Госпожа

Виктор Елисеевич Дьяков, 2018

Шестидесятые годы ХХ-го века. В маленьком городке на китайской границе умирает от рака пожилая женщина. Чтобы она не мучилась от нестерпимой боли, ей делают регулярные уколы морфия. И под воздействием этих инъекций, в полубессознательном состоянии она заново проживает свою жизнь, с тех самых пор, когда тринадцатилетней девочкой попала в прислугой в барский дом. Там она увидела такую жизнь… о которой потом мечтала и к которой стремилась всю свою жизнь. Она хотела стать госпожой, как её бывшая барыня, хозяйкой жизни и проявляла ради этого иной раз невероятную энергию и изворотливость. И, казалось, случившаяся революция предоставляла такие возможности. Но, увы, как говорится, каждый сверчок знай свой шесток…

1910 г.

— Главное качество, которое ты должна в себе выработать, услужливость и аккуратность. А аккуратность невозможна без чистоплотности, — барышня Ирина Николаевна, сидела в кресле и строгим голосом наставляла худую, бедно одетую девочку, двоюродную внучку своей старой горничной. Девочка стояла опустив голову и слышала не только голос барышни, но и как потрескивают за печной дверкой поленья. Верхняя одежда плохо грела и после улицы, где гулял пронизывающий ветер, ей очень хотелось погреть посиневшие ладони о выложенные изразцами бока печи… Но барышня говорила и говорила.

— В таком виде я тебе больше в доме появляться не позволяю. Передай бабушке пусть оденет тебя поприличнее. Волосы прибери, ногти аккуратно подстриги, и угрей, чтобы я у тебя больше не видела. Если за собой следить не будешь, и от тебя будет дурно пахнуть — назад в деревню отошлю… Вставать будешь в шесть часов утра. Время-то по часам умеешь определять?

— Умею барышня, — еле слышно отвечала девочка.

— Что ты там шепчешь, громче говори. Так вот, слушай и запоминай, больше повторять не буду. Встаешь в шесть часов и до половины восьмого во всех комнатах, кроме господских спален убираешься: моешь полы, вытираешь пыль с мебели. Чтобы нигде ни пылинки не было. Ты в школу-то ходила, грамоте обучена?

— Не… один год с осени пошла, потом холодно стало, а у меня ни одежи, ни обутки теплой не было, так боле и не ходила, — со страхом в голосе призналась Ксюша, подумав что по причине неграмотности ей откажут от столь престижного места.

Но барышня, напротив, данным обстоятельством осталась очень довольна:

— Ну, и отлично. Грамота тебе ни к чему. Когда ваши деды и бабки в крепости жили, они грамоты не знали, зато дурными мыслями себе голову не забивали. И они вполне своей жизнью довольны были, потому что за них все их господа решали. А сейчас через ту грамоту все слишком много думать стали и о себе много понимать. С того и порядка нет кругом, бунты и всякие непотребства. А каждый должен знать свое место.

Совсем еще молодая, год назад окончившая гимназию, барышня старалась казаться мудрой госпожой, и если в общении со слугами постарше у нее это не всегда получалось, то сейчас она как никогда убедительно и с удовольствием «играла свою роль».

— В общем, так Ксения, бери пример со своей бабушки. Она тут тридцать лет служила и за это время от нас только милости имела. Также будешь нам угождать, тоже из поломойки в горничные выйдешь. Поняла!?

— Поняла барышня, — смиренно отвечала Ксюша, еле сдерживая рвущуюся наружу радость: ее взяли, она будет жить в барском доме, она больше не будет доить корову, голодать, ходить в обносках, нянчится с младшими братьями, утирать им носы…

— Ну, раз так, пусть бабушка тебя в божеский вид приведет, да помни, что тебе надобно делать. И пока она тебя всему не научит тебя, я ее никуда не отпущу, так и передай… Ступай!

— Ишь, не отпустит она, — недовольно ворчала баба Глаша на слова барышни, которые ей передала Ксения. — Поди уж пятьдесят лет как крепости нет… нету такого закону, чтобы силом держать. Это её дед с бабкой тута могли кого хотели отпускали, а кого хотели не отпускали, или на конюшне розгами драли…

Тем не менее, все это она лишь гундела себе под нос вполголоса и слышала ее лишь Ксюша.

— Баб Глаш, а что мне здесь только полы мыть, пыль вытирать, да печь затапливать, а боле ничего? — решила уточнить круг своих обязанностей Ксюша

