Лама

Виктор Ерёмичев, 2018

Эта книга о прекрасных людях, умных и талантливых, пытающихся совершенствовать мир и себя в этом мире. Возможно, их мечты и поступки не оставят равнодушными чуткого читателя.

Глава 3

Здесь необходимо остановиться и сделать некоторые пояснения. Дело в том, что держава, в которой выпало счастье проживать нашим героям, была на редкость удивительной. По территории далеко превосходила все высокоразвитые страны, вместе взятые, и даже иные материки, имела в избытке все виды полезных ископаемых, плодородные земли и рыбные моря. Но на этих богатейших просторах народ бедствовал, несмотря на титанические усилия своих мудрых руководителей, правивших «от имени народа и во имя народа». Причиной бедствий были многочисленные враги, вступившие в мёртвую схватку с народом и особенно — с избранным им курсом на всеобщее братство, равенство и счастье. Однако народу-герою повезло: его мудрые правители вовремя раскусили врага и прозорливо указали на то, что самыми опасными являются внутренние враги, особенно тайные и потенциальные, поскольку никто не знает, что у них на уме. На уме, несомненно, коварный замысел, неясно только, когда и как он проявится. И чтобы он не проявился, врагов нужно упредить, обнаружить и уничтожить. Но как обнаружить скрытого врага среди многомиллионного народа, на лбу ведь у него ничего не написано? Задача неразрешимая для обычного человека, но не для мудреца. Там, где обычный человек видит тупик, мудрец создает «всесильное учение». Идея мудрых правителей была неожиданной, простой и неотразимой: если уничтожать население своей державы систематически и внушительными партиями, то внутренний враг рано или поздно окажется в одной из партий и будет уничтожен. Вы не согласны? Ах, опасаетесь, что враг может оказаться в последней партии? Какие мы догадливые, после того как узнали о десятках миллионах уничтоженных! А мудрец тем и отличается от нас, простых грешников, что всё видит и знает наперёд и никогда не ошибается: враг будет уничтожен! Остальное — дело техники: оградить крепким забором державу, сыграть гимн — и за работу. Народ, воспитанный на мудром учении и получающий скудный подконтрольный паёк, исправно уничтожит сам себя. И если слегка прикармливать ударников, а нерадивых и строптивых, наоборот, постёгивать, то полная и окончательная победа над всеми врагами — а заодно и над народом, как заметит догадливый читатель, — не заставит себя долго ждать.

Как и следовало ожидать, очень скоро народ огромной державы оказался до такой степени запуганным своими правителями, что не только потерял вкус к необходимому разумному труду, но и одичал и впал в прострацию, жизнь начал воспринимать как кошмарный сон, а смерть — как избавление: «отмучился», привычно говорили об умершем.

Правители же великой державы, напротив, были весьма довольны своей жизнью и на пышных банкетах любили рассказывать друг другу весёлые истории. «Собрали как-то наш народ, — говорил один невозможно важный правитель другому недосягаемо высокому правителю, отрезая от полутораметрового осетра добрый кусок под пшеничную водочку, — и объявили, для хохмы, конечно: завтра с утра начнём всех вас вешать, не опаздывайте. Смотрим, что станут делать. Народ заколыхался, пороптал тихонько и вытолкнул вперед старика. Оробел старик, мнёт шапку в руках, докладывает: “Народ сумлевается: верёвку с собой приносить, али выдавать будут?»

Но народ живуч, а время мудрее любых мудрецов. Скушав за несколько десятилетий всех осетров, растранжирив все богатства великой державы, не добив коварных врагов, мудрые правители нежданно-негаданно оказались в престранной ситуации. Они вдруг заметили, что живут как-то сами по себе, а народ живёт сам по себе, вполне обходясь одним простым принципом: вы делаете вид, что платите нам зарплату, мы делаем вид, что работаем. К тому же наделённый вполне запланированным братством, равенством и счастьем народ стал хиреть и вымирать. Тогда правителей вновь осенила мудрая мысль: если народ без правителей вполне может обойтись, то правителям без народа может статься неуютно. Их жизнь лишается героического нимба: «жить и трудиться на благо народа». И правители опять нашли мудрое решение: поставить заботу о благе народа на строгую научную основу. Отныне почётное право работать на сельских полях, базах, токах и фермах предоставлялось только учёным, инженерам, артистам и студентам. Крестьяне же выступали в роли консультантов и командиров. Выращенные таким образом учёная картошка и учёная морковка должны были поднять благосостояние народа на недосягаемую никем высоту. И подняли бы, если бы сам одичавший народ не испортил всё дело, разворовывая и пропивая всё на свете. Но это уже совсем другая тема.

