Дело №… Миграция Души. Премия им. А.А. Блока

Виктор Авин

«ДЕЛО №… МИГРАЦИЯ ДУШИ» – сборник стихотворений, поражающих непредсказуемостью слов и смыслов: они создают хаос, возможно, и являются творческим хаосом, из которого возникают всё новые формы и образы. Гений и безумство – понятия, зачастую следующие неразрывно, ими можно охарактеризовать и многих классиков, однако точного определения гениальности не существует, поскольку гениев определяет господин Время. Эти стихи умеют нравиться и шокировать – вызывать ответную реакцию каждой живой души.

I. СТИХИ

Все сметая на пути

ветер бесшумно скользит по планете

его провожают деревья столетий

встречают седые вершины гранитом

и ловят поэты сачками магнитов.

ветер сдирает с деревьев корону

в гранитную пыль превращает Мадонну

и только в железных объятьях поэтов

становится звуком. И после, на этой

последней странице кончается рифма.

и ветер спадает — рождается Нимфа.

у Бога в кармане есть новые ветры

они нас догонят — подхватят в поэты

и мы понесемся опавшей листвою

среди миллионов таких же изгоев

вдоль стылой дороги, безродного поля

кривых деревушек, и девушек, стоя

рядами у стойла которые вечно

коров упражняют резиновым пойлом

и в нас заклокочет убийственной болью

звенящая рифма посыпанной солью

на рану из только что порванных ритмов

и ураганные темпы молитв

очнутся и где-то взорвется поэма

столь бешеным,

праведным,

северным

ветром,

что небо согнется и рухнет планета,

и Бог упадет на безгрешную землю

и Нимфа родит малыша с новой целью

и ветер помчится за новою вестью

и мама подарит мне маленький крестик.

Расскажи мне, снежинка…

Расскажи мне снежинка, что ты видела, падая вниз?

Как моя шляпа из фетра ложилась точно в твою мишень?

В перекрестье ловила меня и поэтому такой кристалл?

По нему изучаю я свой будущий в лето на карте путь.

В завершенье которого забуду я шляпу надеть привстав

И она останется на скамье «окрашено», накрыв июль

И девочка с мамой сейчас идет и ей говорит:

Это не просто сугроб, это просто потом мужчина упал.

Расскажи мне снежинка, что ты видела, падая вниз?

Как летели вдогонку каменья и ангелы наперерез?

А ты все кружилась, чертя и метя в мои следы

Но села на шляпу, которой на мне пока еще нет.

Нет и меня уже здесь, за пазухой я еще!

Карманы не вывернуты и не вершатся события, вниз

Ступает женщина по лестнице в лета (карниз на карниз)

И девочкой смотрит наверх — сугробов пока еще нет…

Веранда.ру

не верь, не бойся, не проси

не клюй на рифму «иваси»

за ней по следу эскалоп

подаст из мяса эскулап

не бейся об печной заклад —

под сажей утренней зари

подсажен питерский пассаж

в нем не ведись на крем «не вей»

на лицах женской матросни

не верь не бойся не труси

за Кондолизой вдохновенья

и Дуnet дух стихотворенья

в саду малиновым вареньем

осенним, тенью осенённым

днем всех еще пока святых.

не верь не бойся не проси

бегом петляя между яблонь

два раза в ямочку от яблок

не попадают семечки

не херь их — имя не хрустит

пока еще в печи не протвинь

в горшке пока душа — не щи

за боком бога не ищи

огня, угля и дым от песни

о взрослой жизни в равновесьи

с беспечной слюнкой на губах

оря вовне «аннЯ, аннЯ»

лопаткой по ведру стуча

беги, беги в Бездомный Дом

там ржут горячее с холста

и пьют с листа стихов росу

два беззаботных воробья

пока дымок идет с веранды

варенье варится в ведре

и жгут в саду пожухлых листьев

когда-то бывший муравейник

из рифм, слов, ветвей-стихов

холодным снежным озарениям

не верь. не бойся. не проси

в такой торжественности стэплер

стучит об ствол крепя объя. —

смешные звездочки побед

по сбитым ночью воробьям…

Орлик

доскачи до небес, Орлик!

