Щепотка соли

Виктор Болгов, 2017

Кто сказал, что в обычной жизни все больше драмы, да мало смеха? А если посмотреть на нее сквозь призму неубиваемого оптимизма, издревле присущего простому русскому люду? Вместе с героями рассказов Виктора Болгова, которые вошли в сборник «Щепотка соли», можно поверить в возможность невозможного, овладеть новыми навыками, дать собственную трактовку историческим событиям, посетить баню (а это само по себе всегда приключение), пообщаться с друзьями и родственниками (что иногда можно приравнять к подвигу), попасть в пару уморительны переделок (куда же без них), понять, почувствовать и принять историю последнего столетия (что бы там не писали в учебниках и не говорили в новостях) и реальность третьего тысячелетия (да, да, весьма забавную, если разобраться). Осталось только вдохнуть поглубже, морально подготовиться к продолжительному приступу смеха и открыть первую страницу сборника, написанного о людях и для людей. Ну что, поехали?

Рассказы о дядьке Михее

Михей Культяпкин

Когда Мишке Михееву, которого родственники, друзья и все кому ни лень звали просто Михеем, было примерно 20 лет, он поступил на работу на «Красмаш» ранее Ворошиловский завод, слесарем по ремонту промышленного оборудования. Жил он в рабочем общежитии, что находилось за улицей Красноярский рабочий. Примерно километрах в двух, если идти от кинотеатра «Родина». Там, за железной дорогой, тогда ещё в барачном посёлке Злобино, и обитал Михей. Деревянные чёрные бараки доживали свои последние дни. Многие из них уже снесли. Вместо снесённых бараков возводились пятиэтажные панельные дома, «хрущобы». В одной из таких «хрущоб» и было красмашевское рабочее общежитие. В общаге Михей сдружился с нормальными ребятами — походниками. «Походники» — это не какие-нибудь обезбашенные забулдыги, а бери на порядок выше: люди сплошь творческие, даже в вышеупомянутой выпивке. На Манском или ином водном сплаве, в Саянах ли у горного озера или водопада, выпивка была вроде обычной и в то же время какой-то более приятной, содержательной, нежели бы Михей пил с другими людьми, в другом месте и при других обстоятельствах.

Каждый выходной ходил Михей со своими дружками-походниками в заповедник Столбы. Все высоченные скалы-столбики облазал с ними. Избу свою на диких столбах срубили и года три в неё ходили зимой и летом, пока лесники по указанию свыше все таёжные избы в заповеднике не спалили. У общежитских ребят Михей и на гитаре научился играть. А ещё пристрастился в пещеры ходить со спелеологами — теми же парнями из общежития. Мечта у Михея была — отыскать самую большую, самую протяжённую в мире подземную пещеру. Но все, в каких он побывал, были ещё до него изучены и пройдены другими. Правда, попадались заваленные камнями неразведанные лазы-ходки, так называемые «калибры». Куда они шли и как далеко уходили, было неизвестно. Но пойди попробуй, очисти тысячетонные завалы! Тогда и задумал Михей втайне от дружков пробить завалы с помощью взрывчатки. Нашёл на задворках заброшенный сарай, где и начал проводить химические опыты по созданию взрывчатых веществ. Но не успел воспользоваться достигнутым в знании взрывных работ. Не очистил от камней с помощью направленного взрыва ни один из заваленных ходков-калибров, не открыл, таким образом, самой протяжённой в мире пещеры. Взорвался небольшой заряд прямо в его руках. Заряд-то был малюсенький, однако оставил Михея без двух пальцев на правой руке. Особенно жаль было указательный палец: ни будущей жене Клаве, с которой в Красноярске в общежитских танцах-обжиманцах сблизился, нечем погрозить, ни в носу поковыряться наполовину укороченным пальцем-культяпкой.

Тогда дружки в шутку и прозвали его Михеем Культяпкиным.

Михей не обижался и сам даже подшучивал над этим своим неудавшимся взрывным делом, от которого он тогда же напрочь отказался. Одно удручало — нехватка пальцев, на гитаре пришлось переучиваться играть. Но овладел и бацал на струнах песню о Марусе не хуже прежнего. Но работу ему пришлось поменять и город покинуть. Уехал Михей с молодой женой в свой посёлок к родителям — суженую показать; там и устроился в строительной организации рабочим. Зарплата повыше и домашнюю еду не сравнишь с общежитской столовой. Прожил Михей с Зиной в посёлке лет пять, может, и дальше бы там жили. Но стеснённое житьё с родителями в одном небольшом поселковом домишке всё же утомляло. Мелких столкновений на бытовом уровне не избежать. Хорошо ещё до крупных скандалов и взаимных оскорблений дело не дошло. И тут вдруг пришло известие из Красноярска о гибели Зининых родителей в автокатастрофе. Частный дом в Николаевке, где жили её родители, опустел. И, что греха таить, очень даже кстати. Вселились в опустевший дом Михей с Зиной и зажили в нём вполне пристойно и спокойно. Жаль только, детишек не нажили. Научился Михей в то время сапожному мастерству, складным остро отточенным сапожным ножиком ловко владел, даром что половинок двух главных пальцев нет. Для упражнения всегда носил складничок и постоянно им строгал им какую-нибудь фиговину из подвернувшейся деревяшки. Или вертел так и сяк, как заправский циркач, в своих пострадавших от глупого взрыва пальцах.

Однажды этот ножичек его сильно выручил, поздним вечером, аккурат за кинотеатром «Родина», после последнего сеанса направлялся Михей домой и столкнулся с группой из шести неизвестных ему подвыпивших парней. — «Эй, мужик, постой! — окликнул Михея один из парней. — Закурить не найдётся?» Михей сроду не употреблял табак, был некурящим. Так и ответил: «Извините, ребятки, не курю».

Этот ответ, как, возможно, и любой другой, скажи он им тогда, не понравился поддатым придуркам, желающим от безделья и хулиганского хорохорства друг перед другом покуражиться над первым встречным. Тут им что старый, что малый, что женщина, что старушка, — не попадайся. Или запинают до полусмерти, или поиздеваются вдоволь, хохоча и выдумывая разные издевательские словечки. Сколько на них люди в милицию ни жаловались, с них всё как с гуся вода. Подержат в отделении с час и отпустят за недоказанностью преступления. То ли блатные какие, то ли так везло. И свидетелей, как обычно, днём с огнём не сыщешь. Боялись их люди сильно. Пока не попался на пути особенный случайный встречный, не убоявшийся. Таким первым встречным оказался Михей.

