Вспоминания

Виктор Викторович Овчаренко, 2021

Рассказ о Скоромошьей сказке – тому сказочному и тайному, свидетелем чего мне довелось побывать. Воспоминания о тех, чья жизнь которых была связана с одной из народных традиций, именовавшей себя Мазыками или потомками Скоромохов.

Мазы́ки

Буквально в один из первых вечеров у неё дома, баба Настя устроила мне «допрос с пристрастием», так мне тогда подумалось. Я был в Коврове летом 85-го. Не уверен, но вроде как это было на первое лето после смерти Федора Степановича. Могу ошибаться, но в середине марта баба Настя ездила в его деревню за Клязьму, об этом дальше рассказ будет. Она сильно сокрушалась, что «опоздал я с приездом», чтобы меня ему показать и, вроде как, «переформовать», правда она тогда другое слово использовала, но смысл, как я понял, именно такой. Сказала потом:

–Ну да ладно, «мысами с масами, справимся и сами».

Я ещё тогда удивился. Подумал, что должна сказать «мы сами с усами». Но она так частенько говорила, пока мы у ней жили: «Масмы с масами, сматнырим сабами» «Масмы с масами сваргансим сабами» «Масмы с масами, сдюжим и сабами». Вроде как с силами собиралась, когда надо было что-то сделать или решить.

— Баба Настя, а мы Мазы́ки?

— Нет, мы ни по рождению, ни по происхождению не Мазы́ки и не О̀фе́ни. Мазы́ки — это высшая каста — князья О̀фе́ней. Так как после революции, князей и графьёф не стало, то стали говорить, что они белая кость или голубая кровь среди О̀фе́ней. О̀фе́ни, по сути, от них пошли и вокруг них были. Никто не может стать Мазы́ком, кроме как по рождению. Они на особицу всегда были, но знаниями со своими делились. Знания-то, вообще были в народе, только Мазы́ки, те вроде как одни из хранителей были. Фёдор Степанович, строго говоря, не был Мазы́кой/Мазы́ком, (в разговоре употреблялось оба варианта) по рождению, а из потомственных колдунов, живших в той местности, так, во всяком случае, он мне говорил, но он Масы́гой, а потом и Докой стал, над Хозяином до Царя себя поднялся, и считали его Мазы́ки своим.

Отмечу, что тут я не уверен — использовала ли она в точности слово Царь или другое, что-то вроде «чарь», но смысл был в том, что он поднялся на следующую ступень волшебства стал Царём себя. Это она особо подчеркнула.

— Стал До́кой в «обчестве Мазы́ков». До́ка — в миру мастер, в тайном миру — волшебник, а правильнее маг. Потому, что слово это в таком смысле знает и может употребить не всякий человек. Масы́га же, а не Мазы́ка — это Я Сам. А вот скоморошьи корни в нас есть. Прямые, корни. Недаром все деревни откуда ты по матери-то родом, пошли вокруг озера Скоморошьего. Почитай, завсегда скоморохи там лагерем стояли.

Только говорила она «скоромохи», да так, что и у меня такое название «весёлого народа» зацепилось.

— А в чём разница между мазы́ками и скоморохами?

— Мазы́ки, это те скоромохи, которые пришли к о̀фе́ням и стали заниматься торговлей, через о̀фе́ньское общество и сохранили традиции служения Солнцу и Трояну. Скоромохи же, те кто в торговлю не пошли, а осели на земле и занялись промыслами, ремеслом, но оставив служение Солнцу. Служение богу Трояну и Свету Белу оставили. Вот и вся, пожалуй, разница.

— А о̀фе́ни откуда пошли и почему скоромохи торговать начали, денег мало зарабатывали?

— О̀фе́ни-то, князь «Красно Солнышко» из Византии привёз отряд, они прижились, смешались с местными коробейниками, торговцами вразнос, они-то на Руси всегда были, оттуда и пошло название «а́фени» — Афины значит. Скоромохи в раскол пришли, как их преследовать патриарх — Никон начал и породнились с ними. Скоромохов-то много по Руси бродило, толпы были. Вот часть в торговлю пошла, а часть меньшая осталась, по деревням осела. Считай, в каждом районе деревня есть с таким названием, или с другим каким скоморошьим словом в виде названия.

