик-так,

Время пробило, чудак.

Наше время тихим боем

Дарит жизнь своим героям.

Ему не нужно дураков.

Ищет время чудаков.

Налейте скорее им чуда вина,

И выпьем безумства бокалы до дна.

Где же вы, голуби нашей мечты?

Где же вы, рыцари риска судьбы?

Помоги же, время, добрым чудакам

Врезать добрым чудом мукам по глазам.

За чудаков, за чудаков!

За донкихотов и творцов!

За тех, кто рад за чудаков

И посылает к ним гонцов.

За чудаков, за чудаков!

За донкихотов и творцов,

Что жизнь красивую творят

И в котле скуки не горят.

За тех, кто к чуду нас зовет

И песни всем о нем поет.

За рыцарей величья духа,

Чтоб не царила в мире скука.

За чудаков, за чудаков, за чудаков!

За донкихотов, зла бойцов.

* * *

Эта песня, исполненная Рушави, даже удивила Арабеса, не то что сама песня, которая ему понравилась, а то, что он запел. До этого он никогда не брал гитару в руки, а с памятью было и того хуже. Радуясь и хваля его, они еще больше развеселились от того, что хвалили друг друга. После просили Рушави заснять их всех на видеокамеру.

Рушави, поддерживая их возвышенно-радостное состояние и порадовавшись тому, что некоторое напряжение, возникшее между ними, исчезло, с улыбкой провозгласил:

— Дорогу талантам! — убеждая, что только такие, как они, таланты или их доверенные люди, а не бездарности должны быть либо во власти, либо учреждать ее. Иначе в обществе всегда будет сохраняться комплекс неполноценности.

Говорил, что в древние времена у китайцев если правитель не умел сочинять стихи, его за бездарность не допускали к власти. Талант, он везде талант. Утверждал, что стихи наиболее полно раскрывают душу и миропонимание людей, а если его нет, то такой человек не имел права и править миром своих сограждан. Только люди с талантом от бога могут править миром, и только они способны решать и покушаться на старые устои, чтобы создавать новые.

— Ты прав, Рушави, — поддакивала ему Надежда. — Муза так или иначе все равно правит обществом, а двоевластья быть не должно. Только если таланты начнут заниматься работой не по их дару, то они станут бесполезными и там, и тут.

— Значит, — продолжал Рушави, — талант, как хобби — это как советская самодеятельность, для дополнительного полно-цельного выражения личности, и только. Профессиональное же выражение — всегда узконаправленная полная отдача, гарантирующая успех. У самодеятельности должна быть своя сцена и своя сфера реализации. Это сфера с поиском душевной гармонии, а не идейного утверждения, и это уже епархии души. Мы здесь тоже самодеятельность, хотя, возможно, и большие непризнанные таланты.

Это утверждение немного озадачило Надежду, так как она пыталась дать бой профессионалам. Что сказать Рушави, она не знала, и сказала что пришло на ум, спонтанно:

— Таланты на земле — украшение ее, они всегда наместники Бога, даже если спорят с ним. Служить во славу Бога — это значит создавать. Только у талантов нынче везде платная сцена, и хоть они и трудоголики созидания, им трудно подняться на сцену. Государство не создало такой сцены, или только во славу себе. Таланты, идущие от народной души, зачастую создают ему неформат. Без сцены о себе не заявить и ни симпатии, ни внимания других не заслужить. Бесплатны ныне только криминальные сводки с титулом «Ух ты» или «А-я-яй».

— Я не с ней во всем согласен, — как бы обращаясь к Арабесу, сказал Рушави. — Нужна какая-то негосударственная или международная структура, но должной международной морали нет. Поэтому же нынче трудно выживать талантам хоть и положительного, но непринимаемого формата. Таланты, как вы, потому же могут скатиться в крутую конфронтацию к власти, ища поддержки в таких же душах или других странах. Я бы любых талантливых людей неформальными титулами награждал, а за любое их общественное признание по этим титулам содержание из общественных фондов выдавал. В таком варианте такие, как вы, таланты спонсоров не искали бы и все были бы при нужном деле, а не как ветер в поле в денежной неволе.

— Государство тут, конечно, не разорится, но знаменитости из своих гонораров могли бы такие фонды содержать, — заметил Арабес.

— Ну, тут я лапти не гну, но если не тратиться на войну, то и государство можно было бы потрясти. Тебя бы, Арабес, народ признал королем лир, Надежду — принцессой музы. Оценки могли бы присваивать в интернете все от мала до велика, и чем больше значимость оценщика, тем больше мог бы быть его звездный бонус признания и поклонения.

