Исповедь колдуна. Трилогия. Том 1

Виктор Анатольевич Тарасов-Слишин, 1996

Исповедь колдуна. Том 1. Юрий Ведунов. Повествует о любовной драме, развернувшейся в семейной жизни зрелого мужчины. Которая послужила катализатором психо-физической метаморфозы его личности. После которой герой трилогии становиться Белым колдуном. Роман частично основан на реальных событиях, идее и записках моего отца, Тарасова Анатолия Николаевича (1939-2012). Посвящается всем жителям Заполярной Дудинки и Норильского Промышленного Района. Для широкого круга читателей.

Глава 2

Утром Екатерина Ивановна поднялась с трудом. Виновато улыбнулась нам с сыном и попросила сходить за соседкой, чтобы та подоила корову и управилась по хозяйству. Я сходил за соседкой, пожилой громогласной бабкой, которая едва узнав причину, осуждающе покосилась на меня:

— Ухайдакали Катерину, язви вас!

— Как это ухайдакали? — не понял я.

— Да так, парень. Думашь, легко в таком возрасте лечить робятишек? Силов-то у ней, поди-тко, совсем мало осталось, чтобы волхованием заниматься. Чай не молоденька!

— А сколько Екатерине Ивановне лет? — спросил я.

— С рождества Христова девяносто осьмой разменяла.

— Вот это да! — удивился я. — Никогда бы не дал Екатерине Ивановне больше шестидесяти… Я же не просто так! Заплачу. Я же не даром!

— А вот это, парень, ты вовсе зря! — строго сказала соседка. — Не вздумай Катерине деньги совать. Совсем обидишь.

— Как же мне тогда быть? Простите, не знаю, как вас по имени-отчеству?

— Капитолиной кличут. Бабой Капой зови. — усмехнулась соседка.

— Как же мне в таком случае быть, баба Капа?

— Это ты сам думай, парень. Но только деньги совать не вздумай.

К моему облегчению, Екатерина Ивановна поднялась часа через три и принялась хлопотать по дому. Приняв к сведению предупреждение соседки, я старался не сидеть без дела. Починил вокруг огорода забор, заменил прогнившую доску на крылечке, поправил крышу на сеновале. Соседка, баба Капа, появившаяся после обеда, одобрила мою деятельность и, поманив пальцем к себе поближе, сказала:

—

Ты, парень, лучше вот что скажи — действительно Катерине помочь хочешь?

Я молча кивнул.

— Косить можешь? — продолжала баба Капа.

— Приходилось

— Вот и напросись ей сена покосить. Велико дело сделашь. Понял? Ей в таки годы косить не под силу.

— Понял, Капитолина Егоровна! Будет сделано. Только уговор — завтра покажете, где косить, и я потихоньку начну. А где литовку взять? Нужен девятый номер и косовище по росту.

— Этому горю я тебе, парень, помогу. — сказала баба Капа. — У меня после старого коса сохранилась в целости. Значит, умеешь косить?

Вечером, после сеанса лечения, уложив сына в постель, мы втроем уселись на кухоньке, пили чай, разговаривали. Екатерина Ивановна после сеанса больше молчала, зато ее подруга оказалась хорошей собеседницей. Как-то спокойно и просто она рассказала мне историю своей жизни, которая произвела на меня тягостное впечатление. Просто не верилось, что в те далекие годы люди могли быть такими жестокими. Но судите сами:

…В начале тридцатых годов, когда у нас в Сибири началась коллективизация, муж Капитолины Егоровны считался крепким хозяином. Жили они с мужем в то время в деревне Ярцево, стоявшей на берегу небольшой таежной реки, впадающей в Ангару. Жили, как говориться, душа в душу, пока не пришла беда. Муж Екатерины Егоровны попал в список на раскулачивание. В конце весны, ночью, его арестовали и увезли в далекий Енисейск. С тех пор о своем муже Капитолина Егоровна ничего не слышала до сей поры.

Обычная для тех лет история! — подумал я. А старая женщина спокойно продолжала рассказывать.

В начале лета очередное заседание сельсоветчиков постановило: экспроприировать дом и хозяйство кулака и врага народа Брюханова К.В. Жену его выселить! Сказано, решено, записано и выполнено все это было с необыкновенной и циничной жестокостью. Молодой женщине не позволили взять с собой ничего абсолютно. Представляете? Таежная деревушка. Ни дорог, ни других поселков рядом.