Шесть долговязых местных идиотов считали себя королями всей вокруг лежащей территории и всячески старались демонстрировать это своё значение. Ни слова более не говоря, они обступили Михея со всех сторон, чтобы тот не смог убежать, сбили с ног на мокрый после дождя асфальт и стали сосредоточенно, точно делая какую-то важную и нужную работу, пинать. Михей завертелся под их ногами, как угорь, стараясь уберечь лицо и живот. Его обуяла не то что злость, а жажда наказать зарвавшихся хулиганов. Незаметно вынув из кармана свой складной ножичек, он быстро раскрыл его и, крутясь под бьющими его ногами, начал наносить острым, как жало осы, ножичком колющие порезы. Там уколет, тут полоснёт, да так, чтобы и связочки задеть на икрах. Да так ловко и быстро он это проделал, что через пару минут все шестеро отморозков катались, завывая и охая, на мокром асфальте уже под его, Михея, ногами. А Михей встал, отряхнулся, как ни в чём не бывало, — и нырнул в тёмный двор, от греха подальше, только его и видели.

Как дядька Михей революцию отменил

Как-то в 1977 году, как раз в канун Великой Октябрьской социалистической революции, или же в 1978 году, после круглой годовщины, в Красноярске давал концерт популярный в те годы вокально-инструментальный ансамбль (ВИА) «Голубые гитары». Концерт проходил в недавно построенном новом зале филармонии. Народа в зал набилось битком! Балкон, по-старорежимному — галёрка, — гудел, как подвешенный к люстре улей гигантских пчёл. В общем весёлом шуме людских голосов шуршали программки концерта и хрустели разворачиваемые обёртки советского мороженого, что продавалось в вафельных стаканчиках. По случаю выхода в филармонию красноярцы, и особенно красноярки, оделись по-праздничному, достав из своих шифоньеров то, что хранилось от праздника к празднику. В театральной, то бишь филармонической, ложе деловито рассаживалось всё красноярское градоначальство.

На боковом балкончике, прилепленном к стене, сидели представители филармонии: директор, худрук с жёнами и несколько приближённых лиц. Люди сплошь образованные, культурные… но и привычные к тесноте. К тому же, безбилетники. Все лучшие места были отданы по пригласительным билетам высшему руководству, самим же руководящим деятелям высокого филармонического искусства не до особых удобств. Спасибо и на том, что в стороне от галёрки дополнительное место есть для осветителей — там и расположились, как в ложе.

Прозвенел третий звонок, в зале шум значительно стих. Вот-вот должен был открыться занавес. Как вдруг, чуть скрипнув, в боковую «ложу» балкона открылась дверь — и в дверном проёме нарисовался подбоченившийся, никому не известный невысокого роста гражданин в замусоленной кепке, чем-то напоминающий вождя пролетарской революции. Юркнув ловкой мышкой между сидящими рядом директором филармонии и худруком, псевдо-Ленин вскрикнул тонким фальцетом, коверкая букву «р», вернее, заменяя её на «г»: «Так, товагищи, я доселе молчал, но тепегеча скажу!..» — и тотчас быстро подвинулся к обтянутому красным бархатом парапету, приподнялся на цыпочках, вытянулся всем своим тщедушным торсом вперёд и, по-ленински выкинув руку в сторону притихшего в ожидании открытия занавеса зала, закричал с хрипотцой в голосе:

«Товагищи, геволюция отменяется!.. Пгоститутка Кегенский угнал бгоневик!»

Доселе ожидающий начала концерта зал стал на мгновение ещё тише, но через секунду взорвался неудержимом хохотом. Публика, топая ногами, неистовствовала, многие повскакивали с мест в желании разглядеть того, кто кричал. Из глубины зала раздались разного характера, осуждающие и, наоборот, подбадривающие возгласы. «Прекратите безобразничать!» — кричали возмущённые, наверное, близкие к городской власти товарищи. «Давай, Ленин, шпарь, что ещё?!» — весело подбадривала противоположная несознательная сторона. Но новоявленный Ленин не успел больше произнести ни слова.

Не прошло и двух минут, как к мужичку в кепке, предварительно наступив на ногу взвизгнувшей жене директора филармонии, подскочили двое в штатском, отработанным приёмом заломили руки за спину и, приподняв, не вывели за шиворот, а буквально как короля, драгоценную статую или прославленного героя, вынесли вначале в коридор, а потом по чёрной лестнице через служебный вход в оперативно подогнанную к самому крыльцу дежурную милицейскую машину.

Этот исторический факт рассказал Юре его хороший знакомый Иван Васильевич Ефремов, что в те годы был молодым, учился в дневном техникуме, а по вечерам подрабатывал осветителем в этой самой филармонии. И знаете, кого он узнал в псевдо-товарище Ленине? Михея. Михей постарше его был лет на десять и чудить тогда любил — хлебом не корми. Такое порой отчебучит — хоть стой, хоть падай от смеха! Вот и отчебучил в тот раз 15 суток медвытрезвителя, хотя выпивши был малость.

Но сколько Юра дядьку Михея ни расспрашивал — тот точно напрочь забыл этот случай или притворился непомнящим. Шутка ли дело — мог за ту выходку запросто и реально большой срок схлопотать. Но времена были застольные, весёлые, Райкина и других юмористов не меньше чем космонавтов любили… Приняли происшествие за обыкновенное мелкое хулиганство. Оно и понятно. Мужик просто разобиделся, что билета на кумиров советской молодёжи не достал. Он же ради энтого дела даже галстук новый нацепил — бордовый, в мелкую крапинку. И тут такой облом! Вот и не выдержал, с досады решил неизвестно кому отомстить. Особенно билетёрам, что в зал не пропускали. Дверь в боковой балкон оказалась не охраняемой — он и нырнул в неё. А ленинские слова уж сами собой изо рта, как шарикоподшипники, покатились. К тому же и ростом, и видом своим чем-то напоминал Ленина, что загримированным под рабочего Петрова в Разливе революцию замышлял провернуть. А мужичок за Ленина вроде как отменил. Однако, прежде чем выпустить, отсидевшего все 15 суток дядьку крепко поругали, страсти нагнали и посмеялись заодно. На том история с отменой революции и закончилась.

Но Михей так-таки и не признал сей антиреволюционный выпад за деяние своей молодости.

Да и вообще, сам Михей не против небольшой пролетарской или какой другой революции, но чтобы обязательно созидательной, улучшающей жизнь исключительно трудовому народу и лично ему, Михею. Для этого он не то чтобы вождём готов стать — но отборного мата в сторону заевшихся чиновников-бюрократов и небожителей-олигархов не пожалеет!

Как дядька Михей с племянником за водкой ходил

Известный Красноярский алконавт и бабник, которого в определённых кругах Кырска зовут не иначе как дядька Михей, любил похвастать количеством баб-с, с кем имел самое близкое постельное знакомство.

