Храм любви. Книга пятая. Исход

Виктор Девера

Данная книга является конечной серией романа. В ней говорится о развязке конфликта вследствие образовавшегося любовного треугольника. Трагический исход как бы подчеркивает ошибочность или преждевременность идеи, которой герои посвятили свою жизнь. Однако главная героиня Надежда не умирает и оставляет надежду, что проблемы любви разрешатся в новых формах семьи, о которых велась полемика на страницах романа. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 21. Сон

Есть сны черные, есть цветные, но самые дорогие сны — вещие.

Автор

Когда одинокая религиозная женщина долго не имеет сексуального общения, и она не лезет на стенку и не рыдает в подушку от половой неудовлетворенности, то вполне естественно, что ей могут сниться разного рода эротические сны с религиозной окраской.

Чаще всего такие отмаливают эти сны, относя к дьявольскому наваждению.

Этот сон оставил в сознании Арабеса непонятные ассоциации. Скорее всего, он был следствием борьбы женской природы с религиозным аскетизмом святости, если не званым посылом небес.

Святость как борьба с грехом прелюбодеяния и плотскими искушениями карала женщин с давних времен не только совестью, но и физическими муками, облачая в предупреждение их греховные места в пояса верности. Большой размах эта мера приняла во время крестовых походов. Рыцари, уходившие на войну, запирали замки на поясе верности своих жен. Изготовленные из серебра и золота, они и после смерти мужа причиняли им муки.

Однако боролись с похотью не только женщины, но и мужчины. В Средние века изготовлением многочисленных приспособлений для борьбы с похотью за причисления к лику святых занимались и врачи, под руководством священников. Существовал даже медицинский термин — «заболевание ночной эрекции». Для борьбы с этим недугом мужчины надевали на причинное место кольца с шипами, которые вонзались в непроизвольно увеличивающуюся плоть и причиняли сильную боль. Такой же принцип использовался и в специальных трусах, известных как «исподняя священника», — в детородный орган обладателя при малейшем намеке на возбуждение впивалось множество иголок. В конце ХIХ века, с появлением электричества борцы за нравственность сконструировали агрегат, который надевался на ночь и реагировал на эрекцию ударом тока. «Музыкальные трусы» также должны были оградить хозяина от ночных эротических мук. Исподнее было хитрым образом соединено с граммофоном, который будил святого громкой мелодией, чтобы он не грешил даже во сне.

Ее же сон греха сопровождала ритмичная музыка страсти. Эта музыка сексуальных грез из дремучей глубины ее сознания, казалось, гналась за ней с бешеной страстью и уже наступала на пятки. Ей казалось, что ее хотели нагнать и изнасиловать.

Гонимая этим страхом сновидения, она будто бы заскочила в храм и, перекрестившись, действительно оказалась перед иконой Божьей матери. Музыка, преследующая ее, как будто вмиг сгинула, и только она перекрестилась, с небес послышался колокольный звон, призывающий молитвой к себе, ввысь.

— Мать милосердная моя, спаси меня, дай мне, как и себе, счастья. Дай мне здоровья в теле для радости зачатия, оставшись непорочной девой. Боюсь я, Боже, мужской близости, и более того, боюсь той боли, которую испытывают женщины при первом половом сближении и родах. Помоги мне, Боже, избежать этой родовой боли и греха от мужской страсти, но сделай меня женщиной и матерью.

Музыка неистовой страсти, сменив колокольный звон, вновь зазвучала над ее головой. Стена раздвинулась, и в проеме ее появился крест. Два монаха старательно распинали на нем что-то непонятное. Она пригляделась и увидела, что распинают они на кресте что-то, напоминающее большое мужское достоинство. Наконец забив огромные гвозди на самом его конце и по центрам яичек, они спустились и дали ей в руки плетку.

— Изгоняй страсть, — приказали они, и она стала бить себя по спине. Под ногами ее вспыхнул костер. Монахи заплясали вокруг и стали срывать с нее одежды. Тут она увидела, что они все с рогами, и она как будто даже обрадовалась этому. Через несколько мгновений она, совершенно голая, уже приплясывала в огне, как сказочная Огневушка, Так расплясалась, что искры, как звезды, летели из-под ее ног, а она все больше и больше, с интенсивной яростью избивала себя плеткой. Рогатые монахи тоже почти обнажились и в рваных, накинутых на обнаженные плечи рясах в такт музыки скакали вокруг нее, хлопая в ладоши. Этот хоровод подзадоривал ее избиение подмигиванием ей с невообразимыми криками.