В одном платьишке, с двумя детьми ушла Капитолина Егоровна в таежную глухомань, не имея при себе ни одежды, ни еды. Не зная дороги, не понимая куда идет, питаясь только ягодой, которая начала поспевать, да иногда находя под кедрами прошлогодние шишки, брела она наугад с малолетними детьми. Марине, старшей, шел в ту пору четвертый год, а младшенькому Ивану не было года.

— Господи! — не выдержал я. — Неужели у тех сельсоветчиков не было ни сердца, ни стыда, ни совести? Ведь даже фашисты на такое не были способны!

— Ванька Спирин, председатель тогдашний, был большаком, коммунистом по-теперешнему. Вернулся после германской газами травленный. Но со своей Липкой по ночам, видать, хорошо старался. Носила она ему кажен год по робятенку. А избенка у них была допереж того — развалюха. В тот год она у них совсем завалилась. Вот он нашу избу и занял. — спокойно ответила баба Капа. — Время, парень, такое было. Сурьезное.

— Ну и ну! — я только головой покачал. — Как же вам, баба Капа, в живых удалось остаться?

— Подфартило! — улыбнулась она. — Так подфартило, что по сю пору за тот фарт бога поминаю. За Кирьяна мово…

Неделю бродила Капитолина Егоровна по лесу, пока не набрела на охотничью избушку, спрятавшуюся на берегу таежного ручейка. И, конечно, осталась с детишками в избушке. Собирала ягоды, потихоньку подбирала припасы, остававшиеся в избушке. Так и прожила до конца летней поры.

Настала осень. Похолодало. По ночам пали первые осенние заморозки и молодая женщина стала постепенно приходить в отчаяние. Припасы охотника давно кончились, да и сколько было тех припасов? И вдруг однажды под вечер дверь избушки со скрипом распахнулась и вошел ее хозяин. Обмерла от страха Капитолина. Выгонит, куды пойду с робятишками?

Охотник был молод, высок. Вошел в избушку, снял понягу с плеч, посмотрел на женщину с прижавшимися к ней детьми и, не сказав ни единого слова, принялся вытаскивать из мешка продукты. Молча поев, охотник жестом пригласил к столу Капитолину с детьми, а сам лег на нары и уснул. Утром он поднялся и опять молча ушел куда-то, прихватив с собой одностволку и пустую понягу. Вернулся быстро, часа через три. Принес соли, мешочек сухарей и двух матерых глухарей…

В этом для меня не было ничего удивительного. Я знал, что осенью, перед первым снегом, глухари вылетают из таежных дебрей на речные галечники и тщательно, камешек к камешку набивают зоб мелкой галькой, готовясь к зиме.

Оставив на столе глухарей и припасы, молодой охотник ушел. Прошло время. На землю упал снег, ударили морозы. Припасы, оставленные охотником, подошли к концу. С каждым днем молодой женщине все труднее становилось добывать дрова, чтобы приготовить еду и сохранить тепло. Обмотав ноги найденным в избушке рваньем, натянув на себя не менее рваную телогрейку, Капитолина выходила наружу, чтобы нарубить дров и принести воды. Она растягивала, как могла, остатки еды, урезала свою долю и потихоньку слабела.

На пятнадцатый день к вечеру она с огромным облегчением услышала лошадиное фырканье и скрип под полозьями снега. Хозяин избушки приехал на санях с коробом набитым сеном. Все так же молча он вошел в избушку, закутал ее и ребятишек в тулупы и усадил в сани…

Рассказав мне все это, баба Капа долго молчала.

— А дальше что было, баба Капа? — не выдержал я затянувшейся паузы.

— Хозяйкой стала. В дому его, Кирьяна, значит. — тихо ответила она. — А на следующее лето, когда комсомол стал за меня Кирьяна прижимать, бросили мы с ним все, сели с робятами в лодку, да махнули в Енисейск, а оттуда сюды, в Ной…

— Дьявол с хрябта, лешай тя знат, хозяин тебя заломай! Так, кажется, ругаются в ваших краях бабы? — пробормотал я, пытаясь вспомнить ангарский говор. — А ребятишек ругают челядью.

