Госпожа

Виктор Елисеевич Дьяков, 2018

Шестидесятые годы ХХ-го века. В маленьком городке на китайской границе умирает от рака пожилая женщина. Чтобы она не мучилась от нестерпимой боли, ей делают регулярные уколы морфия. И под воздействием этих инъекций, в полубессознательном состоянии она заново проживает свою жизнь, с тех самых пор, когда тринадцатилетней девочкой попала в прислугой в барский дом. Там она увидела такую жизнь… о которой потом мечтала и к которой стремилась всю свою жизнь. Она хотела стать госпожой, как её бывшая барыня, хозяйкой жизни и проявляла ради этого иной раз невероятную энергию и изворотливость. И, казалось, случившаяся революция предоставляла такие возможности. Но, увы, как говорится, каждый сверчок знай свой шесток…

1911 г.

— Следи за осанкой… держи спину! Да не так, колода неповоротливая, — Ирина Николаевна раздраженно ударила своей холеной ладошкой Ксению по спине, заставив ту буквально выгнуться назад.

— Учти, ты должна не просто так стоять, а еще идти, неся перед собой поднос. И все это делать надо с самым непринужденным видом и легкой улыбкой на лице. А у тебя сейчас такая походка, что стук башмаков, наверное, в твоей Подшиваловке слышно! Не научишься ступать легко, неслышно, спину держать, я тебя уже не в поломойки, а в хлев отправлю коров доить и за свиньями убирать.

Ксения в сшитом по фигуре платье, белоснежном накрахмаленном переднике, в чепце, с убранной в толстую косу свернутую кренделем волосами… Она стояла в гостинной барского дома перед большим зеркалом, а барышня муштровала свою новую горничную перед первым «выходом в свет».

Тот день Ксения потом помнила долго. Она старалась, но была неловка, неестественно напряжена, и не раз ловила на себе злые взгляды барышни. Тем не менее, она произвела на гостей, прежде всего на мужчин, весьма благоприятное впечатление. Она даже улавливала «краем уха» восхищенные перешептывания:

— Вот это дитя природы!… Я всегда говорил среди крестьянок такие экземпляры встречаются, если их хорошо кормить приодеть и хоть немного воспитать — графинями смотреться будут.

Присутствовавшие на том званом обеде барыни и барышни, конечно же восторга не испытывали от столь нарочитого мужского внимания к юной горничной. Некоторые злобно шипели, да так чтобы она слышала:

— Экая невидаль, обычную деревенскую дуру нарядили причесали, ногти грязные обстригли…

В свою очередь барин Николай Николаевич «творением» дочери был очень доволен и хвастал гостям:

— Не поверите господа, когда ее два года назад в дом взяли, ну совсем паршивка паршивкой была, сопли до пола. И вот полюбуйтесь, результат, что значит обыкновенную крестьянку из мерзости достать, отчистить — совсем другая картина.

Барышня в отличие от приглашенных дам и девиц не комплексовала по поводу мужского внимания к Ксении — она сама являлась красавицей и тем же вниманием никогда не была обделена. Она хоть и замечала все «ошибки» Ксении, но в общем её «дебютом» осталась довольна. Да и в самом деле, разве может барышня, сама получившая от природы отличную внешность, к тому же с детства росшая в холе и неге, да еще принадлежащая к столь знатному роду, видеть конкурентку в какой-то крестьянской девке взятой, что называется, «из навоза»? Даже внешне трудно с ней было равняться Ксении, не говоря уж о прочем.

Теперь Ксения уже всякий раз прислуживала гостям, раз от разу ощущая себя в своей новой ипостаси все увереннее и естественнее. Дома и в деревне ее стали почитать ничуть не менее чем до того ее двоюродную бабку, дивясь как быстро она так «возвысилась». Ксения теперь соответственно одевалась, никогда не ходила босой. Ее руки, уже не делавшие обычной крестьянской работы, типа стирки и дойки и даже не мывшие полов, стали приобретать нежную припухлость — ну почти как у настоящей барышни. А Ирина Николаевна наметила нечто вроде плана на ее ближайшее будущее:

— Если будешь хорошо служить, как замуж выйду и тебе помогу хорошего жениха найти, где-нибудь в городе, за приказчика или какого-нибудь мелкого чиновника. Как в город поеду и тебя с собой возьму, а уж там все от тебя будет зависеть. Ты только не загордись раньше времени и делай все, что я тебе прикажу быстро и без разговоров.