Через некоторое время она выдохлась и в истомленной злости стала кнутом бить монахов, кружащих с улюлюканьем вокруг нее. Они сразу куда-то исчезли. Она в отчаянии со стонами стала избивать распятый на кресте перед ней мужской член. Хлестала его с ожесточеньем, и чем больше она его избивала, тем толще он становился, а из-под гвоздей струилась все больше и больше кровь мужской страсти. Он, как живое безумное существо, смотрел на обнаженную женщину, избивающую его, и от своеобразного представления обнаженной дамы возбуждался, раздувался все больше и больше. Наконец она не выдержала своего мучения и, упав перед ним в изнеможеньи, заплакала навзрыд. Руки судорожно хватались за распятье, и она от ощущения мужской плоти потеряла сознание. Упав навзничь, в бессилии раскинула ноги, а руками бессознательно прикрывала свой срам. Однако руки в беспамятстве машинально шевелились, теребя меж ног свои прелести вопреки божьей воле и рассудку. Распятый на кресте член от этого зрелища расперло еще больше. Из него вылезли чудовищные когти и, вцепившись в ее обнаженное тело, притянули к себе. Она, как изнеможенная жертва, не сопротивлялась этой орлиной хватке и была мгновенно прижата к этому изваянию.

Ощутив сковывающий жар пульса, она вспыхнула ответным жаром и обхватила его, забившись в эротических муках. Он сочувственно обхватил невидимыми опахалами ее оголенное тело и наконец сам не выдержал жженья от ощущенья красоты. Эротическая страсть вскипела, как котел, обожженный огнем. Его расперло паром страсти до такой степени, что оболочка его рванула и он слетел с гвоздей. Тут в сознании ее мелькнула вспышка, она услышала взрыв.

Он был оглушительным и страшным. Ее подбросило ввысь, под купол, и она увидела себя летящей под сводами, но уже в гробу и в обнимку с этим мужским вожделением женской страсти. Рядом с гробом ангелами порхали монахи, но уже без рогов. Они что-то пели ей, будто отпевали то ли ее, то ли ее святость, то ли женскую страсть. Тут она почувствовала, что быстро полнеет и превращается вроде как в беременную женщину.

— Ну вот и зачала холодной и дохлой девственницей. Ура! Но опять беда, и зачем мне больное дитя? — как будто кричала во сне она, а монахи, что ангелами рядом летели, твердили, хохоча:

— Тело сделали шутя, хоть риска много, не беда, а душа еще не готова пока, нет в аду для этого нужного котла. Ты безгрешна, и тебя сатана отправляет в небеса. Ее тебе просить придется у бога, ты же крестишься, зазноба. Только после для души мы наварим ей грехи.

Перекрестилась она и, пробив гробом стену церкви, вылетела во двор. Летит и видит, что она уже парит в воздухе над церковью, как птица, и крылья за спиной, как у ангела. Сделала несколько кругов вокруг церкви и полетела выше. А с земли в это время ей ее знакомая старушка машет, что ее от самоубийства спасала, когда возлюбленного потеряла, и кричит:

— Не улетай, родная, не улетай! Я с тобой.

Догнала ее и молвит:

— Мы с тобой одного духа поклонницы. Я мать твоя духовная, ты без меня никуда.

Подлетают к раю, а там херувим сидит и на компьютере в игру какую-то играет. Поиграет, поиграет — и крестится, и крестится. Видимо, он чертей из всех орудий мочил и, как прибьет, так крест на себя накладывал. Увидел их, закрыл свою святую игрушку и спрашивает:

— Вы куда, голубушки?

— К Богу, душу для чада непорочно зачатого просить.

— Бог ныне почивает, а братья мои по духу души изношенные исцеляют. Видите, гвозди жарят и калеными гвоздями эти души на крестах распинают, всякую земную заразу изгоняют. Другие проектируют и лепят новые, по божьему заданию.

Иные погодой балуются — кому дождь, кому солнце, а кому и ветерок с пульта божьей воли подают. Однако когда Бог спит, не всегда по делу получается, но тут ничего не поделаешь: у нас, как и на земле, и брак возможен, и бюрократия везде. Попробуй сделай не по божьему велению, сразу проклинают, святости лишат и в ад к чертям отправят. Педантичность исполнения воли его всегда уделом успеха была и божьей воле мила. Свободы творчества не хватает, вот пока Бог спит, каждый о новой библии мечтает, бюрократию ругает. Зато все при деле, и вас никто здесь не ждал, последнее время редко кто за душой прилетал. Нынче все письма пишут и, покаявшись во всех грехах, какую нужно душу описывают и заказывают, а сюда не прилетают. Вон сколько писем — штабелями мешки лежат.

