Храм любви. Книга пятая. Исход

Виктор Девера

Данная книга является конечной серией романа. В ней говорится о развязке конфликта вследствие образовавшегося любовного треугольника. Трагический исход как бы подчеркивает ошибочность или преждевременность идеи, которой герои посвятили свою жизнь. Однако главная героиня Надежда не умирает и оставляет надежду, что проблемы любви разрешатся в новых формах семьи, о которых велась полемика на страницах романа. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 20. Светлана

Есть женщины в русских селеньях…

Некрасов

Дорога до того северного городка, куда он направлялся, оказалась не только утомительной, но и сложной трассой. Во второй половине пути начались еще и неполадки с машиной. Сначала полетел кардан одного из задних мостов, и они, сняв его, продолжали движение по скользкой дороге с включенным передним мостом. Под вечер следующего дня стала периодически закипать вода, а потом к этим несчастьям пробило прокладку головки. Добравшись на буксире до ближайшего населенного пункта, Арабес распрощался с водителем.

— Дальше я тебе не помощник, — сказал он и, набрав пива, заночевал в местной убогой гостинице, а водитель — в местном гараже, где поставил машину.

Хозяйка гостиницы, довольно симпатичная и, по виду, богопослушная женщина лет тридцати с небольшим, под утро вошла в номер для его уборки. Он уже умылся и собирался к отъезду. Она была в гостинице в единственном лице за весь обслуживающий и руководящий персонал. Увидав в комнате пустые бутылки из-под пива, она вежливо попросила забрать их с собой и выкинуть на помойку.

— Зачем? — удивился он. — Лучше вы заберите. У вас, наверно, дети есть. Отдадите ребятишкам, это им будет в радость, сдадут и получат копейку.

— У нас уже лет пять никто и нигде не принимает бутылки. У каждого во дворе их гора. Тары для приема нет. В одном нашем селе вагон можно собрать.

— Ха! — усмехнулся он. — Тары нет, подумаешь, проблема. Их можно и в мешки упаковывать. У нас сосед, помню с детства, в мешках яйца с птицефабрики вытаскивал, и боя почти не было. Одной картонкой только ряды перекладывал. На любом заводе по прибытию всегда можно растарить по ящикам. Заниматься не желают ваши бюрократы. Было бы у меня время, я б вашей таре ноги приделал. На многих связанных с разливом заводах бутылка сейчас дефицит.

Этот разговор он вспомнил, когда уже добрался до города и оформлял отгрузку продукции по зачету на бумкомбинате,

— У вас не хватает денег, чтобы полностью загрузить вагон, — сказал ему начальник по отгрузке.

— По взаимозачету допоставку водкой, вином возьмете этот недочет? — поинтересовался Арабес. — Поставлю в течение недели.

Поразмыслив некоторое время, руководство согласилось на водку. Тут Арабес решил вернуться к тем самым бутылкам в поселке, где ему пришлось остановиться после поломки машины.

На следующий день он вновь находился в этом богом забытом районном поселении. Гостиница была та же, в которой он ночевал до этого. Придя в местный радиоузел, он быстро дал объявление о срочном приеме бутылок на водку с поставкой через неделю.

Арендовав в местном магазине небольшое место, он превратил его в приемный пункт. Двое парнишек школьного возраста, один из которых был сыном хозяйки гостиницы, помогали ему упаковывать посуду в мешки. Всем сдающим он выдавал квитанцию с печатью о количестве сданных бутылок. Каждая квитанция гарантировала за каждые двадцать пять бутылок через неделю получение в магазине бутылки водки.

Мешки для складирования, а иногда и ящики жители приносили сами. Вера, что они в конце концов получат обещанное, у них была невелика, но освободиться от надоевшего и мешавшего им бутылочного хлама казалось счастливым шансом.

Через два дня его деятельности им заинтересовалась местная управа. Сначала требовали разрешение на работу с населением, потом потребовали право на работу с алкогольной продукцией и справку от налоговой инспекции, что он исправно платит налоги.

Естественно, их не было, и они за работу в их районе предложили оплатить налоги им.

Он понял, что вокруг него сформировался местный рэкет в лице аборигенной администрации. Поначалу он отговаривался, ссылаясь на незаконность их требований, потом решил потянуть время.

— Через день-два, — ответственно заявил он, — вам придет телеграмма, что с налогами у меня все в порядке и на всю мою деятельность разрешение есть, — и дал адрес: — Пишите.

Понимая, что они выдвигают к нему требования не совсем по правилам, начальник буркнул:

— Затраты на телеграмму — это твои расходы, а нам нужна только заверенная телеграмма твоей налоговой инспекции.

Каково же было их удивление, когда телеграмму с необходимым подтверждением телеграфистка положила им на стол, а копию отдала ему.

— Это фикция, — возмутился местный начальник.

— Проверяйте теперь уже сами, — возразил он. — Телефонистка может подтвердить. Запрос я делал по телефону, и она же получила ответ.

То, что по телефону он разговаривал со своей знакомой, которая работала в налоговой инспекции, было его тайной.

Пока начальство обдумывало следующий свой шаг, он успел собрать двадцать тысяч бутылок и заказать машину с расчетом водкой после поставки товара. Затаренные мешки с бутылками он с трудом вместил в фуру, и поэтому часть их разместил без мешков по сену, уложив плотными ровными рядами.

Когда все было уложено в машину, они с водителем поехали на заправку в соседнее село. Там их обещали заправить по недорогой цене левой солярой. На обратном пути их тормознули на пункте ГАИ при выезде из села. Гаишник предъявил им приказ местного районного руководства. В нем говорилось, что вывоз тары из района запрещен, наряду с несколькими видами других наименований товаров. Машину потребовали отогнать в местное управление милиции. Им пришлось возвращаться в сопровождении милиционера.

Всю дорогу он лихорадочно думал, как же ему выйти из новой тупиковой ситуации, в которую его поставила местная бюрократическая мафия взяточников.

— Это произвол, — возмутился Арабес и, заглушив машину, вытащил ключи из замка зажигания, когда машина поравнялась с домом, где жила хозяйка гостиницы. — Машина в моем распоряжении. Я подожду утра, — и направился в ее дом.

На последние три дня он переселился к ней, так как боялся провокаций относительно себя. Точнее, она ему сама предложила переселиться к ней, чтобы он на некоторое время скрылся от местной администрации. Все это во имя его спасения, так как узнала от знакомого милиционера, что ему хотят как залетному коммерсанту пришить уголовщину или другую пакость, чтобы он не вывез всю тару с района. На этом даже хотели сломать и склонить к какой-то афере, где ему будет уготована роль козла отпущения.

Когда он из арендованной, тоже под гарантии поставки водки, машины вытащил ключи, милиционер на него нервно кричал, требуя их, а водитель, обезумев от происходящего, не знал, кому подчиняться.

— Вы незаконно меня остановили, — настаивал он. — Даже если этот указ местной административной мафии считать законным, уличить в вывозе товара из района меня пока нельзя. Я не пересек границы района. Эта тара — всего лишь строительный материал. Я буду строить здесь дачу, и о каком-то вывозе речи и быть не может.

— Не смеши людей. Из бутылок дом?.. Свет такого не слыхивал. А как же ты будешь рассчитываться с людьми, у которых собрал этот товар?

— У меня есть договор с другой организацией, которая доверяет мне забрать вагон уже поставленных на завод бутылок и привезти им вино. Так что это не ваша проблема.

У него действительно уже была доверенность на получение товара от другой организации соседнего села за поставленную им винному заводу тару. Разваливающая государственная конторка не имела средств на доставку вина с завода, а завод под разными предлогами тянул резину с отправкой.

— Придешь завтра с утра в администрацию, будем разбираться, где тут истина и сказка. Похоже, ты всех здесь за нос водишь, — наконец заявил милиционер.

— Да ты, начальник, скажи своим дебилам, что сначала им нужно помочь мне дело сделать, а уж потом взятки требовать. Вы ж развернуться не даете. Давай, давай, а я пустой.

— Ты, я вижу, мужик непростой, — ответил ему мент, — но на меня не обижайся, с меня требуют. Я выполняю приказ. А приказали мне тебя разгрузить на склад. Из склада товар свой ты сможешь забрать только по суду. Так что думать тебе осталось только до утра, решай.

