Никто не хотел воевать

Виктор Елисеевич Дьяков, 2018

Двадцатитрехлетний Леонид и тридцатисемилетний Богдан двоюродные братья. Они родом с Украины, но вместе с родителями живут и работают в Москве на птичьих правах. Под Донецком у них живет бабушка. В июне 2014 года она перестала отвечать на звонки телефона после того, как ее поселок подвергся артиллерийскому обстрелу. Несмотря на противодействие матери, Леонид едет в зону боевых действий, чтобы узнать о судьбе бабушки и при необходимости вывезти ее. Независимо от брата на Украину едет и Богдан – с той же целью. Братья не собираются воевать, но волею судеб никогда не державший в руках оружия Леонид оказывается среди профессиональных «солдат удачи», воюющих на стороне ополченцев, а имеющий боевой опыт Богдан становится командиром взвода добровольческого батальона национальной гвардии Украины. Братья встречаются в Иловайске…

5

Оксана Тарасовна не разделяла беспокойства сестры. У нее никогда особо сердце не болело по матери. Впрочем, не в той степени переживала она и насчет дома, в котором выросла. У нее, в отличие от младшей сестры, имелась квартира в Виннице. И вообще, она смолоду жила по принципу: перво-наперво надо беспокоиться о самых близких, а об остальных по мере возможности. А мать для нее уже давно не являлась самым близким человеком. Тем более Оксане Тарасовне и без того было о ком переживать, ведь ни у неё самой, ни у ее детей жизнь в последнее время явно не складывалась. Какая это жизнь, когда она бывший директор школы, в свои шестьдесят лет вынуждена жить в качестве прислуги. Переговорив с сестрой, Оксана Тарасовна решила позвонить сыну, который трудился в бригаде строителей-шабашников в Подмосковье…

— Эй, западэнция, подай молоток!… Вон там саморезы возьми, неси сюда!… Шуруповерт подай!… Западэнция, шевели мослами, что ты ходишь как в штаны наложил!?… Ножовку принеси, да швыдче ходи!…

Все эти восклицания-подгонялки относились к болезненного вида, среднего роста и средних лет подсобному рабочему Богдану Панасюку. В бригаду украинских гастарбайтеров, шабашивиших по Подмосковью, он попал три месяца назад, хотя навыков к строительному делу почти не имел. Потому ничего более важного, чем выполнения команд подай-принеси, ему не доверяли. А работа, которую сейчас выполняла бригада, была непростой — замена огромных старых деревянных окон в зале ожидания одной из подмосковных железнодорожных станций на новые, пластиковые, со стеклопакетами. Как правило, гастарбайтеры с Украины были гораздо более квалифицированными, нежели узбеки и таджики. Потому и работу им поручали требующую определенных навыков «цивилизованного» строительства.

Как же в довольно квалифицированной бригаде оказался такой явно «балластный» экземпляр, как Богдан? Очень просто, «по звонку». Некий влиятельный тип, координирующий заказы для таких вот украинских бригад, буквально заставил бригадира взять этого великовозрастного неумеху подсобником. За это, правда, бригада в качестве отступного тут же получила вот этот выгодный заказ на замену окон сразу на нескольких железнодорожных станциях. Тем не менее, отношение к новенькому в бригаде от этого доброжелательным не стало. Его постоянно пинали и давали понять, что он здесь явно лишний.

Богдан с трудом переносил свое положение. Это читалось по выражению его лица. Не менее болезненно переносил он и прозвище, которое дали ему в бригаде. При этом он, в отличие от прочих членов бригады, грамотно и без гыкания говорил по-русски. Его так прозвали после того как узнали, что он из Винницы. А вся остальная бригада состояла из уроженцев Донецкой и Луганской областей. Такие по украинским понятиям считались почти москалями и их недолюбливали остальные украинцы, те же в свою очередь не жаловали и «западенцию» и «гэтьманщину». Не стал Богдан щеголять своей эрудицией, объяснять, что «западэнция» это выходцы со Львовской, Волынской, Ужгородской, Ивано-Франковской и прочих западноукраинских областей, но никак не Винницкой. Он лишь заявил, что его мать тоже из-под Донецка, и там у него живет бабушка. Но это не произвело никакого эффекта, похоже, ему не поверили.

