Достойный жених. Книга 1

Викрам Сет, 1993

Современный классик Викрам Сет – настоящий гражданин мира. Родился в Индии, учился в Оксфорде, а также в Стэнфордском университете в Калифорнии, где вместо диссертации по экономике написал свой первый роман «Золотые Ворота» об американских яппи – и это был роман в стихах; более того, от начала до конца написанный онегинской строфой. А через много лет работы вышел и «Достойный жених» – «эпопея, многофигурная, как романы Диккенса или Троллопа, и необъятная, как сама Индия» (San Francisco Chronicle), рекордная по многим показателям: самый длинный в истории английской литературы роман, какой удавалось опубликовать одним томом; переводы на три десятка языков и всемирный тираж, достигший 26 миллионов экземпляров. Действие происходит в вымышленном городе Брахмпур на берегу Ганга вскоре после обретения Индией независимости; госпожа Рупа Мера, выдав замуж старшую дочь Савиту, пытается найти достойного жениха для младшей дочери, студентки Латы, – а та, как девушка современная, имеет свое мнение на этот счет и склонна слушать не старших, а собственное сердце… В 2020 году первый канал Би-би-си выпустил по роману мини-сериал, известный по-русски как «Подходящий жених»; постановщиком выступила Мира Наир («Ярмарка тщеславия», «Нью-Йорк, я люблю тебя»), а сценарий написал прославленный Эндрю Дэвис («Отверженные», «Война и мир», «Возвращение в Брайдсхед», «Нортенгерское аббатство», «Разум и чувства»).

Часть третья

3.1

По воскресеньям завтрак в доме Прана обычно подавался позднее, чем в будни. «Брахмпурская хроника» уже прибыла, и Пран уткнулся в воскресное приложение. Савита сидела рядом с ним, жевала тост и одновременно намазывала маслом тост для мужа. Вошла госпожа Рупа Мера и спросила с явным беспокойством в голосе:

— Кто-нибудь видел сегодня Лату?

Пран покачал головой, не отрываясь от газеты.

— Нет, ма, — ответила Савита.

— Надеюсь, у нее все хорошо, — сказала госпожа Рупа Мера. Она огляделась и спросила у Матина: — А где пряный порошок? Ты всегда пренебрегаешь мной, накрывая на стол.

— А почему у нее не должно быть все хорошо, ма? — поинтересовался Пран. — Ведь Брахмпур — не Калькутта.

— В Калькутте совершенно безопасно, — вступилась госпожа Рупа Мера за родной город своей единственной внучки. — Может, она и большой город, но люди там очень хорошие. И девушке там не страшно ходить по улицам в любое время.

— Ма, ты просто скучаешь по Аруну, — сказала Савита. — Всем известно, кто твой любимчик.

— У меня нет любимчиков, — возразила госпожа Рупа Мера.

Зазвонил телефон.

— Я возьму, — сказал Пран мимоходом. — Это, наверное, насчет сегодняшнего дискуссионного состязания. И зачем я только согласился взять на себя организацию всех этих убогих мероприятий?

— Ради обожания в глазах своих студентов, — сказала Савита.

Пран снял трубку. Женщины продолжили завтрак. Резкий, повышенный тон Прана, однако, сообщил Савите, что дело принимает серьезный оборот. Вид у Прана был потрясенный, он бросил обеспокоенный взгляд на госпожу Рупу Меру.

— Ма… — только и смог вымолвить он.

— Это насчет Латы? — догадалась его теща. — Она попала в аварию.

— Нет, — ответил Пран.

— Слава богу.

— Она сбежала… — сказал Пран.

— О боже, — сказала госпожа Рупа Мера.

— С кем? — спросила Савита, так и застыв с тостом в руке.

— С Маном, — ответил Пран, медленно качая головой, не в силах поверить только что произнесенным им же словам. — Но как… — Он умолк, не в силах продолжать.

— О боже, — произнесли Савита и ее мать почти одновременно.

Несколько секунд все ошеломленно молчали.

— Он позвонил отцу с вокзала. — Пран снова затряс головой. — Почему он со мной не посоветовался? Я не возражал бы против подобных отношений, но ведь Ман уже помолвлен…

— Не возражал бы… — потрясенно прошептала госпожа Рупа Мера. Нос у нее покраснел, и две слезинки беспомощно покатились по ее щекам. Она сжала руки, словно в молитве.

— Твой брат… — с упреком сказала Савита, — может считать себя лакомым кусочком, но как ты мог подумать, что мы…

— О, моя бедная дочь, моя бедная доченька… — зарыдала госпожа Рупа Мера.

Дверь открылась, и вошла Лата.

— Что, ма? — сказала она. — Ты меня звала? — Она удивленно взглянула на представшую перед ней мизансцену и подошла к матери, чтобы утешить ее. — Так что произошло? — спросила она, оглядывая присутствующих за столом. — Надеюсь, вторая медаль цела?

— Скажи, что это неправда, скажи, что это неправда! — вскричала госпожа Рупа Мера. — Как ты могла додуматься до такого? Да еще с Маном! Как ты могла разбить мое сердце… — До нее вдруг дошла некая здравая мысль. — Но этого не может быть. С вокзала?

— Я не была ни на каком вокзале, — сказала Лата. — Что происходит, ма? Пран сказал мне, что ты собираешься провести с ним долгую беседу о планах на мое будущее… — она чуть нахмурилась, — и мне будет неловко присутствовать при этих разговорах. И велел мне прийти на завтрак попозже. Что я сделала такого, чтобы так тебя расстроить?

Савита посмотрел на мужа с изумлением и гневом, но, к ее вящему возмущению, он зевнул.

— Тем, кто не помнит, какое сегодня число, — сказал Пран, постукивая пальцем по верхушке газеты, — следует ожидать последствий.

Там значилось: «1 апреля».

Госпожа Рупа Мера перестала рыдать, но смотрела недоуменно. Савита грозно зыркнула на мужа и сестру и сказала:

— Это первоапрельский розыгрыш Прана и Латы, ма.

— Я ни при чем, — сказала Лата, начиная понимать, чтó случилось в ее отсутствие. Она засмеялась. Затем села за стол и посмотрела на остальных.

— В самом деле, Пран, — сказала Савита. Она повернулась к сестре. — Это совсем не смешно, Лата.

— Да, — сказала госпожа Рупа Мера. — Да еще во время экзаменов… это отвлечет тебя от занятий… и все это время и деньги окажутся потраченными впустую. Не смейся.

— Выше нос, выше нос, дорогие мои! Лата все еще не замужем. Бог у себя на небесах, — сказал Пран, ничуть не раскаиваясь, и снова спрятался за газету.

Он тоже смеялся, но молча. Савита и госпожа Рупа Мера сверлили взглядами «Брахмпурскую хронику».

Савиту вдруг осенила внезапная мысль.

— У меня мог случиться выкидыш!