Итак, зимой и летом, весной и осенью все научные и учебные заведения державы были озабочены подготовкой бригад для сельскохозяйственных работ, их отъездом и приездом, размещением и питанием, отчётами и награждениями, дрязгами. Организация столь ответственного стратегического направления лежала на партийных инстанциях, а залог его успеха держался, конечно, на страхе, внушаемом этими инстанциями.

Теперь, надеюсь, становится понятным, почему Лаева должна была подготовить к определённому сроку список сотрудников отдела для предстоящей «битвы за урожай». Она старалась придать категоричным партийным разнарядкам более мягкий облик, не угнетающий слабую психику индивидуумов, не желавших менять городской уют на непролазную грязь деревенских дорог и полей, на работу под дождём и ледяным ветром, на проживание в палатках и сараях. Находя доброе слово для каждого сослуживца, Лаева довольно быстро управилась с заданием. Долго пришлось разговаривать лишь со Скрипачом, но и он согласился. В конце их беседы незаметно появился Лавников. Прислушавшись к происходящему разговору, он обратился к Лаевой:

— Простите, мадам…

— Мадемуазель, — поправила она.

— Очень мило. Я — руководитель данной лаборатории. Прошу вас на два слова, — он указал на дверь своей комнатенки. — Как вас величать?

Они представились друг другу, после чего Лавников сказал:

— Так вот. Как руководитель руководителя, убедительно прошу вас, уважаемая Ламора Матвеевна, никогда не отвлекать моих подчиненных во время рабочего дня.

— У меня важное общественное дело. По-вашему, лучше решать его в обеденный перерыв?

— Ни в коем случае! Надеюсь, вам известно, что обеденный перерыв дан для обеда и отдыха, а никак не для общественной работы.

— Так когда же?

— А это уж, простите, ваша забота.

— У нас нет «вашего» и «нашего», у нас есть общее, государственное.

— Об этом, если хотите, побеседуем после восемнадцати часов. А сейчас, уважаемая Ламора Матвеевна, я тоже на работе. Вы понимаете?

— Прекрасно понимаю! — она вышла и гордо простучала каблучками по замершей лаборатории. Коридор был пустой, поэтому слёзы сразу брызнули из её глаз. Она отказывалась верить самой себе. Выставить вон! Как нашкодившего котёнка. Её — любимицу всего института, партийного секретаря отдела! «Я старалась объясниться с каждым лично, чтобы в списке не оказалось обиженных, чтобы на пользу всем. Как будто я для себя делаю. И ведь прав, ничего не скажешь. С первых шагов хочет себя показать, карьерист, педант, солдафон. Кому нужна твоя террористическая правда? Подчинённые разбегутся, друзья не найдутся. Наживёшь врагов и возненавидишь весь мир. Выгнать нежную хрупкую девушку! Чудовище! Кентавр толстокожий!..»

Несколько успокоившись, Лаева отпечатала список будущих бойцов за урожай и отправилась к начальнику отдела.

— Никто не возражает? — спросил Селен Васильевич.

— Со всеми согласовано.

— Чистая работа.

Но неожиданно он вычеркнул одну фамилию и вернул список:

— Придётся подработать, — уверенной рукой был вычеркнут Скрипач. На недоумённый взгляд Лаевой начальник отдела ответил:

— Его руководитель не согласится.

— А если уже согласился? — в запальчивости сказала она, на миг вспомнив кентавра и ужаснувшись грозящей неизбежной встрече с ним, если Селен Васильевич передумает. Но он лишь внимательно посмотрел на неё и задумчиво сказал:

— Нет, Ламорушка, не обманывай себя, не взваливай на свои прелестные плечики непосильный, да и ненужный груз. Здесь даже твои чары не помогут.

Она покраснела и разозлилась:

— Уже нажаловался.

— Нет, об этих делах мы не говорили.

— Откуда же вы всё знаете?

— Какая ты счастливая, наивная! А мне уже шесть десятков. Должно же быть у меня хоть что-нибудь взамен такого несчастья.

— Объясните, пожалуйста, откуда такой кентавр появился в нашем отделе и что он такое?

— Кентавр! Ах, счастливец! Не прошло и недели, а уже назван роскошным именем из уст самой очаровательной дамы. Уж не влюбилась ли ты?