Шли мы с ним как-то в северо-западном районе, по-над Енисеем, смутно темнеющем под вечерним осенним небом. Шли, шурша опавшей листвой, слегка покачиваясь, так как оба были выпимши. И по дороге дядька Михей рассказывал мне очередную байку о своей победе над какой-нибудь известной в краевом центре представительницей слабого женского пола. Что из его баек было правдой, а что вымыслом, сказать трудно, а проверить ещё трудней. Но надо дать ему должное — рассказывать красиво и убедительно он умел. И вот, идя по листьям в сгущающихся сумерках, мы заметили впереди одинокий киоск. В таких небольших киосках обычно продают пиво, сигареты, презервативы и прочую мелочёвку.

— Стоп! — говорит дядька Михей, щас, братишка, я с Нинком договорюсь на пару бутылочек для опохмелки. Я Нинка знаю — безотказная баба. Это я её в этот супершоп пристроил работать. По бутылке на брата не откажет.

— Да ты что, говорю, Михей, — пивом водку мешать. Этак нас ведь совсем развезёт.

— А хто сказал, что я у Нинки пиво возьму? Я у неё водку и возьму!.. Ну, ты, паря, даёшь — пиво!.. От пива сикать будешь криво!.. Берём водку в счёт будущей постели… Хочешь Нинку в постели голой увидеть? Я и с этим договорюсь!.. Что головой машешь?! Ну, как хочешь. А водочки щас возьмём.

Подошли мы с дядькой Михеем к киоску. Народу рядом — ни души.

Я скромно отошёл чуть в сторонку, а дядька — сразу к окошечку.

— Здоровеньки булы, дивчина!.. — начал он почему-то по-украински, хотя хохлом не был.

— Здравствуйте, дядя Миша! — послышался тонкий девичий голосок.

— Что скажешь, кареглазая, дяде Мише — как идёт торговля?..

— Нормально, дядя Миша. А вам, наверно, как всегда, бутылку водки, под запись?..

— Можно и две, красавица.

— А не много ли вам будет, дядя Миша? Всё-таки вы и так уже нетрезвы.

— Так я не только себе, я вон с другом — Юркой зовут. Хочешь, познакомлю?

— Зачем, дядя Миша, не надо… — замялся девичий голос.

— Юрка! — окликнул меня Михей. — Иди сюда, что ты там стал, как не свой, — Нинуля с тобой познакомиться хочет.

— Да не хочу я ни с кем знакомиться!.. — послышался несколько сердитый Нинин голос. — Как вам только не стыдно, дядя Миша! Вот вам одна бутылка на двоих, больше не дам. Да и этого, наверное, много. Опять тётя Клава будет ругаться, когда пьяным домой придёте.

— Ну, ладно, дочка, спасибо тебе и на том. А Клавдии не говори — цить у меня, взрослых жизни учить да стыдить!

Буркнув напоследок в сторону, чтоб не слышала Нина, «Тоже мне добрая соседка!», он сунул бутылку за пазуху во внутренний карман своей старенькой потёртой кожаной куртки.

И пока устанавливал её там поаккуратнее, неподалёку от киоска затормозил дорогой, чёрного цвета джип «Ландкрузер». Из иномарки вышли четыре здоровенных широкоплечих мужика. Двое направились к киоску, а другие двое остались у машины. Один из подходящих к ларьку, здоровый такой шкаф, достал пистолет и прошёл мимо Михея к открытому окошечку киоска. И так щуплый с виду дядька Михей совсем затерялся на огромном фоне человека-шкафа.

Шкаф держал пистолет на вытянутой руке и только собрался сунуть его в освещённое окошечко киоска, как Михей повернулся к нему и заплетающимся языком спросил:

— М-м-молодой человек, огоньку не найдётся?..

Шкаф, опешив от неожиданности, сунул пистолет под мышку и стал шарить у себя по карманам, бормоча:

— Сейчас, дядя, есть где-то…

Наконец шкаф достал зажигалку и зажёг. Дядька Михей прикурил от огонька, мельком скосив глаз, заглянул в окошечко киоска.

Пока растерявшийся шкаф шарил у себя по карманам в поисках зажигалки, молодая киоскёрша Нина, хотя и была сильно напугана, но быстренько сообразила, что ей надо делать. А проще говоря, прихватив сумку с выручкой, она сбежала в направлении кустов, за которыми угадывалась оживлённая трасса шоссе. Где, может быть, если повезёт, могла проезжать патрульная машина милиции.

Убедившись, что в киоске уже никого нет, Михей вдруг поворачивается к шкафу и говорит:

— А я видел, молодой человек, у в-вас пистолетик имеется…

Амбал, похоже, очухался и, вытянув пистолет из-под мышки, направил его дуло прямо в лицо дядьки Михея.

Угрожающе придвинулся ближе и второй детина.

У меня же от бесшабашной смелости Михея даже внутри похолодело! Ну, думаю, тут нас обоих в один миг и положат у киоска. Сначала Михея, потом меня или сразу обоих. Жаль, водку не выпили — пьяным всё ж таки не так страшно умирать!

И что, вы думаете, сделал Михей? Он мягко, одним пальцем отвёл в сторону дуло пушки и говорит, кивая в мою сторону:

— У моего друга тоже пистоль есть, только чуть побольше в-вашего. Он как раз вас, ребятки, на мушке держит. Вы не смотрите, что у него одна рука в кармане, а другая вроде как пустая. Он через карман прямо мухе в глаз попадает!.. А из тех кустиков, м-между прочим, ещё пять стволов на вас смотрят — неужели н-не чуете?!

В это время со стороны шоссе раздалась сирена милицейской машины. Видимо, Нине всё-таки повезло, и она остановила патрульный автомобиль и сообщила милиции о бандитском нападении.

— Оставьте его! — крикнул кто-то из членов банды, наверное, главарь, двум молодчикам у киоска. — Лом, это же Михей, от него всего можно ждать — ну его! Сматываемся отсюда!..

Шкаф молча сунул пистолет в боковой карман, но, видимо, с испугу промахнулся, и пистолет упал в тень у бордюра. Шкаф на это даже не обратил внимания и, испуганный, побежал к джипу. Тут же к машине рванул и второй. Бандиты-налётчики мигом заскочили в свой чёрный «Ландкрузер», и машина, рванув с места, быстро скрылась в темноте надвигающейся ночи. Точно и не было её вовсе.

Дядька Михей нагнулся и поднял пистолет.

— Ты посмотри-ка, совсем новенький, пестик-то. И, должно быть, патроны есть, может, один уже в стволе? Нужно его выстрелить, я так полагаю…

Дядька Михей поднял пистолет вверх и нажал на курок!.. Но выстрела не последовало. Зато на месте бойка появился небольшой голубоватый огонёк.