— И вы что, все читаете?

— Раньше читали, потом не стали, мешки по весу принимать стали. Чем тяжелей мешок, тем больше грехов описали, за это им все прощали и души по весу выдавали. Ныне такая же Марфа, как ты, святой дух поймала и в оправу божию закатала. Теперь если через эти очки посмотреть на мешки, то все письма неполного раскаянья обратно летят, а остальные милость по запросам получают. Бог ее святой сделал и бессмертие подарил, но она сейчас пьяна и к работе не скоро будет мила.

— У вас здесь что, водку с манной раздают?

— Да ее у нас здесь нет, но если святой воды на халяву перепить, то тоже пьяным можешь быть. Сейчас мы думаем, как и кому нормы на святую воду и манну установить.

— Да уж, да уж, справьтесь с этим и над нами смилуйтесь, родненький, бюрократических проволочек не творите и не обессудьте, просьба и дело необычное, — попросили они.

— Вижу, что необычное, — отвечает им. — Одна точно вроде на сносях, а вторая — никак в разум не возьму, пенсионерка, а все туда же, что ли? Придется справки показать, от кого зачали, когда зачали, по любви или по несчастному случаю. Важно даже, на чем спали, как куда лежали, о чем мечтали, какие звезды считали или только стонали. В зависимости от этого и душу подбирать будем.

— Да вы, ваша светлость, по одной только хлопочите, — говорит старушка, — я как ангел ее, по ней только и пекусь. Меня в расчет не берите, мое тело для грешного дела уже не годится. Не видишь, миленький, — подняв подол, показала она, — я свою родилку на три замка давно закрыла, заклепала, звезды комфорта разбросала и ключи потеряла.

— Сейчас посмотрим по компьютеру, по какой цене тебе душу отпускать, — обращаясь к беременной, сказал он. — Если грехов нет и причащалась, компьютер все светлым выдаст. Если грехов слишком много и неотпущенные есть, компьютер все красным выдаст. В одном случае все ниже себестоимости, в другом случае все выше нормативной цены из рая горячей, теплой или прохладной любви. Хотя сейчас ни в том, ни в другом случае я отпустить душу не смогу, иначе одни мошенники расплодятся в раю.

Компьютер настроен для отпуска только по оптимизированной цене, а для этого надо норматив грехов иметь, иначе зачем мы свою божью службу по отпуску грехов на земле содержим? Ни по завышенной, ни по заниженной цене компьютер документы не оформляет, он только божий указ выполняет. У нас здесь на все плановая цена, и отношения по божьему плану, и от него ни туда и ни сюда. Таков божий указ, и иной только он исполняет заказ.

— Да, милок, мне документы не нужны, только бы душа добрая была, а свечки я всегда Богу ставила и молебен служила, — стала умолять его несчастная.

— Ну, тогда душу тебе в рулетку разыграем. Деньги есть — ставь, за деньги Бог тебе и непорочное зачатие узаконит, и душу случайную даст. Мы тоже коммерческая служба, и наши капиталы в мире не на последнем месте. Пора привыкать к реальности жизни.

— Нет денег, милок.

— Нет денег — список добрых дел как лот святости выставляй или угольки отпущенных грехов бросай и жди божьей удачи из того, что по твоей божьей значимости он пошлет.

Пока он спит, рулетка его волю вершит. Ну, что опешила? Вижу, компьютер выдал: ты христовой невесткой слыла, а таким все по праву, на что бог дал управу. Так и быть, бросай шарик за так и ставь на то, что нравится. В игре удачи свою судьбу поймать должна. За хорошее поведение Бог до твоей просьбы снизойдет, и что просишь, то и обретешь. Говорят же: «Если чистое в себя пускала, то чистое и выйдет». Все будет, и даже суженый к тебе явится.

Она перекрестилась, и бросила поданный шар судьбы.

— Ну вот и ладненько.

Теперь что выпадет, то и получишь, но не так скоро и не так сразу, — успокаивал божий послушник. — Пока в баню сходи, очистись. Тело же — это храм души, а душа завсегда только в очищенную от грехов плоть дается.

Послушник показал рукой на баню рая. Она взглянула и ахнула. Ее взору открылся прозрачный храм. За стенками храма совместно мылись обнаженные мужчины и женщины. Какой-то сказочный пар, похожий на дым, окутывал их.