— В это чудовище? Селен Васильевич, мне нужно знать для дела, а вы шутите.

— Но я тебе ничего не могу сказать.

— Вы же его брали на работу.

— Брал.

— Кота в мешке?

— Нет.

— И секретарю отдела знать не полагается?

— Видишь ли, Ламора Матвеевна, ваше ведомство решает, как ему кажется, быть или не быть у нас такой-то науке. Но воз науки тянут кентавры, а отвечаю за неё я, поэтому и вожжи должны быть в моих руках. У меня могут быть и свои хитрости, и приёмы, и сомнения, и риск, и свобода действий. Иначе я превращусь в вола, кентавр — в обыкновенную лошадь, а наука — в воз хлама.

— Вы деликатнее со мной, чем этот новенький, но суть одна: не суй носа не в своё дело.

— Вовсе нет, просто не требуй от меня того, что я либо не могу, либо не должен делать. У тебя ведь тоже есть свои секреты.

— Уйду я от вас.

— Слышу голос женщины, но не вождя.

— У меня же другая специальность. Вашей науки я не знаю, значит, работаю не на своём месте. Поэтому всякий может дать мне по носу.

— Положим, я не всякий.

— Простите. Но с людьми действительно бывает очень трудно.

— Если бы не было трудностей, то и партийный секретарь был бы не нужен.

— Спасибо за урок, Селен Васильевич. Я пойду.

— Будь, как всегда, умницей, Ламорушка, и заходи почаще. И помни, что одна-то вожжа в твоих руках и дёргать их как попало нам никак нельзя.

Весь день Лаеву занимала стычка с Лавниковым. «Я оскорблена, — полагала она, — и не должна его замечать, но я парторг — рано или поздно нам придётся общаться по службе. Как себя вести? Ах как спокойно было без него, а сейчас на работу идти не хочется».

Однажды в коридоре она неожиданно увидела идущего навстречу Лавникова и почему-то испугалась. Убежать, обнаружить свои чувства не хотелось. Как быть? Как отвечать на его приветствия, извинения? Совсем не готова. Она инстинктивно остановилась и заинтересованно стала копаться в папке. Лавников же равнодушно прошёл мимо неё. Разочарованная, она смотрела ему вслед. Как же так? Не заметил, прошёл, как мимо столба. Зачем тогда мои волнения? Я совсем еще девчонка. Впервые знакомый мужчина меня не заметил. Всегда они улыбаются и непременно говорят что-нибудь. А этот ещё и невежлив. Ну как же не кентавр! Впрочем, это даже к лучшему: имея такое алиби, я могу демонстративно его игнорировать.

Обсудив с Лаевой все неотложные дела, начальник отдела вдруг спросил:

— Твой кентавр не обратился уже в прекрасного принца?

— Почему мой?

— Ну как же, как же.

— Ему это не угрожает. Он даже здороваться ещё не научился.

— Скажите на милость, какой дикий мустанг! А я был уверен, что ты уже его объезжаешь.

— Что? Я?

— А кому же ещё, если ты, Ламорушка, у нас самый главный дрессировщик. Видишь, я уже за тебя цитирую материалы партийного съезда.

— Селен Васильевич, вы так легко дело превращаете в шутку, а шутку в дело, что я всегда оказываюсь глупой школьницей, обведённой вокруг пальца.

— Ах, кто бы меня обвёл! Разбудил бы, встряхнул! А помочь мы ему обязаны, Ламорушка. Он взялся за невозможное — сделать за полгода то, что два года тянулось и всё без толку. И тебя он поэтому не замечает, просто забыл, что знаком, точнее, не запоминал. Я, конечно, понимаю, что принцессе странно слышать такие речи. Но жизнь моя не прошла бы даром, будь я хоть чуточку кентавром. Ишь, стихи вышли.

— Я опять не понимаю, к чему вы клоните.

— Ни к чему, просто завидую. Хотя что есть истина?

— Он большой учёный, да?

— Кто знает. Разберись.

— Вы не можете, а я — разберись. Странно мне от вас, Селен Васильевич, слышать такое. Что-то не то говорите.

— Может быть, может быть. Но самое главное я сказал. Что ж, по коням!

— По кентаврам.

— Да, каждому своё. Ах, как улыбка красит даже красивую даму!

— Опять вы шутите. До свиданья.

— Будь умницей.