надо же ребенку знать правду —

каково это ком в горле

если видишь теней травы

полыхание ветр солнца

и растянутый след гривы

доскачи до небес, Орлик!

до крыльца этажей нижних

там овес подают спелый

запрягая на путь дальний

удила и седло правят

из гранитного мне камня

там мужик в пиджаке пальму

из тучи тащит пиров-первенств

доскачи, наш гнедой первенец

и узнай — как я там — за далью?

что-то слишком ты стал статен

да хранит тебя Бог-телега

Орлик, Орлик, не слушай сватью

пусть женой тебе станет небо

пусть отпустят тебя к кромке

знаешь, здорово над оконцем

полетать ветерком тихим

Орлик, веришь — бежит Лихо

по А. Блоковскому ипподрому

закуси удила, милый

ты же сын наших мечт опальных

знаешь сколько в тебе силы?

ты не дай подойти сбоку.

Доскачи до небес, Орлик

погляди в глаза смерти-правде

а моргнешь — подстелю коврик

а заржешь — закуют, Орлик

значит есть еще рябь в глазе.

доскачи до небес, воин

им там нужен, пойми, скачут

вместе с нами индейцы аппачи

видишь — крепко в руке топорик…

Дорога из Храма. По кольцевой

«Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою…»

А. Блок

Не только мальчик в церковном хоре — сосед и мама

Шли по дороге, дороге в небо, дороге из храма

И в то же время шли в церковь Боги, Отец и Дама

Всех ждал там старец под балахоном с крестом-наганом

А на заборе в юбчонке-нахлест в комок — девчонка

Уже плохая, еще не птица, еще без шрама

Ждала не ветра, а балабольного урагана

Поэтка Маша, над тропкой к вечно пустому Храму.

Бог не доходит к нему, оттуда все улетают

И кружатся вечно над колокольной паленой сваей, —

Сказала девочка вдруг, подсевшая к Маше с краю

И машет крылышками и перышки в свет макает…

С Новым Годом-2002!

Каждому столу — ведро салата!

Каждой ложке датливость лубка!

Каждому в подарок по набату!

Каждому народу — седока!

Каждому счастливому по Путину!

Каждой цели в задник — акварелью!

Каждому поэту по Дуэлье!

Каждому бандиту по стиху на грудь!

— Будь!

Каждому ползущему — вселенную!

Каждому летящему — дыру!

Дьявола сто лет кормить варением!

Богу — милый прыщик на носу!

Каждой девушке по Юрию Гагарину!

Каждому мужчине по Мерлин Монро!

Каждому крестьянину по барину!

Барину — Исусово чело!

Петербургский ангел

Ушел на небо человек, везущий санки.

Он призраком ходил все эти годы

И у Пяти Углов делился коркой хлеба

И у пяти углов садились с неба чайки

На пять теней, и уносили тени к Богу.

Ушел на небо человек, везущий санки

Случилось это чудо в прошлый понедельник

Когда все тени в Петербурге входят в полночь

С Александрийского столпа спустился ангел

Крылом у входа в Летний Сад разбил он вазу

На счастье.

У Петербурга больше нет плохой погоды

Пусть твои санки постоят на постаменте

Играйся с ветром возле памятника, Йося

Не бойся, мальчик, у Пяти Углов нет тени

С Александрийского Столпа не затмевает

Крылами больше землю ангел, ненароком

Он с временами, среди нас, он Случай, ночью

Когда глядит в кровать из неба глаз вороний

И петербургский ангел крыльями хлопочет…

Примерно так всю жизнь прожил

примерно так всю жизнь прожил

кружил пятак, «шесть-шесть» — царапал

после него махать жесть крыш

могла без помощи пацаков

примерно там, во тьме зеркал

он зарождался, вод слюду

как кисть наматывал на ось

могучих волн, молол в крупу

гранит — манн мутных скорлупу

в муку — туман теней людей

тянул те баржи к бурлаку

чтобы обулся он, летел

примерно так всю жизнь прожил

затих Акелою в лесу

дремучем, дятел: «умер ветер»