Тяжело сносить такое отношение, когда тебе уже тридцать семь лет и ты по возрасту старше большинства членов бригады. Но куда денешься, если даже эту работу мать для него еле нашла через своих знакомых. Когда через пару недель такой работы Богдан позвонил матери и взмолился… Мать заверила, что долго ему так работать не придется, скоро она ему подберет что-нибудь более подходящее в самой Москве. Да, так уж сложилось, что как в детстве, так и сейчас все за него решала мать. С другой стороны он отлично понимал, что иметь такую мать — это великое счастье. Даже сейчас она не сидит сложа руки на нищенской учительской пенсии, а зарабатывает деньги, помогает детям. Вон сколько народа с Украины ищут работу по всей России, и далеко не каждый находит подходящую. А она в своем возрасте нашла таковую в самой Москве, и зарабатывает по тридцать пять тысяч рублей в месяц. Этому заработку и тому, что мать, живя у хозяев, не оплачивает съемную квартиру, жутко завидовала тетя Галя, младшая сестра матери — это Богдан знал точно. Хотя тетка со своим семейством вроде бы тоже в Москве пристроились, даже гражданством российским обзавелись, что позволило ей получать российскую пенсию, плюс муж с сыном торгуют мясом на рынке… Но все равно завидует тетка, привыкла завидовать, все время старшая сестра материально жила лучше младшей и сейчас опять лучше живет, хоть намного меньше в Москве прожила. Как говорится, кому, что на роду написано.

Семья младшей сестры Богдана тоже держалась на плаву в основном благодаря финансовой поддержке матери. Да и сам Богдан, долгое время лечившийся и бывший неработоспособным жил за ее счет. Богдан был безмерно благодарен матери и в то же время жалел ее. Он понимал, чего ей стоили эти тридцать пять тысяч, эта московская работа, какие моральные муки она испытывала. При этой мысли сердце Богдана замирало, а глаза сужались в злобном прищуре: его мама, умная, деловая, властная, пробивная и… прислуга. Но что он мог изменить, ее сын, ее надежда. Он до сих пор не завел своей семьи, зато успел напрочь подорвать здоровье, не имеет и мало-мальски пригодной для добывания хлеба насущного профессии. И это, несмотря на то, что он в свое время на «четыре» и «пять» окончил школу, поступил в институт и имел когда-то «вагон» здоровья.

Бригадир объявил перекур. Богдан устало сел на станционную лавку, и в его сознании, как в кино с ускоренной сменой кадров, прошла вся его жизнь…

Когда Богдан пошел в третий класс, Оксана Тарасовна стала директором той самой школы, в которой он учился. Тогда в 1986 году, в свои тридцать два года она считалась молодой перспективной директрисой с большим будущим. Богдан почти не помнил отца, с которым мать развелась, когда ему исполнилось три года. С родственниками со стороны отца мать отношений не поддерживала и Богдан фактически тоже с ними не контачил. Отчего умер его отец, через два года после развода, Богдан тоже толком не знал — мать наложила на эту тему строгое табу. Он лишь знал, что родитель сильно пил. Но так как всем для него являлась мать, то отсутствие отца в его жизни фактически никак не ощущалось — мать была и опорой и защитой.

Легко и приятно учиться в школе, где директор твоя родная мать. Но Богдан особо не злоупотреблял своим привилегированным положением. Оценки, за редким исключением зарабатывал честно и вообще мальчиком рос довольно скромным. Матери особенно нравилось, что он легко, без напряжения учится. Как-то она сказала:

— Господи как хорошо, что ты именно эту черту от отца унаследовал — способность к учебе. С нашей стороны ни у кого таких способностей нет, нам всем учеба тяжело давалась. Тебе бы к этим способностям, да еще мои бы характер и целеустремленность — горы свернешь, всего добьешься.

Уже тогда в его жизни все наметила и распланировала мать. После школы Богдан должен был по примеру матери поступать в областной пединститут. Потом немного поработать в школе, под ее опекой, если она останется директором или уйдет на повышение (а все к тому шло). Если в школе дела пойдут — тоже расти до директора. А если нет, то уходить на комсомольскую работу в райком, или обком, далее на более высокий республиканский уровень — все выше и выше… Но крах Союза загубил в зародыше, этот, казалось, реальнейший план. Впрочем, все начало рушиться еще раньше. Когда он перешел в шестой класс, преподавать историю к ним пришел молодой учитель…