«Ах так!» — решила Лаева и побежала в библиотеку. Там она нашла труды Лавникова, по ним — названия издательств, по издательствам прикинула возможное учреждение, села за телефон, и вскоре таинственный герой проявился преподавателем одного из вузов. Остальное можно было легко узнать на его кафедре. Вскоре у Лавникова случился забавный разговор с секретаршей кафедры Галиной Сергеевной.

— Максим Андреевич, нашла вас аспирантка?

— У меня нет аспиранток.

— То есть она ещё только поступать хочет, вас искала.

— Искала, так найдет. Только я никого не планирую брать.

— Её возьмёте. Она сплошное очарование.

— Мы принимаем не за очарование.

— Какая она умница, вы бы только видели. И как обаятельна в общении и мила. А глазищи синие-синие, ласковые. А фигура! Вы знаете, я не люблю женщин, а в неё влюбилась с первого взгляда. Я бы сказала «богиня», если бы в Бога верила. Шеф увидел, поздоровался, а потом спрашивал: «Что за девушка?»

— Пусть шеф и принимает.

— Нет, она только к вам хочет. Книги ваши читала, о вас расспрашивала, боится вас очень.

— Правильно сделали, что напугали.

— Я сказала, что вы — наша гордость и мой идеал и что она сделала блестящий выбор.

— Галина Сергеевна, вы путаете Божий дар с яичницей. Постороннему человеку чепухи наговорили.

— Моя чепуха в сто раз правильнее ваших планов. Такой девушке невозможно отказать, вы и сами поймёте. Я ей и телефончики ваши всунула. Вы уж её не обижайте.

— Да не нужны мне аспиранты.

— Так для меня возьмите.

— И вы будете её консультировать.

— Консультировать будете вы, а она — для меня. Ну что вам стоит!

— Ну, если вам так надо…

— Надо! И всем вам надо. Потому что так мало хороших людей на свете, и красоты, и нежности мало.

— Да с чего вы взяли, что она хорошая, а не притворщица какая-нибудь? Откуда она, как зовут?

— Не знаю. Но не принимайте меня за дурочку. Я знаю, что говорю.

Однако девушка больше не появлялась. Оробела, решила Галина Сергеевна и всё сокрушалась по поводу того, что не догадалась взять её телефон. Не раз потом она вспоминала необычную гостью:

— Какие у неё волосы! Золотистые, сияющие, волнами, волнами рассыпаются на плечи. А кожа нежная, прозрачная. И родинка около правого уха, как у овчарки. А речь её, знаете какая? Завораживающая. Журчит — и вы таете. И походка как у нимфы на картине Боттичелли, невесомая, порхающая.

Заметив как-то родинку около правого уха Ламоры Матвеевны, Лавников подумал: «Как у овчарки» — и сразу вспомнил восторги Галины Сергеевны. Ему вдруг показалось, что существует явная связь между таинственной аспиранткой и Ламорой Матвеевной. Чем больше он об этом думал, тем крепче становилась эта связь, хотя понимал, что не могла Ламора Матвеевна проситься в аспирантки и проявлять к нему повышенного интереса. Однажды он спросил, не была ли она в Кибернетическом институте. Она оживилась, но ответила неопределенно:

— Не помню. Может быть, и была. Я во многих местах бываю. А почему вы об этом спросили?

— Кажется, я вас там видел.

— Нет, видеть вы меня не могли, — категорично возразила она.

— Почему вы так уверены?

Она как будто растерялась, и он заметил это, но нашлась:

— Потому что вы, как вежливый человек, непременно уделили бы мне чуточку внимания. Да я бы и сама вас высмотрела.

На другой день Лавников молча показал Галине Сергеевне вырванную из стенгазеты фотографию работников отдела с участием Лаевой.

— Где вы её нашли? — обрадовалась она.

— Расскажите мне подробнее, о чём вы говорили, — перебил её Лавников и с интересом выслушал всё, что не хотел слушать раньше. А потом при случае спросил Лаеву:

— Вы часто говорите неправду?

— Не поняла.

— Зачем вам понадобился маскарад на моей кафедре?

— Я непременно должна отвечать?

— Мне ваш визит может очень дорого стоить.

— Он был в ваших интересах и интересах темы и, по-моему, успешным. Если я ошибаюсь, то готова исправиться, если сумею. Говорите как.

— Нет, всё в порядке. Но могло быть плохо.

— Вы меня всегда недооцениваете.

— Извините. Но остается какая-то тайна, она меня беспокоит.

— Забудьте. Визит и его форма были вынужденными, с целью предотвратить беду. Собирались ехать ваши инженеры. Я случайно узнала и взяла всё на себя. Теперь там никто не узнает о вашей новой несанкционированной работе. Не понимаю, как вы об этом узнали.