Наверно, неплохо бы звучало: князь кисти, музы или граф слова, паж мысли? Можно даже военные звания присваивать, а коммерсантов обязать ангелов удачи и кумиров из творческих людей себе для рекламы выбирать, а это может чего-то стоить. Их лики могли бы быть вроде лица фирмы. Тогда бы к любому творчеству с большим уважением относились и за чудачество не считали. Обращались бы к таким людям: ваша очаровательная светлость, или духовное величество, и так по рангам творчества. Чем выше их народный ранг, тем меньше была бы стоимость их рекламы и выше дисконт на стоимость творческой продукции как лицу фирмы. Если бы привлечение таких лиц в производство снижало налоги, было бы вообще здорово.

За развлекательное творчество планку титулов поднимать до одного уровня, за серьезное творчество — до другого. Тогда бы серьезные творцы ценились выше незначительных крикунов и авторитетами считались.

— Неужто ты хочешь сказать, что я с Арабесом относимся к последним?

— Нет, как раз наоборот, — отвечал Надежде он. — Более того, я бы все казино превратил в творческие игровые клубы, и думаю, что ты с Арабесом тоже так бы сделала.

— И мне тоже кажется, что он не против был бы, — сказала за него Надежда. — Вы с Арабесом как два сапога пара. Он что-то о возможности творческих соревнований в своем храме говорил, а вот об играх и о народной оценке как будто нет. Только вот эта земля очень зыбка и иллюзорна, на нее становиться не стоит. Мы с Арабесом решили все фантастичное забыть, а поступки свои упростить и предельно приземлить.

— Почему зыбка? — возмутился Рушави. — Что, даже пофантазировать нельзя?

— Что-что? Если они будут на вес золота и на их эмиссию денег запустить, то доход гарантирован. Опять поставил и опять выиграл или проиграл, но играешь дальше, потому что игра — это выброс адреналина. Выигрыш может поднимать святой статус, так как это божья благодать, а он дает больше прав. Так, при проведении религиозных обрядов они достойным могут предоставляться бесплатно или по сниженным ценам, или право на выбор сексуального знакомства. Это я фантазии Арабеса развиваю, а то он все думает, что возможно в храме, а что нет, и никак не продумает. Только, боюсь, ничего не получится, пока любое творчество не станет святым ажиотажным спросом. Таким же оно может стать только тогда, когда значимость творчества от производства что-то будет иметь, а филиалы храма в виде часовен будут на содержании предприятий.

— Я почти с этим согласен, — прихмыкивая, ответил Арабес. — Может быть, потому и не возражаю. Что-то вроде этих фантазий мы с ним на досуге шутя обсуждали, да и с тобою, Надежда, кажется, тоже. Если мне помнится, даже что-то вроде о духовных судах говорили, чтоб святую значимость оценивать по творческим вкладам, как меры духовного развития и совершенства.

— Но использовать это в играх и обрядах — довольно сложный вариант, — попыталась как-то вникнуть в его логику Надежда. — Любой художник — это в первую очередь творец идей, ставших достоянием общества, или не принятый им. В этом их значимость или никчемность, но в любом случае как объекты озарения или безумия они могут заслуживать внимания или избиения через повышение или снижение святой значимости. Я же больше талант исполнения, для украшения и возвышения этой жизни и любой идеи. Вот только подлости боюсь, она может разрушить все хорошее и любое общее дело потому, что мы напрямую будем зависимы друг от друга. Считаю, нужно, чтоб и власть зависела от талантов, и чем больше было творцов, тем больше святая значимость и у нее была. Только мне эта тема про прекрасное далёко уже надоела. Мы с Арабесом уже все решили, теперь только настоящее дело впереди, а не баловство с атомной бомбой фантазий.

Высказавшись, она подошла к магнитофону и решила поменять кассету с надоевшей ей музыкой, но заслушалась. С кассеты зазвучал голос Арабеса, напевающего песню «Дым костра»:

Вот и собрала нас судьба

В ночь у амурного костра.

Вокруг себя, вокруг себя

Уют, романтику даря.

Амурный дым с углей венца

Трещит, как цокот от коня,

Лижет пятки и глаза

И что-то шепчет, чуть дыша.

Хорошо в лесу с огнем,

Горят желания при нем.

Сюда дым, туда дым, на меня,

Разъедает соблазна глаза.

Аве ночи, аве ночи,

Дым костра сверкает в очи.

Я потихоньку ворожу

Под дым на юную красу.

И вот, уж вспыхнув предо мной,

Ее краса зовет с собой.

Аве ночи, аве ночи,

Дым костра сверкает в очи.

Отвяжись, отвяжись,

Отвяжись, соблазна жизнь.

Неужто ты судьба моя?

Вот уж гадаю на тебя.

И от огня страсть закипела,

В дыму ее краса запела.

Ветер дует, мы сидим,

Дулю крутим в дымный пыл.

Но дуля дыму не указ,

Страсть порыва, как приказ.

Вот и кидаю в дым костра

Страсти карты для огня.

Душа уж вспыхнула огнем,

И бьет копытом, как конем.

В радости желания истина моя,

Не легла бы карта, согревал бы зря.