Пропагандировать националистические идеи в те перестроечные времена стало и модно и почетно. Молодой историк наряду с официальной программой, начал сначала завуалировано, а потом и откровенно агитировать учеников за выход Украины из состава СССР и построение независимого суверенного государства. Он говорил то, что уже давно зрело в недрах украинского общества, прежде всего на западе республики. То, что СССР большая, мощная, но безалаберная и бестолковая держава, которая «делает ракеты и перекрывает Енисей», в то же время ее население в основном пребывает в нищете и бедности. Если же Украина станет независимой, то ее трудолюбивый народ станет работать не на ракеты и перекрытие Енисея, а только на себя. Она не будет кормить огромную бесхозяйственную Россию, отсталую и многодетную Среднюю Азию, криминально-коррумпированный Кавказ… И тогда Украина заживет так же счастливо и богато, как живут страны Западной Европы, без уравнительной коммунистической идеологии, давящей всякую частную инициативу, с открытыми границами и неограниченной торговлей со всем миром. И тогда не надо будет втихаря из-под прилавка, или с рук втридорога покупать импортные магнитофоны, джинсы и прочее шматье. Все будет в свободной продаже и в любом количестве…

Союз рухнул, когда Богдан уже учился в девятом классе. Украина стала независимой, а Богдан убежденным национал-патриотом. И лишь твердая позиция матери, что надо обязательно окончить школу, потом поступить в институт, удержали его тогда от вступления в какую-нибудь молодежную националистическую организацию. Но это все равно случилось, когда Богдан уже являлся студентом-первокурсником. Метаморфозы, произошедшие во всей шкале жизненных ценностей, очень сильно надломили тогда Оксану Тарасовну. И она в какое-то время упустила сына из под своего влияния. Богдан же с головой окунулся в водоворот тогдашней политической жизни. Эйфория, вызванная неожиданным и бескровным обретением независимости, рождала самые оптимистические прогнозы: пройдет пять-шесть, самое большее десять лет и Украина будет жить не хуже Франции, ну самое малое, как Испания. Ведь для этого имеется главное условие — Украина, наконец, избавилась от трех с половиной векового гнета москалей. Именно из-за этого гнета, трудолюбивый, живущий на тучных черноземах и в благодатном климате народ никак не может по-настоящему разбогатеть и жить в достатке.

Теперь кумиром Богдана стал опять-таки молодой институтский преподаватель Семен Порубайло. Как же слушали его студенты! Как замечательно он говорил о превосходных качествах и возможностях украинского народа. Он рассказывал о борцах за свободу Украины: Сагайдачном, Выговском, Мазепе, Грушевском, Петлюре, Бендере… Эти деятели, чьи имена были поругаемы в советское время, сейчас представали в ореоле героев и мучеников. Порубайло, обладая широким кругозором и нестандартным мышлением, буквально заражал студентов своими идеями. Особенно он любил сравнивать качества украинцев и русских, доказывая неоспоримые преимущества первых над вторыми. Например, он обращался к аудитории:

— Кто такой Мичурин, вы, наверное, знаете?

Большинство студентов, вчерашние советские школьники, конечно немало слышали об этом русском ученом-садоводе. Но Порубайло безапелляционно заявлял:

— Он вообще не ученый, а средней руки селекционер. А кто такой Симиренко?

Лишь единицы из сидящих в аудитории могли ответить на этот вопрос.

— Вот так, вы украинцы не знаете выдающегося украинского ученого, зато знаете посредственного москаля, который за долгие годы жизни фактически не вывел ни одного хорошего сорта, ни яблони, ни груши. А яблоко сорта ренет Симиренко, творение нашего соотечественника, прославлен на весь мир. Вот наглядный пример, как советская система образования, школа, оболванивала украинских детей, выдавая черное за белое, и наоборот.

В том же ключе Порубайло приводил множество примеров, подводя студентов к мысли, что своих вершин русская наука и культура достигла благодаря этническим украинцам, или выходцам с Украины. И студенты с восторгом, безоговорочно верили, что без Украины Московия осталась бы дикой, чисто азиатской страной. В подтверждение приводились имена выдающихся людей, которые вынужденно тратили свой талант не на благо исконной родины, а на развитие русской культуры, науки, языка. Особенно он любил смаковать решающую роль украинцев в деле разработки космических ракет:

— Кто стоял у истоков ракетной техники? Николай Кибальчич, уроженец Черниговской области, он еще в 19 веке выдвинул идею реактивного летательного аппарата. А имя Юрия Кондратюка у нас вообще никому неизвестно, настоящего гения, который еще в 1919 году впервые вывел основное уравнение движения ракеты, разработал схему и описание четырехступенчатой ракеты на водородно-кислородном топливе. Многие его идеи использовались американцами при реализации своих космических программ. И они в отличие от москалей это не скрывали и даже поставили ему памятник на мысе Канаверелл, вблизи космодрома. Ну, и самое большое воровство москалей у украинского народа это Сергей Королев, которого те объявили русским гением. Королев он только по фамилии русский, во всем остальном он украинец, ибо рожден украинской матерью и воспитывался у дедушки с бабушкой по фамилии Москаленко в Винницкой области… И вообще вся советская космическая отрасль держалась в основном на ученых украинцах, таких как конструктор жидкостных двигателей Глушко…