— О нет, — беспечно сказал Пран. — Ты у нас крепкая. Это я хиляк. К тому же все это ради тебя и затевалось: чтобы развлечь тебя воскресным утром. Ты же вечно жалуешься, что по воскресеньям тоска зеленая.

— Уж лучше тоска зеленая, чем такое. Ты хотя бы намерен извиниться перед нами?

— Конечно! — с готовностью отозвался Пран. Хотя ему было и не по себе, что он заставил тещу расплакаться, он пришел в восторг от того, чем обернулась его шутка. И Лата получила удовольствие, по крайней мере. — Простите, ма, и ты прости меня, любимая.

— Надеюсь, ты и вправду раскаиваешься. И перед Латой тоже извинись, — велела Савита.

— Извини, Лата, — засмеялся Пран. — Ты, наверное, проголодалась. Почему не закажешь себе яйцо? Хотя, вообще-то, — продолжил Пран, перечеркивая остатки доброжелательности, — не понимаю, почему я должен извиняться. Я не в восторге от этого дня дурака. Просто я женился на девушке из семейства, благосклонного к западным обычаям, и решил: что ж, Пран, надо развиваться, а то они подумают, что ты крестьянин неумытый, и ты никогда больше не сможешь лицезреть Аруна Меру.

— Хватит уже ехидничать насчет моего брата, — сказала Савита. — Ты это делаешь с самой женитьбы. Твой брат тоже уязвим. И даже больше, на самом деле.

Пран обдумал ее замечание. О Мане действительно начали ходить всякие толки.

— Ладно, дорогая, прости меня, — сказал он с чуть большей долей искренности в голосе. — Чем мне загладить свою вину?

— Своди нас в кино, — немедленно ответила Савита. — Я сегодня хочу посмотреть фильм на хинди — просто чтобы подчеркнуть свои прозападные наклонности.

Савита обожала фильмы на хинди (и чем сентиментальнее — тем сильнее). А еще она знала, что Пран по большей части их терпеть не мог.

— Фильм на хинди? — переспросил Пран. — Я думал, причуды будущей матери распространяются только на еду и напитки.

— Отлично, значит, решено, — сказала Савита. — На какой фильм пойдем?

— Извините, но это невозможно, — сказал Пран. — Сегодня вечером меня ждут дебаты.

— Тогда на дневной сеанс, — сказала Савита, решительно стряхивая масло с краешка тоста.

— Ох, ну ладно, ладно, полагаю, я сам виноват, — сказал Пран и посмотрел на газетную страницу, где помещались афиши. — Вот, как насчет этого? «Санграм» — в «Одеоне». «Всеми признанный величайший шедевр киноискусства. Только для взрослых». Там играет Ашок Кумар — он заставляет сердце ма биться быстрее.

— Вот ты дразнишь меня, — сказала госпожа Рупа Мера, чуточку оттаяв, — а я и вправду люблю его игру. Впрочем, вы же знаете эти фильмы для взрослых, и мне почему-то кажется…

— Хорошо, — сказал Пран. — Тогда следующий. Ах, не подходит — у него нет дневных сеансов. Ага, а вот это уже, кажется, интересно. «Кале Бадал». Эпопея любви и романтики. Мина, Шиам, Гулаб, Дживан и т. д., и т. п., даже малыш Табассум! Как раз для тебя в твоем нынешнем положении, — прибавил он, обращаясь к Савите.

— Нет, — сказала Савита, — никто из этих актеров мне не нравится.

— Да, у нас уникальное семейство, — заметил Пран. — Сперва мы желаем фильм, а потом отвергаем все предложенные варианты.

— А ты читай дальше, — велела Савита слегка резковато.

— Слушаюсь, мемсахиб, — ответил Пран. — Что ж, тогда у нас имеется «Халчал». Большая премьера сезона. Наргис…

— Мне она нравится, — вставила госпожа Рупа Мера. — У нее выразительные черты…

— Далип Кумар…

— Ах! — воскликнула госпожа Рупа Мера.

— Держите себя в руках, ма, — сказал Пран. — «Ситара, Якуб, Кей. Эн. Снгх и Дживан. Великий сценарий. Великие звезды экрана. Великая музыка. Тридцать лет индийское кино не видело подобных шедевров». Ну что?

— Где он идет?

— В «Маджестике». «Отреставрированный, роскошно обставленный и оборудованный прибором для циркуляции свежего воздуха, обеспечивающий прохладный комфорт».

— Звучит хорошо, с какого боку ни глянь, — сказала госпожа Рупа Мера с осторожным оптимизмом, как будто они обсуждали будущую пару для Латы.

— Погодите! — спохватился Пран. — Тут такая большая реклама, что я не заметил еще одну афишку: картина «Дидар», которая идет в… поглядим-ка… в таком же комфортабельном кинотеатре с прибором циркуляции свежего воздуха. И вот что тут пишут о ней: «Воистину звездный фильм. Нашпигованный соблазнительными песнями и романтикой, чтобы согреть ваши души! Наргис, Ашок Кумар…»

Он сделал паузу, ожидая восклицания тещи.

— Вечно ты меня дразнишь, Пран, — сказала радостно госпожа Рупа Мера, позабыв про все свои слезы.

— «…Нимми, Далип Кумар (потрясающее везение, ма)… Якуб, малыш Табассум (и тут мы сорвали джекпот). Чудодейственно музыкальные песни, которые поются на всех улицах каждого города. Признанная. Вызвавшая бурю оваций. Обожаемая всеми. Единственная картина для всей семьи. Водопад мелодий. „Дидар“ от компании „Фильмкар“. Звездная жемчужина среди кинокартин! Более великого кино вы не увидите еще долгие годы». Ну, что скажете? — Он заглянул в заинтересованные лица всех трех домочадиц. — Гром среди ясного неба! — одобрительно сказал Пран. — Дважды за утро.

3.2

В тот же день пополудни все четверо отправились «согревать свои души» в кинотеатр «Манорма». Они купили лучшие места на балконе, высоко над «народными массами», и шоколадку «Кэдбери», большую часть которой съели Лата и Савита. Госпожа Рупа, несмотря на диабет, позволила себе квадратик, а Пран больше и не захотел. Пран и Лата за весь сеанс не проронили ни слезинки, Савита всхлипывала, а госпожа Рупа Мера лила горькие слезы. Конечно, и фильм оказался очень печальным, и песни тоже были очень грустными, и неясно было, что сильнее растрогало ее — то ли горемычная судьба слепого певца, то ли нежная история любви. Все прекрасно провели бы время, если бы не зритель, сидевший позади через ряд или два от них, который разражался неистовыми рыданиями каждый раз, когда слепой Далип Кумар появлялся на экране, а пару раз даже принимался барабанить тростью по полу, выражая тем самым свое недовольство не то происками судьбы, не то режиссером. Наконец Пран не выдержал, обернулся и сказал:

— Господин, не могли бы вы прекратить стучать этой своей… — Пран вдруг осекся, узнав в нарушителе спокойствия отца госпожи Рупы Меры. — О боже, — сказал он Савите. — Это твой дед! Извините, прошу, не обращайте внимания на мои слова. Ма тоже тут, то есть госпожа Рупа Мера. Простите великодушно. И Савита с Латой тоже пришли. Надеемся встретиться с вами после сеанса.