— Ты, девка, раньше времени не радуйся. Работу она для тебя всегда найдется. Для тебя главное уборку успеть закончить и печку затопить до того как барин и особенно барышня проснутся. За это время тебе все успеть надо, а дом, сама видишь, большой. Я тебе все покажу как быстро и нижний этаж и лестницу мокрой тряпкой промокнуть. А мыть по-хорошему надо через день. С печкой смотри осторожнее, она не такая как у вас в избе, у нее тяга сильная, разгорается хорошо, но и огонь большой, тут главно пожара не наделать. Я ведь тоже первые лет пять наверное вот так полы мыла да печку топила, а уж потом в горничные вышла. Если барин проснется, а у тебя что-то не убрано, или печка не протоплена и в дому холодно, это еще ничего, а если к барышне не успеешь… ох, ругаться будет, а то и чем-нибудь в тебя кинет. А проснуться она и в восемь часов может, и в девять, а то и до десяти дрыхнет. Так что тебе до восьми часов все успеть надо. А она все одно проверит, и если где пыль или грязь найдет… Не знаю, на нас старую прислугу она только ругается или кидает что-нибудь, а тебя, боюсь, и прибить может. Ты Ксюха к этому готова будь. Она тут молодую девку, что меня в горничных подменяла, когда я к своим в Саратов ездила, так по щекам отхлестала за то, что кофий на блюдце пролила, когда ей подавала. Такое с нашей барышней случается. В бабку она пошла, та тоже драться любила, а вот мать ее, та совсем другой была. Из-за нее, из-за барышни и моя Дуняшка не захотела здесь в горничных оставаться. Тогда еще барышня в гимназии в Саратове обучалась и здесь только летом да в каникулы на пасху жила. Дуня то по годам ей ровесница, мы же с прежней барыней и рожали-то почти в одно время… Так вот, приехала барышня на те каникулы и не понравилась ей как моя Дуняша убралась в ее комнате. Отругала она ее, а Дуня-то что-то в горячке ей и ответила. Барышня-то за это ее по щеке и ударила. Дуня в слезы и ко мне бежит. Мне бы ее надо было пожалеть да успокоить. А я тоже разозлилась, как это так, не старое время, чтобы по щекам бить, не крепостные мы уже давно. Дуняша то меня послушала да за дверь. Я и подумать не могла, а она к барышне-то побежала и все эти мои слова прямо в глаза ей и сказала… Ох, что там потом было, я и у барыни в ногах валялась и к барышне ходила, просила Дуняшу простить. Барыня вроде и не против была, а барышня то Ирина уперлась, она уже и тогда в доме большую силу имела, чем мать. Так и пришлось мне Дуняшу от греха в Саратов отправить к Ване, старшему моему. Он тогда уже учение закончил и в подмастерьях был, деньги какие-никакие зарабатывал. Ты учти это Ксюха и барышне не перечь, а если что, терпи…

— Баб Глаш, а я и не знала, что тут с тетей Дуней-то случилось, и мама ничего не говорила.

— А про то никто кроме прислуги и не прознал. Я и Дуне наказала молчать, боялась, что и меня вслед за ней со двора прогонят. Тогда ведь муж-то мой Степан уже помер, и куда бы мне идти было? Ох, тогда Дуне и в городе хлебнуть пришлось, если бы не брат не выжила бы. Это ж он ее потом в лавку-то к купцу по знакомству пристроил, так же вот убираться да полы мыть. Слава Богу тама она и с женихом своим сошлась. Это сейчас у нее все хорошо, а до того… лучше не вспоминать. Иной раз за день и крошки хлеба во тру не бывало… Ну, да ладно, давай-ка вот это платьишко на тебя примерим. Это от Дуни осталося, она его почтишто и не носила, а тебе сейчас в пору должно быть.

Ксюша примеряла платье, а бабка прикидывала, где ушить, подобрать.

— Да Ксюха, платьишко-то великовато, Дуня в твои годы посправнее была. Ну, это и понятно, у вас то в дому с харчами всегда плохо. Это ничего, главно по росту подходит, а что широко ушьем. А потом, как мало станет, распорешь и опять в пору будет. Это в деревне хлеб горький и дается тяжело, а у господ и легкий и сладкий. Здесь быстро отъешься, поправишься, — баба Глаша булавками отмечала места, где надо ушивать платье.

— Баб Глаш, а еще барышня говорила, что когда наши подшиваловцы ихними крепостными были, все лучше было и жизнь чище и легче была, поведала Ксюша.

— Да, не помню я того времени, я же позже родилась. А вот мама моя рассказывала, что в деревне тогда так же плохо жили. Только сейчас можно вон куда хочешь идти, где хочешь работать, на своей ли земле, или как отец твой на заработки уйти. А тогда хочешь не хочешь барщину отрабатывай, четыре дня в неделю, и без барского дозволения никуда не уйдешь. Так что врет барышня, в то время только им, барам хорошо было. Все тут ихнее было и деревня и люди, вот оне над ими и мудровали как хотели, над родителями нашими и дедами. А моя бабка, помню, еще сказывала, как оне в Пензенской губернии жили, посредь леса. Там и дрова свои были и луга для скотины хорошие. Так нет, сорвали с хорошего места, завезли вот сюда в степь голую. Бабка говорила, как оне тяжело тута обживались, сколь мук приняли. И насчет чистоты врет барышня. До того как немцы тута не поселились вся деревня по весне и осени в грязи плавала, летом в пыли, а зимой снегом бывало чуть не по крыши заносило. Это барский двор всегда был убран, всю деревню сгоняли, чтобы листья убирать, деревья сажать, или снег расчищать. Здеся все силы оставляли, а чтобы свои дома убирать да в чистоте содержать у многих и сил не оставалось. А вот как немцы приехали только тогда и у нас поняли, что можно в чистоте жить. А умные люди говорят с того немцы и живут чище, что у них бар давно уж нет, их прадеды уже только на себя работали. Конечно на все божья воля, но то что крепость ту отменили это тоже божья воля, боле уж никак нельзя было ее терпеть…