Порубайло не ограничивался учеными ракетчиками, он пропагандировал глобально:

— Писатели Гоголь, Короленко, Зощенко, Аверченко, великий ученый Вернадский, а художник Иван Марчук, которого коммуняки здесь гнобили, эмигрировал и стал одним из величайших современных художников в мире. Все эти москали типа Глазунова, Шилова и прочие они рядом с ним бездарные мазилки… Даже те русские по крови, ставшие великими родились в основном на Украине, или имели украинские корни: Пирогов, Чайковский, Сикорский, Булгаков… Сами москали на территории собственно России даже собственных руководителей не могли родить и воспитать. Ни один царь не был русским по крови, и Рюриковичи, и Романовы имели скандинавское и немецкое происхождение. И после падения царизма СССР не возглавлял ни один русский, рожденный в России. Ленин — чуваш с евреем, Сталин — грузин, Хрущев — родом с Украины, Брежнев тоже, Андропов — еврей, даже Горбачев по матери украинец. И все те гении из 19 века, которыми русские так гордятся, как правило, нерусского происхождения. Нетрудно сделать вывод, что нет более бездарного и безинициативного народа, чем москали, то есть русские, рожденные и выросшие в России, — резюмировал свои выводы Порубайло.

Ему безоговорочно верили даже те студенты, которые не были украинцами, даже русские. Ведь и они родились здесь, на Украине, а значит не имели отношения к тем тупым своим соплеменникам, что родились не на щедрой украинской земле, плодородной не только для хлеба, но и для рождения гениев. Те же родились в скудной Московии, на земле не способной рожать ни хорошего хлеба, ни талантливых, инициативных людей. Богдан слушал те лекции «с открытым ртом» и проникался убеждениями любимого преподавателя. А тот недвусмысленно подталкивал к следующей весьма провокационной мысли: русские, москали, не обладая талантами, преуспели в одном — угнетении других народов и использовании в своих интересах способностей и труда других народов, их природных ресурсов. Из этого уже вытекало, что Россия, москали, просто не могут быть не агрессивными по отношению к Украине, своему главному мозговому донору…

Не долго Порубайло читал свои лекции. То ли он сам ушел, то ли его «ушли». Но «семена» посеянные им в молодые головы вскоре дали всходы. Богдан вместе с рядом своих сокурскников вступил в молодежное крыло организации УНА-УНСО, где его кумир занял один из руководящих постов. И когда в 1995 году Порубайло предложил ему вступить в отряд формируемый УНА-УНСО для отправки в Чечню, чтобы воевать на стороне чечен против российских федеральных войск, долго уговаривать Богдана не пришлось. Ведь Порубайло убеждал не только словами, но и личным примером, став нечто вроде замполита в том отряде. Тогда юный романтичный Богдан искренне уверовал, что гордый и свободолюбивый чеченский народ поднялся с оружием в руках, чтобы сбросить колониальный гнет фактически уже издыхающей России.

— Наше участие в этой войне, которая неминуемо приведет к полному развалу России, не что иное, как схватка с заклятым врагом вдали от наших границ. Только при условии гибели России Украина сможет спокойно жить и развиваться, — пояснял ситуацию Порубайло.

Богдан взял в институте академический отпуск и, ничего не сказав матери, отправился на подготовительные сборы в лагерь военной подготовки УНА-УНСО. Полтора месяца их учили стрелять, бросать гранаты, приемам самообороны и выживания. Уже на тех сборах романтический ореол, окружавший тогда УНА-УНСО, в глазах Богдана сильно померк. Учили наспех, кормили плохо, инструктора были грубы, иногда просто оскорбляли. На практических занятиях частенько игнорировались правила техники безопасности. Однажды на глазах Богдана подорвался один из «курсантов», учившийся метать боевые гранаты…

Богдан очнулся от недолгого полузабытья. Мысли-воспоминания прервались как раз на одном из поворотных моментов его жизни. Если бы тогда он сбежал из того лагеря, как делали многие, его бы жизнь, наверняка, сложилась совсем иначе. Он бы не пережил того ужаса, который ему пришлось пережить, и главное — он бы сохранил здоровье. Но, увы, слишком он верил Порубайло, который стал для него высшим авторитетом во всем. И как было не поверить, ведь Порубайло не играл на публику, как большинство политических деятелей во все времена. Он искренне верил в свои убеждения, с ними жил, с ними и погиб…