— Тьфу ты!.. — обрадовано удивился Михей. — Надо же, газовая зажигалка!.. Вот чем они хотели Нинка пугануть, да сами же чего-то испугались. Чего, интересно, или кого, а? Как ты, Юрка, думаешь?

— Наверное, вас, дядя Михей, кого же больше! — улыбаясь, ответил Юрий, рассматривая пистолет-зажигалку.

— А что меня бояться, я не кусаюсь! — пожал плечами Михей. — Но всё равно, за игрушку ребяткам спасибочки!.. — Михей ещё раз нажал на курок пистолета-зажигалки и прикурил от огонька.

Как дядька Михей в женскую баню ходил

— Здорово, Юрка, присаживайся, гостем будешь! — приветствовал Михей зашедшего к нему на минутку племяша.

— Да некогда мне, дядя Михей, в баню с друзьями собрался.

— В баню?! — оживился Михей. — И, небось, пива с собой прихватил?!

— Да есть немного… — замялся Юрка, не без основания полагая, что дядя Михей начнёт его уламывать остаться.

— Пиво — это хорошо! — осклабился железными зубами Михей. — Без пива бани не бывает. Энто тогда и не баня вовсе, а так, мочиловка какая-то.

Ну, а ко мне зачем забежал?..

— Так это…

— Да ты не тяни, выкладывай — чего надо?

— Занять хочу на неделю, сколько не жалко.

— Смотри-ка, сколько не жалко!.. — Михей, усмехнувшись, почесал выбивающуюся из-под майки-тельняшки лохматую седую волосню. Мне, паря, может быть, ваще ничего не жалко для хорошего дела!.. Небось с девками решил гульнуть, а только на пиво и хватило!..

— Угадал, дядя Михей, — с ними! — согласился Юрка.

В это время из кухни вышла тётя Клава, жена Михея. Вытирая о фартук только что вымытые под умывальником руки, поздоровалась:

— Здравствуй, Юра. Каким ветром занесло?

— Здравствуйте, тётя Клава, хочу у вас немножко занять.

— Слышала, слышала… Что ж, дело молодое! — И, ни слова больше не говоря, прошла в соседнюю комнату.

Михей, приняв сие за молчаливое согласие, вопросительно покосился на пакет с пивом, стоящий рядом с Юрой на табурете.

— Ну, на одну-то косматую дать могу, а на гарем — это ты в Арабских Эмиратах, у какого-нибудь эмира или шаха займи.

— Да мне сильно много и не надо, хотя бы рублей триста…

— Триста и на одну косматую не хватит — вот тебе пятихатка!.. — И дядька Михей протянул было пятисотовую купюру племяшу, но тут же отдёрнул руку назад.

— Бабки-то, Юрок, я тебе дам, не жалко, но с одним уговором — пиво мне оставь! А ты там, в бане, что-либо покрепче возьмёшь — девки-то в основном винцо любят.

— Ладно, дядя Михей, — нехотя согласился Юрка и протянул Михею пакет, плотно забитый пластиковыми двухлитровыми бутылками пива марки «Купеческое».

— Вот это обмен! — обрадовался Михей, ловко сграбастал пакет и отдал пятисотку Юрке. — Держи, дон Жуан, и помни дядькину доброту!

— Спасибо, дядя Михей, не забуду!

Юрка сунул деньги в кармашек джинсовой рубахи и направился к выходу.

— Постой! — окликнул его Михей. — Так куда, ты говоришь, идёшь?

Юрка с недоумением обернулся.

— Так в баню, я же вам говорил…

— А в какую баню? — не унимался Михей.

— Да вы её знаете — в соседнем квартале которая.

— А?! — многозначительно протянул Михей. — Ну, иди-иди! Там как раз женский день помывки — баб много моется!..

— Как женский день?! — остановился, как вкопанный Юрка. — Там же номера отдельные есть.

— Да есть, только для семейных пар! — опять осклабил железные зубы Михей. — Я-то подумал — вы компашкой в садовый кооператив собрались — в баньку по-чёрному, а может, и по-белому. Далековато отсюда добираться, понимаю, но природа и то-сё… Романтика из штанов так и прёт!.. А вы вон куда — в городскую централку! Только вас там и ждали! Да туда, Юрок, за месяц записываться надо, и то не попадёшь!..

— Ё-моё!.. Это что, правда? — спросил Юра вышедшую из соседней комнаты тётю Клаву.

— Откуда ж я знаю, Юрик? — пожала полными плечами тётя Клава. — Я давно по таким баням не хожу, всё больше в ванне моюсь. А приспичит попариться, так мы с моим Миклухой Ивановичем в сад свой ездим, в собственную баньку возле домика.

— А я что говорю!.. Вот куда вам надо!..

— Так это ж за город ехать нужно… — почесал затылок Юрка.

— Почеши, почеши затылочек, племянничек, а я пока выйду, к магазину схожу, молока деревенского из цистерны куплю. Деревенское молоко всё лучше, чем магазинное, из порошка сделанное. Нам молочко совхоз «Берёзовский» доставляет, — проговорила тётя Клава на прощание и пошла за молоком. В то же мгновение в кармане Юрки заиграла мелодия «Прощание славянки». Парень проводил тётю Клаву глазами и потянулся в карман за мобильником — приложил сотовый телефон к уху:

— Да, привет! Что случилось? Значит, уикенд отменяется. Знаю, что все места забронированы, тут меня уже проинформировали… Жаль! Обидно, досадно, да ладно! Есть другой вариант — поедем на выходные за город, в садовый кооператив, в бревенчатую баньку, берёзовыми вениками париться, согласны? Ну тогда окей, до встречи, пока!

— Ну вот, дядя Михей! — обернулся Юрка. — Спасибо, что надоумил и про баньку в вашем саду рассказал — туда мы и двинем в выходные с подружками!

— И сколько вас?

— Нас? Да немного: я, Кум, Лысый и три наши подружки — если не возражаешь, конечно. Порядок и стерильность гарантирую. Всё приберём, — заверил дядю Михея Юрка и протянул ему только что занятую пятисотку. — Спасибо за деньги.

— Что так? — насторожился Михей, отстраняя от себя денежку. — Никак пиво назад забрать решил?!

— Да нет, что вы! — рассмеялся Юрка. — Пейте на здоровье!.. Я это к тому, что у вас в домике закуски хватает. В погребе и картошка, и соленья разные…

— Ага, смышлёный парень и экономный, — нахмурился Михей, — всё-то рассчитал — можно на закусь не тратиться. А на выпивку, значит, у вас, пердюков, найдётся.

— Извините, дядя Михей, если этим обидел, — перестав улыбаться, проговорил смущённо Юра.