Помолись, помолись,

Помолись, перекрестись.

Плюнь налево, плюнь направо.

Загасить костер бы надо.

Не гадать бы в дым костра,

От него не жди добра.

Салом с икрою, с тостом за любовь

Дали разгулу мы страсти вину.

Вот и радость привалила,

У костра нам стало мило.

Но все чего-то не хватает,

Желанья страсть не угасает.

Аве ночи, аве ночи,

Дым костра сверкает в очи.

Мы сидим к лицу лицом,

Страсть в душе горит костром.

Отгори и отвяжись,

Страсти вспыхнувшая нить.

Не бедуй, не бедуй,

Дымом душу не волнуй.

Отстань, отстань, в тьмутаракань,

В сознанье тлеющая брань.

Огонь взывает страсть познать

И в нем потом по ней страдать.

Вот уж, как ведьму на огне,

Сжигаю брань в своей душе.

Сюда дым, туда дым,

Он как страсти господин.

В огне любовного костра

Нет дыма, счастья без огня.

Я в нем не тлею, уж горю

И прожигаю страсть свою.

Куда дуля, туда дым,

Костер горит огнем шальным.

И вот уж этот конь огня

Влетел в меня, и вот душа

Пошла по углям без меня.

Воротись, воротись!

Воротись, шальная жизнь!

Аве ночи, аве ночи!

Дым костра сверкает в очи.

Не вскрывай мне вены, ночь,

Не лижи мне пятки, прочь.

Сюда дым, туда дым, пелена,

Дуля скручена в дыму огня.

Отвяжись, отвяжись,

Вот и потухла страсти жизнь.

Погас костер, стихия стонет,

Страсть по углям душу не гонит.

Бог, ну прости мне страсть огня,

Суда не требуй для меня.

* * *

— Ха-ха-ха, — произнесла Надежда, нажав на кнопку «стоп» магнитофона. — Это ты мой стих поешь, из книги «Леди грез». Что, понравился?

— Да. Понравился, и когда грустил, напел. Вот сейчас картинкой стал к нашему костру.

— Мне твое исполнение понравилось, как будто специально для нашего огня. А дальше что? — спросила она и включила магнитофон снова.

— А дальше мои наброски мыслей по организации храма и некой религии. Рушави их обработал в сказку и представил в виде беседы с некой журналисткой, которая хотела что-то написать о моей затее. Можно не слушать, иначе отнесешь к баловству с атомной фантазией.

— Нет уж, прослушаем, — возразила Надежда, и они притихли, слушая голос с кассеты, который начал говорить, что это просто художественное изложение соображений автора проекта в интерпретации любознательного гостя.

— Когда я встретилась с этим человеком, который, по его намерениям, хочет построить храм любви с музеем любви и историей ее развития, это заинтересовало меня. И вот я встретилась с этим человеком на его корабле-сказке, который рабочие называют кораблем любви, на котором не хватает только алых парусов и пока еще идут отделочные работы.

На мои вопросы: какой смысл вы вкладываете в храм любви, который кажется сказкой? Что и как вы решили видеть в некой реальности? — он мне отвечал очень долго и изложил уклончиво, тоже в виде сюжета-сказки. Я постараюсь передать все его суждения в своем и его понимании, как восприняла, и теми же образами.

Так он говорил:

— Храм в моем понимании — это скорее храм новой семьи — любви, а значит храм Бога счастья.

— Разве ныне это не так?

— Да по идее вроде так, только любовь вечной не всегда бывает, а семья без вечности огня бедой страдает, и законной не бывает, и божьей истины не знает.

Право на истинную жизнь в разных политических системах и эпохах мировой цивилизации всегда давала любовь и все, что вокруг нее. Как бы мы ни хотели, но истина в ней без страсти никогда и не жила. Однако сама страсть, как ни парадоксально, всеми религиями и ныне считается грехом. Хотя время требует, чтобы это общение, которое стало высшим таинством человеческого счастья и душевного оргазма, стало основой научного и управляемого процесса. Жизнь давно стала открытой в интимных вопросах, а религия по-прежнему к этому вопросу подходит в черной повязке греха.

— Нет, — возмутилась Надежда, прервав звучание, — ты, Арабес, опять в своем амплуа. Я сойду с ума, но все-таки дослушаю тебя, раз ты уже моя судьба.

Она снова нажала на кнопку «пуск» и услышала голос Арабеса:

— Я в связи с этим хочу рассказать стих, — и тут же стал читать: — Стих «Слепой».

Разбиты на земле давно

Фонари любви, и темно, темно,

Но идет по земле слепой,

Освещая свой путь свечой.

Ослеплен, совсем он ослеплен

Враждой народов и злобой племен.

Как пилигрим надежд и свеча,

А вокруг него только мгла.

Разбиты на земле давно

Фонари любви, и темно, темно.

Как чужой, как чужой на планете зла,

Он идет с добром, он стучит в сердца,

А людям на него наплевать,

Бьются в мире они за власть.