После этого разговора Арабес задумался еще больше. Машина осталась стоять возле дома, милиционер с местным водителем ушли. Однако в доме у хозяйки его ждал еще один сюрприз. Когда он вошел, то обратил внимание, что хозяйка вся в слезах. Три петуха, вошедшие в дом, чинно склевывали рассыпанные крошки пищи вокруг стола. Он поинтересовался:

— Что случилось?

Она промолчала и, чтобы не отвечать на его вопрос, встала и старательно стала выгонять петухов из комнаты. Два послушных петуха выскочили сразу, а один нахохлился и, недовольный вмешательством, прыгнул на хозяйку, выражая свое негодование.

— Зачем вам столько петухов? — с удивлением вновь задал вопрос Арабес.

— На мясо, — наконец ответила она. — Только петух здесь один, а остальные святые, как и я. Они несушек не топчут, а ждут, когда несушки сами их изнасилуют.

— Зато тот, что на вас прыгает, наверно всех кур и всю живность во дворе перетрахал и к хозяйке в постель готов забраться.

— К хозяйке в постель как раз не этот петух хочет забраться, оттого и плакала, — после некоторых раздумий ответила она и наконец рассказала причину своего горя.

Оказалось, накануне его приезда сюда за посудой ее пытался изнасиловать ее бывший ухажер, который раньше сватался к ней, но получил отказ. Он жил в соседнем селе и периодически наведывался к ней, терроризируя и угрожая, пытаясь склонить к сексуальной жизни. Последний раз он пытался изнасиловать ее под угрозой ножа. Ее терпение кончилось, и она заявила в милицию.

— Его посадили неделю назад по моему заявлению за хулиганство, но, видно, выпустили снова, и час назад он вновь пришел и угрожал, — волнуясь, рассказывала она. — Интересовался вами и в каких с вами я отношениях. Сказал, что сегодня придет снова. На прошлой неделе, когда меня вызывали в милицию, он даже из камеры мне угрожал. Ничего не боится, сидит, как пахан, курит хорошие сигареты. Плюется, ругается, и надзиратель ему ничего не говорит.

— Сидит на нижней или на верхней кровати?

— На нижней. Его часто сажают за то или за другое, а потом все равно выпускают.

— Мне все ясно, — задумавшись, ответил Арабес. — Он работает на милицию, поэтому так смело и ведет себя. А раз еще и на нижней койке и постоянно отпускают, то это явная «сучка». На этот раз его наверняка выпустили по поводу моего проживания у тебя. Господа явно что-то замышляют. Мне, наверно, лучше уйти в гостиницу.

— Не уходите, я боюсь. Неужто вы бросите беззащитную женщину? Вы же благородный мужчина, рыцарь, джентльмен.

Он усмехнулся:

— Есть анекдот относительно джентльменов и твоих петухов. Было у бабы семь петухов и одна курица, вот один гость и спрашивает: «Почему у тебя одна курица и так много петухов?» Она отвечает: «Петух, батенька, здесь один, а все остальные джентльмены».

Хозяйка подошла к нему и, нежно обняв, прошептала:

— Его привлекают моя безгрешность и девственность. Здесь меня христовой невестой считают. В монашки я себя сама давно зачислила. Если любимого человека найти невозможно, то, считаю, с кем попало жить не стоит. Лучше уж монашкой остаться и в посте умереть, чем превратиться в отхожее место для подонка. Он меня сразу ославит. Здесь в округе он всех баб уже перепробовал. Не хочу доставлять ему удовольствие и тем более повод для гордости и слухов. Если вы не съедете от меня, он побоится беспредельничать.

— Как знать, — ответил Арабес, — может все быть и наоборот. Им нужна любая зацепка, по которой меня можно посадить на крючок.

— Вы же не откажете в просьбе женщине? Защитите меня. Я лучше отдамся вам, чем предоставлю удовольствие этому идиоту измываться над моим телом. Он от меня все равно не отстанет. Посмеяться надо мною хочет ради своего тщеславия.

— А может, ты тоже с ними заодно?

Она покачала головой и перекрестилась.

— Как знать, как знать. То, что ты до такого возраста дожила и ни с кем в сексуальной связи не была, тоже странно. Неужто живешь так, будто давно умерла? В наше время, когда девочки в пятнадцать лет знают больше, чем их мамы, это просто кажется невероятным. Может, тебе застраховать свою девственность на случай насилия? — пошутил неудачно он и тут же извинился.

— Бог меня страхует во всем. Вы разве не видите, у меня весь дом увешан иконами и библейскими картинами, это потому что я всю свою жизнь решила посвятить ему и своему приемному ребенку, теперь душа моя с ним. Близость ваша со мной вам должна сулить удачу. Помолитесь небу, если крест у вас на груди, и он даст вам счастливого конца делу. Бог меня простит и ответит вам добром на добро.

— Чувствую, с богом ты в ладах, но креста на груди моей уже нет. Царства же божьего в твоем теле лучше, наверно, неузаконенным грехом не трогать. Может, он на тебе жениться хочет? Девственность потеряешь не с ним, он тогда точно только посмеется над тобой.

— Я его боюсь, он дьявол и он никогда не сможет стать отцом. Отдать же святое тело и душу ему — значит самой стать дьяволом. По поводу греха, так он вокруг нас, и в природе, и в нашей плоти; не преступив порой греха, не сотворишь добра, да и грех порой может стать добром, — ответила она.

— В этом ты, наверно, права. У каждого свой уровень и планка допустимого греха. Однако разрушение своей святой плоти всегда мучительно для души. Может, лучше прислушаться к зову своей природы и не разрушать ее? Служи, как служила, своему богу и будь счастлива, а там как будет; если вдруг нарушишь святость не по своей воле, то греха на свою душу не возьмешь. По своей воле нарушишь его веру и мораль — ни совесть, ни бог не простят.

— Не знаю что и сказать, может и так, а может и не так. У каждого, соглашусь с вами, в этом грешном мире и природа плоти своя, и свой уровень греха. Я любой своей грех давно отмолила постом, если и сотворю что, то непрощеным грехом мне уже не зачтется.

— Это уже своя правда, а не божья. Мы все в этом мире живем под сводами храма золотого денежного тельца и поклоняемся ему, как религии счастья. Деньги или сила дают право на любую любовь, ломают существующие устои морали и формируют бытие жизни, как религию поклонения. Не противиться этому злу насилием призывает и твоя вера. Так в чем же дело? Не противься.

— Это не моя вера, а дьявола, она калечит жизнь многих и многих не верующих в Господа.

Арабес смотрел на ее полные слез глаза, и грустные мысли стали мучить его. Продолжать беседу на эту тему ему явно не хотелось, но, смотря на ее пронизанное болью лицо, он почувствовал жалость к ней. Тут из жалости он вдруг погладил ее по голове, и она, взяв его руку, прижала к своей груди. Он не стал отдергивать ее. Лишь утешительно продолжил:

— Души людей, как ни крути, все-таки зависят от божьего зова и состояния тела. Хотя русская душа всегда искала своего — свою правду, своего бога, и чаще в себе, а не в небе. Искание истины и любви — черта нашего характера. Даже в возлюбленном своем ищем союзника по исканиям. Искание — наша религия, и кто не принимает эту религию души и не говорит на одном языке, то и возлюбленными не становятся. Они и являются ключом души.

Она стала креститься на одну из своих икон, стоящих в доме, он замолчал и не стал утверждать ей свое понимание. Она, закончив креститься, возражала:

— Для нас, верующих, все разные люди перед богом равны, хотя по грехам и не очень равны. Ныне у большинства бог — деньги, у кого-то они — истина добра, милосердия и терпимости. В этой куче правды моя правда — это святая любовь, как бог.

— Вот-вот: все мы ищем своего бога, которому готовы поклоняться с рабской покорностью. Но я не осуждаю тебя за это. Не урони этого, если это счастье твое. Мне же кажется: надо, чтоб боги служили нам, а не мы им, и тогда счастье будет у всех одно. Твоя религия — правда святой любви — стоит на том, чтобы только презирать страсть, и призывать к вечной любви, которая не может быть невечной, должна дарить счастье. Однако счастье человека должно жить в гордости свершенного, и это может быть жаловано честью и почитанием самим Господом и его верой. Ты, заботясь только о своем духе, не признаешь плотского влечения совсем, а плотское здоровье — это храм святого духа. Вечной идеальной любви быть не может, так как она просто перерастает в вечное слияние душ. Ты этого знать не хочешь, как и того, что без наличия энергии тела ни любовь, ни страсть неведомы никому. У тебя хоть и, может, была любовь, но в слияние душ она, видимо, успеть перерасти не смогла, и осталась только тоска.