Этот разговор у нас с ней был после того как сказала мне, что есть такие Мазы́ки, правда осталось их теперь пара дюжин всего, чуть раньше (после первой Мировой войны) было несколько сотен, да потихоньку умирают, а дети и внуки их по какой-то непонятной причине не берут знания — у кого дети погибли, а у кого не хотят.

— Раньше-то, в самый рассвет, их количество до нескольких тысяч семей доходило. А потом на спад пошло. Больше восьмидесяти семей перебрались в Сибирь в начале 1800-х годов и впоследствии стали там богатейшими купцами, — рассказывала она, — я то опись о̀фе́ньскую, кто чем занимается и где, читала и кто какой гильдии потом купцом стал, если в Сибирь ехать и помочь просить.

Начала по памяти называть отдельные фамилии этих семей и какие они вели коммерческие дела, но я как-то не заинтересовался и отмахнулся от этого. Она же настаивать не стала. Хотя, как оказалось позже всё это имело огромное значение, для понимания как наладить дело чтобы оно было не средством получения прибыли, «заколачивания бабок», как она тогда сказала, а возможностью организовать правильную жизнь в постоянном саморазвитии.

Приблизительно в тоже время я прочитал в каком-то научно — популярном журнале, что язык и племя неминуемо вымрет если количество людей уменьшится до 24 человек. Я об этом ей рассказал, она подтвердила, что о̀фе́нский язык и язык скоморохов уже практически умер, так как кроме этих стариков, почитай, никто и не говорит на них.

Баба Настя делала различные кружевные салфетки и скатёрки и ещё помню сравнивала свои кружева со знаниями, — вот, говорит, большая скатерть, — это Мазы́ки раньше, а вот ниточка — это сейчас, но на ниточку можно потом опять скатерть нарастить, только не все узоры, что на старой перейдут на новую, но новые тоже неплохие, но сильно другие, отличные от старых будут. Говорила, что года три — четыре назад, до того как мы приехали, была этнографическая экспедиция, которая искала ремёсла, и она открыла Мазы́ков, хотя они всю жизнь тут жили и кому надо, тот знал о них. Смеялась, что её тоже открыли с её кружевами и даже приглашали на какую-то выставку.

Я очень много читал, а у неё дома ничего кроме «Календаря рыболова — охотника», томика какой-то классики, «Практикума по криминалистической технике» и газет не оказалось.

— Баба Настя, а почему у тебя дома, книг интересных ни одной кроме этой, — и показываю ей календарь, — нет?

Та отвечает:

— Дак, не читаю я ничего сейчас, разве, что газету иногда. Тебе вот в деревню надо съездить, там у…(не помню имя) крутится, вроде как, Дмитрий Андреич и ещё какой-то Пётр Лукич. Почему-то целый шкаф книг стоит — один на все окрестные деревни. У него даже Аристотель и Платон есть. Слыхал про таких? Я их у него брала и читала, ещё в дореволюционном издании.

Отвечаю:

— Мол, знаю, пробовал читать.

У нас дома был и Аристотель и Платон и я, даже, попытался их было осилить. Не понравилось. И начинаю глупо посмеиваться про себя, как-же, баба Настя читала Аристотеля и Платона, да ещё и «в дореволюционном издании»…

Тут происходит что-то странное — мягкая баба Настя вся как-то преображается и начинает прямо как следователь на допросе жёстко меня бурить (другое слово даже подобрать не могу):

— А ну ка, скажи мне, вот — ты, это что или кто? — спросила она меня в тот вечер.

— Как понять, что или кто? — спросил я её. Она в меня как-то необыкновенно ткнула пальцем, не достав наверное с полметра до меня, но всё же, как-то чувствительно, но не телом, а чем-то тогда непонятным, словно в душу ткнула (я, кстати, это ощущение помню до сих пор). Я почувствав себя в каком-то разморено — расслабленном состоянии, сказал:

— Я, это моя душа, и оболочки вокруг неё, и моё тело.