Разбиты на земле давно

Фонари любви, и темно, темно,

Но идет по земле слепой,

Освещая их путь свечой.

И зачем ему свет, не поймут,

А он бродит то там, то тут.

«Зачем светишь, — твердят, — чудак?

Брось свечу, ты не видишь никак».

Разбиты на земле давно

Фонари любви, и темно, темно,

Но идет во мгле со свечой слепой

И верой путь освещает своей.

«О! вера, прочь, да будет ночь!»

Поет безумства мира дочь:

«Сей мир, хоть зрячий, но слепой,

Идет кровавою стезей.

Кругом безумства карнавал,

Под ним валютный тротуар,

И зачем свет любви ему

Держать, когда он хочет мглу?

Чтоб в пропасть зла не смог упасть?

Одной свечой мир зря спасать».

Разбиты на земле давно

Фонари любви, и темно, темно.

«Сосватай, свет, всем доброту и под венец,

Да поднимите по свече все наконец.

И тьмы отчаянья стечет из них свинец.

Я погашу свою свечу, и света божьего отец

С небес прольет всем свет прозрения сердец.

Пусть загораются в сердцах огни,

Чтоб люди братьями назваться в нем могли.

И фонари, и фонари любви тогда

Осветят мир ваш от начала до конца.

Покинет всех людей вражда, исчезнет мгла,

Я бренный мир тогда оставлю навсегда.

Моя свеча ему не будет уж нужна», —

Слепец промолвил, и погасла вдруг она.

* * *

— Ваш стих мало говорит о вашей затее, а скорее о каких-то общих вопросах любви. А слепым вы, похоже, видите себя? — заключила журналистка.

— Скорее это образ, — отвечал он. — Иначе в ответе на основной вопрос я буду выглядеть очень скучным. Если вы вытерпите меня, то слушайте.

Он издалека и уклончиво начал свое изложение:

— В моем представлении храма я пытаюсь разрешить проблему неформальных сексуальных отношений и как бы создать узаконенные их формы. Все религии считают секс как первородный грех, но я считаю это слепотой святости общества, что уже превращается в его бескультурье, с вырождением нравственного сознания, так как социальные условия пережили времена образования семьи. Если любовь — это состояние души, то это значит: только она может узаконить любой незаконный брак. Соитие людей на тот период не может не допускаться богом, так как любовь — это бог, и только в этом случае чувства действительны и являются красотой и счастьем общества. Ввиду этого я предполагаю возможность юридически оформленных брачных отношений как формы интимного общения на период гарантированного выражения чувств. В этом моя свеча, которую я несу перед собой, хотя сам пока не вижу правильной дороги.

Как-то мне было видение. В нем я стою перед божьим судом, и он мне говорит:

«Вы считаете, что ритуал принятого процесса бракосочетания становится уже не обязательной необходимостью? Однако как без него узаконить отношения любви?»

Мне трудно было ответить чем-то внятным, но я все-таки постарался как-то объяснить свое устремление.

Если идти к истине, то я своей сутью вижу, что в жизни надо постоянно доказывать и гарантировать свою любовь и этим поднимать свою душевную красоту и духовную значимость. В этим стремлении надо исключать влияние имущественных ценностей и их значимость. Их нужно заменять святыми духовными ценностями. Такой подход мог бы сделать узаконенным секс-союз через моральные обязательства с чувственными гарантиями, нарушение которых должно нести святое правовое или божье наказание. Однако в обществе право не рассматривается как форма проявления любви, и все перед ним равны и обезличены. В силу этого свое право превосходства люди пытаются утвердить силой и деньгами, а не добрыми делами. Мы живем потому в мире насилия. Если создать духовное право душевной святости, то только это может исправить мир насилия.

— Ну так узаконить стихийный секс нельзя, и он должен быть поставлен вне закона, — возмутились судьи. — В действующем законодательстве нарушение морали хоть не преследуется, но религия осуждает этот грех.

— На прошение этого греха вы только зарабатываете, но не исправляете и не участвуете в его исправлении и формировании. Для сотворения счастья уже нужна такая мораль, которая сотворила бы небесный Рай, а для этого кара нужна от значимости несогласованного греха и манна для добра, а не от бабла и большого кулака. Это возможно, только если научиться ценить и сохранять чувства людей как великое добро. Ведь все ныне узаконенные браки предопределены только имущественными, а не чувственными оковами. Надо ли вообще узаконивать юридически брак в ЗАГСе, если достаточно полюбить и получить на это святое божье право благословением?

После пусть поклянутся в чувствах при согласованной гарантии отношений получают божью благодать семейной значимости или совместного сексуального общения. Это может заменить, если не дополнить узаконенные через имущественный брак традиционные семейные отношения.