Теперь уж остальные зрители зашикали на Прана, и он снова повернулся к экрану. Все семейство пришло в ужас. Однако происшествие никак не подействовало на доктора Кишена Чанда Сета, который с утроенной силой прорыдал оставшиеся полчаса кинокартины.

«Как так вышло, что мы не встретились с ним в антракте? — спрашивал себя Пран. — Да и он нас не заметил? Мы же прямо перед ним сидели»? Откуда Прану было знать, что доктор Кишен Чанд Сет становился слепым и глухим к любым внешним раздражителям, едва начинался фильм. А что касается антракта — это было и осталось чудом, особенно учитывая то, что доктор пришел вместе со своей женой Парвати.

Когда фильм закончился и толпа вынесла их из зала, все встретились в холле. По щекам доктора Кишена Чанда Сета все еще текли слезы. Остальные вытирали глаза носовыми платками.

Парвати и госпожа Рупа Мера предприняли пару отважных, но беспомощных попыток изобразить приязненные родственные отношения. Парвати была крепкой, костистой, довольно жесткой женщиной тридцати пяти лет. У нее была бронзовая, дубленная солнцем кожа, а ее отношение к миру стало продолжением ее отношения к самым слабым пациентам: она как будто внезапно решила, что больше не станет ни за кем выносить судно. На ней было надето креп-жоржетовое сари с рисунком, напоминавшим розовые сосновые шишки. Зато губная помада у нее была оранжевая, а не розовая.

Госпожа Рупа Мера, поежившись от этого потрясающего зрелища, попыталась объяснить свое вынужденное отсутствие на дне рождения Парвати.

— Но как мило, что мы с вами встретились здесь, — прибавила она.

— Да? Неужели? — сказала Парвати. — Я говорила Киши, что однажды как-нибудь…

Но продолжение ускользнуло от госпожи Рупа Меры, которая никогда не слышала, чтоб о ее семидесятилетнем отце отзывались в таких невыносимо пошлых выражениях. «Мой муж» было бы и так достаточно плохо, но «Киши»? Она посмотрела на него, но он по-прежнему казался заточенным в целлулоидный шар.

Через минуту-другую доктор Кишен Чанд Сет очнулся от сентиментальных чар и объявил:

— Нам пора домой.

— Пожалуйста, зайдите к нам на чай перед тем, как идти домой, — пригласил Пран.

— Нет-нет, это невозможно, сегодня невозможно. Как-нибудь в другой раз. Да. Скажи своему отцу, что мы ждем его к нам на бридж завтра вечером. Ровно в семь тридцать. Время хирургов дороже, чем время политиков.

— О! — На этот раз Пран улыбнулся. — С радостью передам. Как хорошо, что недоразумение между вами разрешилось.

Тут доктор Кишен Чанд Сет спохватился, осознав, что ничего подобного, конечно же, не произошло. Его поглотили впечатления от фильма, затуманив рассудок — по сюжету в «Дидаре» лучшие друзья обмениваются жестокими словами, — и он напрочь забыл о размолвке с Махешем Капуром. Он с раздражением поглядел на Прана. Парвати приняла мгновенное решение.

— Да, все разрешилось в голове у моего мужа. Пожалуйста, скажите своему отцу, что мы ждем его с нетерпением. — Она посмотрела на мужа, ожидая подтверждения.

Тот гадливо хрюкнул, но решил: пусть все идет своим чередом. Внезапно его внимание переключилось на другое.

— Когда? — требовательно спросил он, указывая набалдашником трости на Савитин живот.

— В августе-сентябре, так нам сказали, — ответил Пран, слегка неуверенно, как будто боясь, что доктор Кишен Чанд Сет захочет все перерешать.

Но доктор Кишен Чанд Сет повернулся к Лате.

— Почему ты до сих пор не замужем? Тебе что, не нравится мой радиолог? — спросил он.

Лата смотрела на него, пытаясь не выдать своего изумления. Щеки у нее пылали.

— Ты еще не представил ее своему радиологу, — поспешно вмешалась госпожа Рупа Мера. — Да и не время теперь — экзамены на носу.

— Какой радиолог? — спросила Лата. — А, первое апреля продолжается. Да?

— Такой радиолог. Позвони мне завтра, — велел доктор Кишен Чанд Сет своей дочери. — И ты мне напомни, Парвати. А теперь нам пора. На будущей неделе я должен снова посмотреть этот фильм. Такой печальный! — прибавил он с явным одобрением.

По пути к своему серому «бьюику» доктор Кишен Чанд Сет заметил неправильно припаркованный автомобиль. Он крикнул постового, регулировавшего движение на оживленном перекрестке. Полицейский, узнав ужасающего доктора Сета, которого знали все служители порядка и беспорядка в Брахмпуре, предоставил движению регулироваться самому и со всей прытью подбежал и записал номер машины. Нищий заковылял рядом с доктором, прося подаяния. Доктор Кишен Чанд Сет в ярости посмотрел на него и с силой треснул беднягу тростью по ноге. Они с Парвати сели в машину, а угодливый постовой расчистил для них путь.

3.3

— Без разговоров, пожалуйста, — предупредил наблюдатель.

— Я просто попросил взаймы линейку, сэр.

— Если вам что-то нужно, просите через меня.

— Да, господин.

Юноша сел на место и снова уткнулся в экзаменационный листок, лежавший на столе перед ним.

Муха с жужжанием билась в оконное стекло аудитории, где проходил экзамен. А за окном красная крона огненного дерева виднелась под каменными ступенями. Вентиляторы медленно вращались. Ряды склоненных голов, ряды рук, капля за каплей чернил, слова, слова и опять слова. Кто-то встал, чтобы напиться воды из глиняного кувшина у двери. Кто-то откинулся на спинку стула и вздохнул.

Лата бросила писать полчаса назад и с тех пор сидела, невидящим взглядом уставившись в экзаменационный лист. Лату била дрожь. Она вообще не могла думать о вопросах. Она глубоко дышала, пот выступил у нее на лбу крупными каплями. Девушки, сидевшие по обе стороны от нее, ничего не заметили. Кто они такие? Она не могла припомнить, чтобы они присутствовали на лекциях по английской литературе.