— Это же какой стыд — мужики вместе с бабами в общей бане, да еще и в дыму блуда, а я же дама безгрешного зачатия.

— Полно тебе, скажешь — стыд. У нас здесь, как в первозданном раю Адама и Евы, стыда никто не знает. Дым этот мы напускаем как любовную ингаляцию. Там грязи нет, ни мужского естества, ни женского. Чуть дальше находится парная светской непорочной любви, с душем эротического наслаждения. Греха, в его понимании, нет и быть не может, так как мы всех одели в колготки невинности. Эти колготки — наша святая кожа. Даже есть котлы с лунными ваннами, они называются «счастливые ночи», с парами очищения банными. Люд наш удовольствия получает и друг другу телесно не докучает. Дальше прачечная грехов былой порочности, и над всеми летают ангелы в очках счастливой любовной вольности. Они порядок святой блюдут и свободу в поступках по чистоте совести воротят. Равной свободы, вроде демократии, не знают, и диктатуру божьей любви все соблюдают. Это значит: любовь только по воле бога возникает, если его святость не нарушают. Вся вода, которой они омываются, из святого источника горячей любви течет, и они эту воду, каждый по своему вкусу, холодной разбавляют, потому и горя не знают. Счастья немало здесь, и всегда в том, чтоб святая вода ни горяча ни холодна была.

— Но они же грешат, раз целуют и телесно друг друга ласкают, как же они грозу страстей у вас здесь не знают? А вон там в роскошном заднике прорвало вашу трубу порядочности и вся святость в отстой стекает, значит, вода и холодной, и горячей бывает и святость теряет. Так можно и грехами себя окропить, может, вам дыбу здесь за них установить? Или эшафот страстей водрузить?

— Разве это грех, когда все друг друга любят? Любить — это не кровь лить, страсти-то у них нет. Страсть мы им от сотворенья отсушили, а что вдруг возникает, то на куски и в ад спускаем. Когда люд постоянно обнажен, он к обнаженности привыкает, на тело падок не бывает и только душой страдает, если любовного огня бог ему не посылает. Даже после этого они только платонической любовью занимаются и сексом не развлекаются, присоединяйся.

— Неужто это и на земле хотите сотворить, а как же тогда детей творить?

— Так зачем им размножаться, тут только одни несмертные. Они оторвались от страстей, как птицы от земли, и соединились с ветром бессмертной мечты, для того чтоб только духовной жизнью наслаждаться могли, служа Богу, и испытывают от этого мистический оргазм счастья и по его воле свободу. Мы здесь за добро ничего никому не платим, только любовью маним и этим Богу служить призываем. Интимные места у них всех зашиты, чтобы только от духовного добра оргазм получали и телесной беды не знали. Кто же яблоки греха съедает, того мы в сад природных наслаждений отправляем, но всех в святую одежу одеваем, и к оголению право только через святое добро бог дает. После этих варягов любви и пилигримов животворящей любви мы некоторое время ей обучаем, и на истинный путь наставляем, и уже богами любви объявляем. За это потом в смертных превращаем и на землю отправляем. В этом саду даже деревья эротические очертания имеют. Страсть только смертным для любви нужна. В ней они радость мимолетной жизни и получают.

— Как у вас здесь все сложно. Как же тогда Бога понимать? Ведь он на земле со страстями заставляет воевать. А если такие, как я, святые влечения к любви потеряют и никого кроме одного и себя любить не смогут, ради чего они на земле жить предпочитать станут?

— Ну, с этим мы здесь учим бороться. Самая большая радость — это любовным чувством наслаждаться, вот этим правом и управляем, а потому и горя не знаем. Любовь же — это не только условие общего понимания, но и согласованное соединение разностей. Таковы порядки, разработанные в раю, и здесь деньги, только когда Бог спит, в ходу, или когда смертных отправляют на землю, наполняя ими божью суму на мзду за землю свою. А если кто любить и себя не захочет, наши амуры таким сердцем займутся и даже статус божьей значимости могут изменить. Ад — это когда ты никого не можешь любить, а окружающие только ненависть начинают дарить.

Она хмыкнула, то ли выражая недоумение, то ли сомнение, то ли размышление, а он продолжил:

— Во-первых, мы всех постоянно заставляем мечтать, ведь без мечты жизнь и наслаждение теряют смысл, и целостность личности растворяется. Во-вторых, если люди какое-либо влеченье друг к другу теряют, мы им это божьим внушением прививаем. Вот любовные чаны стоят, видишь? В них любовный настой зреет. Его настаивают на божьей крови, женских прелестях и роз лепестках. Когда у кого влеченье пропадает, амуры из них розы вынимают и, как стрелами, в сердца стреляют.