Перерыв кончился. Бригада возобновила работу. Во время перекура прочие члены бригады обсуждали последние новости из Донбасса. Богдан в этом никогда не принимал участия, но по мере возможности слушал. Он не мог точно определить на чьей стороне эти донецкие и луганские работяги. Ему показалось — ни на чьей. Они одинаково негативно относились и к любой киевской власти, и к нынешним лидерам ополченцев, ни тех, ни тех не считая достойными политическими фигурами. Ни один из них даже не дернулся ехать за кого-то воевать. Их беспокоила только судьба близких, а также родных городов и поселков. Разве что бригадир, мужик уже в возрасте переживал больше всех. Он по нескольку дней на день звонил к себе в Луганск и буквально умолял жену сберечь детей, дочь школьницу и сына-подростка, вплоть до того что не выпускать их за порог дома. А когда разговаривал с сыном, обещал ему по приезду вырвать ноги, если он вздумает записаться в ополчение и пойдет воевать. Богдан уже был далеко не тот юноша из девяносто пятого года и не столь однобоко оценивал конфликт в Донбассе. Понимал он и настроение этих работяг, не веривших ни тем, ни другим. Понимал он и то, что война, в общем, идет за то, что одна сторона хочет сохранить власть, а вторая ее захватить, и кто из них прав…

Богдан стоял внизу, а два других члена бригады, взобравшись на подоконник, устанавливали раму стекления в оконный проем. Он подавал им инструмент и крепежный материал. Тут в его кармане «заиграл» мобильник.

— Я отойду? — спросил Богдан у бригадира, стоящего рядом и осуществлявшего общее руководство установкой окна.

— Валяй, — пренебрежительным тоном разрешил бригадир, в очередной раз давая понять, что Богдан бригаде совсем не нужен, что он есть, что его нет.

Звонила мать:

— Богдаша, сынок, как ты там?

— Да так мам, терпимо. Ты просто так звонишь, или случилось чего? — Богдан, предчувствуя, что мать по обыкновению заведет долгий разговор, а он не хотел надолго отрываться от работы, и без того на него все косо смотрят.

— Да, случилось. Тут тетя Галя позвонила, бабушкин поселок вчера сильно обстреливали. Тетя Галя туда звонила — никто не отвечает, вот она за бабушку и беспокоится.

— Понятно. Видимо кому-то придется туда съездить и узнать, что и как…

Богдан и вся семья Панасюков в отличие от Прокоповых не считали бабушкин дом под Донецком своим родовым гнездом и особо за него не переживали, впрочем, то же можно сказать и про отношение к самой Стефании Петровне. Богдан не гостил у нее, наверное, уже лет десять и про бабку думал примерно так же как и мать — она слишком зажилась на свете.

— Я не знаю Богдаша, поедет ли кто из них, но надеюсь, что ты этого не сделаешь? — в голосе Оксаны Тарасовны прозвучали педагогические повелительные нотки.

— Да ты что мам, с какой стати, — опасения матери удивили Богдана.

— Ну, и хорошо. Я тебе сынок еще вот почему звоню. Тут мои хозяева на неделю уехали на дачу. Так что квартира совершенно свободна. Ты можешь отпроситься и приехать?

Сознание Богдана оптимистично отреагировала на это предложение. Появилась возможность, хотя бы недолго побыть вне этой еле выносимой жизни в бригаде, поесть замечательного домашнего борща, вместо опротивевших супов из пакетов, ощутить бодрящий гидромассаж джакузи, выспаться на просторной с упругим матрацем кровати. Последнего хотелось более всего — бригада жила в тесной бытовке и спала на дощатых нарах. Поговаривали, что вот так спать на досках полезно для позвоночника. Бригадир увидев, что новый рабочий тяжело переносит такое «лечебное» лежание с усмешкой поведал об этой «пользе». Богдан, обычно молча реагировавший на такие шутки, ответил неожиданно резко:

— Про спорт тоже говорят, что он полезен для здоровья. А Жванецкий как-то сказал, что если бы это обстояло так, в каждой еврейской семье было бы по два турника…

Его отпустили безо всяких препонов. На неделю, так на неделю. Езжай, только знай, что за эти дни деньги ты не получишь. Богдана не пугала такая перспектива. Какая разница, сколько ему заплатят за этот месяц, десять тысяч, или восемь — и то, и то не деньги. А несколько дней жизни в человеческих условиях станут для него неожиданной отдушиной.