телеграфирует стволу

и сосен корни так гудят

что в море волны лоб об лоб

из них до неба ветра столб

вот так и я. я не умру

примерно так всю жизнь прожив

кружил пятак, я: «шесть-шесть-шесть»

после меня махать жесть крыш

могла без помощи людей…

В темпе Авина

Ямбы, зомби, линий стаи, мягкий почерк звонче стали,

Самбо, ноты, пишем, таем, над стаккато восклицаем,

Под вопросом знанье темы, девы, демон, вкус удачи,

На охоте в малой Охте на кровати в той палате

Где над стенами — планеты, под столом — пустые рифмы,

На столе бутылка водки, сводки, цифры, диаграммы,

Кредит, сальные убытки, томный крик, цепочка, нитки

Вен, нейронов, децибелы и октавы криков, звона

Журавлей, и под вуалью смеха только после плача,

Палачей икота, рвота, клип «Негоды», сверхзадача —

Указать планете эллипс, отвернуть луну и солнце

С потолка у самой люстры и прибить их над кроватью

Вместо крестика и жути пустоты желаний, сути,

Вольной жизни, пьяной смерти, и на черной беглой точке

Синих глаз пятнистой лани замереть.

Лежать в тумане освежая чью-то память…

Про мои буцы

Пора воззрения менять на подозренье

что одуванчики не лампочки на поле

вокруг полянки, на которой кукурузник

стоит задиристо, согнув кривые ноги

задрав свой нос и подбоченив крылья

а одуванчики — пумпончики на тапках

и с них слетели уже гномы с парашютами

их держит ветер на своих прозрачных лапках

и пусто между крыл у кукурузника

нет книг на этажерке, нет инструкций

из двери на борту глядит Конфуций

в потертом шлеме, в галифе на босу ногу

в футбольных гетрах (для пилота кукурузника

что неестественно), естественно, глядит

на мальчика пшеничного в подгузниках

играющего с грузом в «динамит»…

и винт сработал неожиданно и сдуло

как ветром гномов, и заткнулся хор кузнечиков

траву пригнуло и видны всем стали буцы

и ахилесовые пятки чьей-то женщины.

И кукурузник улетел. Поют кузнечики!

И в мареве трава стоит по плечи нам…

И мы стоим, два облетевших одуванчика

а перед нами сын играет на диванчике…

Золотая осень

Ветви оголятся до первокреста —

Упадет осина и предаст листва

Поперек колейки, поперек шоссе —

Осень наступила — так узнают все

Золотая осень, в серебре трава

Длинноноги лоси, на рогах луна

Мраморные волки, застывает лес

Обагрится кровью, задрожит окрест

В тишине дорога и не слышен треск

Он не прорисован — в этом месте холст

Порван когтем кисти… над дорогой мост

И беззвучно мчится бес по кольцевой

Откуда бес в России? — А шум и города?

Может и прижились — широки поля

И тоска такая, что завоет Бог

Нарисует счастье — белый гриб и мох

Пурпурного цвета, а на нем бруснику

А на ней росу, да секрет под ней —

От сосны иголку тащит муравей.

Осень золотая да бетонный скит

Тихо, дорогая. В доме лихо спит.

Воланд обернулся. И Аннушка снова пролила масло в кашу…

А гуси летят и летят — я их вижу

они пролетают сегодня над Кижами

и клёкают, клёкают, клёкают, клёкают

и крыльями воздух качают мне в легкие.

А осень летит и летит — уже вторник

она как всегда для поэта не вовремя

и окает, окает, окает, окает

и Душу заплатками-листьями штопает

А время зависло над кроличьей норкой

Алиса стоит на карачках у шторки

и охает, охает, охает, охает

и тает с улыбкою йошкиной кошки

А каша уже для младенца — на ложке…

И я обернулся.