И Ксения делала. Вскоре её уже допустили в спальню, а потом и в ванную комнату, одевать-раздевать и мыть барышню. И все бы оно ничего да с женитьбой у Ирины Николаевны никак не складывалось. Хоть от претендентов и отбоя не было, да те, что Николаю Николаевичу импонировали, Ирине не нравились, или наоборот. Дело в том, что Николай Николаевич испытывал определенные финансовые затруднения и потому был готов принимать претендентов на руку дочери даже из купцов. С чем Ирина категорически не соглашалась:

— Я столбовая дворянка, и купчихой никогда не буду!

Данное обстоятельство заметно сужало круг именно состоятельных потенциальных женихов. Князей да графов… таких в Саратовской губернии водилось сравнительно немного, да и средь них далеко не все были богаты, к тому же на беститульных дворян хоть и столбовых в их среде смотрели несколько свысока. Ко всему Ирина хоть и не являлась этакой сверхромантичной натурой, а в общем являлась девушкой достаточно «приземленной», но замуж выходить, тем не менее, желала только по любви. И не в ее характере было скрывать свои истинные чувства, что прежде всего проявлялось в бесцеремонном указывании не нравившимся ей претендентам на дверь. Вся прислуга в имении судачила по этому поводу, гадая, когда же, наконец, их привередливая барышня выйдет замуж.

В конце-концов, по душе ей пришелся поручик, служивший в одном из расквартированных в Саратове кавалерийских полков. Тот поручик тоже происходил из столбовых дворян, но только оказался совсем небогат. По этой причине он, понятное дело, никак не мог понравиться Николаю Николаевичу. Когда Ирина раз за разом стала приглашать поручика и в их подшиваловский дом и на съемную квартиру в Саратове, совершать с ним совместные конные прогулки, стала часто с ним уединяться… Где-то весной 1912 года между отцом и дочерью случился разговор на повышенных тонах, потому и услышанный слугами. Николай Николаевич откровенно высказывал свое недовольство:

— Он же беден как церковная мышь! Знаешь, какая у него наследственность!? Его папаша умудрился два имения промотать, и свое, и то, что в приданное от жены получил. А яблоко от яблони… сама знаешь. Кончится тем, что он и наше имение спустит…

Тут, как говорится, нашла коса на камень, тем более что Ирина имела твердый характер и влюбилась в поручика по-настоящему. Да там и было в кого влюбиться. Не писаный красавец, но весьма недурен собой был тот поручик: высокий, осанистый молодой офицер с прекрасными манерами. Мундир на нем сидел как влитой, сапоги зеркально блестели, в седле сидел, как будто в нем родился. Но для нуждающегося в деньгах Николая Николаевича то не являлось значимыми достоинствами. Ведь он рассчитывал выдать дочь за состоятельного человека и с его помощью поправить свои дела, а главное, давно мечтал подняться в иерархии губернского дворянства, где тоже год от года все большую роль играли именно деньги, а родовитость, увы, все меньшую. А в перспективе он мечтал о должности предводителя губернского дворянства. В этой связи у него имелось на примете ряд потенциальных женихов для дочери, чьи родственники могли в этом нелегком деле ему существенно помочь. Те «женихи» были существенно старше Ирины, но Николай Николаевич считал это не столь важным обстоятельством, как говорится стерпится-слюбится. И вот все «карты» спутал этот кавалерист-поручик.

Николай Николаевич попытался, что называется, «топнуть ножкой», запретить дочери встречаться с поручиком… В этой связи Ксения стала как никогда нужной барышне. Будучи уже второй год в ранге горничной, она свободно ориентировались не только в подшиваловском барском доме, но и в их огромной съемной квартире в Саратове. Более того, она стала как бы доверенным лицом барышни, ибо ей Ирина доверила роль «почтальона» в период конфликта с отцом. Много раз пришлось ей в Саратове бегать к поручику с письмами и приносить ответные.