— Что за оболочки? — спросила баба Настя, с интересом и с какой-то жёсткой строгостью, вглядываясь в меня.

— Ну всё что налипло. Это же просто. Вот поел я. Еда-же, это не я, вот она переработалась и стала мной, а какашки, пока они во мне, они как бы налипли на меня, а как в туалет схожу, то уже и не часть меня. Так же и мысли.

— Ага…, а где тогда Я начинается, где его граница?! Где граница твоего Я?!

Вот тут-то я растерялся. Я начал «экать» и «нукать», собираясь сказать, что вот кожа это и есть граница моего я. Но прислушавшись к себе, я как-то по новой обнаружил, что воспринимаю-то себя чуть дальше кожи. Тот же жар и холод, тело чувствует до того, как оно дотронулось до кожи.

— А где Я заканчивается?, — окончательно смутила меня баба Настя.

Она как-то неуловимо поменялась и начала рассказывать про Фёдора Степановича, что есть, мол-де, такой деревенский колдун, не колдун, а правильнее сказать До́ка, один из самых сильных кто оставался. Потом начала рассказывать и про мазы́ков, и про доцента или студента филолога Андреева, который приезжал в ту пору учится к Дмитрию Андреевичу. Надо сказать, что во дворе где мы жили были Андрей и пара Димок, которые меня дразнили. Так что у меня на тот момент была «стойкая непереносимость» людей по имени Андрей и Дмитрий. Услышав эти имена я говорю:

— Нет, не поеду, они такие же наверное, меня начнут дразнить, да донимать.

Утром, однако, обдумав всё за ночь, решил, что с Федором Степановичем, всё же, пожалуй, нужно встретиться. Хоть на настоящего колдуна посмотреть. Подошёл рано утром к бабе Насте, она ещё лежала и говорю:

Давай поедем к Федору Степановичу.

Она в ответ:

— Ой милый, он ведь уже умер, весной той? Я вот и пожалела, что вы раньше, на год-то, не приехали.

— Давай тогда к тому, кто остался поедем? — говорю ей.

— Где же мы машину возьмём-то, к ним ехать, тут в Савино-то, чтобы добраться, почитай до моста автомобильного, а потом еще и в другую сторону столько же ехать. Километров 200 может наберётся. — задумалась баба Настя. По какой-то причине попросить сына, чтобы он отвёз нас на своей машине, она тогда предлагать не стала.

— А ты как к ним сама ходишь? — спрашиваю.

— Как река зимой встанет, напрямки, тут километров 15 выходит. Они на той стороне Кльязмы, прямо почитай напротив моего дома живут. Ну а летом, так вот, когда спим общаемся.

Для справки — по карте никак не выходит «километров 15», но об этом другой рассказ будет.

Думаю, — ерунда какая, не могут люди когда спят общаться. И отстал от неё.

С утра дед с мамой засобирались в город, да и к бабе Лене заехать обещали. Тут баба Настя говорит, что гостью ей надо сегодня ждать, да пирогов с ватрушками напечь — подарок передать, попросили её во сне. Так что она тоже занята будет.

Мы тогда с утра поехали обратно к другой сестре деда, а приехали назад часа в три — четыре дня. У бабы Насти в гостях была её подруга, такая же бабуля, которую тоже звали баба Настя. Я тогда сильно удивился. Что мы у ней столько дней жили, она не говорила, что кто-то должен приехать кроме как тем же утром. А ещё более удивился тому, как эта старушка держалась, что-ли. Наша, баба Настя-то, сама была, как мы говорили «на пружинках», настолько живо она двигалась, а эта бабушка ей в живости движений и восприятия окружающей обстановки не уступала, хоть выглядела постарше. Дед, как я понял по его реакции, был хорошо знаком с этой бабой Настей. А в зашедшем по какой-то причине разговоре про Дмитрия Андреевича, он как-то хмыкнул не определённо и сказал, что-то типа:

— Всё поди своими игрушками (или играми) занимается?