«Какой смысл в этих вопросах? — спрашивала себя Лата. — И как же это у меня получалось ответить на них еще совсем недавно? Заслуживали ли герои трагедий Шекспира своей судьбы? Заслуживает ли кто-либо своей судьбы? — Она снова посмотрела вокруг. — Что со мной такое? Ведь я всегда так хорошо сдаю экзамены! У меня не болит голова, и месячные еще не скоро, какая у меня может быть отговорка? Что скажет ма…»

Она представила свою комнату в доме Прана. В ней она увидела три чемодана матери, в которых содержались все ее пожитки. Стандартный багаж для ежегодного железнодорожного паломничества, они лежали в углу, а сверху на них горделивым черным лебедем покоилась большая сумка. Рядом с ней — маленькое квадратное издание «Бхагавадгиты» и стакан для зубных протезов. Мать носила их после автомобильной аварии, случившейся много лет назад. «Что подумал бы папа? — вопрошала Лата. — Блестящий выпускник, обладатель двух золотых медалей, как я могу подвести его? Он умер в апреле. Огненное дерево тогда тоже цвело вовсю… Я должна собраться. Я должна сосредоточиться. Со мной что-то происходит, но паниковать не следует. Надо расслабиться, и все снова пойдет хорошо».

Она опять погрузилась в забытье. Муха отчаянно билась в окно.

— Не гудите, тише, пожалуйста.

Лата с ужасом осознала, что это она гудит — сама по себе, и обе ее соседки теперь повернулись головы и смотрели на нее: одна озадаченно, другая возмущенно. Она склонила голову к блокноту с ответами. Бледно-синие линии без всякой надежды наполниться смыслом раскинулись на пустой странице.

«Если сперва у тебя ничего не получится…» — прозвучал материнский голос у нее в голове.

Лата быстро вернулась к предыдущем вопросу, на который она уже ответила, но то, что она написала, не имело для нее ни малейшего смысла: «Исчезновение Юлия Цезаря из пьесы, названной его именем, уже в третьем акте, по всей видимости, означает, что…»

Лата опустила голову на руки.

— Вы хорошо себя чувствуете?

Она подняла голову и посмотрела на обеспокоенное лицо молодого лектора с философского факультета, которому выпало быть наблюдателем в тот день.

— Да.

— Вы уверены? — прошептал он.

Она кивнула, взяла ручку и принялась писать что-то в блокноте. Прошло минут пять, и наблюдатель объявил:

— Осталось полчаса.

Лата сообразила, что из трех часов, отведенных на письменный экзамен, как минимум час канул для нее бесследно. Она ответила только на два вопроса. Взбодренная внезапной тревогой, она бросилась отвечать на оставшиеся два. Она выбирала их практически наугад, неровными паническими каракулями, пачкая чернилами пальцы и марая блокнот для ответов, едва осознавая, что именно она пишет.

Жужжание мухи, казалось, внедрилось в ее мозг. Вместо обычного красивого почерка из-под ее пера появлялись каракули хуже Аруновых, и эта мысль снова чуть не парализовала ее.

— Пять минут до конца.

Лата продолжала писать, почти не понимая, что пишет.

— Положите, пожалуйста, ручки.

Латина рука продолжала двигаться по странице.

— Прекратите писать, пожалуйста. Время вышло.

Лата положила ручку и закрыла лицо руками.

— Принесите ваши работы в передний конец зала. Убедитесь, что ваш реестровый номер указан верно на первой странице и что вспомогательные буклеты, если таковые имеются, расположены в верном порядке. Пожалуйста, не разговаривайте, пока не покинете аудиторию.

Лата сдала свою работу. На обратном пути она прижала ладонь к прохладному кувшину с водой.

Она не понимала, что на нее нашло.

3.4

Выйдя из зала, Лата задержалась на минуту. Солнце проливалось на каменные ступени. Кончик Латиного среднего пальца был вымазан чернилами, и она нахмурилась, глядя на него. Она чуть не плакала.

Другие студенты факультета стояли на ступенях и болтали. Там проводилось «вскрытие» экзаменационной работы, и над всеми главенствовала оптимистичная пухленькая девушка, которая загибала пальцы, считая, на сколько вопросов она ответила верно.

— Это единственная работа, которую я действительно хорошо написала, — сказала она. — Особенно насчет «Короля Лира». Думаю, правильный ответ «да».

Остальные выглядели кто радостно, кто огорченно. Все согласились, что многие вопросы оказались гораздо сложнее, чем нужно, и даже слишком сложными. Группа студентов исторического факультета стояла неподалеку, обсуждая экзамен, который они сдавали в это же время и в этом же здании. Одним из них оказался тот самый парень, который привлек внимание Латы в «Имперском книжном развале», и вид у него был немного встревоженный. Последние несколько месяцев он очень много времени уделял занятиям, не входящим в расписание, — в частности, крикету, — и это сказалось на его работе.

Лата побрела к скамейке под огненным деревом и села, чтобы собраться с мыслями. Когда она вернется домой к обеду, ее забросают сотней вопросов, насколько хорошо она сдала. Она разглядывала красные цветы, разбросанные у нее под ногами. В ушах все еще звучало мушиное жужжание.

От молодого человека, беседующего с одногруппниками, не укрылось то, как она спустилась по лестнице. Заметив, что она села на дальнюю скамейку под деревом, он решил с ней заговорить. Он сказал друзьям, что идет домой обедать — мол, его уже заждался отец, — и поспешил по тропинке, ведущей мимо огненного дерева. Приблизившись к скамейке, он издал удивленный возглас и остановился.

— Привет, — сказал он.

Она подняла голову и узнала его. И вспыхнула, устыдившись, что он застал ее в теперешнем, явственно расстроенном состоянии.

— Наверное, вы меня не помните? — сказал он.

— Помню, — ответила Лата, удивившись, что он продолжает разговор, хотя по ней видно, что она предпочла бы побыть одна. Она больше ничего не сказала, и он тоже молчал несколько секунд.

— Мы встретились в книжном магазине, — сказал он.

— Да, — ответила Лата и быстро прибавила: — Пожалуйста, просто оставьте меня одну. У меня нет настроения беседовать.

— Это все из-за экзамена, да?

— Да.

— Не волнуйтесь, — утешил ее он. — Лет через пять вы о нем и не вспомните.

Лата начала закипать. Ей нет дела до его бойкой философии. Да кем он себя возомнил, в конце концов? Да что же он к ней привязался-то — как та надоедливая муха?

— Я это говорю, — продолжил он, — потому что один из студентов моего отца однажды попытался покончить с собой после выпускного экзамена, который, как он думал, он провалил. Хорошо, что попытка самоубийства не удалась, потому что, когда пришли результаты, оказалось, что он написал лучше всех.

— Как можно думать, что ты написал плохо экзамен по математике, если ты написал хорошо? — спросила Лата, заинтересовавшись помимо воли. — Ответ может быть либо верным, либо неверным. Я могу понять, если дело касается английского или истории, но…

— Что ж, эта мысль ободряет, — сказал молодой человек, обрадовавшись, что девушка кое-что о нем помнит. — Возможно, мы оба написали лучше, чем нам кажется.