— Точно! — подтвердила баба Капа. — Бывал, знать, в Ярцево?

— Двадцать лет назад был в Климино, Заледеево, Чадобце. В Ярцево побывать не довелось, хотя помню, что оно стоит верст сорок вверх по Чадобцу.

На рассвете следующего дня я вместе с бабой Капой ехал по заросшей травой лесной дороге в предгорья Саян и там, на лесной поляне, заросшей нашим таежным разнотравьем, начал косить. Литовка ангарского охотника Кирьяна была действительно отменной. Из хорошей стали, хорошо отбитая, она с хрустом срезала траву и укладывала слева от меня на прокосе.

Я поставил свою Ниву недалеко, сразу же за кустами. Баба Капа показала мне поляну и сразу ушла к шалашу готовить немудрящий завтрак. Я же, настроив под свой рост косу, принялся за дело. Косилось легко, в охотку. Хорошо отрегулированная коса позволяла косить широко, в полный замах, когда основную нагрузку несут мышцы туловища.

Поймав самый выгодный для себя темп, я быстро двинулся вперед, оставляя за собой трех с половиной метровую полосу скошенной травы. В этот ранний час гнуса вокруг меня не было и, когда тело разогрелось, я сбросил с себя рубаху.

Косил я так, как учил меня когда-то мой дед, Гурий Иванович, бывший, по словам матери, выдающимся косцом. До сих пор помню его кряжистую, мощную фигуру и сильные руки, в которых коса казалась невесомой игрушкой, а сам процесс косьбы шуточно легким делом. Это дед догадался взять с собой на покос восьмилетнего парнишку. И не только взять, но и заранее подготовить для мальца маленькую, прямо игрушечную косу с таким же маленьким косовищем.

— Смотри, Юрка, и учись, как косу нужно по себе настраивать. — поучал меня дед. — Ставишь косу вверх косовищем и меряешь. Ручку передвигаешь по косовищу, чтобы она встала аккурат против пупа. Где твой пуп? Ага! А теперь затянем ремешок, закрепим ручку. Потом берем шнурок и измеряем расстояние до пятки косы. Оно должно быть одинаковым как до пятки, так и до носка. Теперь закрепляем косу кольцом и хорошо забиваем клин. Запомнил?

— Запомнил, деда.

И ведь действительно запомнил! На всю жизнь. До сих пор помню своего деда сидящим за сосновой чуркой, с вбитой в нее специальной «бабкой» и сосредоточенно отбивающим лезвие косы легким молотком. Став парнем и войдя в силу, я тоже стал считаться отличным косцом. По совету матери, мы с младшим братишкой по время сенокосной поры выкашивали деляны многим одиноким старушкам. А коса, та самая, которой я косил в детстве, до сих пор хранится у матери. Недавно я нашел ее в сарае и опять удивился размерам. Она была всего около сорока сантиметров длиной от пятки до носка. Каким же я тогда был маленьким! И спасибо тебе, деда Гурий, что научил косить, отбивать косу и настраивать!

Косил я не традиционными прямыми прокосами, когда косец, пройдя до конца прокоса, поправляет бруском лезвие и медленно возвращается назад, отдыхая по пути. Я был один и потому косил вкруговую, останавливаясь только для того, чтобы поправить лезвие. Когда баба Капа пришла звать меня перекусить, добрая треть поляны была уже выкошена.

— А ты парень — косарь! — ахнула она. — Косарь, каких сейчас мало. Деревенский, что ль?

— Нет, баба Капа. Поселковый. Косить дед научил, когда мне восьми лет не было. Парнем много приходилось косить. Теперь редко приходится. Живу на севере, а у матери квартира городская, в пятиэтажке. Коровы нет.

Баба Капа вдруг неожиданно всхлипнула.

— Кирьян мой вот так же, любил косить вкруговую!

К шести часам вечера мы вернулись в Ной. Екатерина Ивановна встретила нас тревожным взглядом.

— Что-то вы рано вернулись. Не случилось чего?

Капитолина Егоровна не спеша выбралась из машины.

— Ничего, Катя, не случилось. Просто этот молодец всю нашу с тобой поляну враз убрал, ровно трахтор! — она достала из кабины сумку с припасами. — В кои-то веки, как начальство, в легковухе проехалась! А теперь, подруга, гулять будем. Твою наливку пробовать. Только допереж, Катерина, слетай к Ваське-бригадиру. По всему видать, завтрева вёдро будет. Договорись с им, чтобы нас завтрева на покос оттартал. Грести будем.