Но под игрушками я понял, он вложил другой смысл — типа шутки шутит. И когда баба Настя сказала, что он в До́ки вышел, а сейчас со студентом записывают приёмы рукопашного боя.

— Ну, ну, ишь как, — удивился дед.

Пару дней спустя зашёл разговор о том, что кто-то с кем-то из подростков, толпа на толпу, подрался сильно и милицию вызывали. Дед сказал:

— Да, что сейчас. У нас вот, хорошо и сильно умели драться пока «стеношные бои» не запретили в 27-ом году. Страшно бились. До крови и умело. Один мог выйти против толпы на дороге в деревне и побить их всех в одиночку до такой степени, что по канавам все в крови потом вдоль дороги валялись. Умели драться, не так, как сейчас.

Так же баба Настя обмолвилась, что она, вроде как, тоже участие принимала — названия для ударов то-ли предложила, то-ли придумала. Запомнилось «куриная лапа» и «кирпич на верёвке». Про «кирпич» сказала, что специально подбирали, что бы посмешнее было и точно суть передавало, а «куриных лап» было, вроде как, несколько разновидностей — на растопырку пальцами и в клюв собранными. Я допускаю, что по поводу названий ударов могу ошибаться, но вот такие воспоминания всплывают.

Когда вторая баба Настя уезжала, ей в дорогу наша баба Настя дала большущую корзину пирогов, которые она испекла. Не берусь сейчас утверждать для кого, но что-то там со снами тоже такое проскакивало. Прямо сказала мне, что попросили её во сне.

Вечерами баба Настя напевала, нет, даже скорее как-то гудела или мурлыкала (и слово-то, подобрать затруднительно) волнами — то громко, то тихо что ли, да так, что становилось удивительно уютно и спокойно. Словно выправлялось всё, что было кривое и издёрганное до этого.

Маме она показывала кресение огнём. Суть сводилась к тому, что она брала три головёшки из русской печи, сбивала с них пламя и проходила по замутнениям (куски темной мути) вокруг тела на расстоянии полутора метров. Возьмёт и растопыренными головнями крутнёт — когда слегка, когда резко кистью, вроде как, вытаскивая — выжигая их. Я тогда ещё сильно удивлялся и думал, что я вижу «энергетических паразитов», которых она выжигала, при том что сделала она это лишь через пару тройку дней после вечернего пения — гудения. Не могу утверждать с уверенностью, но возможно, эти вечерние пения — гудения были частью такого очищения. Говорила, что пламя чистит хорошо и надо побольше возле открытого огня находиться и готовить по возможности на нём. Показывала и как делать обычную писанку на бумаге, которую мы жгли потом в печи, и писать письма. Помню, как баба Настя давала наказ — каждый день вечером сидеть дневник писать, записывать, что было за день и, особенно, переживания записывать, и отслеживать «граммофоны». Она тогда очень толково объяснила что это такое на примере песен попсовой советской эстрады — это мысли, которые цепляются и крутятся постоянно не отпуская.

К сожалению, я так больше и не смог приехать к ней, хотя дед и навещал её пару раз в последующие годы. Потом жизнь захватила своими интересностями и эта тема отошла сначала на второй план, а затем и вовсе куда-то утонула, ушла глубоко в воспоминания.

Вспомнилось ещё про изобретение — баба Настя говорила, что Фёдор Степанович подарил ей простейшую механическую газонокосилку, которую он сам придумал и изготовил. Это я сейчас так называю ближайший аналог по функционалу мельком показанного мне устройства на деревянной ручке от больших граблей, где вместо граблей в развилке стоял барабан — рамка со струнами, часть из которых была уже порвана. Только называла она её просто косилкой и говорила, что её нужно катить и трава сама режется струнами. Было удивительно и не обычно по тому времени. Жалела, что хромированная проволока, стоявшая в качестве лезвий, местами порвалась, а новой у ней не было и нельзя было использовать её, и показать на деле, как она хорошо косит траву на корм для куриц.