Я еще не сказал Вам о главном…

Я еще не сказал Вам о главном

в моей тайне еще есть секреты

я еще полугений, как Гейне

я еще и не Чехов — Полоний

в моей наполеоньей балладе

не отточены звуки и смыслы

и углы не заточены в Доме

декорации сада нет в драме

со стихов не бегут еще крысы

но я в памяти крыши не краше

в борозде основательней, глубже

и постель моя — теплая пашня

и страна моя — голое тело

и столица где обжиг на ужин.

Я еще не сказал Вам о главном

а спина моей Родинки — в белом

а на зеркале утром: «ты нужен»

и отчизны любовь ко мне — в записи:

«спотыкаясь о звуки и брюки

убегала в колонну парада

от Дали его женщина Гала…»

Но не факт что я буду Вам мужем

после пакта любви с Рибентропом

моей Родины и буду разбужен

герцем звука, «НЗ» шок-N-ладана.

Я сказал Вам о главном. Так надо.

А теперь я скажу Вам о главном:

С кухни признаки — тонкие запахи

и забытый на столике стольник

в косметичке — ракета-помада

мне расскажут о главном — вернешься

потому что без макияжа

без меня и без денег свихнешься

в перелете

…космическим

клином.

Вот и все — вот и падает время…

Вот и…снег, да конечно же — снег!

Замело избы Штольца, Фонтанку…

Отмотай, отмотай бинты с Данко

Полустанки весне пересдай.

Лай, лай лето под трели кузнечиков

Под парными ночами поспей

вот и… сено, в солому, конечно же

Превратишься, ишачья постель.

Вот и… СВЕТ! Русский! Яркий и белый!

Жмутся ангелы в стаде бок-о-бок

А под ветками — рыжие белки

Огоньками, да дятел как обухом:

Тук-тук-тук… отмотай, отмотай

Берестяных обоев молитвы

Чтобы клюв мой разбился о плиты

Нас за ними ноябрит февраль

С високосною красной рябиной!

С сенокосной прекрасной порой!

— Шо за фрейд, мой болезненно-милый!?

— В феврале собирается время

Чтобы течь под зеркальной фольгой…

На День народного единства. Кто это?

золотой, с прожилкой перламутра

изнутри светящийся породой

что это? — вот возгласы народа

невозможно устоять перед желанием

прикоснуться к его волнам — разливает он

внутри плоти человеческой, безвольным

уплывающим, во власти чуда, телом

безмятежное сознанье не владеет

оно тонет сахаристым, отражаясь

застывает неолитовым оттенком

он все большее пространство обвивает

заволакивает, лижет, может сразу

счастьем обернуться и соблазном

подчиниться — быть навечно его плазмой

его частью и входить, владеть иными

ощущая себя полностью безвольным

и размеренно покачиваясь волнами

отлетать в потусторонний мир гармонии

там в садах аллеи бликами заполнены

изредка, цветов среди и бабочек

по краям дорог из сгустков его лавочки

и прозрачный, колыхающийся воздух

вдруг прорежет сталь столь чуждого здесь

возгласа:

«Встань! Беги! Спасайся!»

Однако, поздно уже

золотой, с прожилкой перламутра

изнутри светящейся породой

ты слетаешь вниз, на землю, на дорогу…

Гагарин

Она испуганно шарила ручкой

И головкой вертела спросонья

У окна он раскуривал трубку

И разглядывал птиц на балконе

Она падала вновь на подушку

И ей снились фламинго и Гагры

Он сжимал на груди своей пуфик

И менял воробья на след спутника

И с трамплина летал как Гагарин

Она шарила снова и снова

Он ложился — она затихала

А в прихожей их рыжая кошка

Залезала в огромные туфли

Впрочем, зонтику это же пофиг

Не складной он — как все парашюты

Ну а утром — халатик и кофе

У окна она — чешет животик

Он идет по дорожке к машине

Его ждет у машины солдатик

Брюки черные, черные туфли

Даже губки завязаны в бантик.

А он идет и идет по дорожке

А в сугробах застыли фламинго

А из шкафа скелеты любовниц —

Терешковы. Спит рыжая кошка.

Она спит. Продолжение фильма.

Сцена ревности: она над трамплином

Летит в Гагры и чешет животик.