— Бог с вами. Верьте в бога, и он даст вам энергию вечной любви и слияние в одно мгновение.

— Только мне все это дается вне божьего закона. Однако моя любовь тоже определяется божьим временем свыше: сколько он даст, на столько и счастья прибудет. Вечностью чувства насиловать нельзя никого, а потому и клеймение любви временем может требовать покаяния, но не греха. Люди со временем поймут, что грехом может быть только нарушение этого времени, и напишут другую библию, где любая власть, как и божественная любовь, будет подчинена природе и энергии борьбы человека, способной выразиться во времени.

Сидя уже за столом и уплетая за обе щеки приготовленные ею блюда, он как бы несерьезно относился к ее желанию. Подумав над тем, что сказал, решил более серьезно подтвердить высказанное и прочитал ей стих неизвестного автора, думая, что он относится к их беседе:

Я мытарь чести, мысли, слова.

Пусть будет вам моя дорога,

Для созерцанья, как Бога,

Нам жизнь язычества Христова.

И в этой яви суть — природа,

Где сын, отец и святой дух —

Диктуют нам с природой путь.

Единый бог единой веры

Перстом откроют счастья двери…

* * *

— Триединство бога-отца, сына и святого духа вы рассматриваете в единстве с язычеством? — спросила она его.

— Ну, если рассматривать святой дух как природу, красоту и женщину, то почему бы нет. В таком виде библия может быть программой построения рая на земле, а не сводиться к обещанию его на небе. Настоящая библия ей являться не может, потому что всех пытается загнать под одну мораль и этим зомбирует людей к терпению, а не стремлению к ощущению рая в жизни. В природе бог дал каждому виду свою мораль. В новой библии люди будут подчиняться только закону красоты, потому что создание красоты есть истина счастья, в которой должна жить честь и святость каждого.

Что-то ее не устроило в этом его ответе, и она прошептала:

— Как печально; мне кажется, все не так. По настоящей библии тоже понятие добра можно считать понятием красоты, и ее создание есть божественное явление.

— Так ты, похоже, считаешь, что жертва телом богу — это явление высшей святой красоты и добра. Только нашему богу она не нужна, да и душа по большому счету тоже, хоть, по твоим понятиям, он хозяин душ, а по моим — не закрепощенное лишениями тело и дух, истина и красота. Потому моя истина не всегда с божьей в ладу, и я, выходит, дьяволу иногда дань несу.

— К красоте можно прийти только через гармонию с самим собой и богом, потому гармония и есть божественная красота. Нужно стремиться к взаимной любви как гармонии, и не только к себе, а через себя. Этого можно достичь постоянным совершенствованием своего тела и духа. Это значит — стяжать бога и любовь окружающих со святыми ценностями.

Арабес смотрел на нее и думал: «Ну вот куда ни ткну, опять натыкаюсь, то с одной, то с другой стороны, на какие-то мутные понятия и несогласие с собой». То же самое он чувствовал и с Шаманкой, и с Анной, как будто все дамы — и святые, и грешницы — были в чем-то всегда несогласны с ним. Чтобы всегда оставаться самим собой, он уже привык настаивать на своем взгляде, выработанном с годами раздумий. Нравился или не нравился он его собеседникам, старался всегда убедить в нем всех, так как это стало его жизненной позицией. В этом случае он тоже не хотел уступать и решил растоптать убеждения и этой наивной или даже зомбированной божьим поклонением дамы.

— Что ни говори и как не крути, — продолжил он, — в любви человек сливается с природой самого себя и окружающего мира, и только она божественна. Это слияние есть выражение природы как мига зачатия. Этот оргазм души есть созидание красоты, общения как единой ценности природы и человека и развития бога в себе. Смысл существования богов — служить людям, помогая им творить красоту счастья, а не угрожать им карой смертного греха, ибо без этого счастливого общества создать нельзя.

— Что вы говорите! Бог не может поклоняться людям. Жить в любви значить жить с богом, и поклоняться ему — наш долг, и иначе быть не может.

— Казалось бы, это так: подчиняясь его законам, мы должны сотворить любовь на земле, а не себя, однако все это предполагает только платоническую любовь индивидуального аскетизма и жертвенности. Личного счастья такая жизнь дать не может, а значит и счастья.

Она смотрела на него изумленными глазами, а он продолжал:

— Брось бороться с телом, — настаивал, увидев ее печаль на лице, — и удовлетворять себя сама, как все монашки в монастырях или снах, — это тоже грех. Более того, борение с телом может иметь плохие последствия в душевном плане, и все это может отразиться на психике, и не только своей.

Подчиняясь диктату божьего поклонения супротив внутренней природы, счастливыми всех сделать нельзя, и более того: не отвечая большим злом на причиненное зло, поощряем большее зло. Беда еще и в том, что любовь вечной может быть не у всех, и это не грех, а явление тоже божественной природы. Кроме того, когда любовь завладевает рассудком человека, он готов нарушать и божьи заповеди, а богу надо, чтобы рассудок человека принадлежал только ему, хотя любовь тоже бог.

Наши боги всех религий требуют преподношенья страсти, греху как жертвы благу, а значит и любви, ибо без страсти ее не может быть. Если же любовь это бог, то зачем он постоянно просит жертвы бога — любовь в жертву себе, своему писанию, разделяясь так в самом себе?

Умерщвление телесной страсти равносильно убиению счастья. Слепое подчинение слову божьему равносильно рабству и узурпации сознания под драпировкой божьей благодати. Почему человек должен мучиться от природы любовных чар, очищая сердце от страсти, и почему поклонение ей вы готовы приравнивать к еретическим обрядам? Разве религия со страхом за проявленную страсть может существовать вечно? Зачем нужна кара небесная, если зло за зло, глаз за глаз — это грех и в тоже время основа божьей силы? Однако счастье человека всегда связано со свободой потребностей тела и духа, а не их рабством. Если эта свобода не наносит вреда другим людям, и имеет меру благодати, и укрепляет здоровье нации, то она должна признаваться нравственными установками всех. Только поклоняясь свободе потребности, через дарственную благодать произойдет слияние бога с человеком, и этот принцип должен стать основой единой веры и божьей значимости, где бог — образ, дарующий по этой значимости жизнь и счастье, а не кару. Так я думаю, — ответил он, как будто выдавил из себя что-то важное.

— По-вашему, гуляй, греши с кем хочешь в полной свободе, но это тоже разврат? Понятие греха тогда в чем?

— Нет, конечно, право на всякое «хочу» любви должно быть дано богом каждому как спущение заслуженной благодати, не по его взбесившейся душе, а по его божьей значимости. В дальнейшем по мере стяжания бога и развития заслуг право это может изменяться, ибо божье право и есть мера его любви. Ощущение греха должно быть у каждой нации и общины свое, но это свое должно быть согласовано с общим по духовной значимости и мере дозволенности. Духовные ценности не могут быть равными, и только полное их отсутствие может быть грехом.

— Ну тогда я свое «хочу» не как грех, а как божью волю и благость должна иметь?

— Ты думаешь, если ты заслужила свое «хочу», то дай тебе и положи, кого захочешь, на всю жизнь? Надо, чтоб это «хочу» бог дал и тому, кого ты «хочу». Смысл жизни — это постоянная борьба, чтобы это было постоянным и обоюдным «хочу». Только если вечной райской жизни с единственным возлюбленным, как это планирует Бог, не происходит, то и дьявол здесь тоже ни при чем и не поможет.

— Нет, нет и нет. Вы что-то говорите не то, или я вас совсем не понимаю, — она стала креститься, шепча какую-то молитву.