— Я не барышня кисейная, чтобы на такую ерунду обижаться. Ключ от домика в прихожей на гвоздике висит — увидишь. В домике же ключ от баньки найдёшь, а крышка в погреб без замка, край доски только аккуратно поддевай, чтоб пол не повредить. Деньги эти возьми себе. Дядька Михей то, что по доброте моряцкой души дал, назад не берёт — потом, когда своих много будет, отдашь, — отстранил бумажную купюру Михей, — вы мне, главное, домик и баньку не спалите, гуляки! — и, вздохнув, покосился на пиво. — Так, может, того, раз с баней не получилось, по кружке пива, а, Юрок?.. А то бывшему расейскому моряку пить одному западло.

— По кружке — так по кружке, не понесу же это домой, — вынужденно согласился Юрка, поскольку готов был уже смотаться подальше от конфуза.

— Вот это правильно!.. Вот это по-нашенски! — обрадовался Михей, разливая по двум большим керамическим кружкам золотистое пиво. — Не терять же понапрасну время.

Выпили по кружке, закусили, за неимением воблы, нарезанной в кружочки кровяной колбаской и разговорились. Вернее, разговорился и так любивший выпить и поговорить за компанию дядька Михей:

— Вот ты, Юрка, испугался в женский день в баню идти. Правильно побоялся, не дай бог туда неопытному парню, как ты, попасть — зашибить могут! Хотя, с другой стороны, оно, конечно, интересно поглядеть на множество разных голых баб: тут тебе и старухи с отвисшими высохшими грудями, и молодухи в соку, и соплячки малые.

Но кто ж тебя и таких, как ты, туда запустит?! Правильно — нельзя! Запретно!..

Бывали ситуации, когда случайно мужик попадал в женское отделение, так там такой визг поднимался и так, бывало, тому мужику по голове да по бокам доставалось кулаками, вениками, а то и жестяными помывочными тазами, что и в кошмарном сне не всегда увидишь.

А вот я раз в женскую баню попал, и ничего-то голозадые мне не сделали.

— Как это? — поинтересовался Юрка, потягивая золотистую жидкость из коричневой керамической кружки.

— А вот слушай.

Работал я в середине пятидесятых в строительной бригаде по ремонту домов в одном лесном посёлке. Дома в том посёлке, где я жил, были в основном из бруса, деревянные, реже шлакоблочные. Бригада наша занималась заменой подгнивших полов, вставкой стёкол, ремонтом кровли, да и по сантехнике приходилось многое менять, ремонтировать…

В общем, работы хватало.

Была тогда в нашем посёлке баня — единственное кирпичное здание.

Она и теперь стоит на окраине уже не простого посёлка, а города, ставшего районным центром.

Два единственных окошечка у той бани, где парилка расположена, низко над землёй находились, и хоть не большенькие те окошки, но были замазаны изнутри масляной краской, чтобы разное озабоченное дурачьё не подглядывало. А дурачья, как и теперь, тогда хватало. Сколько раз пацаны и оболтусы побольше, чтобы за голыми девками да бабами подглядывать и пугать их, стекло в этих двух окошечках разбивали!

Много от женщин было по этому случаю жалоб.

В конце концов поселковое начальство не выдержало — и приказало начальству поменьше те окошечки, что низко к земле расположены, заделать. А вместо них пробить другие повыше, у самого потолка, чтобы только встав на ходули заглянуть можно было, и камнем попасть нельзя, из-за присутствия в окнах дополнительных прочных решёток. Одним словом — не баня, а тюрьма! Зато женскому полу мыться спокойно.

И хотя в тот день в бане мылись одни женщины, начальством было решено — раз уж женская, лучшая половина общественности, так яро настроена на скорейшее наведение банного порядка, — работу по переоборудованию бани не откладывать. Всю бригаду на это, прямо скажу, опасное дело посылать побоялись. Слишком большие потери в личном составе никто бы вверху не одобрил. Решили послать одного рабочего. Но кто же добровольно пойдёт? Смельчаков идти в самое пекло не оказалось. Тогда жребий разыграли на спичках. И жребий выпал на меня. Не сказать, чтобы я сильно испугался, но, однако, как стальная пружина, весь так и сжался внутри.

— Ты, Юрка, слушай да подливай! — отвлёкся на секунду от своего рассказа Михей и продолжил. — Мужики ради такого дела, для храбрости, мне стакан водки налили, точно фронтовые 150 грамм выдали.

Выпил я водку залпом, поплевал через плечо, взял с собой небольшую кувалдочку и ведро с раствором, а кирпичи мне мужики должны были с улицы в разбитые окошечки подать.

Взял я, значит, свой инвентарь, мужики двери в женское отделение передо мной потихоньку открыли — и в сторону. Входи, мол!.. И я вошёл!..

Странно, Юрка, — но ни крика, ни женского визга я не услышал. Да и женщин самих почти не видел — шёл, как в тумане. Но бодро шёл, деловито, как и положено рабочему человеку в заляпанной раствором спецовке и занятому очень важным производственным делом. Бабы, видимо, меня из-за такого моего поведения за мужика и не приняли. Наверно, так же в больнице женщины-пациентки раздеваются донага перед врачом-мужчиной, не замечая в нём представителя противоположного пола, а видя только медицинского работника. Прошёл я через весь помывочный зал, слышу только гул небольшой да как тазы немного гремят, и больше ничего. Прошёл в парилку. Там пар, конечно, стоит.

Женщины, что парились здесь на деревянных полках, и те, что спустились вниз к дверям, чтобы отдышаться, почтительно уступили мне дорогу и, прихватив веники, вышли. Хотя я им ничего не говорил.

Ребята мне подали кирпичи, я заделал ими окошки, что внизу, замазал аккуратно, чин чинарём, потом с кувалдочкой на полки парилки полез, благо стена близко. Тут уж, наверху, мне стало действительно жарко!.. Горячий пар-то не убавился, а точно стал ещё горячей и гуще!..

Насилу пробил я два окошка вверху — хоть воздух запустил — и взмолился, крича наружу: «Не могу больше, сварюсь!..»

Начальство сжалилось и решило оставшуюся работу провести позже, когда будет мужской день. А меня поблагодарили и отпустили домой. Вытолкал я кувалду и пустое ведро через пробитую брешь на улицу. И хотя теперь надо было пройти, пускай и обратный, но прежний путь, назад я, можно сказать не шёл, а летел!.. Вот так вот, Юрка, я в женский день в бане среди голых баб побывал!

В прихожей послышался стук открываемой двери, в комнату с бидоном, полным молока, вошла Клавдия.