— Похоже, ты, как Прометей, ищешь огонь истины для смутной и наивной мечты всего человечества? Так вот мы тебе сейчас завяжем глаза, дадим свечку, как в твоем стихе, и ищи истину. Если найдешь, мы тебя судить не будем. Пускай судьей тебе будет твоя совесть.

Далее он рассказывал, как ему завязали глаза и он пошел, а какие-то голоса сверху ему говорили:

— Твоя попытка реконструкции существующих браков в неких религиозно-фантастических формах — блеф, разрушающий существующую семью. Нам конкуренция не нужна. О необходимости системы каких-то новых браков и новых обрядов на основе духовной, а не имущественной значимости личности говорить стали. Стали рассуждать, какими они могли бы быть, и пришли к тому: что они, какие они, никто не знает. Этой истины тебе никогда не найти, молвили и просили не мутить своим языком, как илом, да и не лезть в святые советники с грешным рылом.

Страшный небесный хохот зазвучал над его головой.

— Мы чистильщики грешных душ, — кричали над его головой непонятные ему создания. — Если ты считаешь, что любовь — это моральное и духовное слияние душ, то логически только боги любви должны спускать право на сексуальное общение.

— Так, может, на утоленье грешной жажды тоже нужно разрешение богов? — восклицали другие голоса неких фантомов. — Где же может быть истина без греха?

— Для утоления жажды нужен труд или большие деньги, а они без греха — это глупости беда, — гласили другие фантомы. — Сексуальная страсть как нужда тоже должна быть подчинена этому закону всегда.

Он посмотрел вокруг и увидел, что над ним, как бесы, носятся некие чудовища.

— Что молчишь? — крутя воздух с песком, угрожающе молвили они. Он, превозмогая страх и ужас, собравшись с силой, решился молвить.

— Вера в храме семьи и любви должна стать международной научной религией человеческого счастья и права, а любое право человек должен заслужить добром, — отвечал он им. — Заниматься спасением души, но с отрицанием страсти души спасать бесполезно. Настоящая церковь, храм должны быть неким институтом, который будет обслуживать интересы бога, не отчужденного от интересов человеческого счастья, любви и страсти.

Современные веры, к сожалению, только обслуживают интересы власти и общественного спасения через божье поклонение, перед угрозой божьей кары. Поэтому повторюсь, что нужен новый интеллектуальный институт нравственности и веры во имя счастья на земле, а не на небе. Он должен быть построен с научным диалогом и индивидуальным подходом к каждому мирянину и исходя из психологии личности. По этой вере, человек должен создавать свою семью и себе подобное продолжение, а с этим и новый мир как единую формацию всех людей планеты. Семья любви как божественное начало новой созидающей жизни должна сохраняться святым духом любви.

Тут он услышал крики: «Браво!» «Браво!», и он почувствовал, что это кричит его драгоценный друг.

— Кто ты, с криками «браво»?

— Я истина, которую ты ищешь.

Он сделал несколько шагов навстречу к ней.

— Куда ты идешь, слепец, не делай последний шаг, — услышал он вновь голоса фантомов над собой. — Там пропасть с бездной, упадешь и не дойдешь, и лишишь нас удовольствия воздания тебе кары.

Однако он пошел и тут почувствовал, что невидимый меч отрубил ему голову, но она по-прежнему осталась на голове и словно снова приросла к шее.

— За что? За что?! — вырвалось из его уст, и свеча в его руках превратилась в костер. — Да пребудет сила любови и перенесет меня через бездну, — стал вопрошать он, будто обращаясь к своей внутренней божьей силе, и сделал следующий шаг в бездну.

— Это неубиваемый человек Бескимето, — закричали фантомы над головой. — Эти люди могут жить и без головы и даже пожертвовать ей ради своей мечты. Мы думали, что если отделить его мозги от души, то можно вылечить ее и управлять ей, а голова снова приросла. Таких людей убить нельзя, так как они берут жизни силу от любви, а убить любовь — значит убить бога.

— Да, это какие-то чудеса, — воскликнули судьи, — но он никогда не дойдет и найдет истины и в свой храм ни священников, ни духов своей веры, которые бы могли заботиться не только о любви между мужчиной и женщиной, но и о любви между детьми и их родителями, с поклонением духу любви.

— Тогда и общество начнет вымирать и разлагаться. Кто же будет следить за формированием любовных отношений и качественным демографическим приростом населения, если его религия любви — это блеф его фантазии? — опять вопрошали фантомы.

— Ныне ученые земли предполагают наличие единого энергетического поля земли, значит, надо полагать наличие единой созидающей энергии как святого созидающего поля, под которым можно предполагать силу любви как ее бога, — в раздумьях стали молвить судьи меж собой, — но это не его ума дело.