— То есть вы тоже плохо написали? — спросила Лата.

— Да, — сказал он просто.

Лата с трудом ему верила, поскольку он не казался расстроенным — ни капельки. Несколько минут молчали оба. Пара-тройка друзей юноши прошли мимо скамейки, но очень тактично воздержались от приветствий. Впрочем, он знал, что это вовсе не оградит его от последующей расплаты за «начало великой страсти».

— Но знаете что, вы не переживайте… — продолжил он, — один экзамен из шести обязательно будет трудным. Хотите, дам вам сухой платок?

— Нет, спасибо. — Она внимательно посмотрела на него, затем отвела взгляд.

— Знаете, я стоял там, и мне было так паршиво, — сказал он, указывая на верхнюю площадку лестницы. — А потом заметил, что вам намного хуже, и это меня приободрило. Можно я сяду?

— Нельзя, — ответила Лата. А потом, осознав, как грубо это прозвучало, сказала: — Нет, садитесь, конечно. Но мне нужно уходить. Надеюсь, вы написали лучше, чем думаете.

— А я надеюсь, вам станет лучше, чем сейчас, — сказал молодой человек и сел. — Помог ли вам разговор со мной?

— Нет, — сказала Лата. — Совершенно.

— О! — вздохнул молодой человек, слегка смутившись. — И все равно помните, — продолжил он, — что в мире есть кое-что куда важнее экзаменов. — Он откинулся на спинку скамейки и задрал голову, разглядывая охряно-красные цветы.

— Что, например? — поинтересовалась Лата.

— Например, дружба, — ответил он немного суховато.

— Правда? — нехотя улыбнулась Лата.

— Правда, — подтвердил он. — Разговор с вами меня очень поддержал. — Но вид у него был по-прежнему строгий.

Она встала и пошла по тропинке прочь от скамьи.

— Вы не против, если я немного пройдусь вместе с вами? — спросил он, вставая со скамейки.

— Как я смогу вам запретить? — ответила Лата. — Индия теперь свободная страна.

— Ладно. Я буду сидеть на этой скамье и думать о вас, — мелодраматически произнес он и плюхнулся на скамейку снова. — И о том привлекательном и таинственном чернильном пятнышке у вас под носом. Да, ведь Холи был совсем недавно.

Лата нетерпеливо фыркнула и ушла. Молодой человек провожал ее взглядом, и она это знала. Она оттирала испачканный чернилами средний палец большим пальцем, чтобы унять неловкое чувство. Она злилась на него, злилась на себя, была расстроена своим неожиданным удовольствием от его неожиданного общества. Но благодаря этим мыслям ее тревога, даже паника — из-за плохо написанного экзамена — уступила место острому желанию поглядеться в зеркало. Немедленно!

3.5

Ближе к вечеру Лата и Малати с друзьями (вернее, с подругами, конечно же) прогуливались вместе в жакарандовой роще, где, сидя в тени деревьев, они любили готовиться к занятиям. Жакарандовая роща согласно традиции была открыта только для девушек. Малати взяла с собой неподъемный, толстенный медицинский учебник. День стоял жаркий. Две подружки шли рука об руку в тени жакаранд. Несколько мягких розовато-лиловых цветков упало на землю. Когда они удалились от других девушек, чтобы оказаться за пределами слышимости, Малати весело спросила:

— Ну, выкладывай, что у тебя на уме?

Когда Лата вопросительно на нее уставилась, Малати продолжила невозмутимо:

— Нет-нет, бесполезно на меня так смотреть, я знаю, что-то тебя волнует. Вообще-то, я даже знаю, что именно, у меня есть внутренние источники информации.

— Я знаю, о чем ты, — ответила Лата. — И это все неправда.

Малати посмотрела на подружку и сказала:

— На тебе плохо сказывается жесткая христианская закалка, полученная в школе Святой Софии, Лата. Она сделала тебя ужасной лгуньей. Нет, я не совсем это имела в виду. Я говорю о том, что когда ты лжешь, то делаешь это ужасно плохо.

— Ладно, и что ты собиралась мне сказать? — спросила Лата.

— Теперь я забыла, — ответила Малати.

— Пожалуйста, — попросила Лата. — Я не для того отвлеклась от учебников. Не будь злюкой, хватит говорить обиняками и дразнить меня. Все и так достаточно плохо.

— Почему? — спросила Малати. — Ты что, уже влюбилась? Самое время, весна позади.

— Конечно нет, — рассердилась Лата. — Ты совсем чокнулась?

— Нет, — ответила Малати.

— Тогда к чему эти возмутительные вопросы?

— Я узнала, что он подошел к тебе, как будто бы когда ты сидела на скамейке после экзамена, — сказала Малати, — и решила, что вы, наверное, еще виделись после «Книжного развала». — Из описания своего информатора Малати сделала вывод, что парень был тот самый. И теперь с удовольствием удостоверилась, что оказалась права.

Лата поглядела на подругу скорее с раздражением, нежели с приязнью. Новости разлетаются слишком быстро, подумала она, и Малати к каждой прислушивается.

— Мы не виделись с ним ни после, ни вместо, — сказала она. — Не знаю, откуда ты собираешь информацию, Малати, но уж лучше бы ты поговорила со мной о музыке, о новостях или о чем-то более осмысленном. О социализме твоем, на худой конец. Мы встретились всего второй раз, и я даже не знаю, как его зовут. А теперь давай-ка свой учебник и садись рядом. Чтобы собраться с мыслями, мне надо прочитать парочку абзацев какой-нибудь абракадабры, которую я не понимаю.

— Ты даже имени его не знаешь? — переспросила Малати, теперь уже она смотрела на Лату, как на чокнутую. — Бедный парень! А он твое знает?

— Кажется, я ему сказала еще в книжном. Да, точно, а когда он спросил, не хочу ли я узнать его имя, я сказала, что не хочу.

— И теперь жалеешь об этом, — сказала Малати, наблюдая за ее лицом вблизи.

Лата молчала. Она села и прислонилась к жакаранде.

— Я думаю, он с удовольствием бы тебе представился, — сказала Малати, садясь рядом с ней.

— Я тоже так думаю.

— Бедный вареный картофель, — сказал Малати.

— Вареный — что?

— Ну, помнишь: «Не поливай соусом чили вареный картофель»? — сказала Малати, подражая голосу Латы.

Лата покраснела.

— Он ведь тебе нравится, правда же? — спросила Малати. — Если соврешь — я все равно узнаю.

Лата ответила не сразу. За обедом она смогла довольно-таки спокойно смотреть в лицо матери, несмотря на странное, похожее на транс состояние во время экзамена по английской драме. Потом она сказала:

— Он заметил, что я расстроилась после экзамена. Не думаю, что ему было так уж легко подойти и заговорить со мной после того, как я его, ну, отшила в книжном.