— А чего тут понимать и молитву зря читать? Библия хоть и является напутствием любви, но концепцией для построения счастья и мира любви, как рая на земле не является. Через любовь к богу в постель не ложатся, а только по зову любви к телу и душе возлюбленного. Если эта любовь — всего лишь состояние души, то в каждый промежуток жизни она может изменяться от внутреннего состояния каждого. Счастье, как ни странно, зависит только от этого, и вот тут хоть думай, хоть не думай, хоть молись, хоть не молись, а если не допустить свершения рая в душе, то его не построить и на земле. Нужно внутренним состоянием человека управлять, но как? А Бог пока не знает как. Вот звезды еще влияют, но их трудно поменять, вот потому русский мужик и применял кулак.

Все наши религиозные концессии этим не занимаются, их больше занимает воспитание сознания терпимости. Учат прощать зло и терпеть несправедливость этой жизни, так как на нее влиять не могут. Даже любить заставляют только какой-то соборной любовью тех, кто любит Бога, ибо ближним может стать только тот, кто служит ему и постоянно насилует свою душу или плоть.

Он замолчал, поблагодарив ее за угощение, и пересел на диван. Она уселась рядом. Он из жалости опять подумал: «Обнять ее или…» — и тут задумался над разумностью этой необходимости. Осудив свое стихийное желание, заметил себе, что тут сам уже хочет насиловать себя. Что же в этот момент считать счастьем — суметь запретить или использовать свободу для стихийного желания? Сильная личность всегда умеет отказывать себе и подчиняться рассудку. В чем же больше смысла праведности, спросил он себя и, отогнав это наваждение мыслей, продолжил, как будто самому себе:

— Смысл жизни, однако, в борьбе за то, чтобы свое «хочу» не было насилием своего сознания и природы другого, которое стоит перед выбором чужих, а не своих желаний. Полного слияния с природой в том и другом случае не получится, и «хочу» одного не станет «хочу» другого, которым не живешь и не желаешь.

— Ну раз это так, почему бы вам просто не преклониться перед просьбой женщины? Что вам мешает? Некоторые тратят массу времени и денег, чтобы ради спортивного интереса и своего торжества, наподобие упомянутого мною мерзавца, не покорить, а любым путем взять женщину, а тут на — вам жертвую себя на халяву, — она положила на его плечо голову. — Или вы будете ждать поцелуя своего бога «хочу»? У вас что, нет божьего зова мужской чести и природы?

— Этот зов — проблема женщины, и поцелуй бога с зовом или нет тут ни при чем.

— А мне кажется, что вам мешает ваша странная религия. Если она мешает отвечать мужчинам на чувства женщины, тогда вы никогда не дадите счастья другой, а значит и себе. Где же тут слияние с природой?

Арабес опять задумался. Он все еще подозревал какой-то подвох, который могла уготовить местная мафия в лице этой христовой невесты. Могут и насилие пришить, а ему этого совсем было не нужно. Однако все выглядело искренним желанием, но он отогнал эту мысль.

— Нет, это не моя религия, да и не ваша, но мне сейчас и не до женщины. Меня преследует какой-то женский рок то с одной, то с другой целью. Я в нем как скорая помощь на грани провала своего понимания смысла жизни, преданности и своей затеи, — ответил он и, как бы между прочим, рассказал историю:

— В Монголии есть обряд: если женщина посидит на символическом фаллосе из камня, лежащем не святом месте, против женского влагалища, то в течение нескольких часов бог обещает ей иметь сексуальную близость и исполнение желания. Мужчина, нарушивший это божье повеленье, карается им. Не знаю, есть ли для мужчин такое же святое место с божьим повелением. Наверно, нужно, чтобы все-таки оно было. Непорядок, когда для женщин одно есть, а для мужчин нет, пахнет несправедливостью.

— А что бы вы тогда хотели?

— Не знаю, но на месте бога я бы женщинам и мужчинам, нашедшим у статуи обнаженной богини оставленные желания, просил бы считать святыми только в том случае, если рядом были божественные изваяния, поклонение которым узаконивало бы отказ в таком святом желании. Исключающие друг друга желания могли бы не выполняться или грехом не преследоваться. Если они уж взяли их по божьей воле, то в течение нескольких часов обязались бы исполнить и возводились бы в талисман удачи на счастье во всех других желаниях и делах.

— Мне бы сейчас такой ритуал, — прошептала она.

— Однако для этого мужчине для страсти необходимо предлагать и божий напиток любви. Тогда бы это полностью призвало их сущность к торжеству слияния с природой, но эта природа была бы уже искусственной природой, созданной извне человеком.

— Вполне символично и в духе ваших убеждений. Многие женщины восприняли бы его как прекрасную возможность.

— Да, страсть в любви является смыслом и правдой тайных желаний всех. Вот и думаю теперь: почему мы должны бояться и скрывать необходимость интимных желаний? Однако они возможны только тогда, когда рушатся имевшиеся душевные привязанности. Для этого нужно только мораль привести в соответствие с жизненными ситуациями. Твоя религия здесь не помощник, нужна религия — любовница, жрица и целительница человеческих отношений, с заботой о душе через состояние тела. Не стесняясь повториться, скажу, что тело — это живая природа человеческой души, ее храм. Соответственно, душа — храм любви, а любовь — храм человечества. Вот только очарование красотой является храмом страсти, и эта страсть всегда жива жаждой красоты и жаждой тела. Из формы удовлетворения страсти вырастает храм счастья, если, конечно, появляется очарование души, как храм любви. Извини, но у меня не сработал магнит этой страсти, и очарования твоей красотой не возникло.

Она от этих слов будто сошла с лица и, замявшись, произнесла:

— Мне почему-то казалось, что чем больше люди приближаются к богу, тем им легче приблизиться друг к другу.

— А мне кажется наоборот, — возразил он. — Восприятие неузаконенного греха всегда больше отделяет людей друг от друга. Нужна религия, в коей страсть греха жила бы всегда, и без ядовитого напитка осуждения. Не каждый мужчина способен исполнить желание женщины, а настоящая религия своими обрядами, чтобы такие желания возымели силу, не обладает. Все ее существующие обряды только скрывают их под драпировкой благородности и приковывают к вечности. «Разруби полено, и я буду там, подними камень, и увидишь меня…» — это слова Христа. Они тоже говорят о зове природы, но не гонят ни в баню чувств, ни к костру страсти, а убивают их радость. Божья воля не защищает, а преследует нас за это. Может быть, это послужит моим оправданием, извини.

— Неправда, Бог всех защищает, но стремиться уподобиться Богу или искать его в себе — это грех, да и в вас я таких желаний не вижу, и в библии таких слов не читала.

— А их, кажется, и нет в библии, но это слова Христа. Их пытаются оспорить, так как они говорят о том, что окружающая и внутренняя природа человека божественна. А значит, и зов ее плоти должен быть таковым.

Он, поглядывая внимательно на нее, опять задумался над своим ответом. Вспомнив недавнее подобие случая с Анной, прервал разговор. Она не нарушала томительного молчания и думала в это время тоже что-то свое.

Думала, что делать, если она как женщина совершенно не нравилась ему и поэтому у него нет ни желания, ни страсти обладать ею. Теперь уже останется наедине со своим преследующим ее и принуждающим к сексу насильником. «Так зачем же, спрашивается, я должна богохульничать и делать с ним то же самое, что кто-то подобное с ней?» — спрашивала она себя.

Нет, она никогда себя дурнушкой не считала. «Значит, что-то другое, — решила она. — Да, кажется, он говорил о душевной привязанности, и это ему, видимо, мешает». Ища спасительный ковчег этой патовой ситуации, она наконец нарушила молчание и стала рассказывать:

— До последнего времени мы жили с братом. Он до конца жизни тоже веровал и служил богу. Оставаясь святым праведником, был ангелом-хранителем для меня. Вы сейчас живете в его комнате. Когда он был рядом, мне было спокойнее. Он не давал меня в обиду ни в школьные годы, ни после. В юности я была белой вороной. Поцелуй с парнем в школьные годы вызывал у меня брезгливое чувство, и я никого к себе не подпускала. Когда его знакомый стал ухаживать за мной, я на него поначалу не обращала никакого внимания. Когда его провожали в город на учебу, мы после застолья долго играли в хоровод и ручеек. Тогда он из всей компании постоянно выбирал меня, а потом танцевал, и в конце вечера мы пошли прогуляться на речку. Он искупался, а потом побежал в лес и нарвал мне цветов. Идет и несет цветы, и гляжу я на него, а он такой слаженный и как будто светится каким-то божьим светом, по мне искорка пробежала. Я прониклась женским чувством. Так началась любовь. Мы уже договорились о свадьбе, но судьба не сложилась. Его забрали на службу. Я в своих фантазиях видела уже наших детей, лелеяла их и радовалась будущей жизни. Дьявольский рок оборвал мои фантазии: он не вернулся с Афгана. Получив печальное известие, я впала в отчаяние и в горе наложила на себя руки, но меня спасли. В душе наступила полная пустота и одиночество. Благодаря сочувствию знакомой старушки я вернулась к жизни.