Любопытство, эта черта свойственна многим людям и особенно женщинам и девушкам. Не была лишена этой слабости и Ксения. Она не раз, будучи на «стреме», подсматривала за свиданиями влюбленных. То оказалась совсем иная «любовная игра» совсем непохожая на то, что происходило в схожей ситуации между парнями и девушками в деревне. Казалось бы то же самое действо, когда руки поручика проникали под платье Ирины, но в то же время это ласковое проникновение совсем не сравнимо с обычно грубым лапанием, практикуемым парнями на свиданиях с подшиваловскими девками. И ответная реакция Ирины, ее вожделенно сдержанные охи, совсем не походили на ответный визг подшиваловских девок. За теми любовными утехами не только подсматривать, но и просто подслушивать их было приятно. И Ксении тоже хотелось ощущать то же, что ощущала барышня — ведь ей шел шестнадцатый год, она уже два года жила при господах и успела отвыкнуть от тяжкой крестьянской обыденности, у нее появились новые интересы и желания, эстетические ориентиры.

Конечно, барышня не догадывалась о думах и желаниях своей молодой служанки, в полной уверенности, что та счастлива своим положением и о большем не помышляет. Ксения после того как была приближена к барышне действительно пребывала где-то с полгода совершенно счастливой. Потом… Потом с ней стали происходить совершенно невозможные для господского понимания вещи. Видимо, нечто подобное в свое время происходило и с мировоззрением её двоюродной бабки. Но с той эта метаморфоза происходила уже в более зрелом возрасте, а у Ксении совсем в юном. Бабка за все свои тридцать лет службы в глазах господ ничем себя не выдала. По аналогии так же господа думали и о Ксении, которую «достали из грязи». Но они не учитывали веяния времени, что во время начала службы бабы Глаши в памяти еще свежа была «крепость», крепостное право и у многих крестьян тогда еще имело место отношение к своим бывшим господам как к существам высшего порядка ниспосланным к ним самим Господом Богом. В начале двадцатого века такое мировоззрение среди русского крестьянства оказалось серьезно поколебленным. Ко всему в 1905-1907 годах в губернии, как и во всей России, прокатились крестьянские волнения, сопровождавшиеся погромами помещичьих усадеб. И хоть те волнения обошли Подшиваловку стороной, но и здесь крестьяне уже стали далеко не те, что раньше. У многих в головах созрел вопрос: а с чего это у господ так много земли и лугов и в самых лучших местах!?

С малых лет Ксения слышала, как возвратившийся с отхожего промысла отец возмущался существующим порядком вещей:

— Пропади этот город пропадом! Никогда бы туда не пошел за гроши ишачить, кабы у нас земли поболе было, да получше. Вот если бы всю господскую землю меж нами разделить — всю Подшиваловку можно было бы хлебом завалить и никому не надо было бы в город уходить…

Потому Ксения хоть внешне не выказывала недовольства, но уже с определенным напряжением терпела ту же высокомерность барышни, которая не давала себе труда скрывать свое сословное превосходство. Ксения уже без восторга исполняла такие свои обязанности как уборка после барышни ее постели, мытье ее в ванной, уборка ее личного, так называемого, ватер-клозета. Ксения понимала, что все это с превеликим удовольствием согласиться делать любая девушка из Подшиваловки и своего места она не собиралась уступать. Тем не менее, от барышни ей передалось то, чего, казалось бы не могло быть в русской крестьянке от рождения — чувство собственного достоинства, и еще… Еще Ксении, чем дальше тем больше самой захотелось стать госпожой. Да-да, она вдруг сама захотела жить как жила барышня, как жили в ее понимании все господа: спать сколько захочет, ни к чему не прикладывать своих нежных красивых рук, быть хозяйкой в доме и отдавать приказания прислуге. При этом такие посторонние для крестьянского самосознания факторы, как то что барышня при такой жизни много училась, знает французский и немецкий языки, умеет играть на фортепьяно, знает и умеет множество прочих вещей ей совершенно неведомых… Все это сознание Ксении не воспринимало как необходимые атрибуты легкой и приятной барской жизни, а так, ну вроде как несерьезные капризы, излишества без которых вполне можно обойтись.

Конец ознакомительного фрагмента.