— Ах, не знаю, — небрежно заметила Малати, — парни такие нахалы. Он мог сделать это просто из упрямства, ответить на вызов. Они вечно подзуживают друг друга на глупости всякие — вроде штурма женского общежития на Холи. И мнят себя такими героями!

— Он не нахал, — негодующе сказала Лата. — А что до героизма, так я считаю, что нужен какой-никакой кураж, чтобы сделать то, за что тебе в результате могут и голову откусить, и ты об этом знаешь. Сама же говорила что-то подобное в «Голубом Дунае».

— Не просто кураж — храбрость, — сказала Малати, вовсю наслаждаясь тем, как реагирует подруга. — Парни не влюбляются, они просто храбрятся. Когда мы вчетвером шли к роще, вот прямо сегодня, я заметила парочку парней на велосипедах, которые тащились за нами, — даже жалость брала. Ни один не отважился бы заговорить с нами, но признаться в этом они друг другу не могли. Так что для них было большим облегчением, когда мы вошли в рощу и вопрос рассосался сам собой.

Лата молчала. Она легла на траву и уставилась в небо, видневшееся сквозь ветви жакаранды. И думала про пятно на носу, которое отмыла перед обедом.

— Иногда они подходят вместе, — продолжала Малати, — и ухмыляются скорее друг другу, а не тебе. А в другой раз они так боятся, что друзья выберут лучший «подход», что уже не могут думать о том, чтобы взять жизнь в свои руки и приблизиться к тебе в одиночку. И какова их линия поведения? В девяти случаях из десяти это: «Одолжи мне свой конспект», возможно разбавленное тепловатым, придурочным «намасте». А какая, кстати, была вступительная фраза у Картофелемена?

Лата пнула Малати.

— Ой, прошу прощения, у твоей ягодки.

— Что он сказал? — сказала Лата почти неслышно, просто самой себе.

Когда она попыталась вспомнить, как именно начался разговор, то поняла, что, хотя он и состоялся всего несколько часов назад, из ее сознания он почти улетучился. Осталось, впрочем, воспоминание, что первоначальная ее нервозность в присутствии молодого человека под конец превратилась в ощущение смущенной теплоты: хоть кто-то, пусть это был и симпатичный незнакомец, понял, что она обескуражена и расстроена, и попытался как-нибудь поднять ей настроение, воодушевить.

3.6

А два дня спустя состоялся концерт в зале Бхаратенду — одном из двух крупнейших зрительных залов города. Одним из исполнителей был устад Маджид Хан.

Лате и Малати удалось купить билеты. Билет достался также Хеме — высокой, худой, непоседливой и пылкой их подружке, жившей со своими многочисленными кузинами и кузенами в доме, расположенном неподалеку от Набиганджа. Все они были под опекой старшего члена семейства, к которому обращались не иначе как «тауджи»^[154]. Тауджи Хемы приходилось много трудиться, и он не только отвечал за благополучие и репутацию девочек, но еще ему приходилось следить за тем, чтобы мальчики не оказывались вовлечены во всевозможные шалости и проказы, к которым так склонны мальчики. Он часто проклинал свою судьбу, поскольку был единственным во всем университетском городке представителем большой и очень разветвленной семьи. Время от времени, когда молодежь доставляла ему больше хлопот, чем он мог вынести, он грозился всех разогнать по домам. Но его жена, тайджи^[155] для всех в семействе, сама выросшая в обстановке, почти полностью лишенной свободы, жалела племянников и племянниц, не желая им повторения своей судьбы. Ей удалось добиться для девочек того, чего они не сумели бы обрести прямым путем.

В тот вечер Хема и ее кузины получили в полное свое распоряжение дядюшкин просторный малиновый «паккард», и ездили по городу, собирая своих подруг на концерт. Как только тауджи скрылся из виду, они тут же забыли его прощальные слова: «Цветы? Цветы в волосах? Во время сессии бегаете на музыкальные развлечения! Все будут считать вас распутницами — вы никогда не выйдете замуж».

Двенадцать девушек, включая Лату и Малати, вылезли из «паккарда» возле зала Бхаратенду. Даже странно, что все сари остались целы, хотя вид у них был несколько взъерошенный. Стоя позади здания, они прихорашивались, оправляли друг дружке волосы и весело щебетали. Затем все это оживленное девичье разноцветье устремилось внутрь. Чтобы сесть всем рядом, места недоставало, поэтому девушки расселись парами и тройками, по-прежнему восторженные, но менее разговорчивые. Под потолком вращалось несколько вентиляторов, но день был слишком жарок, в зале стояла духота. Лата и ее подруги тут же принялись обмахиваться программками в ожидании начала концерта.

Первое отделение их разочаровало — выступал известный ситарист, но играл на редкость равнодушно и бесчувственно. Во время антракта Лата и Малати как раз стояли у лестницы, когда появился Картофелемен.

Малати первая его увидела и легонько пихнула Лату в бок, незаметно скосив глаза в его сторону.

— Встреча номер три. Сейчас я сделаюсь невидимкой.

— Малати, останься, пожалуйста, — взмолилась Лата с каким-то внезапным отчаянием, но Малати исчезла, предварительно дав ей наставление:

— Не будь мышонком, будь тигрицей!

Молодой человек направился к ней довольно уверенным шагом.

— Ничего, что я вас отвлек? — сказал он на ходу не очень громко.

Из-за гомона толпы в холле Лата не расслышала, что он сказал, и дала ему это понять.

Молодой человек воспринял ее жест как разрешение подойти. Он приблизился, улыбнулся ей и сказал:

— Я тут подумал: ничего, что я вас отвлек?

— Отвлекли? — удивилась Лата. — Я ничем не занималась.

Сердце ее забилось сильнее.

— Я имел в виду, отвлек вас от ваших мыслей.

— У меня ни одной не было, — сказала Лата, пытаясь справиться с внезапным наплывом всяческих мыслей. Она вспомнила слова Малати о том, что она горе-лгунья и почувствовала, как кровь прилила к щекам.

— В зале очень душно, — заметил молодой человек. — Здесь тоже, конечно.

Лата кивнула. «Я не мышонок и не тигрица, — думала она, — а ежик».

— Прекрасная музыка, — сказал он.

— Да, — согласилась Лата, хотя сама так не считала.

Он стоял так близко, что ее бросало в дрожь. Вдобавок она стеснялась того, что ее видят в обществе молодого мужчины. Она осознавала: стоит только оглядеться вокруг, и сразу увидишь кого-нибудь знакомого. И он или она непременно будет смотреть на тебя. Но она уже дважды была с ним очень нелюбезна и твердо решила больше его не отталкивать. Впрочем, поддерживать разговор в таком растрепанном состоянии чувств было крайне затруднительно. И поскольку ей было сложно посмотреть ему в глаза, она потупила взор. А молодой человек говорил тем временем:

–…хотя, разумеется, я не очень часто хожу туда. А вы?

Лата растерялась, потому что она не слушала и не уловила, чтó он говорил до того, и ничего не ответила.