Даже если переход неорганической душевной материи в органическую возможен, то не может происходить без тайны стяжания, святого духа. Вот тут за это его можно было бы и судить, но пусть этим занимается теперь его совесть, если она не погибнет с ним в бездне. Он уж в нее шагнул. Ведь по Писанию, при сотворении человека из плоти земной Он вдохнул им вселенскую суть жизни, и у человека появилась душа, которую мы сотворили из совести. Нет совести — нет души. В своем моменте истины он хочет сказать, что душа может превращаться в тело. Это абсурдно. Душа является частичкой единого энергетического поля звездной вселенной. Потому расположение звезд на небе определяет дух человека. Не все благополучно, видно, с его душой. Невидимый гороскоп звезд определяет его смысл жизни, и может, звезда его уже сгорела, а значит, и его вера сгорит. Даже по его вере его бога нет, и он хочет стать сам себе богом. Это великий грех.

— Может, его звезда загорится вновь? — вопрошал один из них.

— Звезды вновь не загораются, — отвечал другой.

— Значит, пусть превратится в другую звезду или даже распадется в созвездие.

— Нет, ждать не стоит, — опять возражал другой голос. — Созвездия, которое могло бы стать его верой и моральной обителью, пока нет, а значит, и не должно быть его.

— Ну, судьи, вы сейчас скажете, что душам требуются своя менделеевская таблица, чтобы миростроительство счастья началось от строительства души. Из дракона души никогда не сделать души тигра. Святое божественное созвездие не отпустит от себя никого. Давайте помянем его душу. Он, наверно, уже разбился? — молвили фантомы.

— Он никогда не разобьется, хотя и шагнул в бездну: в ней нет дна, будет вечно в падающем полете и погибнет от своих страданий, потому что в бездне истины нет. Лабиринт его мыслей приведет его в тупик жизни, а совесть превратит его в призрака вечности.

— Где ты? — вдруг кричит за бездной истина ему. — Не погибай!

Из бездны вырвался его глас:

— Я в бездне, и кругом темно, я вернусь все равно.

— Пусть огонь любви превратится в твою птицу мечты и поднимет тебя, или я брошусь к тебе сама.

Фантомы, испугавшись этого соединения, связали истину и как продажную девку бросили под распятье Иисуса Христа для раскаянья.

— Истина любви, ты всегда была и будешь продажной девкой или божьей жертвенницей, как спутница Христа Мария, выбирай, иначе мы тебе изуродуем лицо и больше истина не будет привлекать никого.

— Божественная вселенная спасет меня, — молясь, твердила она. — Жертвенностью меня не испугаете. Любовь всегда была жертвенна. Через воспитания и дар чувств она жертвует и дарит тело. Воспитанием этом должны заниматься не только в духовных институтах. Гормоны и феромоны жертвенной любви скоро будут воспроизводить даже научным подходом в культурах жизни боги всех народов. Воздушный храм вселенной через чувственный культ созидания жертвенного добра семьи ради воспроизводства любви и жизни вернет мне красоту. Истину этого навечно нельзя ни убить, ни изуродовать.

Естественно, она требует и сотворения, мира согласия, а не войны. Для этого рано или поздно потребуется согласованный с каждым типом личности свой бог, с морально-духовным кодексом человека любви, чести и семьи счастья.

Они прервали ее бред, заклеив скотчем рот.

— Теперь ты не докричишься до богов вселенной и всегда будешь скована цепью у креста мученика.

Тут из бездны поднялся туман, и крест мученика, превратившись в крест из роз любви, стал каждой розой излучать свет. Под светом роз скотч как будто растворился, и истина закричала:

— Плачьте, все фантомы из прошлого, и верьте: над бездной поднимается новый свет любви.

— Не блефуй, истина. Фантомы кары никогда не плачут, — отвечали они. — Тебе не кажется странным, что люди, прежде чем приступить к трапезе, вроде бы желают перекреститься? А вот почему перед занятием любовью с утолением страсти это как бы делать у них не принято? Не везде, истина, ты права — это потому, что ключом от сердец всегда является Грааль страсти, который находился у нас, а не у тебя. Мы не требуем, чтоб перед испитием страсти все стремились молиться и канонизировать нас. Однако она, страсть, как была, так и останется достоянием полов и нашей стихии, а не законов божьих.

Подчиненная стихии порыва, она не может быть подчинена ни божественному, ни какому-либо другому праву. Она, как птица в штанах, может не по божьей воле и улететь перед тем, как в постель лечь. Убить страсть — это все равно что убить птицу любви. Она нужна для сотворения и новой жизни, и любви. Каждый человек может получить благословение и освящение любви, но страсть дается только тем, кто обретает гармонию желания неплатонической любви. Грааль страсти — это наша собственность и не может даваться жертвенной любви. Страсть — это эгоистическая напасть. Мы бы даже жертвенную любовь запретили законом. Она мужчине противоестественна. Стремиться нужно не к жертвенности, а только к власти как мужскому лицу мира. В этом случае жертвенность, только как дамское лицо, не может быть истиной мира, иначе, как дама, всегда будет перед силой и деньгами ломаться.