— Вы не понимаете. А меня секретарша извела. Требует принять вас в аспирантуру. Влюбилась, видите ли, с первого взгляда, родинка около вашего уха понравилась. Что я с этой чепухой делать буду?

Лаева весело рассмеялась.

— Смеётесь. А неплохо было бы объясниться с ней.

— Зачем? Вы её идеал, кумир, гордость и многое другое. Сами управитесь.

В этом Лавников уловил оттенок женственного кокетства и поспешил распрощаться:

— Спасибо за службу.

— Родина оценит.

— Ни больше, ни меньше?

— Угу, — и она упорхнула своей боттичеллевской походкой. Он же подумал: «Странная девушка, наивная, зачем-то печётся о других, красивая, легко располагающая к себе. Но об этом мне думать ни к чему».

Лаева, со своей стороны, нашла его также странным: формалист, ни разу не улыбнулся, не сказал доброго слова. «И как он меня вычислил? Всё было продумано и выверено, нет никаких улик, нигде он меня не видел, нигде я не представлялась. Кумир, идеал! Как можно бросаться такими словами! Не дурак, конечно. Но ведь машина бездушная, милиционер в стакане. Я, правда, мало его знаю, и с какой стати ему со мной любезничать. Галине Сергеевне, возможно, он кажется не таким. Но всё равно не спрячешься: так замкнуться, отгородиться от людей, лишить себя их тепла, превратиться в льдышку — зачем?»

Оберегала же она Лавникова от грозивших ему неприятностей, конечно, не без помощи начальника отдела, любившего посещения своей помощницы и воспринимавшего их как дуновение освежающего ветерка, как эликсир жизни.

— Присаживайся, Ламорушка.

— Я вот с чем пришла к вам, Селен Васильевич. Если будут спрашивать, работает ли у нас Лавников, говорите «нет».

— Он серьёзно смотрел на неё открытым изучающим и размышляющим взглядом. А у неё, как обычно в таких случаях, вертелось в голове одно и то же: «Возражений не будет, шуток тоже. Пусть даже не отвечает. Я же вижу: сейчас я поднялась ещё на одну ступеньку к его уровню. Возможно, будет комплимент». Она подождала ещё немного и сказала:

— Ну, я пошла.

— Надеюсь, ты не осчастливишь подобной просьбой женщин бухгалтерии или канцелярии?

Она усмехнулась, словно отрезала: «Жалок педагог, уличающий своих учеников в глупости». Он вздохнул: «Служба».

Но, оказавшись в коридоре, Ламора Матвеевна хлопнула себя по лбу и понеслась в бухгалтерию. Конечно, глупая, корила она себя, до сих пор не догадаться проверить документы, а не сочинять версии. Она перерыла расчётные ведомости сотрудников отдела и, не найдя то, что не хотела найти, заспешила в канцелярию изучать приказы за последние месяцы, а потом снова к начальнику отдела.

— Селен Васильевич, надеюсь, вы догадались, что я просила вас говорить только правду?

— Стар и недогадлив! Ай-ай-ай! Ну и начальник. Одно утешение: вдруг ещё кто-нибудь не догадается.

— И другие догадаются.

— Значит, совсем пропал человек. Но верить ли даме?

— Я проверила: они просто, кроме правды, ничего не знают, в отличие от нас да ещё нескольких человек.

— Разве не одного? — он смотрел насторожённо. — Ещё трое неспокойны. У них знакомый оказался на засекреченной территории. Я его нейтрализовала, да ведь чужая душа потёмки.

— А как ты думаешь, Ламорушка, справится Соловей-разбойник с тремя богатырями или нет?

— Ну, если при поддержке дамы…

— Отлично! Ламорушка, я, признаюсь, что-то утаил от тебя?

— Что вы, вам показалось.

— Мне отмщенье, и аз воздам? Ах ты плутовка!

— Ну, если хотите, только один вопросик. Как у нас с овсом: хорош ли, достаточно?

— Какой кошмар! С кем я работаю! Какое невежество! Не знать азбучных истин. И кому! Воспитателю, вождю и учителю всех народов отдела! Сейчас и поквитаемся. Милая первоклашка, доверяю тебе великую тайну всех цивилизаций: каков наездник, таков и овёс. Ибо, накинув лассо, вместе с правом приобретаешь святую обязанность заботиться о пленённом. А ты спрашиваешь меня! Детский сад, а не научное учреждение.