Она говорила, что если бы из-за каждого мужчины, погибшего на войне, их любимые женщины кончали с собой, то в тылу было бы больше трупов, чем на фронте. В общении с ней я поняла: в любви нельзя опускаться до смерти. В этой жизни нужно оставаться ее творцом, а не ее жертвой. Она приобщила меня к Богу, и я, как и она, стала служить ему. Служа ему, и до сих пор сохраняю любовь к своему суженому. Каждый день я стараюсь выходить в семь часов на улицу и около часа дарю его памяти. Мы в это время с ним обычно встречались. В это время и сейчас я ощущаю его поцелуи на себе. Мне кажется, что я все еще жду его, как в стихе «Жди меня» Симонова.

Когда я прихожу на его могилу, то стоит мне прикоснуться к его кресту, как мне кажется, что его душа в его обличии выходит из могилы и является предо мною. Он садится на свое надгробие и начинает со мною вести душевные разговоры.

— Ты, — говорит, — поставила мне крест с душой, поэтому тебе стоит коснуться его, и моя душа является к тебе. Она не улетела на небеса, она будет всегда рядом с тобой. Души любимых всегда остаются с душами любимых ими.

Арабес выразил что-то вроде удивлений, но она продолжала:

— Это действительно так. Мыслями о нем наполняется вся моя жизнь. Для некоторых все это странно, но я ничего с собой поделать не могу и, похоже, уже никого не смогу любить кроме него, так как думаю о нем как о живом. Это была моя богом посланная половина, и другой половины в этом мире для меня больше нет. Бог двух половинок своим любимцам не дает.

— Выкинь эти мысли, у тебя все еще впереди. Бог за такую любовь к нему все, что попросишь, даст. Ты настоящий ангел, нужно только расправить крылья. Не думай о счастье в каком-то божественном будущем, живи настоящей, и только настоящей жизнью. Заставь себя полюбить человека, который мог бы быть с тобой всегда. Я не тот, кто тебе нужен.

Я тоже был в Афгане, выжил, но души твоего погибшего возлюбленного во мне нет. Ты не вздумай фантазировать по этому поводу. Многие из нас-погибших просили отлюбить и за них. Наказ вроде бы святой и как долг, но уместен ли здесь и с тобой? Как же можно себя заставить любить нелюбимую даже во имя долга военному братству?

— Молча, стиснув зубы, если считать, что долг платежом красен, а тем более военный.

Ее ответ его обескуражил, и он не знал что ей ответить, а она, усмехнувшись, посмотрела на него, поднявшись, отошла.

— Да, жизнь не похожа ни на мои, ни на твои фантазии. Если это так, то…

Она перебила его:

— Бог если есть, то он должен по желанию каждой невесты погибшего солдата дарить души погибших живым их собратьям, и даже их чувства.

— Выходит, ты уже начала сомневаться в его существовании. Иначе получается, что каждый выживший солдат должен иметь как минимум две души? Неужто предполагаешь — нам, выжившим мужикам, жить разделенными на несколько душ? Они же его разорвут на части.

— Есть же полигамная семья, так почему же не может хоть на время быть полигамная душа, чтоб вдовы не мучились хоть иногда?

— Душевный гарем кормить в себе не каждому по карману, и не грехом ли это будет?

— Если это будет за себя и за того погибшего парня божьей наградой, то может быть и честью, без душевных мучений и затрат. Пусть это будет жизнью во благо, чтобы такие, как я, не мучились переживаниями по поводу погибших возлюбленных.

— Ну, вот ты и сама изменила своей вере, — с усмешкой отвечал он. — Своего бога придется забыть и поклониться другому богу, который будет заботиться о душах погибших, чтоб они попали в безгрешные тела. Души погибших во имя живых становятся святыми, и в какое живое тело они переселятся, ему должно быть все равно. У нас после всех войн должны жить одни душевные монстры с душой своей и еще святой, и не одной. Выходит, и с женой надо будет жить, и уметь налево ходить, чтоб в грехе не жить. Души ревновать же друг друга будут.

— Настоящий бог должен заботиться о теле, чтоб в нем души не бунтовали и порядок знали.

— Тогда надо будет признать, что тело создано наподобие русской матрешки, а не по его подобию, или не у всех. Ту плоть, которая находится ниже шеи, нужно уже не убивать, а уметь дарить — она, видимо, богом для этого и создана. Чем больше она будет в состоянии удовлетворения, тем выше будет гармония плоти и духа и ближе к счастью, а значит и к богу, будем все мы. Духовное оскопление, как и физическое, может иметь только один смысл — кары. В данном случае тебя карать — значить богу грех на душу брать. Пусть избавит Господь таких от всех мучений и даст любви.

Тут он обратил внимание на шкаф, что стоял у стенки рядом, и увидел на нем несколько деревянных, художественно разрисованных в русском стиле витязей. Они стояли ровным рядком, с копьями, щитами и в шлемах. Посередине этого ряда находилась картина богини любви.

— Красивые фигурки и хорошие защитники богини. Целая божья дружина.

— К сожалению, не защищают и никого не пугают, только красотой своей привлекают.

На красоту этой дамы не реагируют, как и вы на мою. Вы чем-то похожи на них, тоже, как они, чего-то боитесь.

Такого напора от этой божьей коровки он не ожидал и думал, что же это все значило. Находясь в обостренной обстановке с местной административной мафией, он не знал, чего ожидать, и никак не хотел ее обидеть. Она, видя его некую молчаливую растерянность, решила его успокоить.

— Да, отдаться не по любви — значит взять на душу грех, — подтвердила она начатый ранее разговор. — В греховном теле не может быть чистой души. Святое дело требует святости во всем, тем более когда служишь богу. Вот вам я готова отдать себя всю оттого, что нравитесь, и это тоже посчитаю святым делом. Однако вас я не интересую, видно, я очень стала непривлекательна и любви не вызываю, а без взаимной любви порядочный мужик, как и я, грех на душу брать, поэтому, не будет. Или бога все-таки боитесь?

— Да нет, я другого боюсь, а у тебя с красотой все в порядке. Дело не в тебе, а во мне и ситуации, в которой я нахожусь. Для меня взять святое тело и сразу его душу — это все равно что украсть чужое счастье, как вещь, которая мне совсем не нужна. Отдать свое тело без души — это тоже должно быть грехом. Тела без души на земле не бывает. Делить, разрезая себя на части, — это значит получать не удовольствие, а боль. Другой вселившейся в меня души пока не чувствую.

— Жалко, — произнесла она с сожалением.

— Тебя же христовой невестой зовут, и делить свою душу между Богом и мужчиной тоже, наверно, грехом для тебя станется. Это хуже, чем разделить душу между двумя возлюбленными, но это скорее ко мне относится, а не к твоей вере. Хотя если возлюбленный тебе заменит бога, то любой грех святостью может стать, но для него ли? Только, по писанию, святой дух Христа зачат тоже был не по любви, а по здравому смыслу, да еще с мужней женой, когда свободных было море, и святой девственницей ее как-то сумел оставить. Зачал и забыл — и вроде как во благо и спасение этого мира сотворил, но мир-то пока от бед не спас.

— Вы меня тоже не спасаете, хоть, наверно, и к святым себя не относите, но почему не можете сделать жертвенный шаг во спасение? Может быть, Богом моим после этого станете? Скорее, боитесь женщин, они ж и родить могут, а этого мужчины боятся больше всего, перед богом или совестью ответственности нести не хотят. Только на разделение души пенять не надо. Мне так ваша душа не нужна, я сама жертвенница и сама душу свою вместе с телом готова отдать, хоть на мгновенье, но только в хорошие руки, и делить, разрывать чужую душу не собираюсь. Понравились вы мне, и все тут.