— Что же, когда я суженого потеряла, ваши амуры этими стрелами в меня не стреляли?

— Значит, молитвы твои не долетали или ты только об одном в молитвах была в печали. У нас и огненные обряды посвящения в любовь есть. Здесь, на постаменте, факел любви всегда горит. От него по божьему велению можно свою любовь зажечь, а на алтаре разделки душ можно ненужные чувства просто отсушить, отрезать, и по ним уже не страдать, и о былом не мечтать. Ты, однако, умудрилась от дьявола зачать и душу святую хочешь заказать — и как такое понять, и с какой звездой душу связать? Это опасно, ведь так и от пустоты душевной можно размножаться начать. На такое явление только сам Бог душу может послать, если рулетка не сможет на добро сыграть.

— Тогда в баню свою меня не гоните, я не от греха зачала, а от беды, и очищения ванны вашей свободной платонической любви мне не нужны. Совместная банная оголенная красота всегда к отупению и отмиранию страстей народа вела, да и опьянением его была.

Ведь как ни крути, я грешна уже, и какая выпадет в рулетку душа, та и будет мила. Идеальная возможна только в платонической любви, да и свобода вообще мне не нужна, а для поиска объекта любви достаточно ангелов стрелы и бичевания Богом души.

— Значит, в абсолютную свободу не веришь и только чудом очарования грезишь, чтобы стать частью другого, и покорности с верой такой же от всех божьей хочешь.

Такое состояние души, наверно, считаешь волей божьей любви и его гламуром? Неужто она может возникать только от поражения сердца, отравленного стрелами амуров?

В качестве этой отравы покоя они используют наш настой из красоты, душевного отношения или из возбудителя инстинктов природы, воспитания, поклонения и другого душевного настроя, как божьего приворота. Он заставляет светиться каждую клетку тела святого любого. Наши амуры в этом деле разбираются больше, а я только слегка, так, в общем плане представляю райские дела, чтобы на земле не вершился любовный бардак.

— Вы что, здесь, в раю, проповедуете и обучаете вечной любви или только временной для совместной физической и душевной гармонии в страсти для греховной напасти? Похоже, чтобы потом грехи отмаливали и пред богом головы склоняли.

— Нет, мы только пытаемся заниматься этими проблемами, ведь любовь — самая трудная наука, и гармония — это дар богов на разные периоды жизни. Когда души с годами меняются, проблемы появляются. Тут и свободы их должны меняться, и новые чувства появляться, иначе любая несоответствующая свобода одного убивает животворящую любовь другого.

— Я свою свободу поступков, возбуждающих эротический зуд любви, подавляю утоплением в разума крови. Чтобы в соединении душ, для ощущения огня счастья, умирало зло. Это когда очарование одного если даже давит прессом другого, то это может быть безумно нужно другому.

— Ты точно блаженная. Богу такие нужны, но для выживания на земле такие души не нужны.

— А я думала, что у вас порядок и любить это значит все прощать, бояться потерять и полностью отказываться от себя ради дорогого человека для тебя. Точнее, жить интересами того, кого любишь, так как только любовь всегда предлагает прощение грехов.

— Ну, когда человек влюбляется, он, естественно, склонен к прощению, пока это желание обманом не убивается. У вас на земле пока властвует обман, как дурман. Выдаете одно за другое и тешите сознанье свое больное. Все как в бюстгальтерах на груди любви, поэтому-то дамы их периодически хотят снять или поменять, чтоб грудь не стеснять.

— Да я вас здесь не пойму, какой власти честь?

— У нас только власть платонической, у вас — натуральной любви. В каждую землянку мы генетически вложили инстинкт кому-то дарить тепло, принадлежать, покоряться и быть счастливой от огня созданного ею очага. Ведь тело женщины мы создали из мужской плоти, и она потому, естественно, тянется к нему, ища свое единство и костную опору счастью своему.

— Я так тоже считаю, что для счастья женщина должна знать только одного мужчину. Когда она и их меняет, она душу теряет, а плоть одного заменить другой нельзя, и это сотворения Божья беда.

— Да, эта истина завсегда от сотворения мира жила. Сейчас пытаемся на другую поменять. Каждому же мужчине мы подарили инстинкт постоянно кого-то завоевывать, искать, создавая свой мир, его защищать и власть над ним создавать. Они без ощущения его никогда не будут чувствовать себя полноценными королями и волшебниками счастья своего. Многие из них постоянно стремятся искать душевную половинку своей личности или покорять постоянно новые высоты своего очарования, но все с годами меняется и адаптированная к разным условиям мораль намечается.