Ламора Матвеевна смеялась.

— А лассо-то кидали вы, Селен Васильевич, — сказала она и вышла из кабинета.

Вступив на поле битвы с богатырями, Соловей-разбойник опешил: все три богатыря стояли на голове, упираясь руками в пол и ногами в стену.

— Почёт ударникам социалистического труда! — сказал он.

— Здрасте, — кое-как промычали они и продолжали свой моцион.

Потоптавшись между ними и обойдя стойку макета, он предложил:

— Вам не кажется, что на ногах стоять сподручнее?

— Нет, — отвечали они, переворачиваясь на ноги.

— Разве что перед старшим, — добавил Скрипач.

— Рад, что вежливость вам не чужда, что не воспринимаете меня в качестве пугала. Но служба обязывает меня к любопытству.

— А мы, Селен Васильевич, не нарушаем. Нам рекомендовано пять минут в час делать разминку. Из графика не выходим, и эффект потрясающий — Удобный даже курить бросил.

— Не понимаю, какая тут связь.

— Как же, дым не из тех мест вылезает.

— А ты не бросил?

— Нет, у меня мышцы крепче.

— Врёт он. Шлюх своих боится растерять: они же все курят, — отомстил Удобный.

— Подруги, Юрий Валентинович. Экий ты грубиян!

— Весело живёте, — заметил начальник отдела, — но несовершенно: головой по грязному полу, ботинками по стене. Фу!

— Эх, нам бы мат сюда, Селен Васильевич.

— Очень может быть. Но это не мой стиль. Так вот что, новаторы. Мне давно в кабинет ковёр навязывают, а я маловато знаю о вашей работе. Как бы не промазать.

— Вы шутите. Неужели ковёр дадите? А как же вы?

— Ковёр должен быть там, где он нужнее. Давайте-ка это и выясним. Приглашаю к себе.

— Нет, Селен Васильевич, не сейчас. Если позволите, после восемнадцати.

— Почему так?

— Мы на службе. А это дело наполовину частное.

— Чудеса! Начальник вызывает, а ему условия ставят.

— Согласитесь, Селен Васильевич, так лучше.

— Что ж, будь по-вашему.

«Яйца курицу учат, — удивлялся он. — То и дело эта молодёжь преподносит сюрпризы».

Не забыл он о полученном уроке и к концу рабочего дня:

— Располагайтесь, новаторы, поудобнее. А где же третий?

— Сына из садика забирает.

— Ну ладно. Признаюсь, вы меня удивили. Со всеми совещаетесь после работы или только со мной?

— Со всеми.

— Это опять рекомендация или сами додумались?

— Придумал, конечно, завлаб и отшил всех праздношатающихся. А через пару дней мы признали его правду и теперь сами с усами.

— И меня, значит, отшили?

— Не цепляйтесь, Селен Васильевич, вы же нас понимаете. Дело принципа: правила либо выполняют, либо только треплются.

— Отрадно. И грустно, что не мной придумано. Извне о ваших делах я кое-что знаю, а изнутри — почти ничего. Вскоре нам предстоит решать судьбу вашей лаборатории: ликвидировать её или, наоборот, укрепить, как быть со штатом, менять ли завлаба. Ваши взаимоотношения и интересы нам небезразличны. И я надеюсь, мы не унизимся до фискальства и лицемерия. Мне нужна помощь коллег. Устраивает вас такой уровень диалога?

— Да.

— Отлично! Хотелось бы услышать, в каком состоянии макет, как идёт работа, закончится ли в срок. Кто начнет?

— Фаназоров, он у нас командор.

— Разве вам Максим Андреевич не докладывал?

— Делаем всё возможное, говорит, и всё.

— Значит, мы ничего добавить не сможем.

— Засекречено, что ли?

— Нет, просто некорректно, — добавил Скрипач.

— Прекрасно! Но вы сами-то верите в успех?

— Верим.

— На чём же основана ваша вера?

— На нём.

— Может быть, помощь требуется?

— Да вы не беспокойтесь, Селен Васильевич, он вам сам всё скажет. Вы ведь и так всё для нас делаете в первую очередь, мы же видим. А людьми не поможешь: их же обучать нужно, то есть отвлекаться.

— Молчите, партизаны. Похвально. Но кто мою веру укрепит?

— Вы верьте.

— Легко сказать. Вы хоть не сбежите с работы раньше времени?

— Мы — нет, про Лавникова не знаем.

— А что, может?

Конец ознакомительного фрагмента.