— Зачем бригадира просить? Я отвезу. — предложил я.

— Дак седни последний день. — напомнила баба Капа. — Лечение кончается. Уедешь.

— Уеду. — подтвердил я. — Утром отвезу Вовку в Уяр и вернусь. Как будто до Ноя дальний свет. Кстати, а где мой отпрыск?

Екатерина Ивановна махнула рукой в сторону огорода.

— В грядках копается. Ладно, работнички, идем в хату. Буду вас, коль такое дело, наливкой потчевать!

Лечение Екатерины Ивановны помогло. Я видел в начале третьего сеанса, как последние намеки на черноту исчезли из светового ореола сына. И сама аура теперь не выглядела тусклой. Она переливалась нежными зелено-голубыми волнами.

— Вот, Володичка, закончилось твое лечение. Сполохи у тебя теперь здоровые, чистые.

— Я не буду больше бояться и плакать по ночам? — спросил сын.

— Конечно, паренек! Не будут сниться плохие сны, значит и бояться нечего.

— А что такое сполохи, баба Катя? — продолжал интересоваться сын.

— Сполохи, Володя, это такой ореол световой, обволакивающий наши тела и головы, только его редко кто видит. По телевизору этот ореол теперь не сполохами, а аурой называют. Да ты иди спать, сынок. Вижу, глаза кулачками трешь. Ступай…

Большое счастье видеть, что ваш ребенок здоров и весел! В первое время и я и бабушка, и Юля старались относиться к Вовке с подчеркнутой предупредительностью. Пользуясь поблажками, сын быстро обнаглел и был на следующий день наказан старшей сестричкой, у которой терпение оказалось самым коротким. Ребятишки мои подрались и я окончательно поверил, что с сыном все будет в порядке.

Оставив ребят на попечение бабушки, я поехал, как и обещал, в Ной. Помог пожилым женщинам сгрести часть высохших валков и договорился приехать на следующий день всем семейством.

На другой день мы приехали в Ной вчетвером и взяли ребятишек на покос. Было много визга и восторгов. Дети носились по поляне, лезли под руку. Потом они занялись костром и едва не спалили шалаш. Мать удивительно быстро нашла общий язык с обеими старушками и все трое вдруг разом принялись поучать меня, как нужно правильно вершить зарод. Пришлось бросить вилы и поклясться, что не возьму в руки четырехрогое оружие труда до тех пор, пока командная троица не завяжет рты специальными повязками.

Уехали мы в Уяр поздно вечером, нагруженные трехлитровыми банками сметаны. Мои протесты троица шумно проигнорировала. Я ездил в Ной еще много раз. И один, и с семейством. Договорился с бригадиром Василием Степановичем, тайком заплатил деньги, и вывез сто пятьдесят первым ЗИЛком два машинных воза сена.

Жизнь вошла в спокойное русло. Дни бежали, как пришпоренные. После середины июля на огороде поспела виктория, пошла малина, смородина. Ребятишки целыми днями пропадали на фазенде, лакомились, загорали, кормили с бабушкой поросенка. В последнее время оба пристрастились строить из дров кораблики, изведя на строительство эскадр почти весь запас гвоздей. По убедительным просьбам кораблестроителей мне приходилось бросать работу и вытесывать корабельные носы и палубы, выстрагивать и ставить мачты.

А началось это увлечение с единственного маленького кораблика, который я легкомысленно вытесал из полена и передал под командование капитана Володи. Затем мы поехали в Громадск купаться на речку Рыбную и попутно провести ходовые испытания парусного крейсера. Дети купались на мелководье, запускали кораблик, расправляли паруса и ждали ветра. Когда они накупались и наигрались вдосталь, забыли его на берегу.

Какое было горе, когда мы вернулись домой и там обнаружили пропажу кораблика! Пришлось срочно гнать машину обратно в Громадск, но кораблика на берегу речки уже не было. В утешение мореплавателям пришлось срочно сочинить и рассказать ребятишкам историю о плавании нашего кораблика по сибирским рекам в Енисей, а затем по Енисею заставить приплыть кораблик в Дудинку с огромным приветом для мамы.