Как дядька Михей к покойникам в гости ходил и одного ребра лишился

Разболелся как-то зимой дядька Михей не на шутку, за бок держится, стонет. Вызвала Клавдия, жинка его, «Скорую помощь» — авось спасут ещё не совсем старого мужа, рано ему умирать. Кто в мае картошку будет сажать? Да и вообще по хозяйству Михей справный мужик — Клавдии одной без него не справиться.

Приехала машина «Скорой помощи», вышла из неё молоденькая да фигуристая врачиха, направилась в квартиру, сняла в прихожей шикарную норковую шубку и подошла к Михею в белом накрахмаленном халатике, точно ангелиха за его, Михея, душой с неба спустилась. Стала ангелиха осматривать больного — то так наклонится к мужику, то этак — прелести свои женские показывает.

Не удержался от соблазна Михей и ухватил всей пятернёй врачиху ту, ангелоподобную, за упругий зад. Хорошо ещё Клавдия не видела — на кухню за стаканом воды вышла. Отскочила врачиха от Михея, как ужаленная. А тут и Клавдия из кухни вышла. Врачиха ей и выпалила: я, говорит, более здорового и прыткого на руки мужчину в жизни не видела.

Наверное, адресом ошиблась и не туда попала!..

— Как это ошиблась? — удивляется в свой черёд Клавдия. — У него же бок какой день болит — ночью спать не даёт, так и ворочается, ворочается, стонет, бедняжка!

Клавдия вытерла кончиком передника выбежавшую из глаз слезу и поставила стакан с водой на стол.

— То, что ночью спать вам не даёт, в это верю — бойкий он у вас, хотя и малость ущербный.

— Как это ущербный?! — непонимающе уставилась Клавдия сначала на врачиху, потом на Михея. — Что у тебя ущербное, ирод? А ну показывай!

— Вы зря на него кричите и зря волнуетесь так! — защитила Михея врачиха и пояснила. — Как мужчина, он у вас очень даже, как бы сказать, цельный, что ли, даже, по-моему, чересчур, но одного ребра в боку у него всё ж таки нет. И тут медицина бессильна. Не научились мы ещё отсутствующие рёбра выращивать.

— Как отсутствующие? Как это ребра нет? — недоумевающее хлопая глазами, спросила непонятно кого Клавдия.

— Ну, нет и нет, подумаешь… — пробормотал, не глядя на Клавдию, Михей и отвернулся к стене.

— Ты куда это отвернулся, а ну повернись ко мне и докладывай, как на духу, — что в твоём заячьем организме не хватает? Всё время хватало, а тут на тебе. И ведь молчал, ирод, ничего не говорил, всю жизнь от меня, родной своей жены, скрывал. Не я ли тебя кормила, не я ли тебя поила-а-а… — перешла на бабье причитание с хныканьем Клавдия.

— Ну, сломали, выбили мне по молодости одно ребро, и что с того?! — буркнул, по-прежнему не глядя на Клавдию, Михей. — До сих пор жил без одного ребра и ещё поживу, не умру.

— Правильно! — поддержала врачиха дядю Михея. — Умереть мы вам не дадим. А то, что у вас место перелома заболело, так это реакция на перемену погоды — метель на улице, вот и ломит. Рекомендую успокаивающий компресс к больному месту прикладывать! Я вам сейчас его состав напишу, у вас ручка есть? — повернулась она к Клавдии.

— Да-да, сейчас… — Клавдия подала ручку, врачиха написала рецепт и пошла к дверям. Одеваясь в прихожей, она обернулась на приподнявшегося в кровати Михея. — До свидания! И берегите руки, а то они у вас такие неосторожные, не ровён час, кто-нибудь их за излишнюю прыть поломает!

— С чего это он руки будет ломать?! — запротестовала Клавдия, не понимая, о чём идёт речь. — Мне безрукий мужик не нужен! Ишь чего надумал — руки ломать!..

— Правильно, женщина, берегите мужа, — поддержала тётю Клаву врачиха и обернулась к Михею. — Ну и вы тоже, как больной, поберегите здоровье, а если совсем не терпится, успокоительное примите! — добавила строго врачиха и потянула ручку двери.

— Я ему, сестричка, уже анальгину дала! — крикнула вслед Клавдия.

На что фигуристая представительница медицины только снисходительно улыбнулась и открыла входную дверь.

В это время в гости к дяде Михею и тёте Клаве зашёл их двадцатилетний племянник Юрий. Юра уступил дорогу выходящей молодой врачихе, моментально изучив и прощупав все её выдающиеся места глазами, повесил финскую куртку на штырь вешалки, поправил волосы и вошёл в комнату.

— Здравствуйте, тётя Клава, здравствуй, дядя Михей, — поздоровался он и спросил:

— А по какому случаю «Скорая помощь» приезжала? Кому здесь плохо?

— Здравствуй, здравствуй, Юрочка, — обрадовалась приходу племянника тётя Клава и с ходу ответила на заданный Юрой вопрос:

— Да вот, Михей мой в последнее время расхворался, за бок держится… Ребра одного у него, видишь ли, нет. А я и не знала. Молчал ведь, ирод, всю жизнь молчал, точно я ему чужая какая, точно и нет меня вовсе, — вновь чисто по бабьей привычке или по природному инстинкту, свойственному почти всем женщинам, запричитала тётя Клава.

— Цить ты, курица! — рассердился молчавший до сих пор Михей. — Раскудахталась, точно на пустом месте, где ребро должно быть, свет клином сошёлся! А того не знаешь, что первая женщина, которую Бог Создатель наш Евой назвал, из лишнего ребра мужа её, Адама, сделана.

— Полюбуйся на него, Юра! У него в боку, можно сказать, целое ЧП происходит, а он библейские сказки сказывает, курицей меня, петух ощипанный, обзывает — пошутить ироду вздумалось надо мной!.. Я тебе пошучу!.. — насупила сердитые брови Клавдия.

— Какие могут быть шутки, Клавушка? — осклабил свои броневые зубы Михей. — Если так в святом писании чёрным по белому написано: «Все женщины из ребра первочеловека Адама произошли!». А ты, Клава, лично из моего ребра сделана.

— Ты ври ври да не завирайся! — отмахнулась, как от назойливой мухи, Клавдия. — Сам же сказал, что по молодости ребра лишился. Вот и расскажи всю правду, как это случилось. Пусть и племянник твой Юра послушает, да на ус намотает, чтобы потом, как ты, рёбра не терять.

— Ладно, расскажу. Никому не рассказывал, а вам поведаю.

Начал свой рассказ о потере ребра дядя Михей так:

— Родился я, да будет вам известно, под городом Одесса в одном небольшом посёлке, или, на еврейском жаргоне, в местечке. По папке полурусский-полухохол, а по мамке не поймёшь кто — сын многих народов, в общем. Дорос до определённого возраста и поступил в мореходное училище, что тогда в Одессе находилось. Захотелось моряком дальнего плавания стать — неизведанные заморские страны посмотреть.