Она вновь прижалась к нему и, будто обнимая его руку, продолжала молвить:

— Мир этот, какой бы он ни был, только мы, женщины, не исправим, но счастье один другому подарить может. Если он действительно погряз в грехах, то бог все исправлять не обязан. Все лучше будет, если мы против воли своей святой идти не станем, то духу, и телу, и божьему промыслу противоречить не будем, если социальному злу торжества не допустим.

Эти ее слова задели его, будто в них прозвучала молитва к действию, но все было как-то не так, как делалось у простых грешников, где страсть не вымаливалась, а разжигалась. Она же продолжала, как за упокой, уговаривать его, будто вымаливая снисхождения:

— Последствий можете не бояться, я сама своих детей теперь уже, наверно, иметь не смогу, мой организм отравлен химией. После смерти своего суженого работала некоторое время на химическом предприятии и попала в аварию, теперь могу родить только больного или дитятю-урода. Родить и заставить человека мучиться на этой земле — значит тоже взять грех на душу. Чтоб не жить в одиночестве, я воспитываю ребенка, взятого из детского дома. Воспитать дитя — это все равно что топтать дорогу к богу, в вечность, в будущее. Это наше женское святое дело и счастье.

Тут она среди строя своих витязей достала тетрадку, полистав ее, открыла среди других стихов стих «Женское счастье» и стала читать:

«Да, беда, бада, бада!

Ба! Бода» с утра всегда.

Шарики за ролики,

Ролики за шарики,

В счастье малышня.

По судьбе родила я

Для себя смешариков.

Бегают, катаются,

Жизнью наслаждаются

И кричат: «Бада! Бада!»,

Будто где-то есть беда.

То ли радость без ума,

То ли резвость без конца.

Слово вроде — их игра,

Как безумства чехарда,

И порой игра в войну

Меня бесит, но терплю.

Доз! доз! Первертоз,

Баловство их как невроз.

У кого галка,

У кого палка.

То доз, то первертоз,

Кто донес, кто перенес.

«Ой, бада! бада! Бода!» —

Слышу крики их всегда.

Только это мне не беда,

Я когда-то в детстве такою же была,

Так же для родителей баловнем слыла.

Жизнь так повторяется,

Счастьем называется.

Семеро по лавкам,

Неравнодушных к сказкам

И, конечно, к ласкам.

Радуют по-разному смешарики меня,

Особо когда кушают пирожки с утра.

В этой детской радости душа и жизнь моя.

Разве не для этого дела мы живем?

Женскую святую долю познаем.

А «Бода! Бода! Бода!»

Пусть нас радует всегда.

* * *

— «Темная ты личность, Светлана», — сказал бы я тебе, если б не последнее обстоятельство. Чтобы одинокой женщине в наше тяжелое время взять на воспитание ребенка, нужно иметь как минимум не только геройский характер и святую душу. Непорочной божьей овце разве это под силу? Более того, ты хочешь сказать, что в этом счастлива.

— Все мы овцы божьи, и он наш пастух, — отвечала она, начиная снова накрывать на стол.

Он остановил ее, сославшись на то, что она его уже накормила. Тогда она достала вина, налив себе и ему. Они выпили, а он утверждал, продолжая разговор:

— Вот и хозяйка ты хоть куда. Не понимаю, почему божьим угодникам на этой земле бог полного семейного счастья не дает? Если бы у каждого из нас за спиной был такой мешок добра, как у тебя, мир стал бы намного прекрасней. Только такой мешок добра не может заменить мешка денег и его не передашь по наследству, как и права на сладкую жизнь не купишь.

— Сатана правит миром, от этого и все беды мирян православных. Не только любить, но и рожать на этой земле скоро не от кого будет. Все пьют, курят, колются, детей бросают и в бога не веруют. Не только вырастить ребенка, но и родить сейчас сложно. Дать образование и воспитание, когда работу найти трудно… Ребенок становится просто роскошью, и не только для одиночек. За грошовую зарплату и такую же подачку от государства на рождение и воспитание молодухи рожать не рискуют, да и рожать скоро неспособны будут. Однако только вырастишь, дитятю сразу родину защищать заберут, а родина что для воспитания делает? Вот мне и защитник, и собеседник нужен. Каждая для своего продолжения потому хочет иметь только одного, и то когда в тираж выходит и смысл жизни уже теряется Я тоже живу сыном и надеюсь на божью милость: как-нибудь выращу.

— Бог-то бог, да сам не будь плох, — выразился он в подтверждение ее слов.

Ему отчего-то стало совсем грустно от них. Он достал сигарету и решил выйти, чтобы покурить. Она взяла сигарету, попросила не грешить и поберечь свое здоровье, чтобы рок над его здоровьем не висел, и замолчала. Потом добавила:

— Видите, я неравнодушна к вашему здоровью. Говоря, что этим роком, как мором зла, выкашивает весь народ, будто война идет по земле, по себе сужу, но я зла этого на химическом комбинате наглоталась.

— Да я не взатяжку, — отшутился он и добавил: — уговорила, — уже усевшись снова, готов был продолжать общение. — Если бы общество заботилось о здоровье нации так же, как ты о моем, то нерожавшим девушкам работать на вредных предприятиях оно бы запрещало. Жалко, что о генофонде нации сейчас никто думать не хочет. Ныне говорят, что за границей масса людей после смерти и разлагаются тяжело, потому что едят все искусственное, а потому и дети рождаются более болезненные, чем раньше. Тело ведь от времени и без этого ветшает, теряя свою прелесть независимо от грехов и социальных условий, и к своему воспроизводству становится непригодным. От этого и душа каждого меняется, да и борьба за жизнь быстро слабеет. Ты тоже надела на себя обет аскетизма. Лучше уж грешить и рожать, даже если замуж не выходить, по-любому, пока женщина в теле. Если тело с руками становятся неспособными прокормить человека, то душой уж точно не прокормишься. Бога на небесах почему-то интересуют только душа и добро, вот и вымираем, как мухи в морозы. Ныне нужен мешок денег за спиной, чтобы не болеть, а добро его не дает и тем более не кормит и к власти не ведет.

— Как вы можете так говорить? Разве вера угрозой греха не заботится о здоровье тела? Вот только понятия греха на предприятиях нет, и с техникой безопасности она не дружит и не карает, а там плоть убивают порой, как на войне.

— У предприятий души нет, а вера стремится к власти над душами, думая, что завладев душою, получит ее навсегда, а на войне душами тело на погибель посылает. Распоряжается ими, как своей собственностью. Однако не накормив тело, душой завладеть тяжело. Бог твое тело не кормит, а ты уже отдала душу его власти. Не понимаешь, что не бог, а только тело кормит и воспитывает душу. Голодное и больное тело кормит злую душу. Власть над душой должна быть своей и такой, чтоб она служила телу в благодарность за то, что оно позволяет жить в нем твоей душе. Тело же должно служить делу красоты — личного счастья, как добру, и эта красота должна зависеть от божьей или народной значимости. В этом суть гармонии жизни, и это должно быть культурой, верой и честью каждого.

Детям, тем более если у тебя была бы девочка, то ты как мать должна передавать такую веру и какой-то женский опыт личного счастья, пережитый самой, а у тебя его нет, кроме божьей значимости, которая для личного счастья тебе ничего не дает.

— У меня мальчик.

— Это тоже проблема. Одинокая женщина подсознательно воспитывает в нем подобное себе существо — женоподобного мужчину. Ты живешь не своей, а чужой, искусственной, построенной на иллюзиях жизнью. Спроси себя: есть в твоей жизни смысл и хотела ли ты своему ребенку такой же жизни? Человек должен ощущать жизнь всеми органами, тогда это жизнь, а не существование. Аскетизмом можно оправдать только жертвоприношение за грехи, и я опять повторю. Ты этот крест несешь, а зачем, за какой грех?

— Вам меня не понять. Это все слова, что почувствовать нельзя. Я мечусь между душой и действительностью. С моей душой никто кроме бога не ложится, а с жестокостью, хамством не хочу ложиться я. Это моя действительность, а о чем вы говорите, мне непонятно.

— Да вы, сударыня, хоть и жертва религиозного воспитания, без любви — ни тела, ни поцелуя, но в такой ситуации, что я не знаю, как бы поступил. Как будто коса нашла на камень. Похоже, мне нужно помолиться и со своим богом посоветоваться. Если судьба не обещает человеку любви на протяжении всей жизни, то миг любви может быть и спасением, и единственной радостью, если другого решения нет.