— Какой бред, — возражала истина. — Да сгорите вы в огне моего света.

Крест вспыхнул еще большим светом, и фантомы как исчезли в этом свете. Грааль страсти упал и укатился в бездну. Судьи ахнули, а из бездны вылетел их осужденный на голубой птице счастья.

— Когда я шагнул в бездну, — молвил он, — то моя свеча сначала стала костром любви в моих руках, а когда в него попал Грааль страсти, то мой огонь мечты превратился в голубую птицу счастья.

Он обнял истину любви и, словно слышал, что происходило над пропастью, сказал:

— Ты права. Лучшая жизни, как душевная епархия, должна быть похожей на любовь и жизнь Марии Магдалины. Это со стоном говорила моя совесть, когда я упал в бездну. Она приняла мои мысли и жертвенности любви как святой брак сердец. Как хочешь, можешь считать божьей податью. Такая любовь — отражение всей сущности женщины с вечным кодексом материнской чести. Она должна возвеличить женственную красоту мира через религию ее любви, ибо только женская жертвенность стремится к созидательному началу. Женщины жертвуют свою красоту, как плоть этого мира, ради того чтоб создать новую божественную плоть, в этом инстинкте страсть красоты вселенной, есть святость жизни.

Мужчина же создан для заботы о женщине; даже когда он жертвует жизнь своему делу, дух его всегда служит ей. И в этом есть его жертвенность любви и судьбы. Церковь и вера должны обожествлять и канонизировать такую духовную семью и любовную связь божественного начала Инь и Ян. Если ты согласна, будь госпожой моего храма любви.

После он поднял добытый в бездне Грааль и торжественно подарил истине любви.

— Вот теперь ты настоящая истина и должна сложить мораль религии любви, вытравив из сознания людей техническое мертвое восприятие слова «секс». В храме должна действовать секта женского и мужского духовного очарования. Обряды очищения душ, чтоб дух любви никогда не покидал людей. Призывы к духам любви должны стать молитвенной традицией поклонения, во имя ощущения счастья. Если это будет так, вы можете считать меня своим суженым.

Судьи, наблюдая эту мелодраму, не на шутку взволновались, им опять показалось, что он, явившись из бездны, не сделал для себя должных выводов и, более того, успел объясниться истине в любви. Оставшись по-прежнему еретиком в своих помыслах, считал себя святым праведником и любвеобильным мужем. Со святостью это в их сознании не могло быть совместимым. Кто-то из судебных заседателей призвал его оскопить и принять святой постриг, так как, считали они, руководить храмом мог только святой и бесполый в натуре и в мыслях господин.

Он возмутился, стал возражать. Председатель стал угрожать принуждением к кастрации. Вытащил какое-то письмо, и стали зачитывать как обвинение:

— Вот мы нашли ваши записи, где вы излагаете, что в храме, в обрядах и обрядовых танцах планируете проводить поклонения любви и семье под бой барабанов, с какой-то музыкой любви, где шаманы любви должны вызывать духов любви по любому требованию ее поклонников. Проводить театрализованные обряды излияния любви для вступающих во взрослую жизнь. Даже обряды отпевания с песнями святых невест любви планируете, с выбранными ими духами любви, в каком-то торжестве, до момента излияния чувств и признания в любви. Женщины и мужчины, по-вашему, должны делать заклинания духам и богам любви, слушать их напутствия. Это же обряды дикости человечества.

— Разве это не ересь? — возмущенно заявили его присяжные. — За такие мысли, а тем более записи как послания, вас совесть к анафеме и каре разве не призвала?

— Боже вас упаси, какое кощунство, совесть с моим сознанием в ладах и заодно, — взмолился он. — Святость, к которой вы призываете как к основе для традиционной семьи и любви, противна природе божественного созидания. Святостью должна быть полная свобода выражения этой природы, что стимулирует и душевное, и физическое здоровье. Нерегулярный секс как нерегулярный сон. Я могу любить истину и жить с ней, но это не значит, что она будет ревновать меня к женщине. Только в любви к женщине истина будет любить меня. Даже если я сразу буду любить двух дам, истина не покинет меня, так как не всегда одна дама может физически обеспечить регулярность полового общения в силу многих природных причин.

— Во, какой бес! — воскликнул кто-то из заседателей.

Он перекрестился и продолжил:

— Я не бес и мечтаю о возможности свободной освященной любви. Для этого планирую создание и пантеона жертвенной любви, где во имя бога страждущие должны приносить в жертву любви свое тело и душу. В молодости, когда нет условий для постоянства условий и чувств, это может быть одна любовь, в зрелые годы — уже другая, что может диктовать не внутренняя, а социальная необходимость в любовном партнере как боге ее счастья.

— Нет, нет, это действительно кощунство, и за это тебя мало еретиком признать! — восклицали заседавшие. — К каре его, и карать как можно скорее. За причинное место и на дыбу, пока оно не отсохнет и он святым не станет, так как раскаиваться не хочет.