Франция, вечер, в порту Де-Кале

Франция, вечер, в порту до колен

В ожидании груза на свежей волне

качается флагман святого Петра.

На вахте двое — я и Левин

Николай Иваныч

с картой мира на волосатой спине.

Да еще на стекле за приборной доской

дрожит босой рыжеволосый мальчик

(это наш рулевой). Он все время спешит за столярным клеем

в мастерскую отца. Юнца

держит за пальчик милая дама

и читает стихи.

Изящными при этом являются:

линия ее бедра,

пульт режиссера,

и светло-зеленые большие глаза

Элеоноры Штейнцаг

(сорокалетней уборщицы),

которая в такт

падающему на пол рулону ковра

медленно шепчет вместе со мной:

вершится казнь, палящий зной,

со страхом, страстью и мольбой

простерлась степь перед грозой

раздались неба створки губ

в преддверье мук

чуть вздрогнула зеленая листва

и полон мир до дна

и вся в слезах трава

навзрыд кричит струна

и влажные, огромные глаза

звезды

что истекает трепетно росой

вбирая чуть дыша

движение прохладного дождя…

Кончив, Элеонора тихо улыбается.

А на вопрос — что это было во сне?

Я отвечаю — да так, просто,

некоторые слова

и открываю окно…

…Ах, что за граница — эта красная линия Ватерлоо!

Ах, что за границей творится!

Там ветер гуляет по крышам

там падают листья и люди

по принципу «домино» — вдруг выдает из эфира

божественно алый «Бьюик».

Он совершенно внезапно возник

и включает иллюминацию.

А, впрочем, зря. Поскольку становится видно,

что все это лишь декорация

в прохладной нише театра «Гранд-Опера»,

где на дощатой сцене

небольшая резиновая актриса

поет сопрано: «Я вызываю ноль пять, я вызываю ноль пять!»

веером раздвигая смысловую нагрузку

до неописуемых границ.

При этом она делает сальто вперед

и выпадает в уже открытое мною окно. Но

залетает обратно.

И так все время — туда-сюда, туда-сюда…

Сцена последняя — где рождается Бес.

Взрыв, пожар, катастрофа, хаос.

Всюду витает запах нефти, электричества

и завершенной любви.

Звучит тихая органная музыка.

И ангелы в белых сутанах

плавно стекают с небес — у них столбняк.

Внизу шелестит как будто прибой,

это в позе «Миг-29» взлетает

Элеонора Штейнцаг

и зажимает бесстыдно ногами

божественно-алый «Бьюик»

(им оказался наш танкер «Стальной»).

Она — эффектней орла, звезды и серпа

и красно-белых полос

а навстречу ей летят матросы

и с диким «УРРА!» поднимают

наш гордый Андреевский флаг…

Любовь нечаянно обнимет…

Любовь нечаянно обнимет

когда в нее совсем нажмешь

и так хорош

по телу бархатному мехом

от норки до сердца сведешь

любовь с кормы и якорь выдрет

твой парень руки в брюки клёш…

Любовь нечаянно обнимет

когда ее за лес возьмешь

и нежно словно голубь клювом

коснешься sosце — кинет в дрожь

от напряженья ягодички —

сомкнувшись сдавят лепестки

и так хорош что прыгнет лифчик

на поседевшие виски…

Любовь нечаянно обнимет

когда ее оглушит «пли»

и в губы сцедит словно с вымени

горячей струйкой бель зари

когда в глазах ее огромных

сноп искр-звездочек горит

и так хорош что говорит…

Любовь нечаянно обнимет

когда ее в последний путь

с собой наймешь, и там остынет

лишь я по трапу вниз спущусь

любовь нечаянно на грусть

свою наступит, на граните

прочтя «здесь парень — брюки клёш»

в венке на память мне оставив

свою оброненную брошь —

И так хорош…

Любовь нечаянно обнимет

когда ей этот сих прочтешь,

любовь нечаянно порвешь

и больше парня не обманет

он так хорош

он так хорош…

Не родившемуся сыну из 8 вагона

Когда-то здесь по радио объявляли: «Воздух!»