Она грустными глазами смотрела и, сняв с груди крест, перекрестилась, поцеловав его. Он продолжал:

— Ты хоть лоб крестом робей, но, похоже, не станешь умней. У всех здесь условия не земные и нет постоянных родительских забот, и земная мораль нам не подойдет. Питаются небесной манной и живут каждый со своей божьей программой. Проявление любви и получение на нее божьего права — постоянная их забота и божья забава.

Она, наконец, ему возразила:

— Но чтобы как-то любить, надо уметь что-то ненавидеть. Значит, у вас здесь не может быть постоянного добра. Ты, милок, наверно святой воды перепил и библию забыл? Что-то я в толк все взять не могу — или ты продолжаешь с чертями игру?

— Если и святой воды перепил, то истины не забыл, — отвечал он. — Мы тут уже, пока Бог спит, над новой библией корпим и скоро, может, все поменяем. Вот уж и эксперименты в раю начинаем, чтобы это потом с небес на землю перенести. Для этого все должны чувствовать бесконечную любовь и стремиться к бесконечному созиданию. Без мечты и дел созидания нет у личности красоты божьего очарования. Потеря этого очарования есть наивысшее зло. Это вроде как диктатура любви и бога заодно, а любая кара души — явление воли божьей призраком во плоти. Мы и желания в страстях не убиваем, и жизнь за добро продлеваем, если в смертных превращаем. В постоянном совершенстве души и личности есть смысл жизни земной и ее привлекательности. Эта изюминка ее смысла каждому будет воздана на земле, каждому, как цветку Богом красота. Совершенствуя этот плод и потребляя духовную красоту, они получат право продолжать свой род, и в этом будет их жизни смысл — вершить судьбу их пребывания в земном раю.

— Ну хорошо, хорошо, может быть это нужно, но не мое, — возражала она. — А как здесь у вас в саду любви, разве не убивают друг друга из-за соперничества и ревности мужики?

— Что ты, что ты, не греши, это не божьи пироги. У нас здесь и не убивают, и не воюют из-за нее. Настоящая культура любви божьей круговой порукой ответственности превращает всех в послушное божье стадо жертвенников. Поделиться любовью у нас не грех, так как вся она в платоническом звании госпожа. За это на всех спускается божья благодать и успех. Ревность — это следствие отсутствия порядка в любви от того, что без божьего права проявляют все на земле чувства свои.

Это на земле сильные пытаются урвать у слабых в собственность самку свою в надежде на эгоизма силу свою и телесную нужду. Так и мечты о рае на земле заставляют служить себе. Что и ведет вас к беде и вражде, делая глухими к зову и закону богов, и это не божий покров.

— Ну, я не понимаю все возможное и душевное в божьих делах, но почему коварное неравенство на земле отличается от неравенства вашего здесь, о котором вы сообщаете мне? Ведь перед Богом, по библии, кажется, все равны?

— Да, по качеству душевной красоты у нас по ней все друг другу не равны, а у вас неравенство по греховному злату мамоны мешка, и в этом разница и беда. Любое равенство в людях, как безликость и равная свобода, тоже, как равная любовь, убивает значимость и красоту ее. Игра в равенство — это как игра в жмурки: все одинаково не видят истины, что в аду, что в раю. Если мы рай везде на земле установим, то изгонять из него будет некуда и мир ужаснется, Адом как злом пугать уж не придется. В этом суть святой проблемы, как альфа и омега веры и истины любви, чтобы не знать беды. Бог равным ничего не создал, но возможности всем одинаковые дал. Святым здесь, в раю, все, что надо для жизни, есть. Им не надо работать, чтобы прокормить свое тело, но свободы права дают по святой их божьей значимости духа. Для этого они занимаются искусствами, чтобы душой в них выразиться и этим уже отличаться пред Богом и друг перед другом. Эти подвижники и пассионарии Бога зачислятся в святые. Прав и свобод имеют больше оттого, что больше божьему достоянию своими талантами воздают, совершенствуя свою душу и души других, от него и окружающих любовь в дар получают.

В этом суть сотворения рая на земле и проявления социально-божьей справедливости везде.