Я помолюсь, только вот не знаю, какую молитву прочитать, чтобы божий поцелуй получить.

— Греха боитесь, но для созидания добра его быть не может вообще. Вы же говорили, что ради какой-то благородной цели в грехе не может быть греха, и это вы, наверно, говорили про себя. А по мне, грех есть грех, и его как ни крути, а прощения все равно проси. Нет у меня цели такой, ради которой на грех можно было пойти, а вот готова идти. Бывают случаи, когда из двух грехов нужно выбирать меньший. Если же на моем пути лег камень с надписью: «Налево пойдешь — грех от зла обретешь, но королевой станешь, направо пойдешь — грех от добра получишь и сердце потеряешь, а прямо пойдешь — призраком того и другого станешь», то в этом выборе я бы пошла направо. Это потому так, что ни королевой зла, ни спутницей ее, ни призраком стать не хочу. Сердце бы рассудком заменила.

Он усмехнулся и произнес строчки из своего стиха:

Нам бы, нам бы, нам бы всем за облака,

Там бы, там бы, там бы в грехе не знать греха…

Потом умолк и, подумав, добавил:

— Ну, тебе впору собирать и накапливать дела добра. Там, за облаками, передавала бы их всем грешным для оправдания их или по наследству своим. Если там, за облаками, у Бога есть банк добра, он на его святую валюту душ печатать начнет. Станешь его банкиром, чтобы вершить свой или божий мир добра. Кто с большим мешком добра придет, тому большую райскую жизнь придется дарить. Только опять неравенство в раю появится и преклонение перед большим мешком добра станет. Дела добра могут начать воровать или у добрых их отжимать, чтоб грешных спасать.

Она усмехнулась.

— Это ваши фантазии и греховный обман, рассчитанный на безбожных мирян. Грехи делать все боятся болжны, да и дела добра украсть нельзя. Равенство на сотворение добра для всех должно оставаться. Только каждый должен начинать его творить с нуля своего. Творить свои благие деяния, как и получать, нужно с чистого листа, по своим воздаяниям богу, как душу с рождения.

— Ну вот, ты вроде бы согласилась со мной, что бог и вера должны за содеянное добро давать власть и создавать каждому свой рай. Общий рай не каждому может показаться раем. Такое можно и на земле сотворить, каждому по его воздаянию свой рай в нашем быту. Только кому и как свои благие дела оставлять на земле, когда тебя в рай пригласят? Божья валюта, божий банк добра и манна с небес — чем, конечно, не рай, бери ложку и черпай. Многие грешники за счет благих будут ложкой манну черпать, как же справедливость соблюсти?

— Да выкиньте эти мысли из головы, забудьте и больше не думайте об этом. Мир все-таки держится на божьих праведниках и добре, иначе Бог давно разрушил бы его. Он и сейчас ждет талантов доброты, чтобы удержать людей от глупости, — с наивным утверждением возразила она. — Так если Бог будет давать право на наследование добра, то только достойные будут удостоены унаследовать добро предков. Тогда все будут стремиться делать добро и на земле.

— Как бы не так, но пусть будет так, однако повторю: жертва телом — это не добро к святости, а воздаянье за грехи или дар во исцеление и спасение, и должна быть праведностью любви. Святость — это красивые деяния добра, но не всякая любовь может быть добром если не злом. Тут бабка надвое может сыграть.

Произнеся это утверждение, он подумал, что оно может показаться слегка смутным и не убедительно для неё. Напротив, её доводы ему вдруг показалось не лишенными смысла и он усмехнулся простоте и легкости ее утверждения. Не понимая, что можно добавить к сказанному вспомнил вдруг прежнее е её утверждение по переселению душ погибших солдат. Видно она всё-таки считает, что я имею паспорт души её возлюбленного и разговаривая со мной, как с наследником его погибшего возлюбленного. Чтобы забыть ей думать так он, после некого раздумья заметил:

— Ты зря ищешь родственной души своего возлюбленного. Во мне ее тоже нет, да и вряд ли найдешь даже у него, если вдруг там, на небесах, встретишься с его душой. Бог гарантировать тебе этого не может.

Он налил себе еще вина, она предложила налить и ей. Он выпил, она лишь пригубила.

— Мне кажется, что за мною гонится какой-то рок и сознанье мое заблокировано, — произнесла неуверенно и тихо она, будто боялась, что ее услышит кто-то другой.

— В этом и моя правда, и мне порой тоже кажется, что за мною гонится тоже какой-то женский рок то в одном, то в другом виде. Боюсь, что когда-нибудь догонит. Я как в штормующем море с полной лодкой утопающих. Еще одной утопающей она не выдержит, потонет. То, что ты решила распрощаться со своей святостью тела, наверно, правильно, но зачем Бог роком посылает это мне? Я же потоплю лодку своей судьбы. Для Бога телесная святость и жертвенность много ли значит? Где мера греховной глупости — Бог мне этого не сказал, а я чувствую, что уже иду и не вижу своей ватерлинии. Волны летят через борт, и еще один утопающий на моей лодке сделает утопленником уже меня. Грести будет некуда и незачем.

Поэтому если у тебя есть человек, который тебя любит и пытается добиться тебя, ты прояви к нему внимание и все-таки отдай ему себя. Такова, видно, божья воля. Прими свою участь со смирением, и, может, Бог возрадует тебя его благодатью. Все со временем меняется, и порой тот, о ком думаешь плохо, вдруг проявит с хорошей стороны. Выйди замуж, одной с ребенком все равно тяжело.

Она молча слушала его и вдруг выпила стоявшее в стакане вино почти залпом, не поморщившись. Он посмотрел на нее удивленным взглядом.

— Зачем ты приняла обет аскетизма, ради вечной жизни или как? Мне это трудно понять. Аскетизм никогда не может быть правильной жизнью, это скорее жертвоприношение в дар ожидания новой любви. Ты же творишь это в память убиенной души. Не хватит ли для памяти? Вечностью скорби ты его не возродишь — это не дело.

Ты можешь забросать меня камнями, но я слуга истин и питаюсь только их настоящей кровью, а ты клюешь себя иллюзиями умерших догм, обманывая себя и окружающих. Помню, по одному местному радио читалось стихотворение, которое чем-то отражает твой образ. Я записал для себя в целях сделать из него песенку. Вот хочешь, его тебе прочту?

Она кивнула головой.

— Оно звучит примерно так, — он стал читать:

Вот и город после дождя,

И с небес уже не льется вода,

А у дороги еще в каплях листва,

И журчит вода в два ручья.

Он помог ей, по воде перенес

И только спасибо с собой унес.

Давно высохли дождей ручьи,

А с ними и ее пропали следы.

Но от той воды и от тех дождей

У него чувства проросли к ней,

И как ветки вербы ждут листву,

Ждал он встречи с ней наяву

И хотел обменять мечты

На взгляд ее с теплотой любви.

Растерявшись у кромки ручья,

Будто шептала, любя:

«Спаси, спаси, меня спаси!

Помоги, помоги перейти».

А когда он встретил и узнал,

Что она обвенчана, зарыдал.

Говорят, слез ручеек его

Началом реки стал

И по городу рекой побежал.

Но в городе это только молва,

И на дороге, где ходила она,

По-прежнему бывает вода.

А парень тот уж не влюблялся,

Одиноко прожил и порою ругался,

И единственной женщиной в доме была

На стене картина «Королева дождя».

Выходя из картины, она порой

Была в этом доме хозяйкой одной,

Как призрак мечты святой

Неразделенной любви большой.

* * *

Тоже говорится о таком, как ты, однолюбе, но это не смысл и тем более не может быть образом жизни, — заметил он ей после прочтения стиха. — Живи так, если тебе это нравится, и поклоняйся иллюзиям, но пойми: мораль, по которой ты живешь, это не истина, а ее чучело, отпугивающее счастье.