— Вы очень неразговорчивы, — сказал он.

— Я всегда неразговорчива, — сказала Лата. — И это уравновешивает.

— Нет, вы не такая, — возразил юноша с чуть заметной улыбкой. — Вы с подружками щебетали, как стайка болтливых птичек, когда появились в зале, а кое-кто из вас продолжал щебетать, даже когда ситарист уже начал настраивать инструмент.

— По-вашему, выходит, — ответила она, довольно холодно взглянув на него, — мужчины болтушками не бывают, только женщины?

— Да, — ответил молодой человек воодушевленно, обрадовавшись, что она наконец заговорила. — Это естественно. Можно я расскажу вам народную сказку про Акбара и Бирбала? Она очень в тему нашей беседы.

— Не знаю, — сказала Лата. — Как только я ее услышу, то смогу сказать, в тему она или нет.

— Что ж, может быть, в нашу следующую встречу?

Лата приняла эту реплику весьма прохладно.

— Полагаю, как-нибудь вскоре, — сказала она. — Мы, похоже, регулярно случайно встречаемся.

— А она непременно должна быть случайной? — спросил юноша. — Когда я говорил о вас и о ваших подругах, я на самом деле смотрел в основном на вас. Как только я увидел, что вы вошли, я подумал, какая вы красивая — в простом зеленом сари с белой розой в волосах.

Словосочетание «в основном» несколько обеспокоило Лату, но все остальное звучало для нее музыкой. Она улыбнулась.

Он улыбнулся в ответ и внезапно стал очень конкретен:

— В пятницу в пять часов вечера состоится встреча Литературного общества Брахмпура в доме старого господина Навроджи — Гастингс-роуд, двадцать. Там должно быть интересно — и вход свободный для всех желающих. С приближением летних каникул, там, похоже, будут рады и посторонним, для массовости.

Летние каникулы, подумала Лата. Возможно, после каникул они больше никогда не увидятся. Эта мысль опечалила ее.

— А, я вспомнила, о чем хотела вас спросить, — сказала Лата.

— Да? — слегка растерялся молодой человек. — Давайте спрашивайте.

— Как вас зовут?

Лицо юноши расплылось в счастливой улыбке.

— А! — сказал он. — Я думал, вы так и не спросите. Я Кабир, но с недавнего времени друзья начали величать меня Галахадом.

— Почему? — удивилась Лата.

— Потому что они думают, я то и дело спасаю девиц в беде.

— Я была не настолько уж в беде, чтобы меня спасать, — сказала Лата.

Кабир засмеялся.

— Я это знаю, вы это знаете, но мои друзья — сущие балбесы, — сказал он.

— Мои подруги не лучше, — сказала предательница Лата. Малати, впрочем, тоже хороша — бросила ее в трудную минуту.

— Тогда почему бы нам не сообщить друг другу наши фамилии? — сказал молодой человек, воспользовавшись преимуществом.

Повинуясь некоему инстинкту самосохранения, Лата сделала паузу. Он ей нравился, и она очень надеялась встретиться с ним еще — но дальше он может спросить у нее адрес.

Она представила себе картины допросов с пристрастием, которые ей учинит госпожа Рупа Мера.

— Нет, давайте не будем, — сказала Лата. И, чувствуя свою резкость и боль, которую, возможно, причинила ему, она спросила первое, что пришло ей в голову: — У вас есть братья или сестры?

— Да, младший брат.

— А сестер нет? — уточнила Лата, улыбаясь, сама не вполне осознавая почему.

— У меня была младшая сестра. До прошлого года.

— Ох… простите меня, — сказала Лата, опечалившись. — Как это, должно быть, ужасно для вас… и ваших родителей.

— Да, для отца, — тихо ответил Кабир. — Но кажется, устад Маджид Хан уже поет. Может, нам пора пойти в зал?

Охваченная состраданием и даже нежностью, Лата его почти не расслышала. Но когда он направился к двери, она пошла следом. В зале маэстро уже начал свое великолепное исполнение «Раг Шри». Они разошлись по своим местам и сели слушать.

3.7

Раньше Лата сразу же погрузилась бы с головой в музыку устада Маджида Хана — как Малати, сидящая рядом. Но встреча с Кабиром заставила ее задуматься о стольких вещах, что с тем же успехом она могла бы слушать тишину. Внезапно она ощутила легкость и беспечно улыбнулась сама себе, думая о розе в волосах. Минутой позже, вспомнив последнюю часть разговора, Лата упрекнула себя в бесчувственности. Она пыталась понять, что он имел в виду, сказав — и тихо так: «Да, для отца». Неужели его мать умерла? Если так, то их судьбы удивительно похожи. Или же его мать настолько отдалилась от семьи, что потеря дочери ее не слишком огорчила? «Зачем я думаю о таких немыслимых вещах?» — дивилась Лата.

В самом деле, когда Кабир сказал: «У меня была младшая сестра, до прошлого года», должно ли это было означать то, о чем Лата сразу же подумала? Но бедняга так напрягся, скомкал последние сказанные им слова и предложил вернуться в зал.

Малати хватило доброты и ума, чтобы не взглянуть на нее и не подтолкнуть. И вскоре Лата тоже погрузилась в музыку и растворилась в ней.

3.8

В следующий раз, когда Лата встретила Кабира, настроение у него было совершенно противоположным былой напряженности и подавленности. Она шла по кампусу с книгой в руке, когда увидела его вместе с другим студентом. Одетые в костюмы для крикета, парни шли по тропинке, ведущей к спортивным площадкам. Кабир невольно размахивал битой на ходу, и оба они, по всей видимости, были увлечены непринужденной и ненавязчивой беседой. Лата оказалась слишком далеко позади, чтобы расслышать, о чем они говорят. Вдруг Кабир запрокинул голову и расхохотался. Он был так красив в утреннем свете солнца, а его смех был таким искренним и расслабленным, что Лата, собиравшаяся свернуть к библиотеке, безвольно продолжила идти за ним. Она поразилась этому, но корить себя не стала. «Ну и что такого? — подумала она. — Раз он подходил ко мне уже трижды, почему бы и мне за ним не пойти? Но я думала, сезон крикета кончился. Не знала, что во время экзаменов может быть игра».

Как оказалось, Кабир и его друг решили немного потренироваться у сеток. Это был его способ отдохнуть от учебы. Дальний конец спортивной площадки, где располагались тренировочные сети, находился неподалеку от небольшой бамбуковой рощицы. Лата села в тени и, оставаясь незамеченной, наблюдала за тем, как двое парней по очереди орудуют битой и мячом. Она ничего не смыслила в крикете — даже увлеченность Прана не повлияла на нее. Но она пребывала в дремотном очаровании от вида Кабира, одетого во все белое, в рубашке с расстегнутым воротом, без головного убора на взъерошенных волосах, загоняющего мяч в лунку или стоящего у калитки и орудующего битой так, словно это проще простого. Кабир был на дюйм-другой ниже шести футов, стройный и спортивный, со светло-пшеничной кожей, орлиным носом и волнистыми черными волосами. Лата не знала, сколько она там просидела, но, должно быть, прошло больше получаса. Звуки биты, ударяющей по мячу, шелест бамбука на ветру, щебетание воробьев, редкие крики майн и, самое главное, смех молодых людей и их неразборчивый разговор — в совокупности это заставило ее позабыть обо всем. Прошло довольно много времени, прежде чем она пришла в себя.