Сказка про кораблик и его приключения так понравилась ребятишкам, что они каждый вечер требовали ее продолжения. Приходилось подхлестывать воображение и разнообразить приключения кораблика в океанах планеты.

Я постепенно привык к своему видению человеческой ауры. Она была хорошо видна ночью и в сумерках, хуже при электрическом свете и почти незаметна на улице днем, при свете солнца. Потом я стал замечать, что могу видеть не только саму ауру, но и ее малозаметные следы, остающиеся в пространстве после того, как человек ушел с этого места. Постепенно, научившись концентрировать свое внимание, я стал различать следы человеческой ауры через несколько дней. Внешне мое видение выглядело как вид ночной улицы, снятой при помощи фотоаппарата с очень большой выдержкой.

Помните снимки, которые иногда помещали в журналах? Улица. Дома. И сложное переплетение светящихся линий, оставленное на пленке фарами проезжавших по улице автомашин. Для меня следы чужих аур выглядели переплетением слабо светящихся прозрачных труб, имеющих в сечении контуры фигуры оставившего след человека.

Призрачные контуры фигур были строго индивидуальны. Иногда я с иронией ловил себя на мысли, что подобное умение различать следы чужих аур пригодилось бы человеку, имеющему профессию следователя. Ему не нужны будут услуги лабораторий криминалистики и розыскные собаки. Он сможет зафиксировать в памяти след ауры преступника и через несколько суток обнаружить его, куда бы тот не спрятался, спасаясь от правосудия. Единственная трудность для такого следователя заключалась бы в невозможности объяснить коллегам, как он это проделывает.

Меня не привлекала карьера интеллектуальной собаки. Семья, дети, работа полевого геодезиста — вот моя колея, которая мне нравится, и которую я буду продолжать, пока есть силы и здоровье.

Под утро юго-западный ветер принес с собой непогоду. Сначала небо, остававшееся ясным больше двух недель, покрылось тучами, с западного направления вдруг рванул сильный ветер, зашумел листьями под окном, застучал в стену пятиэтажки ветками растущего рядом с домом тополя. Стук веток заставил меня проснуться на несколько секунд и в ленивой полудреме оценить по многолетней привычке погоду. Отметив про себя, что поднявшийся ветер может означать приход грозы, я поправил легкое одеяло на разметавшемся во сне Володе, пододвинул ближе к стене спавшую со мной Юлю и снова уснул.

Через несколько минут я был безжалостно разбужен ярчайшей световой вспышкой, больно ударившей по глазам. Я подскочил и сел на постели, пытаясь сообразить — что случилось. Перед глазами, постепенно бледнея, плавали разноцветные пятна. В комнате было тихо, ребятишки продолжали спать. Откуда вспышка? — не мог понять я. — Может быть короткое замыкание? Ничего путного не придумав, я поднялся и пошел на кухню.

Новая световая вспышка настигла меня в коридоре. Зигзагообразная, раскаленная до бела, линия заплясала перед глазами. Затылок пронзила острая боль. Чертовщина какая-то! Я прижал раскалывающийся от боли затылок рукой и, почти ничего не различая за световыми зигзагами, ощупью пробрался на кухню.

Что происходит? Откуда берутся вспышки и головная боль? — билась в сознании паническая мысль. — Новый сюрприз мозга? — я услышал за окном далекое рокотание грома. — Гроза? Ну конечно — гроза! — понял я.

Вновь световая вспышка и всплеск боли в затылке. Далекий раскат грома пришел секунды через четыре. Молнии рвали небо все ближе и ближе к Уяру и нашему дому. Вместе с приближением грозы все больше нарастала интенсивность вспышек в моем сознании и становилась нестерпимой боль.

Вспомнив о когда-то прочитанном способе избавляться от чужого воздействия и почти не надеясь на удачу, я стал мысленно бинтовать голову плотным слоем стальной ленты. Фантастический способ защиты подействовал. Световые вспышки потускнели и быстро сошли на нет, вместе с ними ушла головная боль. Несмотря на то, что гроза успела порядком вымотать нервы, я был доволен. Очередной сюрприз приобретенных с травмой странностей, я отбил. Кроме того — нашел действенный способ защиты, который наверняка пригодится на будущее.