Старуха, что с ней рядом ангелом была, вдруг от услышанного совсем загрустила и Светлану в обратный путь позвать решила. Молвила, будто пока Бог спит, а этот херувим о какой-то не божьей жизни здесь твердит. Светлана с ней решила отправиться, и они с ней уже обратно полетели, но херувим ее остановил и вроде как на святой трон для гостей усадил. Она только ругой ей помахала и херувиму вопрос задала:

— Вот для чего меня здесь оставили? Мне такая свобода божьей благодати на земле ничего не даст, да и я за душой прилетела, а вы сомнительная душа, пургой о любви меня уже замели. Бог проснется, он вам сказочные крылья отшибет и к сатане пошлет.

— Как, что и за что, это не тебе решать. Какая ты все-таки темная.

— Да уж, да уж, сложно, аж жуть, мне бы только души для дитяти чуть-чуть.

— Не переживай, выпадет тебе душа из божьего колеса по тому, что на рулетку бросила сама. Злая не выпадет никогда. У нас здесь зла нет и все счастливы, только у всех и счастье разное, и любовь согласно этому разная, парная или полигамная, на разное время, по зачатому телу или по божьей фортуне воли.

Вот и рулетка уже вроде показала, что душой твоя новая плоть зачала. Сейчас еще малость посвящу и отпущу, чтобы душа не шла к душевному эшафоту и всегда поклонялась Богу.

Статус божьей значимости дитяте твоему с рожденья присвоим за святость твою. Значимость эта, как сепаратор людей по божьей приближенности, даже передастся для детей. Это статус для святого права может повышаться, если душой заниматься и с соответствующей возможностью жизнью наслаждаться.

Право божье нельзя украсть и отвоевать, это не кошелек, его можно только заслужить от богов не по силе, а по жертвенности, как и право на любовный выбор и отказ. Даже право по Кудыкиным горам и садам гулять можешь получить, чтобы большую любовь повстречать и свободу воли знать, а попив чертовой крови, стать еще носителем вечной божьей любви. Всякое изменение этой значимости будет сопровождаться ритуалом божественного вселения, его воли преклонения и в бессмертную посвящения.

— Ну, святой, — молвила ему она, — это слишком мудрено, и мне это совсем не нужно. Любить, по-моему — это дарить свободу над собой и пользоваться такой же влюбленных в тебя. Значит, мне на землю надо возвращаться, — продолжала она, — и баня святых не по мне — грязна. Да и в саду удовольствий жить не смогу, я как смертная одного только любить могу, и душа ведь не себе нужна была, а теперь готова вернуть, без души рожу или свою потом подарю.

Только стала прощаться, крест наложила на себя, как вдруг видит: явился перед ней сам Бог. Восседает на троне, и от трона к ней ковровая дорожка стелется.

— Возьми, — молвит он, — эту дорожку и постели ее перед своим порогом. По этой дорожке и придет к тебе добрый суженый, первой радости от него и зачнешь и здоровый плод понесешь. Придет он по моей воле, через твое желание. Это будет добрый человек, ибо только такой человек не причинит тебе ни душевной, ни телесной боли, которой ты боишься, как вселенского греха. Он явится к тебе не на всю жизнь, а только как ветер радости большой просьбы прошумит.

Я всю душевную хворь, страх с тебя сниму и от болезни спасу, а ты сама выбирай судьбу свою. По великому твоему желанию для сотворения желанного зачатия я тебе в яви земной дам, а дальше ты сама решай. После все остальное время ты душой вновь будешь принадлежать мне, потому как святая сексуальная скромность есть в тебе. И если будет зачатие, то ответственность за это пусть будет на мне. И не переживай, тело твое очищено, и здорового дитятю можешь родить, и девственницей останешься. Зачатьем ты пока пуста, и душа тебе пока не нужна. Помни: если дорожка исчезнет, — слышала она сквозь исчезающий сон, — значит, по ней прошел тот, кто страх уберет и спокойствие принесет. Однако о божьей жертвенности ради прощанья со святостью думать пока брось. Тут мои серафимы и херувимы втайне о библии новой тебе твердили, думают, что я не догадываюсь. От тебя природный свет чистоты идет, какого от моих серафимов нет, вот я и подумал, что ты могла бы стать богиней их веры семьи — любви. Этот свет, как частичка моей души, мог бы стать и их светом, а ты — царицей святой любви.

Коснулся меня, и ослепительный свет в глаза. Я проснулась от этого света и долго не могла прийти в себя.

Пересказав как смогла этот сон, она сообщила ему:

— На днях у меня половик с забора сперли, а по нему вы ходили. Это знак, — сказала Светлана, и в глазах ее загорелась непонятная надежда.