«Веду себя словно очарованная гопи^[156], — подумала она. — Скоро, вместо того чтобы завидовать флейте Кришны, я начну завидовать Кабировой бите!» Она улыбнулась своим мыслям, затем встала, смахнула несколько сухих листков со своего шальвар-камиза и, оставаясь незамеченной, вернулась тем же путем, которым пришла.

— Ты должна выяснить, кто он, — сказала она Малати, подобрав лист и рассеянно проводя им вверх-вниз по руке.

— Кто? — спросила Малати с довольным видом.

Лата раздраженно фыркнула.

— Ну, я бы могла тебе о нем кое-что рассказать, — сказала Малати. — если бы ты позволила мне после концерта.

— И что же? — с надеждой спросила Лата.

— Ну что ж, мне известны два факта, для начала, — дразняще произнесла Малати. — Его зовут Кабир, и он играет в крикет.

— Но я уже знаю это! — возразила Лата. — И это все, что мне известно. Ты совсем ничего не знаешь?

— Нет, — ответила Малати. Она хотела было пошалить, выдумав историю о криминальной дорожке, по которой пошла его семья, но решила, что это было бы чересчур жестоко.

— Но ты же сказала «для начала»? Значит, тебе должно быть известно еще что-то!

— Нет, — сказала Малати. — Второе отделение концерта началось, как раз когда я собиралась задать своему «источнику» еще пару вопросов.

— Я уверена, что ты сможешь разузнать о нем все, если постараешься!

Лата так трогательно верила в возможности подруги.

А вот Малати сомневалась в своих способностях. Круг знакомых Малати был весьма широк, но теперь семестр уже почти закончился, и она не знала, с чего начинать свое расследование. Некоторые студенты, сдав экзамены, уже покинули Брахмпур. В том числе и ее «источник» с концерта. Сама она через пару дней тоже вернется в Агру — на некоторое время.

— Детективному агентству Триведи для начала нужна пара подсказок, — сказала она. — И времени мало. Ты должна вспомнить ваши разговоры. Вдруг ты знаешь о нем еще что-нибудь и это может пригодиться?

Лата немного подумала, но безуспешно.

— Ничего, — сказала она. — Ой, постой, его отец преподает математику!

— В Брахмпурском университете? — спросила Малати.

— Не знаю, — сказала Лата. — И еще, я думаю, он любит литературу. Он хотел, чтобы я завтра пришла на собрание ЛитО.

— Тогда почему бы тебе не пойти туда и не расспросить о нем его самого? — спросила Малати, которая верила в решительный подход. — Чистит ли он зубы «Колиносом», к примеру. «В улыбке „Колинос“ есть нечто волшебное!»

— Не могу, — сказала Лата так резко, что Малати опешила.

— Разумеется, ты не запала на него, — сказала она. — Ты не знаешь о нем наипервейших вещей — ни что у него за семья, ни даже его полного имени.

— Я чувствую, что знаю о нем куда больше, чем эти твои наипервейшие вещи, — возразила Лата.

— Да-да, — сказала Малати. — Как белы его зубы и черны его волосы. «Она парила на волшебном облаке высоко в небесах, ощущая его сильное присутствие вокруг себя всеми фибрами души. Он был для нее целой вселенной. Он был началом и концом, смыслом и целью ее существования». Мне знакомо это чувство.

— Если ты собираешься нести чушь… — начала Лата, чувствуя, как кровь прилила к щекам.

— Нет-нет-нет-нет-нет! — ответила Малати, все еще смеясь. — Я выясню все, что смогу.

Она прокручивала в голове сразу несколько идей. Репортажи о крикете в университетском журнале? Математический факультет? Учебная часть?

Вслух же она сказала:

— Предоставь Картофелемена мне, я приправлю его чили и подам тебе на блюде. Однако, Лата, по твоему лицу не скажешь, что у тебя еще остались экзамены. Влюбленность идет тебе на пользу. Тебе стоит почаще это практиковать.

— Да, так и сделаю, — сказала Лата. — Как станешь врачом, пропиши это всем своим пациентам.

3.9

На следующий день, в пять часов, Лата прибыла на Гастингс-роуд, 20. Этим утром она сдала последний экзамен и была уверена, что не слишком удачно. Однако, не успев огорчиться, она подумала о Кабире и тут же воспрянула духом. Теперь она оглядывалась, выискивая его среди полутора десятка мужчин и женщин, которые сидели в гостиной у пожилого господина Навроджи — в комнате, где с незапамятных времен проводились еженедельные собрания Литературного общества Брахмпура. Но Кабир то ли еще не прибыл, то ли вовсе передумал приходить.

Комната была заполнена мягкими стульями с цветочной обивкой и пухлыми подушками в цветочек. Господин Навроджи, худой, невысокий и кроткий мужчина с безупречной белой козлиной бородкой, в безупречном светло-сером костюме, председательствовал на этом собрании. Заметив новое лицо в виде Латы, он представился, дав ей возможность почувствовать себя желанной гостьей. Остальные, сидевшие и стоявшие небольшими группками, не обращали на нее внимания. Поначалу ощущая неловкость, она подошла к окну и взглянула на небольшой ухоженный сад с солнечными часами в центре. Она с таким нетерпением ждала Кабира, что яростно отринула мысль о том, что он может не появиться.

— Добрый день, Кабир.

— Добрый день, господин Навроджи!

При упоминании имени Кабира Лата обернулась, а услышав его тихий, приятный голос, так радостно улыбнулась, что он приложил руку ко лбу и отступил на несколько шагов. Лата не знала, как реагировать на его шутовство, которого, к счастью, никто не заметил. Господин Навроджи теперь сидел за овальным столом в конце комнаты и мягко откашлялся, призывая ко вниманию. Лата и Кабир сели на свободный диванчик у самой дальней от стола стены. Прежде чем они успели что-либо сказать друг другу, мужчина средних лет с пухлым, проницательным, веселым лицом вручил им обоим по пачке листков, на которых, как оказалось, были отпечатаны стихи.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

154

Тауджи — старший брат отца, дядя (хинди).

155

Тайджи — жена старшего брата отца, тетя (хинди).

156

Гопи — так принято называть группу девочек-пастушек, которые в ряде традиций кришнаизма почитаются как вечные спутницы и возлюбленные Кришны в духовном мире Голоке Вриндаване.