Обычно из посёлка в Одессу один раз в день старенький курносый автобус ходил, «Таджик» назывался. Утром в город, а вечером назад — в посёлок. И вот как-то вечером опоздал я на свой автобус. И решил идти до посёлка пешком. Южные ночи, хотя и прохладные, но всё-таки это не Сибирь. Да и лето в разгаре. Дорогу я знал хорошо, уже не раз этот путь проделывал. Засунул тетради с конспектами за пояс и пошёл.

Шёл-шёл, вот уж и посёлок недалеко — огоньки крайних хат видно. Осталось только через поселковое кладбище перейти. Но что мне кладбище! Покойников я отродясь не боялся и в разные страшилки о привидениях, поднимающихся ночью из могил, не верил.

Смотрю, луна за малую тучку закатилась. Потемнело. Дождик закрапал. Прошёл ещё немного — и провалился в свежую, вырытую недавно могилу!..

— Ах-ах-ах! — заахала сочувственно Клавдия, прижав руки к груди.

— И что же дальше? — заинтригованно спросил Юра.

— А дальше я стал ругаться! И, наругавшись как следует, попытался вылезти из ямы, но не тут-то было — после дождика отвесные глиняные стены скользкие, я несколько раз оборвался. Но так и не смог выбраться, только устал от тщетных попыток и вдобавок извазюкался в сырой глине страшно. Стал кричать:

— Люди добрые, есть кто-нибудь? Помогите — вытащите меня отсюда! Но кто ж ночью на пустом кладбище услышит… В посёлке люди спят, а покойникам тем паче до меня дела нет.

Дождался я кое-как утра, закоченел — зуб на зуб не попадает.

Рассвело. Вверху солнышко светит, птички поют. А у меня на дне могилы — как в холодильнике. И хотя отвесные стены ямы обсохли, я, видимо, за ночь так ослаб, что, как ни пытался, выбраться на свет так и не смог.

В посёлке третьи петухи прокукарекали. Соседний кирпичный заводик призывный гудок подал. И слышу я — идёт вроде бы через кладбище к тому заводику рабочая смена. Обрадовался, закричал из могилы:

— Люди, я здесь, помогите!..

Прокричал так несколько раз, прислушался — да только топот убегающих ног расслышал. Испугались, значит, моего крика из могилы работяги-кирпичники и дёру дали! Расстроился я от этого окончательно; что делать, не знаю.

И тут слышу — оркестр похоронный марш играет, и люди вроде бы к могилке идут. Обрадовался я, смекаю: это, наверное, истинного хозяина могилы несут хоронить. Сижу в яме тихо, молчу — чтобы народ не перепугать преждевременно. Сейчас, думаю, речи прощальные начнут говорить — с моим покойником прощаться, тут я себя и выдам.

И только я собрался известить людишек, собравшихся вверху, о своём присутствии в могиле — как, гляжу, они без всяких церемоний гроб на меня сверху спускают.

— Ах-ах-ах! — опять заахала, уже испуганно, Клавдия, расширив от ужаса глаза и нервно теребя передник.

На что Юрка только мысленно усмехнулся и уставился на дядю Михея — что дальше?

— Я, конечно, орать, — продолжил свой рассказ Михей. — Вы что делаете, изверги?! Це ж я здесь, Михей!.. — Но лучше бы не кричал.

— Что так?

— Так они ж со страху тут же верёвки бросили.

Гроб сверху и рухнул на меня!..

— Ай! — вскрикнула Клавдия и в изнеможении села рядом с Михеем на кровать. — Бедненький!..

— Вместо того чтобы впустую ахать, ты бы, мать, мне лучше стопочку налила — всё, может, меньше станет болеть.

— Сейчас, сейчас, сердечный, налью, — засуетилась Клавдия и, сбегав на кухню, принесла Михею и племяннику Юрию по полной кружке горячего киселя.

— Вот я так и думал, что не то принесёшь, — смиренно вздохнул Михей и отхлебнул из кружки.

— А могла бы, в помин моего ребра, что-либо и покрепче принести.

— Будет, будет и покрепче — компресс тебе на ночь поставлю, — ласково улыбнулась тётя Клава. И, развернувшись, степенно отбыла в своё кухонное царство.

Как дядька Михей вставную челюсть проглотил

Утрата

Юрий в то время в Красноярском строительном институте учился, когда дядька Михей запил. Да не просто так на день другой, а надолго. Известный алконавт Михей и раньше попивал, но чтобы так сорваться перед своим шестидесятилетним юбилеем — это было впервые. Сорвался же он неспроста, а от великой потери и наступившей депрессии внутренних чувств, каких у него до пьянки было в избытке. По этой причине перестал племянник Юра ночевать после учёбы в доме Михея и тёти Клавы.

Свински пьяный Михей достал своим нытьём и капризами даже его долготерпеливую жену Клавдию. Она было хотела бросить его и уехать к своей младшей сестре Татьяне в деревню, где та работала учительшей. Но каждый раз её что-то удерживало. Видать, так привыкла или всё ещё любила своего свихнувшегося на почве пьянки, непутёвого муженька. Сие было загадкой.

Что же за утрата такая постигла Михея? Рассказать — не поверите! И смешно, и глупо, и неудобно…

Короче, как-то возвратившись с рыбалки, естественно, поддатеньким, Михей завалился, как есть, не раздеваясь, в кровать.

И захрапел на всю малиновскую!

Пришлось Клавдии, ворча и в сердцах ругаясь, стягивать сапоги с ног наклюкавшегося горе-рыбака, а заодно и куртку рыбацкую снять, — чтобы белоснежный пододеяльник в мелкий цветочек, ирод, не испачкал.

Проспался Михей опять человеком и захотел есть. Пряча виноватые глаза, приласкался он к мягкому боку жены, та и сердцем обмякла (много ли глупой да доброй бабе надо). Накрыла Клавдия стол: «Ладно тебе телячиться, нашёл время. Ночью надо было. Садись уж, обедничать с тобой будем!»

Сел за стол Михей, ложку взял и только это, значит, её в тарелку с борщом наметил опустить, да тут и спохватился: съёмной, недавно поставленной в дорогой Красноярской зубопротезной клинике челюсти во рту его беззубом нет, исчезла! Уж не на рыбалке ли выронил изо рта, когда с приятелем на спор пробку из бутылки семьдесят второго портвейна зубами вытягивал? «Да нет, кажись, нет, хорошо помню — всегда при мне, то есть во рту зубки импортные были, ещё поплёвывал сквозь них. А теперь ни верхних тебе зубов, ни нижних… Ах! — вдруг пронзила его помутневшую головушку ужасная догадка. — Неужто во сне проглотил?!.»