— Какая ты все-таки суеверная, хотя сны у тебя очень интересные, запоминающиеся, напоминают мои, и даже мысли. Я тоже часто вижу такие сны, правда, значения им мало придаю и быстро забываю. Этот сон, видно, навеяли беседы с вами мои. Сейчас мне не до них.

Ты лучше подари мне пугач. Я на чердаке у тебя, когда крышу латал, обрез видел. Оружие раньше защищало честь, давало власть, да и сейчас без него никуда. У меня в этой деревне ситуация складывается патовая. Последние деньги могут отобрать, а их с каждым годом все трудней добывать. Тебе их тоже надо учиться делать, иначе даже святые в твоих снах без них просьбы не будут исполнять. Так что для дела он мне может очень пригодиться. В оружие я верю больше, чем в сны.

— Да, забирайте. Я и не знаю, откуда он там. Видно, от старой хозяйки, а может, брат припрятал, в свое время у него ружье когда-то было.

— Добре, — ответил он, — но мне с тобой необходимо еще кое-что обсудить и оформить. Я должен составить с тобой сегодня договор, что все эти бутылки, которые собрал, я тебе условно продал. Тогда формально они у тебя их забрать не смогут, ты же, в свою очередь, должна написать мне просьбу о том, что просишь перевезти бутылки в соседнее село к своим родственникам, как строительный материал. Мне нужно пересечь контрольно-пропускной пункт этого района, а дальше я поеду уже спокойно. Завтра утром эти документы должны быть у нас на руках, заверенные моей печатью как юридического лица. Тебе придется, видно, поехать со мной, а в вашу администрацию я, наверно, вообще не пойду. И лучше ехать не через пост ГАИ, а по проселочной дороге в объезд. Есть такая?

Она кивнула головой.

— В селе другого района будешь ждать. Я вас с водителем догоню и поеду с грузом дальше, а ты на легковой машине вернешься обратно. Если все пройдет успешно, я в долгу не останусь. Хотя загадывать не будем. По ходу дела посмотрим, а то и переиграю все.

Пока они составляли все необходимые документы, в двери настойчиво стали стучать ногами с требованием немедля открыть.

— Это он, — испуганно сказала хозяйка.

— Кто?

— Ну, тот, о котором я говорила, что домогается меня.

— Не открывать.

— Он взломает дверь.

— Пускай ломает, отремонтируем, но это будет убедительной уликой к уголовному делу против него, а не против нас, и оправданием применения насилия. Дверь поставим хорошую, а не то, что стоит сейчас.

— А если вы не справитесь с ним?

— Не волнуйтесь, справимся. Если ты откроешь сама, не тебе, ни мне оправдания не будет. Тебя скорее оставят, а меня заметут, чего им очень хочется. Ты им не нужна. Им нужен я для уголовной раскрутки, чтобы посадить на крючок и подоить.

Через некоторое время дверь затрещала, и в комнату влетел полупьяный мужик с ножом.

Арабес вышел к нему навстречу и одним ударом положил его на пол. Мужик не ожидал такой встречи и, получив мощный удар, неистово закричал:

— Ой, не бейте, я сдаюсь.

С помощью хозяйки Арабес его связал, и хозяйка побежала в милицию заявлять о попытке ограбления.

Милиционер пришел быстро. Оказалось, он находился недалеко от дома. «Все спланировано, — подумал Арабес, — но развитие сюжета пошло, видимо, не по их сценарию».

— Что случилось? — спросил милиционер, входя в дом. — Убили человека?

— Да убить бы надо было. Вон дверь выломал. Пришлось связать. Угрожал хозяйке ножом.

— У него синяк слева под глазом. Били?

— Да нет, об косяк ударился.

Милиционер усмехнулся и надел наручники, а после начал составлять акт. Перед уходом он потребовал ключи он машины. Арабес сказал, что у него ничего нет и всю фуру он уже продал хозяйке дома за ее хибару. Показал ему документы купли-продажи. Милиционер посмотрел на них и рассмеялся:

— Непростой ты мужик, но эти документы — результат сегодняшней ситуации. Ты всегда так работаешь?

— Работаю по обстановке, как складывается ситуация.

— Хорошо, я доложу своему начальству. Утром зайдите оба для разборки.

Покачав с непонятным сожалением головой, он увел потерпевшего. Арабес задумался и в конце концов, поразмыслив, пришел к выводу, что вся эта история ничего хорошего ему не предвещает.

— Ну вот, я тебе заменил брата, — сказал Арабес с горькой улыбкой задумчивости. — Ты говорила, что брат тебе был ангелом-спасителем. Где он сейчас?

Конец ознакомительного фрагмента.