Вчера здесь почил на волне «Маяка» Бачинский

А в катакомбах бомбоубежищ — ночные клубы

Там бьют колесами децибелам в иссохший поддых.

По залитой кровью Площади в воскресенье

Лед заливают сегодня — таков период

Каток для катаний на месте катка истории

Все правильно, мальчик, без головы орлиной

На месте крутя колеса рабочий в синем

На сложном экране лечит больной мой хаммер

Когда-то левей колодца с броневиками

Здоровался всеми статуями на крыше Зимний

А что же будет потом здесь, мой милый мальчик?

На месте, где в дыры в небе смотрел Исакий

И возле колонн щербатых был частокол зениток?

Обязательно вырастет сад и такой подсолнух

Что накроет собой и спасет вас, птенцов конопатых

Если, правда, мы не успеем сожрать с голодухи

Отцов наших посеянные ими злаки

И газенвагены не задушат трубами восковые фигуры

Чтобы не мучились больше вопросом вечным

Что лучше — чистая прибыль или чистый воздух

В Городе десяти миллионов, которых просим

Из кунсткамеры на волю не выпустить после кражи

В одноклеточный офисный зал нас-детей барсеточных

У которых в геноме хвост из замашек барских.

Я передаю вам ключи от Города, дети Солнца

Наверное, вы растопите на речке Оккервиль

Сосульку, выпершую из болотных газов

Нам лишь хватило воли поднять нас, падших

А за Городом русское поле так просит пашни

И пожаров — уставшие падать кривые домики.

Мой мальчик, я так хочу сделать тебя счастливым

И воздуха полной грудью вдохнуть, и в Город…

P.S. на Дворцовой площади однажды зимой был залит каток, после разбора забора вокруг Александринского Столпа выяснилось, что со старинной ограды вокруг него исчезли наконечники в виде орлов; реставраторы Исаакиевского Собора сохранили для истории выбоины на мраморных колоннах, оставшиеся после падения рядом авиационной бомбы во время блокады; прямо напротив Смольного чуть было не построили небоскреб.

Я желаю Вам состариться красиво

Я желаю Вам состариться красиво!

Без подтяжек щек и утолщений губ

Словно липа или деревенский сруб

Что остался у пруда с плакучей ивой

В ожиданьи с неба песни лебединой

У разбитой колеи за горизонт.

Я желаю Вам в дорогу тихий звон

С колоколенки, внимающей окрест

И протяжный низкий вой по Вашу честь

Пса, входящего с поземкою в оркестр

И поднимАющийся зАнавес лилОвый

Пусть откроет сцену таинства; конечно

Я желаю Вам по капле жизни вечной

Что в глазах застыла словно вечный снег…

Не умирай, мой белый аист, от тоски

Не умирай, мой белый «аист», от тоски

Не умирай — еще горят твои соски

От прикасания, от спермы до зари

От поцелуя в зубы, в сую и в висок

Не вымирай, мой друг-подруга, «мотылек»!

Оставь мне это дело для души

Оставь мне свое тело и туши

Картофель с мясом или клубни без ботвы

И кровь с полосками говядины-стихов.

Не умирай, ведь знает дверь — я был таков —

Твой ласковый и нежный тайны Чаун.

Ты дайся выпить, сделай сюр из сигарет —

Ных дымов милого отечества, давай

Не умирай — забеломорю и вернусь!

Не умирай! Ты — поэтесса, я — твой грусть!

Чтоб мы состарились, сидели на тахте

Не умирали — ели: «хрусть-да-хрусть-да-хрусть».

Не умирай мой белый аист от тоски!

Еще так влажен между ног колодец твой!

Еще подвой мне утром: «ой-кукаре-квох»!

Пока не сделаешь в скирды пике «кирдык»

Пока учу тебя: «курлык-курлык», мой Бог!

Не умирай а улыбнись (ыбысь-ыбысь —

Я эхи делать буду), экки ты летишь!

Не умирай, вернись, вернись, вернись, вернись

Замри иконой под оральным потолком

Мой белый аист, ставший черным от тоски.

Не умирай когда прочтешь и этот бред.