Появились вновь фантомы кары, которые его раздели и, скрутив причинное место бечевой, потащили на дыбу. Тут возмущенная этим поступком истина вступилась опять за него:

— Вы так же карали и Галилея, когда он твердил истину, что Земля крутится вокруг Солнца, а не Солнце вокруг нее, и это говорит о том, что и сейчас вы можете быть не правы.

Подхватив из его рук Грааль страсти, взмахнула чашей, и огонь, выплеснувшийся из нее, всю судейскую инквизицию объял огнем — она исчезла. Из бездны вновь поднялась синяя птица его мечты и на себе подняла Солнце. Истина подобрала потерявшего сознания Арабеса и пошла навстречу Солнцу.

— Вселенная тоже женщина и тоже самая большая истина, — молвила она. — Молись ей, и она спасет тебя.

Тут Надежда выключила магнитофон.

— Не хочу слушать дальше. Крутая у вас получилась сказка с неизвестной журналисткой. Можно по ней даже песню сочинить. Только скажите, посвящение во взрослую и сексуальную жизнь тоже будет делом храма? Молодежь тогда за жертвенной любовью к вам в очередь выстроится. Традиционная семья среди них рано или невозможна, или свобода мила, а трахаться без осуждения и законно с некой ответственностью многие хотят. То, что вступать во взрослую интимную жизнь надо с любимым, но знающим его человеком, не секрет. Тут женская жертвенность — еще и ее радость. Похоже, вы в этой сказке говорить об этом постеснялись или что сказать, не знаете? То, что в этом черт ногу сломает и как что делать, тоже никто не знает, если его без официального брака не разрешать, можно бунт поймать. Если бы вы все-таки толковое что сказали, то меня бы удивили, а так — пустая фантазия. Неужто планируете проведение обрядов женского и мужского посвящения в мир любви через божественные ритуалы? Отвращения с комплексом женской фригидности не ждете сотворить? Многим лучше заниматься сексом без огласки, только бы спустить напругу, если вообще не заниматься.

— Возможно, и это учтем, — буркнул Рушави.

— Я так не люблю неопытных и стеснительных мужчин. Вы что, и им помощь планируете?

— А почему нет? — опять возразил Рушави. — Девушкам и парням после посвящения в мир любви должен присваиваться статус рыцарей и принцесс любви. (Возможны и другие варианты.) Девушкам после медицинского прощания с девственностью может присваиваться ранг не просто принцесс, а святых принцесс.

Надежда рассмеялась, повторяя: «Какой бред», а Арабес в раздумьях смотрел на ее импровизированный концерт.

— Ну это же дуристика, — продолжала, она отсмеявшись. — Выкиньте эти мысли из головы и больше не думайте так. Проще публичный бордель сотворить и мозги не мутить. Ведь это ни в песне сказать, ни пером описать.

— Описать как раз проще всего, сделать сложно, — заявил опять с вниманием к ней Рушави. — Я эту постановочную сказку по записям Арабеса сотворил как рекламу. Думал, думал и ничего лучшего не придумал. Ведь если официально бордели творить, то официально нужно будет социальную значимость дам понижать и неравенство утверждать. Что это может быть так, вот честное-крестное мое слово, а в нашем храме все может быть в святой раме.

— Ну, раз мусульманин перекрестился, то давай я посмотрю эти записи, из которых ты сказку сотворил.

— Сто лет бы тебе, Надежда, это было не нужно. Говорил же, за страх примешь. Это так, заумные мои размышления, чтоб мозги погреть. Все сказано не к сегодняшнему времени, может настигнуть оцепенение от категоричности суждений.

Она, как рассерженный пес, выхватила листки, которые Рушави достал из балетки, но, услышав мнение Арабеса, уже хотел засунуть обратно. Покачав головой, он не стал уже их отбирать.

Стараясь обнаружить некие здравые для коммуникации с ними мысли, развернула и стала молча читать:

«Для развития правильной сексуальности, вопреки всем законам святости и неприкосновенности, для блаженства и ощущения счастья, чтоб жить, как на седьмом небе, необходимо грамотное, райской сексуальности воздействие на психику. Это требует оптимизации сексуальных потребностей для правильного психического развития и поведенческого образа в обществе.

Естественная религиозная забота о таком развитии чувств должна быть в основе веры любви. Ранее считалось, что только высшее общество способно любить, но сегодня ясно, что это далеко не так. Телесное и духовное надо превращать в фантазии и мечты человека, которые должны сбываться и являться любовью. Сексом как частью любви нужно заниматься в любом зрелом возрасте. Даже если женщина перешагнула детородный период, сексуальные ее влечения не исчезают, и не всегда это должно приводить к беременности. Право на рождение должно быть вымоленным и даваться свыше, как и блаженство любви».

Конец ознакомительного фрагмента.