Ужас и страдания Михея

И похолодел Михей нутром, и страшно ему стало за свой ещё не совсем старый организм: что если проглоченная челюсть не выйдет куда положено всему съеденному выходить в переработанном виде, а пойдёт самостоятельно блуждать по его телу да органы его, Михея, откусывать?!

— Мать! — кричит он жене. — Куда челюсть мою дела? — в надежде, что это Клавдия челюсть вместе с сапогами сняла.

— Да не трогала я твоих зубов!.. — отнекивается Клавдия, а саму смех разбирает.

Кому смех, а Михею совсем наоборот — хоть плачь и караул кричи. Весь дом обыскали! Нигде нет!

— Да что же это такое творится?! Значит, выходит, и в самом деле во сне её, нержавеющую железяку с напылением под золотишко, я того…

И почувствовал Михей эту обнаглевшую и озверевшую челюсть в своём желудке. Каждое её движение он стал улавливать, каждый кровожадный укус остро и до крика души ощущать. И раздался его стон вперемешку с плачем: «Спасите, помогите, умираю!..»

Вызвали «Скорую». Приехала молодая врачиха, та самая, фигурная, что уже наведывалась как-то в их дом. Прощупала фигурная врачиха живот домашнего пациента и ничего не нашла, никакой болезни не определила. «Надо, говорит, — на рентген везти — желудок просветить, если уж так настаиваете, но я у вас никакого постороннего предмета не прощупала, зря паникуете».

А Михей ей не верит, Михей страдает, мучается от предчувствия близкого летального исхода, своего, так сказать, скоропостижного конца.

Шоковая терапия

И увезли Михея на машине скорой неотложной медицинской помощи. Просветили его живот рентгеном, но никакой такой вставной челюсти среди недопереваренной пищи не обнаружили.

— Может, плохо смотрели? Или аппарат не работает?! — волнуется, беспокоясь за свою драгоценную жизнь, Михей, а врачи над ним смеются. «Пить, — говорят, — надо меньше!»

— Не уйду, япона мать, пока этого крокодила из меня не вынете! — взъерепенился Михей. — Требую полного обследования моего организма! Пусть меня профессор из Москвы посмотрит через японский глаз!.. У меня в столице связь имеется с самим министром здорового хранения!..

— Да поймите же вы, нет у вас там ничего!..

— Есть! — твёрдо, со знанием дела ответил, как отрезал, Михей и схватился за свой бок. — Вот, вот она, ползёт внутри к сердцу!..

На глазах изумлённых врачей Михей побледнел и, начав синеть, завалился на стоящий в кабинете диванчик.

— Ладно, успокойтесь, гражданин, сделаем мы вам эндоскопию, вот понюхайте-ка ватку с нашатырным спиртом…

Нюхать ватку, пропитанную спиртом, Михей согласился. Но запах ему не понравился. «Дурят, зубы заговаривают? — ворочалось в его мозгу. — Не выйдет! Делайте ваше энто, как его, «японо-глазо-видение»!

И сделали ведь, от греха подальше. Вдруг и в самом деле дядька с министром связан. Начальство по головкам не погладит, если с мужиком этим, не дай Бог, что случится. Слишком уж он убедительно синеет и от боли корчится!

Но и хвалёный «Японский глаз», кроме повышенной кислотности, ничего железного, или иного твёрдого предмета, в желудке Михея не обнаружил.

И даже ФГС ничего не выявила. Для счастливчиков, которые не знают про это малоприятное вмешательство в человеческий организм, поясню — процедура, при которой в желудок через рот вводится зонд с камерой и исследуют на наличие язвы или ещё чего-либо нехорошего.

Зонд с камерой на конце пихают прямо в горло, а он пружинит и выпрыгивает наружу. Но Михей и эту штуковину, давясь и хрипя, глотал. Слёзы по щекам текли, но проглотил. Все ужасные муки преодолел, об одном страстно желая — лишь бы ранее проглоченную им нутроедную челюсть вынули! Куда деваться: жить захочешь — и не такое проглотишь, тем более спасающее от проглоченного ранее смертельно опасного предмета.

Видя, что дядька, и эту неприятную процедуру стоически выдержав, упорно продолжает чувствовать что-то в своём нутре, эскулапы в белых халатах решили зайти с обратной стороны и сделали колоноскопию. Исследовали зондом толстую кишку через задний проход — может, там злополучная челюсть застряла?!

И с обратного конца ничего постороннего не обнаружили.

Вернулся Михей ни с чем домой и запил! Наивно полагая, что спиртное умилостивит зубастый протез, и тот не будет есть его смертным поедом изнутри, а только в промежутке между стопками водки изредка покусывать. В те дни трезвым Михея никто не видел.

Напьётся и кричит: «Костоломы, душегубы, а не врачи! Погибели моей желают!..»

Хорошо, что дело происходило летом. Вытолкала Клавдия пьяного дурня за двери: «Иди, протрезвись!»

А тот шёл, шёл и упал прямо в лужу.

Тут и племянничек Юрка из-за забора вышел. Решил всё ж таки проведать родственников.

Подходит Юра к калитке и слышит крик Михея со стороны поленницы, что у сарая: «Жена, поднимай! Поднимай, тебе говорю! Поднима-а-ай!..»

«Что поднимай?» — заинтересовался Юра и пошёл на крик. Может помощь какая нужна?

Зашёл Юра за поленницу, а там, в разлившейся после дождя луже, дядька Михей лежит и грозно по-командирски кричит своей жене Клавдии: «Поднимай!»

Помог Юра тёте Клаве поднять Михея из лужи. Поставили его на ноги и отвели бедолагу домой.

А в доме для Михея и всех окружающих неожиданное счастье приключилось. Нашлась так-таки челюсть-то, отыскалась. Её кот Васька лапкой из-за шторы выцарапал и забавлялся, как с мышкой.

А челюсть возьми да и захлопнись у кота на хвосте!.. Завопил Васька во весь кошачий голос: «Мяу!» — и к Михею! Тут обомлевший Михей и узнал свою дорогущую вставную челюсть!

Вот где, оказывается, она всё это время была — на Васькином хвосте!

Как челюсть на хвосте кота очутилась, Михей видел, но как она за портьеру попала — загадка. Теперь трудно определить; может, кот загнал, может, сам Михей, мотая пьяной головой, туда её отбросил.

Да и к чему теперь виноватых искать, коли праздник в доме!

Перестал после этого случая дядька Михей безмерно пить. Бывает, что и страх помогает лучше всякого лекаря. Лечение оное «шоковой терапией» называется.