Тебе, если сердце молчит, надо прислушаться к разуму, как ты и хотела в твоем видении распятия. Позаботься о своем теле; страсть, даже если она не твоя, а к тебе, может быть храмом твоей немой воли, что потом окажется живым божьим пульсом долга. Пение своей любви ты можешь услышать только со временем, когда пройдет онемение прежних чувств. Женись, как и советовал. Обычно считается, что окончательное решение можно принимать после совместной ночи, и даже тогда не всегда можно сказать, твой или не твой человек для жизни — тот, который хочет с тобой близости. Время решает все. Когда двое некоторое время находятся рядом и проявляют сердечные заботы, то у них может возникнуть привязанность друг к другу, стимулирующая желанья к сближению. Ведь не все возникает с первого раза и взгляда. Есть любовь, возникающая на отношениях, но это длительный процесс. Делают же у нас искусственные роды, когда женщины не могут разрешиться сами, и это делают люди, а не боги. Я уверен, это возможно и в любви. Только нет такой божьей службы, которая могла бы учить этому, хотя и богова это вотчина. Только когда черпаешь энергию другой, если не своей страсти, появляется способность давать радость совместной жизни, хотя бы на миг. Может быть, тогда ты поймешь, что жизнь прекрасна и в этом. Отдайся тому, кто любит тебя, если сама любить уже неспособна.

— Вы же не хотите отдаться тому, кто вас желает, а вы его нет. Я в такой же ситуации, не толкайте меня к своему вампиру. Не надо усугублять мою трагедию души.

— Эх, беда, беда, беда, не влезаем в ворота, — вздохнув, отреагировал он. — Куда ни кинь, везде безысходности клин. Можно надеяться, что настойчивость мужчин сможет породить любовь и этим покорить женское сердце. Такова жертвенная суть женщин. Недаром же Пушкин писал: «Но я другому отдана и буду век ему верна». Твоя телесная жертва не должна создавать духовной травмы ни тебе, ни твоим близким, не делай глупости.

— Нет у меня никакой душевной травмы, не надо меня по полу таскать, как швабру, и не заливайте мне бетоном душу против воли. Я же вам уже сказала, что хочу распрощаться со своей безгрешной жизнью, но только по своему желанью, а не по прихоти бесовского желания. Я даже семью с мужчиной творить не хочу.

Он успокоил ее возмущение ласковым прикосновением к руке.

— Это точно, какой-то рок надо мной. Ты просто во мне видишь душу своего возлюбленного, но я не он, я совсем другой человек. Двух душ за погибших мне бог тоже не подарил. Успокойся же, наконец, боже мой. Прекрасное самопожертвованье и высокая степень безумства, но это неуместно. Не надо перечеркивать смысл всей своей жизни. Я сегодня здесь, а завтра меня уже нет, и что услышу или скажу своей совести, когда меня не будет? Я ветер погони за своей удачей. Случайным, как я, людям дарят себя только от отчаянья.

Если бог — это любовь, то любовь во имя любви, куда ни шло, оправдать можно, но только ради секса или прощания со святостью — такое мне непонятно. Это похоже на то, чтоб подать нищему при выходе из храма, чтоб кто-то за тебя помолился. Тело должно испытать божественное томленье, тогда прощанье со святостью будет в радость, а не с чувством греха, который останется со мной и с тобой на всю жизнь. Я уже и с Богом посоветовался, и вот крещусь, а в ответ только молчание.

Он перекрестился.

— Какой же мне искать выход из создавшейся обстановки? Если Бог не может дать новой вечной любви, значит это невозможно вообще и ждать уже больше нечего. Кому же тогда дарить свою святость, если она ни богу, ни желанному не нужна и тело его не мучается томлением страсти, а мое жертвой дьявольского желания быть не хочет?

— Не знаю, как и что уже сказать, но ни приказом свыше, ни повелением воли желаний не достичь. Вспышка желания — это внутренний порыв на женственную красоту, а ты почти в рясе и протокольный холод требования, это же так не делается. То, что невозможно богам, порой возможно людям, но для этого нужно хотя бы быть способной на женские ласки.

— Может быть, это и правда, — тяжело выдохнув, сказала она и сама подумала: «Мои одежды убивают мою красоту». С этой мыслью будто какой-то камень упал с ее души.

— Я знаю случай, — продолжал он, не обращая внимания на ее задумчивость, — когда двое старых людей встретились и влюбились друг в друга, как шестнадцатилетние. Этому я был свидетелем сам.

Мужчину я знал давно, часто в молодости ему помогать приходилось. Он охотником в «Охотсоюзе» работал. Был у него на озерах свой дом, и не сруб, а сложенный из кирпича и шлакобетона. Из больших городов к нему приезжали отдохнуть большие гости, и часто с временными подругами, любительницами свежего воздуха и свежей любви. Были и заядлые любители охоты.

Как все охотники, иногда выпивал, и по-черному. Несмотря на это, жена его очень любила, во имя этой любви и погибла, при нелепом случае. Ее съели комары или укус какой-то ядовитой твари.

Собрались как-то по пьянке все горе-охотники и поспорили с рыбаками, что два часа пролежат голыми на берегу озера на большой приз. Он, чтоб проверить ее любовь, попросил вместо себя лечь ее. Она уже была подвыпившей, а он для смелости выпил с ней еще. Она легла и уснула, а за пьянкой они про нее забыли. Когда вспомнили, она уже была мертвой и слой комаров покрывал ее тело. С тех пор он долго простить не мог этой потери и на озерах так и жил один-одинешенек.

Привозили ему как-то молодуху, которая жила с ним. «Меня, — говорил, — она устраивала. В доме с ней было чисто. Дом без женщины не дом, а так, одно название. Берлога отшельника, и всего лишь».

То, что заезжие охотники порой ее в лес уводили и развлекались, его это даже не волновало. В доме хозяйка была нужна и заботу о нем помнила, вот это ему спокойствие и давало. Не выдержала дикой жизни и в конце концов бросила. «Сейчас спокойствия в душе нет, одна скучища, и поговорить и поругаться порой не с кем», — приговаривал часто он заезжим гостям.

Вот как-то заядлые любители свежего воздуха прогуляли с ружьями и подругами, ничего не настреляли. Домой же с пустыми руками не вернешься. Пред женой отчет держать надо. Продал он им несколько уток, а я им всем записки вставил: «Продано за пять рублей», деньги тогда были не такие, это сейчас пять рублей не деньги.

Обычно приезжали эти друзья с охоты домой и сказки охотничьи рассказывали, а жены их были тоже подругами. Каждый свою байку о крутой охоте рассказывал, а тут все их байки о крутой охоте обломом вылезли. Нашли они мои записки и скандалы устроили. Они оправдывались: «Это шутка старого охотника. Ему от одиночества скучно, вот он и развлекается».

На следующей неделе на машине приехали на озера четыре дамы. Все при патронташах и с ружьями через плечо, закупили дичь у него и мужьям доказали, что они тоже, как они, могут охотиться. Правда, увидав, как он живет, решили его еще и женить и своего человека внедрить в излюбленное мужьями место отдыха.

Помнится, тогда пригласили его в гости для знакомства с его возраста женщиной. Он попросил их сначала показать ему старушку, так чтоб она не знала, что ее показывают для знакомства. Они так и сделали, но предварительно выяснили его отношение к его безвременно ушедшей супруге. Стало ясно, что он ее очень любил и тосковал. Посадили его в беседку парка. Ее приодели и причесали в полном соответствии с фотографией его прежней жены. После с ней стали прохаживаться перед ним по аллее вблизи беседки.

Когда он ее увидел, сначала сзади, у него задрожали руки.

— Как она похожа на мою бабку, — с придыханием выдавил он.

Потом то же самое проделали с ним, и только после ее согласия их познакомили. На некоторое время ее привезли к нему, как бы в гости. Она любила природу и землю, быстро привыкла к тамошним условиям. Отношения внимания и женственности с ее стороны решили все проблемы. Несмотря на их возраст, они полюбили друг друга, и хоть секса у них не было, это не мешало их отношениям. Так что возраст в таких случаях не помеха, много зависит от правильно смоделированной ситуации, и всегда нужно время в совместных отношениях для привыкания. Как они пойдут — это важно в любом возрасте. У тебя тоже все еще будет, может быть, и помогу чем.

— Нет, наверно, уж ничего не будет. Для любви нужна страсть, а я убила в себе этот порок. Я даже не знаю, как вести себя с мужчиной для возбуждения интимной близости.

Она стала рассказывать ему, как она боролась с греховными страстями, и даже во снах.

Я позволю себе рассказать один из ее снов, но извиняюсь, что не так скромно, как его она рассказывала ему.