Не умирай, а просто выключи нам свет.

Вперед, за Сталина, за дом, за горизонт…

Насыпь махорки мне, товарищ капитан

Еще дымится вдалеке немецкий танк

Еще ползет с майором по полю сестра

Хоть и погасла жизнь в его глазах.

Нам надо с нею еще деток настругать

Им до Берлина еще двести лет ползти

Чтобы узнать, кто взял в последний раз Рейхстаг

Молчишь? — Молчи…

А тишина такая! Снайпер-соловей

Пробил мелодией седеющий висок

И под березой утром свежий бугорок

Сравняет с небом дым от наших папирос…

Насыпь махорки мне, товарищ капитан

Я оторву от края времени клочок

Мы на двоих забьем последний наш бычок

И побежим в атаку, пулям на таран

Вперед, За Сталина! За дом! За горизонт!

Готовься, ночью приползти ко мне, сестра!

Я буду в новом блиндаже, на облаках!

Мы посидим, тихонько греясь у костра…

Я вспомнил!

Я вспомнил запах скошенной травы!

Она волною только что играла,

и профиль ее выгнутой спины

ладонью щекотал июньский ветер,

и «Иван-чая» маленький букетик

ворона прятала под крышу, плача,

когда я вспомнил запах скошенной травы,

листы каталога одежды от «Версачи»

перебирая воином «аппачи»

в ногах у глянцевой натурщицы бутика.

Когда ты медленно прошла, горячим телом

едва задев мои бурлящие флюиды,

я надкусил плоды у будущей победы!

И я вспо’мнил запах скошенной травы!

Когда вот только что, на срезах капли сока,

и в душном мареве испарина земли,

и звон бруска о лезвие косы,

обратный ход,

движения в такт,

и хохоток

идущих баб

за косарями,

по колкой выбритой земле, с граблями,

и птиц, сводящих мужиков с ума

своим стремленьем увести их от гнезда.

И длинноногий контактёр — кузнечик,

сидящий под одеждами, на плечиках,

бросающий свой треск в хоры, на ветер,

должно быть, тоже в это время вспомнил

и звонкий смех девиц в коротких платьях,

с напевом, целый день снопы творящих,

избы иссохшие за годы жизни бревна,

чернеющие, в трещинах; оконные

некрашенные, в грязных стеклах рамы,

красивое лицо бабули Тани,

колдунии, известной всей округе…

Я вспомнил запах скошенной травы!

Я вспомнил дерево шершавое на козлах

и зубы той извилистой пилы,

когда расписывался мой злаченый паркер

за узелок с одеждой, у колонки,

в которой перекачивают звонкие

монеты.

Я вспомнил себя маленьким мальчонкой,

хватающим шлифованные ручки, лемех,

и в плуге,

уткнувшемся в фундамент, столько силы —

я вспомнил!

К венцу приставленные силосные вилы,

высокое крыльцо, и гаммы,

овеществленные в крестьянском снаряжении.

Я вспомнил сени

и запах дуба в теле толстых бочек,

и конской черной гривы клочья,

и седел кожу, хомутов,

поленья дров,

и половиц качели

ведро с холодной ключевой водой

у самой двери. Я вспомнил — гений

Строителя-крестьянина поставил

в стыкованном космическом причале

загон для телки и быка, свиней, курей,

два места козам.

И смесь парного молока с парным навозом

я вспомнил, убиваемый «Клема» —

такими нежными, и древними духами.

Должно быть, Музы их потрогали руками

пред тем как ты осмелилась войти.

…Я вспомнил запах скошенной травы!

Отчизны светлые черты

…Отчизны светлые черты

на лицах женских, на трамвае

спешащих утром от сарая

отъехать в розовую мглу

тумана, морось в капиллярах

на рельсах лужица воды

и осень молча все лады

Души моей перебирает.

Отчизны светлые черты

на дряблых скулах у мужей

они стоят у фонарей

на остановке, запуская

тепло пузатого трамвая

в открытый ворот у бушлата

и с папироскою в зубах

Конец ознакомительного фрагмента.